Персоналистический социализм Николая Бердяева

Николай Александрович Бердяев (1874-1948) родился в Киеве в аристо­кратической семье. Его дед был атаманом Войска Донского, отец - кава­лергардом и банкиром, мать происходила из рода князей Кудашевых. Во время учебы в Киевском университете Н. Бердяев занялся социалистичес­кой агитацией, за что был в 1898 г. отправлен в ссылку в Вологодскую гу­бернию. Ссылку он отбывал вместе с известным эсером-террористом Б. Савинковым и с не менее известным большевиком А. Луначарским, что позволило ему «из первых рук» получить знания о сущности, целях и ме­тодах русского революционного социализма.

После ссылки Бердяев переезжает в Санкт-Петербург, где отходит от революционного движения, переходит на позиции «легального марксиз­ма» и начинает углубленно заниматься философией. В 1901 г. выходит его первая крупная работа «Субъективизм и индивидуализм в общественной фи­лософии». В 1907 г. выходит его вторая заметная работа «Новое религиозное сознание и общественность», а в 1909 г. он опубликовал в знаменитом сбор­нике «Вехи» одну из центральных статей «Философская истина и интелли­гентская правда».

Революция 1917 г. стала новым импульсом к творчеству Бердяева. В 1918 г. он издает циклы статей, написанных в 1917-1918 гг., - «Духовные основы рус­ской революции» и «Философия неравенства. Письма недругам по социальной фи­лософии». В этих и других более поздних статьях он резко критиковал теорию и практику большевистской власти, за что и был выслан в 1922 г. в Германию вместе с другими крупными антисоветскими мыслителями на знаменитом «философском пароходе». Из Германии Бердяев переехал в Париж, где про­жил до конца жизни и где опубликовал большое количество работ, среди ко­торых для нас особенно интересны «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937) и «Русская идея» (1946).

Философскую позицию Бердяева можно определить как ранний хрис­тианский экзистенциализм. Экзистенциалисты понимают «экзистенцию» как внутреннюю сущность человека, непостижимую для формально-ло- гического мышления и раскрывающуюся лишь в моментах «пограничных ситуаций» между существованием и несуществованием, в контактах с «трансценденцией» божественного начала.

Бердяев определяет божественную «трансценденцию» в категориях цен­ностей веры, надежды и любви и считает, что контакт с ней возможен только в акте искренней личной веры, а не через абстрактное догматическое по­стулирование существования Бога как предпосылку веры. «Трансцендент­ное сознание» Бердяева как совокупность абсолютно обязательных норм познания определяет сущность «психического сознания» как совокупности относительных убеждений, формируемых конкретным жизненным опы­том индивида.

Бердяев определяет личность как метафизическую конструкцию вне социальных обстоятельств времени и пространства. По его мнению, со­вершенство божественного замысла заключается в наделении человека способностью к творчеству и внутренней свободой выбора между добром и злом. В акте выбора добра человек вступает во взаимосвязь с универ­сальной божественной гармонией и в этом достигает истинной «свободы в Боге». В акте выбора зла происходит распад целостной личности на части, рождается стремление к порабощению других людей, к ложной «свободе от Бога».

Экзистенциализм Бердяева близок к неокантианству одного из осно­воположников социал-демократии Э. Бернштейна и противоположен ра­дикальному марксизму В.И. Ленина. Бердяев спорит с Лениным, считая, что знание должно быть средством понимания, внепартийным и объек­тивным средством изучения общественных явлений, а не средством унич­тожения противников и насильственного преобразования человеком внеш­него мира. Для Бердяева абсолютные истины независимы от классового эмпирического сознания, а культурное творчество является приоритетом в сравнении с революциями.

Бердяев соглашается с социологией Маркса, основанной на понима­нии взаимосвязи экономического и духовного состояния общества, на критическом анализе капитализма как общества борьбы классов. Ему бли­зок гуманизм Маркса, заключающийся в стремлении ликвидировать экс­плуатацию человека человеком. Бердяев, как и Маркс, считает, что эконо­мическое развитие создает материальные условия для развития культуры, что связь между ними является не прямой, а косвенной, функциональной.

Идеал неполитического совершенствования человеческого общежития, стремление к ненасильственному негосударственному общественному ус­тройству Бердяева близки к коммунистическому идеалу Маркса.

Но Бердяев не соглашается с философией истории Маркса, централь­ной идеей которой было освобождение человека от Бога. В этом Бердяев видит ловушку: иллюзия всемогущества человека на самом деле приводит к его бессилию, к попаданию в сеть причинно-следственных зависимос­тей.

Свободный выбор человека основан на ограниченном знании действи­тельности, что приводит человека к заблуждениям и к отклонениям от пути к провиденциальной цели. Такими отклонениями Бердяев считает «само­обожествление» и «титанизм» как формы разрыва связи человека с Бо­гом. По его мнению, они приводят не к высшим формам гуманизма, а, наоборот, к его эрозии. Сверхценность человека уничтожает его ценность. Мыслитель критикует приоритетность социальных форм над личностью.

