Но, ваше высокопревосходительство, можете представить себе в некотором роде сами, как мне помочь себе Дальше несколько строк не поддаются прочтению. ] А фельдъегерь уж там, понимаете, и стоит: трех-аршинный мужичина какой-нибудь, ручища у него, понимаете, уж так натурой устроена для ямщиков, дантист эдакой. Вот его, раба божьего, схватили, сударь мой, да в тележку с фельдъегерем. Ну, Копейкин думает, по крайней мере, не нужно платить прогон, спасибо и за то. Вот он, сударь мой, едет на фельдъегере. Да едучи на фельдъегере, в некотором роде, так сказать, рассуждает сам себе: [“спасибо ~ сам себе” вписано карандашом на полях. ] “Хорошо, говорит, когда ты сам, говорит, советывал[Над строкой карандашом: Министр сам наконец Далее не поддается прочтению. ] поискать самому средств, хорошо, говорит, я, говорит, найду средства”. Ну уж как только его доставили на место и куды именно привезли, ничего этого неизвестно. Так, понимаете, и слухи об капитане Капейкине канули в реку забвения, в какую-нибудь эдакую Лету, как называют поэты. Но только позвольте, господа, вот тут-то, можно сказать, и начинается, так сказать, нить романа. Итак, куда делся Копейкин неизвестно, но не прошло, [Вместо “Так, понимаете ~ не прошло”: Только, сударь мой, не прошло] можете представить себе, двух месяцев, как появилась в Рязанских лесах шайка разбойников и атаман-то этой шайки был, сударь мой, никто другой, как наш капитан Копейкин. Набрал там из разных беглых солдат, некоторым образом, [можно сказать] банду целую. [из разных беглых солдат шайку престрашную. ] Это было, можете себе представить, тотчас после войны: всё это привыкло, знаете, к распускной жизни, всякому жизнь — копейка, забубенная везде жизнь, хоть трава не расти; словом, сударь мой, у него просто армия [какая-нибудь].[Вместо “копейка ~ [какая-нибудь]”: копейка — словом ~ просто полк целый] По дорогам никакого проезда нет, и всё это, понимаете, собственно, так сказать, устремлено на одно только казенное. [понимаете устремлено больше на казенное. ] Если проезжающий по какой-нибудь, т. е. своей надобности — ну, спросит только, зачем — да и ступай своей дорогой. А как только какой-нибудь фураж казенный, провиянт или деньги, словом, [можете себе представить] всё, что носит, так сказать, имя казенное, спуску никакого. Ну, можете себе представить, казне изъян ужасный. Услышит ли, что в деревне какой-нибудь казенной близко уже платить[провиянт или деньги, казна — спуску никакого. Словом, казне изъян ужасный. Это еше не всё: как только услышит, что в деревне какой-нибудь казенной мужикам близко уже платить] казенный оброк, он уж там. Требует тот же час к себе, в некотором роде, старосту: [Вместо “Требует ~ старосту”: Где староста?] “Подавай, брат, казенные оброки и подати”. Ну, мужик видит, эдакой безногий чорт, на воротнике-то у него, понимаете: жар-птица, [на воротнике-то у него жар-птица] красное сукно — пахнет, [это пахнет] чорт возьми, оплеухой. “На, батюшка, вот тебе, отвяжись только”. Думает: уж верно какой-нибудь капитан-исправник, а может быть [еще] и того еще хуже. [Думает: уж какой-нибудь капитан-исправник. ] Только, сударь мой, деньги он, понимаете, примет как следует и тут же крестьянину пишет расписку, чтоб некоторым образом их оправдать, чтобы крестьянину чего-нибудь не досталось, понимаете, что вот принял[пишет расписку, чтоб их оправдать, что вот принял] — мол все казенные подати сполна такой-то капитан Копейкин, и еще приложит и печать свою. Словом, сударь мой, где только есть какой-нибудь казенный профит, он грабит, т. е. на пропалую. Посыланы были несколько раз команды изловить его, но Копейкин мой и в ус не дует. [изловить его, только куды, батюшка, Копейкин мой ничего не боится. ] Голодеры, понимаете, собрались всё такие. [Голодеры, понимаете, всё такие с ним. ] Но, наконец, может быть, испугавшись сам, видя, что дело, так сказать, заварил не на шутку <?