Некоторое время мы удивлялись, почему гитлеровцы не обстреливают лес. Это выяснилось самым неожиданным образом. По льду реки в расположение наших войск пробрался поляк. Он был небольшого роста, весь гладенький, с брюшком, похожий на откормленного сынка. После задержания поляк потребовал, чтобы его немедленно отправили в штаб. Там он назвался управляющим имениями какого-то ясновельможного пана и попросил с командования расписку за лес, использованный нашими войсками для строительства блиндажей и укреплений.
— После войны вам придется уплатить по счету, — сказал задержанный командиру дивизии, который из любопытства сам опрашивал чудака. [147]
— А вы случайно не знаете, почему немцы не трогают вот этот участок? — спросил генерал.
— Не можно стрелять по нашему лесу. Ведь генерал фон Лютвяц — большой друг моему хозяину! Они вместе не один раз охотились в этом лесу на коз. Он не будет причинять неприятности моему шефу! — убежденно ответил толстяк.
— А почему же уничтожается тот лес? — показал на изуродованный лесной массив генерал.
Управляющий пожал плечами. Генерал усмехнулся и приказал отправить коротконогого защитника интересов ясновельможного пана в тыл, для выяснения его истинных намерений.
Поздно вечером в просторном блиндаже собралась группа офицеров. Ярко горела электрическая лампочка. Гладко выстроганные дощатые стены сверкали белизной. Аромат сосновой смолы наполнял воздух. Офицер разведывательного отдела подполковник Гришко рассказывал собравшимся о противнике. Стоя у карты, испещренной синими линиями, кружочками, цифрами, он уверенно называл номера немецких дивизий, их численность и вооружение. Многих командиров частей противника он называл по фамилиям и давал им краткую характеристику. Все это было уже известно и не вызывало у собравшихся особого интереса, офицеры рассеянно скользили глазами по карте, приколотой к стене. Но как только подполковник перешел к характеристике укреплений противника, внимание обострилось: эти укрепления надо было преодолеть в предстоящем бою!
Слушая рассказ подполковника, каждый из командиров невольно задумался: а вдруг эта громада стали и бетона окажется непробиваемой? Сколько жертв придется принести на подступах к немецким границам, если нам не удастся с ходу прорвать укрепленный район?..
К карте подошел грузный, уже в годах, начальник инженерных войск 69-й армии генерал-майор С. Г. Шапиро. Он пристально посмотрел на пеструю полосу немецкой обороны и медленно произнес:
— Оборона прочная! Хорошо поработали инженеры противника.
— Ты выступаешь, словно представитель немецкого командования, — перебил его кто-то из присутствующих друзей. [148]
— Я просто даю объективную оценку, — продолжал генерал. — Ведь громить слабого противника легко. А вот разбить сильного, значит — показать мастерство, стойкость, волю к победе. Недооценивать силу противника нельзя. Я смотрю на эту карту и думаю о наших саперах, тяжело им будет, такой обороны перед нами еще не было.
Шапиро выразил мысль всех присутствующих. Никто из нас не боялся трудностей. Никто не сомневался в положительном исходе сражения, но у всех было сознание большой ответственности за успешное выполнение боевой задачи. Каждый думал о солдатах: пехотинцах, саперах, танкистах, артиллеристах. Это им придется ломать укрепления противника.
В блиндаж вошел член Военного совета армии генерал-майор А. В. Щелаковский. Щурясь от яркого света электрической лампочки, он прямо прошел к карте, окинул ее спокойным взглядом и спросил, обратившись к генералу Шапиро:
— Вы что обсуждаете, Самуил Григорьевич?
— Просто беседуем, Алексей Варфоломеевич. Разведчик рассказывал про немецкую оборону на нашем рубеже, а теперь мы его коллективно бьем!
— Кого бьете? Подполковника или немцев?
— Фашистов! — дружно ответили офицеры.
— Значит, я пришел вовремя. Только что получили документ особой важности. Разрешите вас ознакомить.
Все присутствующие приготовились слушать.
«Товарищи! Славные и отважные воины нашего фронта!» — начал читать генерал Щелаковский обращение Военного совета 1-го Белорусского фронта к войскам. Он заметно волновался. Мы понимали его: ведь наступал важнейший этап в жизни армии — наступление. И генералу хотелось, чтобы слова обращения дошли до каждого офицера.
«Каждый из вас должен проявить на поле боя мужество, смелость, решительность, отвагу и героизм, — продолжал читать Щелаковский. — Умелым сочетанием огня и маневра взламывать вражескую оборону на всю ее глубину. Не давать врагу передышки... За нашу Советскую Родину, за наш героический народ! Вперед, боевые товарищи! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша победа!» [149]
— Листовка уже пошла в войска, — сказал генерал в заключение. — Вам советую отдохнуть перед началом.
Блиндаж быстро опустел. Все заспешили на места, чтобы еще раз проверить готовность к началу боя. Мы с подполковником Фруктовским пошли в землянку, хотя и тесную, но прочную. У нас так же, как и в бетонном блиндаже, горел электрический свет.
— Давай ужинать, а потом уже спать, — предложил подполковник.
Хлеб, сало и термос с чаем были выставлены на небольшой, рубленный из сосновых пней столик. Только мы уселись за свой скромный ужин, как совсем рядом раздался сильный взрыв. Землянка дрогнула, за тесовой обшивкой зашумела осыпающаяся земля. Второй взрыв с еще большей силой тряхнул землянку, погас свет... Снаряды рвались один за другим, разрывы то удалялись, то приближались. Подполковник зажег свечу.
— В темноте умирать страшновато, — пошутил он.
— А ты что, умирать собрался?
— Нет, мне погибать нельзя. Моя профессия мирная и после войны очень пригодится, хотя сейчас работаю в оперативном отделе. Я ведь педагог, вернусь к ребятам, буду их учить. Вот вы, кадровые командиры, после войны будете не нужны. Воюй сейчас до отвала, после разгрома оккупантов будешь безработным.
Я знал, что он говорит лишь для бодрости духа.
— Может быть, они разгадали наш замысел и хотят упредить наступление, — высказал я свои опасения.
— Нет, если они и знают, то уже не могут ничего сорвать. У них не хватит пороху. Послушай: бьют в одно место, по нашему району. Позвони артиллеристам и проверь...
Я взял трубку с телефонного аппарата и попытался вызвать артиллерийского наблюдателя. Дежурная телефонистка спокойно ответила:
— Порвались провода.
— Вы не скажете точно, куда стреляют немцы?
— Стреляют по семерке. Только что об этом доложили «хозяину».
Если вы хотите иметь самую верную информацию о положении дел на фронте, обращайтесь к связистам. Они всегда в курсе всех событий. Но на этот раз я им [150] не поверил. «Семеркой» назывался блиндаж телефонной станции, и мне показалось, девушка ошибается.
Мы прилегли на лежанку, устланную душистым сеном. Но трудно уснуть, когда рядом рвутся тяжелые снаряды.
Терпеливо ждем конца обстрела и молчим. Вдруг загудел зуммер. Мы оба обрадовались телефонному звонку. Фруктовский торопливо взял трубку. Из первых траншей докладывал артиллерийский наблюдатель сержант Глобов:
— С нашей стороны виден электрический свет, немцы ведут огонь по свету.
— Девушка! Соедините меня с электростанцией! — обрадованно потребовал подполковник. — Немедленно выключите свет, — приказал он дежурному электрику. — А когда прекратится обстрел, пройдитесь по району наблюдательного пункта и разыщите нарушителя.
Стрельба понемногу затихла. Последним аккордом прозвучали лающие звуки шестиствольных минометов, которые мы называли «Геббельсами». Спать уже не было времени...