>, и что преследования ежеминутно усиливались, а, между <тем>, что деньжонок у него[испугавшись действительно усиленных преследований, а может быть, понимаете, и то, что денег у него] капиталец набрался порядочный, он, он сударь мои, за границу, и за границу прямо, [он вдруг ушел, сударь мой, за границу и прямо] можете представить себе, в Соединенные Штаты, и пишет оттуда, сударь мой, письмо к государю красноречивейшее, какое только можете вообразить; в древности Платоны[в древности и Платоны] и Демосфены какие-нибудь — всё это, можно сказать, тряпка, [всё это тряпка] дьячек в сравнении с ним. “Не подумай, государь, говорит, чтоб я того, и того, и того…” Круглоту периодов, понимаете, запустил такую… “Необходимость, говорит, была причиною моего поступка; проливал кровь, не щадил, некоторым образом, жизни, [Необходимость, говорит, причина; проливал кровь, жизни т. е. не щадил, ] и хлеба, как бы сказать для пропитания, нет теперь у меня. Не наказуй, говорит, моих сотоварищей, потому что они невинны, ибо вовлечены, так сказать, собственно[ибо вовлечены собственно] мною. А скажи лучше монаршую свою милость, чтобы впредь, т. е. если там[т. е. как там] попадутся раненые, так чтобы, примером, за ними эдакое, можете себе представить, смотрение”.[так чтобы за ними эдакое какое-нибудь смотрение. ] Словом, красноречиво необыкновенно. Ну, государь, понимаете, был, так сказать, тронут. [Ну, государь, т. е. вы можете себе представить, был, так сказать, тронут] Действительно, его монаршему сердцу было прискорбно, что человек, так сказать, точно был доведен <до> последней крайности. Он дал[было прискорбно. Он дал] немедленно же повеление, чтобы больше не преследовать виновных, а строжайшее предписание составить комитет исключительно с тем, чтобы заняться улучшением участи всех, т. е. раненых, и вот это именно была причина, сударь мой, что таким образом положено основание инвалидному капиталу, обеспечившему, можно сказать, теперь раненых совершенно. [“совершенно” вписано. ] Так вот кто, сударь мой, этот капитан Копейкин. Теперь я полагаю, что он в Соединенных Штатах денежки прожил, да вот и воротился к нам, чтобы, понимаете, еще каким-нибудь образом попробовать, что не удастся ли какое-нибудь в некотором роде новое[какое-нибудь, так сказать, новое] предприятие”.
|
|
|
|
|
|
“Только позволь, Иван Андреевич”,[Иван Григорьевич] сказал на это полицмейстер: “ведь капитан Копейкин, ты сам сказал, без руки и без ноги, а у…”
Почтмейстер вскрикнул и хлопнул[Почтмейстер хлопнул себя] со всего размаху рукой по лбу, назвавши себя публично при всех телятиной. Он не мог понять, как подобное обстоятельство не пришло к нему в начале [речи] повести, и сознался, что совершенно справедлива пословица, говорящая, что русский человек задним умом крепок. Однако ж, минуту спустя он тут же начал хитрить и пробовал вывернуться, говоря, что, впрочем, [Вместо “назвавши ~ впрочем”: и назвал себя при всех телятиной, но однако ж после небольшого размышления прибавил, что] в Англии очень усовершенствован механизм и механика, что[и что] видно по газетам, как изобрел один деревянные ноги такого роду, что при одном прикосновении к незаметной пружинке уносили эти ноги человека бог знает в какие места.