Прорыв
Когда я забрался в бетонный блиндаж радистов, беспокойная ночь миновала. Радист Климин, большой беловолосый солдат, сидел с наушниками на голове и слушал. Что он мог слышать под грохот артиллерийской канонады, не знаю. Пол в блиндаже, устланный сосновым тесом, дрожал мелкой дрожью, электрическая лампочка, подвешенная к бетонному перекрытию, качалась, как маятник. Тревожная ночь, проведенная под огнем гитлеровской артиллерии, казалась пустяком по сравнению с тем, что происходило сейчас на поле боя.
Наступление войск 1-го Белорусского фронта на варшавско-познанском направлении началось 14 января 1945 года.
Сизые облака висели низко над землей. Мороза почти не было, воздух казался сырым. На западе земля встала дыбом, тучи пыли и порохового дыма перемешались с туманом. А восток пылал огненными всполохами орудийных выстрелов — сплошное море огня. Сердце наполнялось чувством гордости за силу и мощь родной армии. [151]
Я не заметил, как ко мне подошел заместитель по политчасти майор Демин и стукнул по плечу. Вздрогнув от неожиданности, я обернулся. Он посмотрел на часы и поднял два пальца. Это означало: до конца артиллерийской подготовки осталось две минуты. Неожиданно прожужжал кусочек металла и упал к нашим ногам: немцы огрызались.
Вдруг стало почти тихо. Лишь откуда-то издалека доносились глухие звуки выстрелов дальнобойной артиллерии. Это была пауза.
— Сейчас заиграют «катюши», — торопливо предупредил майор Демин.
И как бы в ответ, в воздух взметнулись озаренные пламенем клубы дыма. Над линией немецкой обороны еще раз поднялись черные облака разрывов. Горизонт на западе помрачнел еще больше. После этих залпов наступила настоящая тишина. В ушах некоторое время продолжался назойливый звон.
— Пошла в атаку пехота, — спокойно проговорил мой спутник.
Мы вернулись в блиндажик радистов. Там нас встретила радистка Полина, девушка с большой копной рыжевато-золотистых волос. Она давно уже принесла завтрак и теперь ворчала:
— Где вы пропадаете? Завтрак давно остыл, разогревать негде. Звонил генерал. Приказал передать, чтобы вы были здесь, на месте, и ждали его распоряжений.
Говорила Полина медленно, нараспев, как бы жалуясь майору на меня. Я пригласил его позавтракать за компанию. Но Демин отказался.
— Люблю, знаете, первым навещать поваров. Сегодня уж был в гостях и сыт. — Потом, обращаясь к Полине, он сказал: — Не завидую вашему будущему мужу: сварливая будет у него жена.
— На мужа я ворчать не намерена, с ним буду ласковая. — Слово «ласковая» она почти пропела и заставила нас невольно улыбнуться.
— А старшина из вас может получиться, — продолжал шутить майор.
— Еще немного повоюю и буду старшиной. Мне уже присвоено звание сержанта, посмотрите на погоны.
— Поздравляю! Если дело и дальше так пойдет, то, чего доброго, вы нас обгоните. [152]
После завтрака мы с майором сели к контрольному приемнику, чтобы послушать, что творится в эфире. Если двести пятьдесят орудий, установленных на каждом километре фронта, сотрясали землю и воздух во время артиллерийской подготовки, то теперь тысячи радиостанций будоражили эфир. А сколько появится недобитых станций противника? Огромное количество различного рода войск, участвующих в бою с обеих сторон, создавало большие трудности для управления даже по радио. Надо было поддерживать связь танкистов с пехотинцами, артиллеристов с пехотой и танками, летчиков с наземными войсками. На бумаге все это решено, но как осуществляется в действительности?