Все, однако же, очень усумнились, чтобы Чичиков был никто другой, как капитан Копейкин, и нашли, что почтмейстер хватил уже[Вместо “Все ~ уже”: Но во всем этом предположении, будто бы Чичиков был никто другой, как капитан Копейкин, чиновники очень усумнились, и нашли, что это уже было] слишком далеко. Впрочем, они с своей стороны тоже не ударили[Впрочем, нечего сказать, они с своей стороны не ударили] лицом в грязь и, наведенные остроумною догадкой почтмейстера, заехали едва ли не далее. [Вместо “заехали ~ далее”: хватили даже еще подалее. ] Из числа многих в своем роде[в своем роде, конечно, ] сметливых предположений было, наконец, одно, странно даже и сказать, что не есть ли[было, наконец, одно такое, что, признаюсь, я думаю, не лучше ли будет не говорить о нем. Читатель без сомнения скажет, что автор солгал, но это было действительно так. Было предположение, что не есть ли] Чичиков переодетый Наполеон, что англичанин издавна завидует, что, дескать, Россия так велика и обширна, что даже несколько раз и карикатуры выходили, где русский изображен разговаривающим с англичанином, а англичанин стоит и сзади держит на веревке собаку, и что под этой собакой разумеется Наполеон. Смотри, мол, говорит, вот только что-нибудь не так, так я на тебя сейчас выпущу эту собаку; и что вот теперь они, может быть, и выпустили его с острова Елены; так вот и пробрался теперь в Россию, представляя вид, [“представляя вид” вписано. ] будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков.
Конечно, поверить этому чиновники не поверили, а впрочем, однако ж, призадумались и, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, [однако ж, так как будто бы и позадумались и как начали рассматривать это дело каждый про себя, то нашли] что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона. Полицмейстер, который служил в кампании двенадцатого года и лично видел Наполеона, не мог тоже не сознаться, что ростом он никак не будет выше Чичикова и что окладом своей фигуры Наполеон тоже нельзя сказать, чтобы слишком толст, однако ж и не так, чтобы тонок. Автор должен обратиться к читателю: он, право, не знает, как ему быть, [он почти] и уверен, читатель назовет это невероятностью. Сказать откровенно, [Далее начато: ему это казалось тоже] он с своей стороны считает это невероятным, но, как нарочно, всё это была совершенная правда, и тем более еще изумительно, [Вместо “Автор ~ изумительно”: Автор вновь обращается к читателю и не знает сам, как изъяснить ему затруднительность собственного положения, чувствуя внутренне, что подает все причины почитать это за ложь, но, действительно, всё это была совершенная правда, и еще тем более ему самому кажется это удивительным] что самый город был не так далеко от обеих столиц. Впрочем, нужно помнить, что это происходило не так давно после достославного изгнания французов. В это время все наши помещики, чиновники, сидельцы, купцы и всякой грамотный и даже неграмотный народ сделались, по крайней мере, на целые восемь лет политиками заклятыми. Московские ведомости и Сын Отечества зачитывались немилосердно, доходя к последнему чтецу в кусочках, негодных ни на какое употребление. [и доходили к последнему чтецу в таких кусочках, что даже нельзя было ни на что употребить их. ] И вместо вопросов: “Почем, батюшка, продали мерку овса? как воспользовались[воспользовались ли вы] вчерашнею порошей?” говорили: “А что пишут в газетах, не выпустили ли опять Наполеона из острова св. Елены?” Купцы особенно этого сильно опасались, ибо верили совершенно в предсказание одного пророка, уже три года сидевшего в остроге. Пророк пришел неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлою рыбой, и возвестил, что Наполеон есть антихрист и что теперь держится на каменной цепи, но после разорвет цепь[“и что теперь ~ цепь” вписано. ] и должен, наконец, овладеть всем миром. Пророк за предсказанье попал, как следует, в острог, но, тем не менее, дело сделал и смутил совершенно купцов. Долго еще, во время самых даже прибыточных сделок, купцы, отправляясь в трактир запивать их чаем, поговаривали об антихристе. Многие из чиновников и благородного дворянства невольно подумывали тоже об этом и, зараженные мистицизмом, который, как известно, был тогда в большой моде, видели в каждой букве, из которых было составлено слово Наполеон, какое-то особенное значение. Многие открыли даже в нем апокалипсические цифры. Итак, еще в этом не было слишком много удивительного, что чиновники задумались на время над этим пунктом. [“Пророк за предсказанье ~ пунктом” вписано на полях. ] Впрочем, господа[Но господа] чиновники заметили скоро сами, что воображение их чересчур уже рысисто, что это уже слишком далеко, а нужно сурьезно подумать о том, что поближе. Думали, думали, толковали, толковали и, наконец, решили, что не худо бы еще расспросить хорошенько Ноздрева, так как он первый вынес историю о мертвых душах, и притом, как видно из его слов, был в тесных отношениях с Чичиковым; может быть, даже знает кое-что из обстоятельств его жизни, то попробовать еще, что скажет Ноздрев.
Странные люди эти господа чиновники, а вслед за ними вообще и все другие звания. Ведь очень хорошо знали, что Ноздрев лгун, что ему нельзя верить ни в одном слове, ни в самой безделице, а между тем, именно прибегнули к нему. Поди ты, сладь с человеком! Не верит в бога, а верит, что[а верит в то, что] если чешется переносье, то, верно, скоро умрет. Пропустит мимо создание поэта, ясное, стройное, всё проникнутое чудным согласием и высокою мудростию простоты, [Вместо “пропустит ~ простоты”: Стройное ж ясное совершившееся в младенческой простоте создание поэта он пропускает мимо, ] а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, [напутает, нагородит, наплетет, ] выломает, изломает природу — это ему понравится, и он пойдет кричать: “Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!” Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится, наконец, к шарлатану или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декокт из нивесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни. Конечно, можно отчасти извинить господ чиновников действительно затруднительным их положением. Утопающий говорят, и за маленькую щепку хватается, и у него нет в это время рассудка подумать, что ведь на щепке может разве только прокатиться верхом муха, а в нем весу, слава богу, без малого четыре пуда. [Далее над строкой запись: [так что куды-то ему поместить на щепке] вряд ли двух вершковая шестисаженная <?> доска <?>, однако ж хватается и за щепку. ] Так и упомянутые нами господа ухватились, наконец, и за Ноздрева. [Вместо “Так ~ Ноздрева”: Ухватились и за Ноздрева. ] Полицмейстер в ту ж минуту написал к нему записочку пожаловать на вечер, и квартальный в ботфортах, [и квартальный в бакенбардах] с привлекательным румянцем на щеках, побежал в ту ж минуту, придерживая шпагу, в прискочку, на квартиру Ноздрева. Ноздрев был занят важным[занят в это время очень важным] делом: целые четыре дни уже не выходил он из комнаты, не впускал никого и получал[не выходил из <комнаты> и получал] обед из маленького окошка, словом, даже исхудал. Дело требовало [точно] большой внимательности: оно состояло в подбирании из нескольких десятков дюжин карт одной талии, но самой меткой, на которую бы можно было понадеяться, как на вернейшего друга. Работы оставалось еще, по крайней мере, на две недели. Во всё продолжение этого времени Порфирий[Вместо “Дело ~ Порфирий”: Это важное дело состояло в подбирании карт из нескольких колод и должно было занять, по крайней мере, две недели, в продолжении которых Порфирий] должен был чистить пуп меделянскому щенку особенной[небольшой] щеточкой и мыть его беспрестанно три раза на день мылом. [и мыть его в каком-то рассоле. ] Прежде всего Ноздрев отправил квартального к чорту, но когда начитал в записке городничего, что может быть даже для него пожива, потому что на вечер ожидают еще одного какого-то новичка, то смягчился. Запер комнату[Вместо “то смягчился. Запер комнату”: Последнее так показалось ему заманчиво, что он комнату] ту же минуту на ключ и, одевшись как попало, отправился к ним. Показания и свидетельства Ноздрева оказались опять яркая противоположность пояснениям господ чиновников. Это был решительно человек, для которого не существовало сомнения вовсе, и сколько у них было шаткости, [и робости] нерешительности, столько у этого уверенности и решительности. Он отвечал на все пункты, даже и не заикнувшись. Объявил, [Показания и свидетельства Ноздрева не могли успокоить их уже потому, что сколько вообще с их стороны было нерешительности и сомнения, столько, напротив, у него уверенности и смелости. Он отвечал решительно на все совершенно пункты, ни один раз не заикнувшись. Он объявил] что и мертвых душ он ему продал на несколько тысяч даже рублей. На вопрос, не шпион ли он какой-нибудь[Над строкой вписано после слов: и мертвых душ: “он точно накупил Чичиков, несомненно, даже он ему точно продал, что он готов совершенно всё продать] и старается втайне кое-что разведывать, Ноздрев отвечал, что шпион, что и в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом и что за это его товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли, так что ему нужно было после того поставить около 400 пиявок к одним вискам, то есть, он хотел было сказать: около сорока, но уж четыреста как-то само собою. [“он хотел ~ само собою” вписано. ] На вопрос, не делатель ли он фальшивых бумажек, он отвечал, что делатель, и при этом случае рассказал анекдот[и рассказал даже при этом