Вращая рукоятку настройки приемника, я внимательно прослушивал, что говорят по радио. На всех волнах переговаривались почти одни артиллерийские наблюдатели: они корректировали огонь своих батарей. Судя по передачам, борьба шла в первых и вторых траншеях врага, подавлялись ожившие пулеметные гнезда противника. На одной из волн мы услышали гитлеровца, который истошным голосом кричал в микрофон радиостанции об отступлении своих войск, требовал помощи.
— Смотри какой упрямый. Не хочет сдаваться, огня требует, — с удивлением говорил Демин.
Вдруг на той же волне кто-то из наших радистов грубым голосом пробасил: «Фриц! Ты еще жив? Удирай пока не поздно. Гитлер капут!»
— Правильная агитация! Учись, майор, у этого парня, — сказал я Демину.
— Все это верно, но ведь нарушать дисциплину в эфире нельзя? — не без ехидства ответил Демин.
Позвонил телефон, меня вызывал к себе генерал. Мы поблагодарили радистов за приют и вышли на свежий воздух. Низкие облака, посеревшие от порохового дыма и пыли, по-прежнему висели почти над самой землей.
Было десять часов утра. Как только мы вылезли из траншеи и пошли по опушке леса, опять заговорила артиллерия. То в одном, то в другом месте огонь как бы потухал, а затем снова вспыхивал с еще большей силой. Майор Демин остановился в траншее и стал прислушиваться к шелесту и свисту снарядов. Постояв пару минут, он с восхищением воскликнул: [153]
— Сила! Да, рабочий класс дает нам все для победы.
— Могу дать справку, — ответил я. — Командующий артиллерией говорил, что на сегодняшний артиллерийский удар будет израсходовано пять тысяч тонн снарядов. Думаю, что из такого количества металла, — продолжал я развивать свою мысль, — можно бы сделать тысячи две мощных тракторов.
Демин помолчал и задумчиво произнес:
— Тракторы можно сделать и после войны, лишь бы больше не лезли к нам...
С этим нельзя было не согласиться.
Подойдя к огневым позициям артиллеристов, я не узнал их. В результате ночного артобстрела немцев лес был повален, на месте трех высоких сосен, на которых находился наблюдательный пункт, теперь зияла черная воронка. Свежая земля запорошила снежный покров. Прошлую ночь здесь забыли закрыть смотровую щель и зажгли электрический свет.
Метрах в ста от артиллеристов, глубоко под землей, находился командный пункт командарма. Туда я и направился, попрощавшись с майором Деминым.
В блиндаж командующего я вошел вслед за подполковником Фруктовским. Небольшое помещение было залито электрическим светом. Покрытые чистой фанерой стены и потолок создавали впечатление простора и в то же время подчеркивали строгость обстановки. Главной мебелью был большой стол, стоявший посередине комнаты. На столе лежала огромная карта, склеенная из нескольких листов и разрисованная цветными карандашами. Генерал-полковник Колпакчи, стоял, помешивая ложечкой чай в стакане, и с кем-то говорил по телефону. Над картой склонился член Военного совета армии генерал-майор Щелаковский. За другим столиком сидел офицер оперативного отдела майор Белов. Он по контрольному телефонному аппарату слушал все переговоры командующего и записывал в большой блокнот.
Страницы большого блокнота из серой бумаги были пестро расцвечены. Запись велась то красным, то черным, то синим карандашом. Вначале мне показалось, что офицер делает это с умыслом, но потом я заметил, что он нервничает, торопится, а потому часто ломает карандаши и берет, какой попадется под руки. В ожидании распоряжений я достал из кармана нож и стал точить карандаши. [154] Белов заметил это и во время паузы с благодарностью пожал мне руку.
Майор Иван Михайлович Белов в начале войны окончил Академию имени М. В. Фрунзе и с тех пор на фронте. Тактичный, требовательный и исполнительный офицер, он как будто всю свою жизнь был военным, и трудно предположить, что перед войной он четырнадцать лет работал преподавателем математики.