случае анекдот] про необыкновенную ловкость Чичикова: как, узнавши, что в доме находилось на два миллиона фальшивых ассигнаций, опечатали и приставили караул на каждую дверь по два солдата и как он в одну ночь переменил их так, что на другой день, когда сняли печать, нашли, что все два миллиона были настоящие. [Вместо “как, узнавши ~ настоящие”: как опечатали дом его, узнавши, что в нем находилось на два миллиона фальшивых ассигнаций, и как он в одну ночь заменил их настоящими. ] На вопрос: точно ли Чичиков имел намерение увезти губернаторскую дочку, и правда ли, что он взялся помогать и участвовать в этом деле, Ноздрев отвечал, помогал, и что не будь он, так ничего бы и не было. [Ноздрев и здесь отвечал утвердительно и даже, что не только помогал, но сам почти взял на себя распоряжение…] Тут было и спохватился он, видя, что солгал[спохватился он, что солгал] вовсе напрасно и мог таким образом сам накликать на себя беду, но языка уже никак не мог придержать. Впрочем, и трудно было, потому что представились сами собою такие интересные подробности, от которых никак нельзя было отказаться: даже названа была деревня, где была приходская церковь, в которой положили венчаться, деревня Трухмачевка, поп отец Сидор, за венчание 75 рублей, и то бы не согласился, что он припугнул его, обещаясь донести на него, что перевенчал поп лабазника с кумой и что он дал даже свою коляску и заготовил везде переменных лошадей. Подробности дошли даже до имен ямщиков. [не мог придержать, который тут-то именно и почувствовал охоту погулять на свободном поле. Впрочем оно точно было трудно, ибо представились сами собою такие интересные подробности, что жаль было точно отказаться: в какой даже именно церкви положено быть венчанью, и какой поп, именно отец Сидор, за 75 рублей, и если бы он не предложил свою коляску и лошадей, то Чичиков никогда бы не успел сам и множество других при этом случае необходимых обстоятельств. ] Попробовали было заикнуться о Наполеоне, но и сами были не рады, что попробовали, потому что Ноздрев понес такую околесину, в которой не только не было[Ноздрев начал, наконец, такое вранье, что не только не имело] никакого подобия на правду, но даже ни на что не было подобия, [но просто ни на что не имело подобия] так что чиновники, вздохнувши, отошли прочь. Один только полицмейстер, наклонивши голову, продолжал слушать, думая, не будет ли, по крайней мере, чего-нибудь дальше, да, наконец, и рукой махнул, сказавши: “Чорт знает, что такое”.
Все эти толки, мнения и слухи, неизвестно по какой причине, больше всего подействовали на бедного прокурора, до такой степени, что он, пришедши домой, стал думать, думать и вдруг умер, как говорится, ни с того, ни с другого. Параличем ли его, или другим чем прихватило, только он так, как сидел, так и хлопнулся навзничь со стула. Вскрикнули, как водится: “Ах, боже мой”, всплеснули руками, послали за доктором, чтобы пустить ему кровь, но увидели, что прокурор уже был одно бездушное тело. Тогда только с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он, по скромности своей, никогда ее не показывал. Еще одна жизнь убежала из мира, и всё[Вместо “Еще ~ и всё”: Всё] совершилось в одну минуту. И тот, кто еще не так давно ходил, двигался, садился играть в вист, подписывал разные бумаги[разные решения] и был виден так часто между чиновников со своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе. Левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна всё еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чем[Уже о чем] покойник спрашивал: зачем он умер или зачем жил, об этом один бог ведает. [зачем жил, — это бог знает. ]
И всё это могло случиться вдруг так быстро? И могли так спутаться, сбиться с толку и растеряться чиновники, могли так отдалиться от прямого дела, заехать в такую околесину, набредить, напутать сами себе такой вздор, когда ребенок даже видит, что это вздор — и всё это правда? И не выдумка это чересчур пересоленная? И много найдется умников, которые скажут: “нет, это невозможно”, и раздастся и отдастся в дальних[Начато: дальних закоулках: нет, это невозможно] рядах, невинно повторяющих чужие речи: “нет, это невозможно”. И произведут бедных чиновников моих в пошлейших дураков, ибо люди от души щедры на слово дурак и готовы несколько раз на день прислужиться им своему ближнему. И будут довольны люди, что уничтожили несообразность и обличили автора, и похвалят за это себя — и поделом: хвала и честь [за это] их остроумию.