— Дуся, соедините меня с Волковым! — приказал Колпакчи.
Только теперь я заметил в самом углу за маленьким столиком телефонистку Евдокию Сергеевну Скобедину, которую звали просто Дусей.
— Генерал Волков у телефона, — ответила телефонистка.
— Пока я говорю с Волковым, приготовьте связь с Коберидзе.
Разговоры командующего по телефону всегда интересны, в них, как в зеркале, отражается положение на переднем крае. Сейчас, судя по всему, вперед вырвался батальон майора Нехая.
— Нехая поддерживать всеми силами, — требовал командующий от командира корпуса генерал-лейтенанта Волкова. — Я дам команду нанести сильный удар артиллерией по узлу Жабенко — Дуже.
— Дуся, как Коберидзе?
— Его нет на месте, разыскивают.
— Соедини с Коробченко.
Генерал-майор Коробченко — командующий артиллерией армии, его наблюдательный пункт был рядом.
— Товарищ Коробченко? Организуйте удар по узлу обороны противника Жабенко — Дуже... В десять ноль-ноль огневой налет всех средств по четвертой траншее и по их артиллерийским позициям. Работать по плану пятнадцать минут. После налета сопровождать пехоту огневым валом. Вы слышите, товарищ Волков, мои приказания Коробченко? Атакуйте под огнем вторую позицию.
— Дуся, где Коберидзе?
Дуся встряхнула свои кудряшки, как будто они мешали ей разыскивать командира 117-й стрелковой дивизии генерала Коберидзе. Но прошла минута, другая, а голоса Коберидзе не слышно. [155]
— Почему не отвечает Коберидзе? — нетерпеливо спрашивал командующий.
— Генерал Коберидзе находится в передовом батальоне, там что-то затормозилось...
— Дайте Волкова! — приказал Колпакчи.
Генерал-лейтенант Волков, по-видимому, ждал вызова по поводу командира дивизии Коберидзе, он тут же ответил:
— Коберидзе на переднем крае, сам руководит захватом траншей.
— Федор Андреевич, — стараясь быть вежливым, тихо сказал Колпакчи, — прикажите Ермолаю Григорьевичу уйти из батальона на свое место. Он не командир батальона, а командир дивизии.
Генерал-лейтенант Волков сообщал, что передовые части прошли Панкув. Взяты пленные, которые показали, что из Зволень к ним на помощь идет танковая дивизия для удара вдоль шоссе на восток.
— Что еще говорят ваши пленные? — сухо спросил Колпакчи.
— Из Горбатки должны атаковать танки и пехота.
Командующий вслух повторял слова Волкова.
— Больно умные у него пленные, — сказал, глядя на карту, Щелаковский.
— Приведите в порядок головной полк 274-й дивизии и подготовьте его к отражению возможных контратак, — приказал Колпакчи по телефону Волкову.
Дело подвигалось медленно, наши передовые части занимали только первые, кое-где — вторые траншеи. Командующий посмотрел на часы, повертел ложечку в стакане, попробовал чай и тут же отставил его. Как будто этот жест командующего послужил сигналом: блиндаж наполнился гулом от выстрелов наших орудий, он не дрожал, а просто звенел. Но здесь не осыпалась земля за обшивкой, так как стены были бетонные.
Вошел адъютант командующего и принес ему еще стакан горячего чая. Стакан чаю был подан и Щелаковскому. Потом принесли всем нам. Командующий разорвал пачку с печеньем, вынул себе две штучки, предложил Щелаковскому, но тот отказался.
— Будешь медлить, от печенья ничего не останется, — пошутил командарм и подвинул пачку к нам. — Угощайтесь, товарищи. [156]
Фруктовский взял печенье и поблагодарил. Мы не церемонились и быстро разобрали всю пачку. Щелаковский молча вынул из кармана такую же пачку и положил на стол.
— Оказывается, ты, Алексей Варфоломеевич, богатый? — засмеялся Колпакчи.
— Мой неприкосновенный запас, — ответил Щелаковский. — У этих друзей хороший аппетит, — показал он на нас, — пусть и эту пачку уберут...
Обстрел уцелевших немецких позиций длился ровно пятнадцать минут, и желаемый результат был достигнут: пришла первая весточка о прорыве. Командир 25-го стрелкового корпуса генерал-майор Баринов сообщал, что Емельянов — командир передового батальона — прошел четвертую траншею и переправился через ручей.
— Емельянову — орден Красного Знамени! Командирам рот — Александра Невского! — приказал командующий. — Через ручей саперам строить мост для танков!
Разведчики донесли: показания пленных, опрошенных Волковым, подтверждаются — в районе шоссе действительно накапливались танки и пехота противника для контратаки.
— Дуся, соедини с Коробченко.
Девушка быстро переключала рычажки небольшого коммутатора, на ее вызовы отвечали немедленно.
— Товарищ Коробченко, подбрось огонька по лесу восточнее Флеренув. На правом фланге подготовь противотанковую артиллерийскую бригаду для отражения танков из Горбатки. Подтягивай и остальные противотанковые бригады.
Снова на проводе генерал-лейтенант Волков. Первый вопрос командующего:
— Как Нехай?
— Батальон овладел Жабенко. Майор Нехай лично сам у часовни в Дуже. Командиры полков Шевченко и Лихотворик — у южной окраины Опелин, Коберидзе — западнее Янув.
Майор Белов только успевал записывать наименования населенных пунктов, освобожденных от противника, наименования частей, приказания командующего о перегруппировках. Но вот карандаш Белова остановился — командующий повел речь о наградах: [157]
— Награждаю майора Нехая орденом Красного Знамени! Его командиров рот тоже орденом Красного Знамени. Командирам взводов — Александра Невского. Всем объявить о награждении!
— Владимир Яковлевич! — перебил командующего член Военного совета. — А бойцы?
— Бойцам, всем, кто перешел ручей, — орден Славы!
Колпакчи положил телефонную трубку и только теперь обратился к Щелаковскому.
— Ты, Алексей Варфоломеевич, думаешь, что забота о бойцах — только твоя привилегия?
Генерал Щелаковский хитро улыбнулся, но ничего не ответил. Он взял со стола справочник «Части и соединения 69-й армии», перелистал несколько страниц, нашел нужную справку и прочитал вслух: «Майор Нехай Наум Ярославович — адыгеец»...
Колпакчи улыбнулся. Ведь он и сам был уроженец Кавказа. А какой кавказец не любит похвалы?
— Дуся, соедини меня, пожалуйста, с редактором армейской газеты, — попросил Щелаковский.
Командующий по-прежнему вел разговоры по телефону с командирами корпусов, дивизий, с начальником тыла. Саперам приказал срочно приступить к ремонту большого железнодорожного моста в Пулавах, подорванного немцами при отступлении. От всех принимал доклады и передавал приказания. Белов терпеливо писал. Подполковник Фруктовский наносил на свою карту новую обстановку на переднем крае. А меня интересовал разговор члена Военного совета с редактором газеты «Вперед, к победе!»
— Узнай подробности продвижения батальона майора Нехая и постарайся дать листовку сегодня же к вечеру, — распорядился член Военного совета. — В очередном номере газеты помести очерк о батальоне. Экземпляр газеты пошлешь на родину комбата.
Но не все шло гладко. Если дивизия генерал-майора Моисеевского вырвалась вперед, то соседнее соединение отставало. Командир жаловался на то, что встретил упорное сопротивление, продвижению мешают танки и артиллерия противника. Командующий уточнил у разведчиков обстановку. Оказалось, что передовые части соединения [158] приняли танки наших соседей за гитлеровские. Колпакчи выговаривал начальнику штаба дивизии:
— Как вас держит земля? Удивляюсь, почему она до сих пор не треснула под вами... Приказываю двигаться вперед! Причин для задержки нет.