А разверните гремящую летопись человеческую, что в ней? Сколько предстоит в ней очам столетий, которые бы всё уничтожил и вычеркнул как ненужные. Сколько раз видят очи, как отшатнулось человечество и пошло по косвенной, неверной дороге, тогда как истина сияла светлее солнца, и, кажется, весь открыт был широкий, прямой и светлый путь, по которому бы должно было потечь оно. Но отшатнулось ослепленное человечество, не замечая само и, раз попавши на ложную дорогу, пошло столетьями блуждать, теряясь далее[Но отшатнулось, не замечая само всё человечество и, раз попавши на ложную дорогу, блуждало, терялось далее] и далее и очутилось вдруг в неведомой глуши, вопрошая испуганными очами: “Где выход, где дорога?” И родились незаконные, неслыханные следствия от незаконных причин, и произошли дела, которых бы не признали своими сами сотворившие их, от которых даже со страхом отвратились отдаленные отцы их, как отвращается мать от чудовища, подкинутого ей на место сына. И видит всё это текущее поколение, и видит ясно, и дивится, как можно было подобным образом заблуждаться, и смеется над неразумием своих предков, смеется, не видя, что огненными письменами начертаны сии страницы, что кричит в них всякая буква, что отвсюду устремлен их пронзительный перст на него же, на него, на текущее поколение. Но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также посмеются потом потомки. [“И всё это ~ потомки” вписано на отдельном листе. ]
Чичиков ничего обо всем этом не знал совершенно. Как нарочно, в это время он получил легкую простуду: флюс и небольшое воспаление в горле, в раздаче которых чрезвычайно щедр климат многих наших губернских городов. Чтобы не прекратилась, боже сохрани, как-нибудь жизнь без потомков, он решился лучше посидеть денька три в комнате. В продолжении сих дней он беспрестанно полоскал горло молоком с фигой, которую потом съедал, и носил привязанную к щеке подушечку из ромашки и конфоры. Он уже всё сделал, что ему следовало, переписал список вновь всем крестьянам, сделал потом другой в миньятюре, пересмотрел даже и в ларце своем разные находившиеся там предметы и записочки, кое-что перечел и в другой раз; изредка, ходя по комнате, посматривал в зеркало на свой совершенно круглый подбородок, и всё это, наконец, прискучило ему сильно, и потому обрадовался, как бог знает чему, когда почувствовал, наконец, возможность выйти из комнаты. Он не мог, однако же, понять, что бы это значило, что ни один из господ чиновников не приехал сделать ему никакого визита. Выход его, как всякого выздоровевшего человека, был очень радостен, точно праздник. Одевался он с удовольствием и еще с большим удовольствием расположился бриться, ибо очень любил это занятие. На этот раз, когда пощупал он свою бороду и посмотрел в зеркало, не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть: “Эк его! леса-то пошли писать какие!” И в самом деле, леса не леса, а по всей щеке и подбородку высыпался очень густой посев. Выбрившись, вымывшись, вытершись самым воскресным образом, надевши[вытершись, надевши] совершенно чистое белье, фрак, всё это опрятно, нигде ни пушинки, отправился он прежде всего сделать визит губернатору. Идя дорогою, он невольно даже посмеивался, думая кое о чем приятном. Читатель может быть даже и догадывается, о чем. Но каково же было его изумление, когда швейцар встретил его весьма лаконическим ответом: “Не принимает”. Чичиков объяснил ему, что он не проситель и чтобы он доложил просто, что вот, мол, Павел Иванович пришел. Но швейцар ответил, что он это хорошо знает, но что именно его-то и не велено принимать. Это озадачило нашего героя. Он отправился в ту же минуту к председателю палаты, к полицмейстеру, к виц-губернатору, к сему, к другому, но все приняли его так странно, такой принужденный, такой непонятный вели разговор, так смутились и потерялись и такую понесли бестолковщину, что герой наш тоже с своей стороны чуть не потерял голову. Он попробовал еще зайти кое к кому, чтобы узнать по крайней мере причину этого, но не добрался никакого толка. Без цели бродил он по городу и в сумерки возвратился домой. От скуки или просто с горя, он приказал подать себе чаю, хотя знал, что чай в трактирах запахом бывает несколько похож на табак. В задумчивости и в каком-то бессмысленном размышлении о странности положения своего, стал он разливать чай: хлебнул и чихнул вместе, потому что чай был чистейший табак. Вдруг в это время дверь его отворилась, и предстал Ноздрев, уж никак неожиданным образом.
“Здравствуй, брат, Чичиков”, вскрикнул он: “а я, признаюсь, не думал тебя застать. Проходя дорогою, думаю себе: дай-ка зайду навестить приятеля; смотрю: в окошках огонь… Ну, здравствуй, душа, как поживаешь?”
Чичиков отвечал на это довольно сухо и показал ясно, что вовсе не обрадовался его приходу. Но Ноздрев подобных обстоятельств никогда не примечал. [Но, впрочем, Ноздрев никогда этого не замечал. ]
“Да что ты, право, так отдалился от всех”, говорил Ноздрев: “нигде не бываешь. Конечно, я знаю, ты занят иногда учеными предметами, любишь читать…” Уж почему Ноздрев заключил, что герой наш занимается учеными предметами и охотник почитать, этого, признаемся, мы никак не можем сказать, а Чичиков и того еще менее. “Ах, брат Чичиков, т. е. если б ты только видел… вот уж, точно, можно сказать, была бы пища твоему сатирическому уму”. Почему у Чичикова сатирический ум, это для нас тоже совершенно непонятно. “Вообрази, брат, у купца Лихачева мы играли в горку. [Вообрази, брат, были мы у купца Лихачева, дули в горку. ] Карты, если бы ты увидел — просто блины; только, как говорит Кувшинников, шлепать ими крепостных людей по щекам. Ты себе не можешь представить, какая была умора. Перепендев, который был со мною: Вот, говорит, если б теперь Чичиков! уж вот бы ему точно…” Между тем Чичиков от роду не знал никакого Перепендева. “А ведь признайся, брат, ведь ты тогда, право, преподло поступил со мною, помнишь, в шашки. Ведь я было выиграл… Ну, да ведь я, чорт меня знает, не могу никак долго сердиться. Намедни с председателем… Ах да, ведь я тебе должен сказать, что в городе все против тебя. Они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки; пристали ко мне, да я за тебя горой, наговорил им, что вместе с тобой учился в школе и отца твоего знал, словом, чорт знает, чего наговорил[“и отца ~ наговорил” вписано. ] и, сказать правду, пульку-таки им слил порядочную”.
“Я? делаю фальшивые бумажки!” вскрикнул Чичиков и вскочил со стула.
“Зачем ты, однако же, так напугал их?” продолжал Ноздрев: “Ведь они, чорт их знает, с ума сошли от страху. Уж думали было, что ты[Вместо “Уж думали ~ ты”: Ведь они чорт знает чего не передумали. Уж и Дальше осталось не согласованным. ] разбойником тебя и шпионом… А прокурор от страха умер, завтра будет погребение. Они ведь, если сказать правду, сильно боятся нового генерал-губернатора, чтобы за тебя им не досталось от него. А я насчет нового генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то ничего не сделает с дворянством, решительно ничего. Дворянство требует ласкового обхождения и удовольствий. Конечно, можно запрятаться к себе в кабинет и не дать ни одного бала, да ведь этим любви не заслужишь. А ведь ты, однако ж, Чичиков, рискованное дело затеял увезти губернаторскую дочку. Я ждал этого, ей-богу ждал. [“Я ждал этого, ей-богу ждал” вписано. ] Я, признаюсь, в первый раз, как увидал вас на бале — ну, думаю себе, Чичиков недаром… Послушай, брат, [Вместо “Послушай, брат”: Я, брат, именно] признаюсь, с тем к тебе пришел, я готов, чтоб тебе доказать дружбу… Уж так и быть венца тебе подержу, и коляска моя будет готова и переменные лошади, только с уговором: ты должен мне дать взаймы[доказать дружбу… и коляска моя будет готова; я уж подержу тебе венца, только ты дай мне теперь взаймы] две тысячи денег. Нужны, брат, вот хоть зарежь”.