— Дуся! Соедини меня с замполитом этой дивизии, — попросил телефонистку Щелаковский.
Замполит оказался в штабе дивизии и ответил очень быстро. Щелаковский сделал сердитое лицо, как будто на том конце провода его видят, и, растягивая слова, говорил:
— Вы что же, дорогой товарищ, соседи рвутся вперед, а вы кричите караул. Ждете, когда немцы сами побегут! Тогда будете кричать «ура»! Немедленно отправляйтесь в передовой батальон, поднимайте солдат, ведите их за собой!
Колпакчи улыбнулся. Ему нравилось, что член Военного совета, обычно сдержанный и спокойный, тут разгорячился. Подполковник Фруктовский в раздумье крутил в руках свою пустую трубку. Командующий не курил и терпеть не мог табачного дыма. Фруктовский, привыкший сосать мундштук своего «Мефистофеля», явно скучал.
— Вы теперь в курсе обстановки, товарищи офицеры? — обратился к нам генерал-полковник.
Мы встали. Фруктовский ответил за всех:
— В курсе, товарищ командующий.
— А теперь прошу в войска. Мне нужна самая правдивая информация о продвижении частей, о положении дел. Вы должны знать все. В распоряжения командиров частей не вмешиваться. Если кому потребуется помощь, дайте мне знать. — Все это генерал говорил, обращаясь преимущественно к Фруктовскому. Потом повернулся ко мне: — А ваша задача — обеспечить связь подполковника со всеми частями. Радиостанцию и людей возьмите у начальника связи.
Колпакчи пожал нам руки, пожелал счастливого пути, и мы покинули блиндаж. Выскочив из траншеи, пошли прямо по опушке леса. На западе тучи порохового дыма уже рассеялись. Не видно было разрывов снарядов, хотя по-прежнему продолжали грохотать дальнобойные пушки. Орудия меньших калибров стреляли где-то уже впереди.
— Далеко наши продвинулись, — всматриваясь [159] вдаль, сказал Фруктовский. — У меня такое чувство, что часть тяжелого груза сброшена с плеч.
— Рано разгружаешься, — ответил я.—Самое трудное для нас только начинается.
Подполковник, яростно раскуривая своего «Мефистофеля», ничего не ответил. Мы прошли мимо прочных блиндажей, тщательно замаскированных смотровых щелей, уже никому не нужных. Офицеры и генералы еще находились в укрытиях. Склонившись над картами, они следили за продвижениями передовых батальонов, руководили боем по телефону, по радио. Под землей шла напряженная работа.
* * *
Прорыв главной оборонительной полосы был совершен по всему фронту. Гитлеровское командование не смогло быстро организовать оборону на промежуточных рубежах. Танковые дивизии противника метались как угорелые с одного места на другое. Немецкая 19-я танковая дивизия в результате бестолкового движения по фронту зря израсходовала горючее и застряла в лесах северо-восточнее города Радом. Но мотополк этой дивизии оседлал главную шоссейную дорогу и теперь прикрывал отход разбитых частей.
Наши передовые батальоны, наступавшие в направлении на Радом, остановились. По штабам пошли радиограммы: «Части встретили сильное сопротивление, противник ввел в бой танковую дивизию». Вышла заминка.
Подполковник Фруктовский решил перебраться поближе к передовым батальонам, чтобы на месте посмотреть, в чем дело.
Возле шоссе догнали полк самоходных пушек. Лучшего попутного транспорта мы и не желали. За броней самоходок было куда спокойней, чем на открытых машинах. Самоходки шли на полной скорости прямо по полю, но нас не трясло, а лишь покачивало, как в люльке. Вскоре по броне начали цокать пули, машина резко остановилась, моторы заглохли. Окруженный высоким земляным валом, перед нами торчал разбитый прожектор. Отрыты в земле щели, землянка для команды прожектора. Все это послужило нам отличным укрытием.
Впереди противотанковый ров, в нем залегли наши передовые подразделения. Люди усердно работали лопатами: [160] пулеметчики готовили гнезда для своих пулеметов, артиллеристы оборудовали огневые позиции для орудий прямой наводки.
Подполковник Фруктовский пошел разыскивать командный пункт, а я забрался с радистом в брошенную немецкую землянку, чтобы там развернуть радиостанцию. В землянке пахло прелым сеном, кислой шерстью и махоркой. Запах прелого сена и кислой шерсти остался от прежних хозяев, а запах махорки принесли с собой наши бойцы. Радист Климин немедленно принялся расчищать себе уголок, выбрасывая наружу какие-то железные коробки, котелки, автоматные диски и прочую рухлядь. Здесь же находилось несколько раненых бойцов. Им была оказана первая помощь, и теперь они ждали отправки в медсанбат. Среди раненых я узнал снайпера Кушнарева. Он страшно ругался:
— Черт меня дернул лезть в драку с этим фрицем. Надо было пристукнуть его — и вся песня! Нет, живым хотел взять, пожалел его, а он ножом пырнул.
В землянку заглянул артиллерийский наблюдатель Глобов:
— Вы что, друзья, скучаете?
— Тебе бы так скучать! — огрызнулся один из раненых.
Разглядев внимательно солдат, Глобов примирительно сказал:
— Вы, хлопцы, не обижайтесь, это я так, пошутил.
— А ну-ка, сержант, скрути мне папироску, — обратился Кушнарев к Глобову.
Пока тот крутил папиросу, в землянку вошел автоматчик и с ним пленный. Кушнарев порывисто дернулся к немцу, но потом махнул рукой, обрушил на него поток брани.
— Подойди ко мне. Я тебя, подлеца, пожалел, а ты что сделал?
Немец узнал Кушнарева и, задрожав от страха, сжался в комок.
— Оставь ты его, он тебя ударил ножом со страху, — уговаривал Кушнарева автоматчик.
— Он мне руку испортил, как я буду стрелять? — ворчал Кушнарев.
Немец, казалось, понял, о чем идет речь, и, сокрушенно [161] качая головой, полез в карман, вынул пачку сигарет, с виноватой улыбкой протянул Кушнареву.
— Катись ты к чертовой матери со своими сигаретами.
— Бери, сгодятся, — посоветовал Глобов. — Тебе не удобно одной рукой крутить махорку. — И он, взяв сигареты, сунул их в карман Кушнарева.
У радиста Климина что-то не ладилось с радиостанцией. Я оставил его с сержантом, а сам пошел разыскивать Фруктовского. Мне повезло. В лощинке, метрах в ста от нас, встретил майора Ремизова, командира батальона. Он стоял у входа в немецкую офицерскую землянку, и его полусогнутая в поясе фигура напоминала человека, готового броситься вперед, лицо выражало гнев и отчаяние. Рядом с ним в кожаных брюках и кожаной куртке стоял другой танкист.
— Ты понимаешь, напоролись мы на мины в этом проклятом болоте. Двух офицеров потеряли. И чего только лезли вперед без саперов? Готов теперь себе скулы своротить, — жаловался командир батальона танкисту в кожанке.
— Здравствуйте! — обрадованный встречей, протянул я руку майору. — Где командир полка?
Оба офицера молча посторонились и указали мне на дверь в землянку. Здесь было несколько светлей и чище, чем в солдатской. В углу сидел телефонист и рядом с ним подполковник Фруктовский. Командир полка полковник Евстигнеев лежал на нарах, отвернувшись к стене. За столом сидели авиационный представитель, два танкиста и двое из штаба полка. Авиатор оправдывался:
— Видимости никакой, разве бы мы не помогли? Два — три вылета штурмовиков — и дорога на Радом свободна.