В продолжении всей болтовни Ноздрева Чичиков не знал, на яву ли или во сне он всё это слышит. Делатель фальшивых ассигнаций, увоз губернаторской дочки, смерть прокурора, которой причиною будто бы был он, приезд генерал-губернатора — всё это привело его в испуг не малый. Ну, уж коли пошло на это, думал он сам в себе, так нечего здесь долее мешкать, нужно отсюда убираться поскорее.
Сбывши кое-как с рук Ноздрева, он призвал к себе Селифана и велел ему быть готовым на заре, с тем, что[готовым на заре, что] завтра в шесть часов утра непременно выехать[непременно нужно выехать] из города и чтобы с вечера всё, что нужно, было приготовлено: бричка подмазана и пр. и пр. Селифан произнес: “Слушаю, Павел Иванович”, и остановился, однако же, на несколько времени у дверей, не двигаясь с места. Чичиков тут же велел Петрушке выдвинуть из-под кровати чемодан, покрывшийся уже порядочною пылью, и вместе с ним принялся укладывать без большого разбора: чулки, рубашки, белье даже не мытое, платяные щетки, сапожные колодки, календарь. Всё это укладывалось как попало, потому что он положил непременно быть готовым с вечера, чтобы завтра не могло быть никакой задержки. Селифан, постоявши минуты две у дверей, вышел, наконец, чрезвычайно медленно, медленно, как только можно себе вообразить, медленно спускался он с лестницы, [чрезвычайно медленно и до такой степени медленно, как только можно себе вообразить, спускался с лестницы] отпечатывая своими толстыми сапогами мокрые следы по сходившим вниз избитым ступеням и почесывая долго рукою у себя в затылке. Что означало это почесывание? и что вообще оно значит? Досада ли на то, что вот не удалась[что вот не выйдет] задуманная на завтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь в царевом кабаке. Или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится оставлять вечернее стояние у ворот и политичное держание за белы ручки, когда нахлобучиваются на город сумерки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ или, просто, жаль оставлять отогретое уже место на людской кухне под тулупом, близ печи, да щей с городским мягким пирогом, с тем, чтобы вновь тащиться под дождь и слякоть и всякую дорожную невзгоду. Бог весть, не угадаешь. Многое разное значит у русского народа почесывание в затылке. [На отдельном листе, вклеенном в ПБЛ3, набросок рукой Гоголя: Герой [тут] наш тут выдвинул чемодан, покрывшийся уже [немалою] порядочною пылью и начал укладываться спешно: чулки, рубашки, белье, даже не мытое, платяные щетки, сапожные колодки, календарь, всё укладывал, как попало, потому что он [положил] решился [чтобы с вечеру] быть готовым [и не было] с вечера, чтобы завтра не могло быть никакой задержки. Селифан, постоявши у порога минуту, [вышел мед<ленно>] отворил чрезвычайно [медле<нно>] лениво дверь и медленно, медленно, как только можно вообразить себе медленно, спускался с лестницы, [едва переступая как-то нерешительно по сходившим] чуть опустя <?> и напечатлев с большими [расстановками] толстыми своими сапогами мокрые следы по сходившим протертым ступеням и почесывая рукою долго в затылке. Что означало это почесывание, да и что означает это почесывание? Досада ли на то, что [может быть] вот не выйдет [условленный где-нибудь] задуманная на завтра сходка его с своим собратом в неприглядном тулупе [с кушаком] опоясанном кушаком где-нибудь в царевом кабаке. Или уж завелась какая зазнобушка сердца в новом месте и жаль сильно оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки в то время, когда нахлобучиваются на город сумерки, и 18 семнадцатилетний [так в подлиннике] детина в красной рубахе бренчит на балалайке пред дворовой челядью и плетет [деловые] тихие речи разночинной отработавший народ. Или просто жаль. оставлять отогретые уже места под тулупом близ печи на людской кухне, щей с белым <?> городским сдобным пирогом, с тем, чтобы вновь под дождь и слякоть и всякую дорожную невзгоду. [Как сдается] Бог весть, не угадаешь; многое разное значит у русского народа почесыванье в затылке. ]