Бердяев возражает против позитивистского ограниченного и поверх­ностного определения человека Ч. Дарвиным и Ф. Энгельсом как формы существования органической материи. Для него человек — это микрокосм, точка пересечения божественного и животного миров, как царств свобо­ды и рабства.

Бердяев видит смысл жизни человека и всей мировой истории в позна­нии источника мирового зла, в противоборстве с этим злом и в возвраще­нии творения к Творцу. Он возражает Ницше, отстаивая сущность христи­анской морали как мотивов действия не слабых, а сильных, как мораль талантов, а не бездарностей, конца и вершины, а не середины и плоско­сти.

Бердяев критикует «историческое», т. е. реально существующее христи­анство за культ Богочеловека и индивидуального спасения, вместо кото­рого он предлагает культ Богочеловечества и всеобщее, «соборное» спасе­ние. Он считает ложью западного, и католического, и протестантского хри­стианства, его «цезаропапизм», т. е. стремление папства к светской власти и к созданию ложной теократии. Это становится основой чрезмерного ра­ционализма и атеизма западного общества.

Бердяев критикует православие за подчинение церкви государству, за «обоготворение монархии» и уничтожение этим нравственного авторитета и творческой силы христианства. Альтернативой вырождающемуся «ис­торическому христианству» он считает «новое средневековье» как воплоще­ние нового типа социальности — «соборности».

По мнению Бердяева, «соборное» общество преодолеет атеизм и инди­видуализм Нового времени, вернется к средневековому органическому коллективизму, но при этом сохранит достигнутый уровень рационально­сти и гуманизма, не позволит восстановить средневековое мракобесие и жестокость. На «соборном» уровне развития «духовная община» заменит государство, а общий труд и взаимопомощь заменят борьбу за власть и подавление личности.

Праведность христианского населения позволит устранить государство в том понимании, которое берет начало в концепции апостола Павла. Го­сударственная власть потеряет свой онтологический и нравственный смысл и функции обуздания греха хаоса.

Бердяев рассматривал «новое средневековье» как будущий идеал, а в со­временной ему действительности он считал государство и право необхо­димыми средствами подавления в человеке грешного начала, обеспече­ния его средствами существования и защиты от природной стихии.

Бердяев критикует теории общественного договора, которые выводят государство из взаимодействия личности и действительности различного порядка. Он придерживается теории происхождения государства Л. Гумп- ловима как следствия завоевания слабых народов их сильными соседями. Бердяев полагает, что первые государства возникли в форме монархий на основе религиозного культа первых монархов — героев-завоевателей.

Бердяев считал основной особенностью российского государства «бре­мя земли» — ее огромную территорию, которая превышает территорию любого другого европейского государства и которой нельзя управлять за­падными методами. Россия управляема лишь как авторитарное государ­ство, подчиняясь «мужскому началу», которое внесли татарские и немец­кие пришельцы.

Но Россия не может быть деспотией восточного типа, т. к. она являет­ся христианской страной со своей русской «женственной душой». Так воз­никает парадоксальное сочетание авторитарного государства и анархич­ного народа. Если для западных народов характерно стремление к свободе, ограниченной законом, то для русского народа характерно стремление к воле как к абсолютной свободе от каких-либо ограничений со стороны го­сударственной власти и закона. Это становится предпосылкой катастро­фичности русской истории как смены периодов жесткой государственной власти и народной анархии.

Бердяев выделяет пять подобных периодов: киевский, татарский, мос­ковский, петербургский императорский и советский.

Бердяев считает, что российское государство в современном виде воз­никает в результате реформ Петра I. Он заимствовал в Европе модель го­сударственного устройства, в которой предусматривалось разделение функ­ций политической (бюрократической) и интеллектуальной элит. По ана­логии с западными интеллектуалами в России возникает интеллигенция. Но если западные интеллектуалы имели свою функцию, т. е. обеспечива­ли идеями и концепциями государственное управление, то российская интеллигенция, возникнув в качестве социальной группы, не получила своей функции, т. к. российское государство создавалось и управлялось по заимствованным западным моделям.

Бердяев определяет российскую интеллигенцию как «монашеский ор­ден», с собственной идеологией, но без собственной экономической и профессиональной ниши в государстве и обществе.

При Петре это не являлось проблемой, т. к. все дворяне находились на государственной службе, т. е. «при деле». Проблема возникла, когда Ека­терина II издала в 1762 г. указ «О вольности дворянства», который осво­бождал дворянство от обязательной государственной службы. Это стало предпосылкой расцвета дворянской культуры в России в XIX веке, но это же положило начало «освободительному» или антигосударственному дви­жению российской интеллигенции. Та часть интеллигенции, которая стре­милась не к культурйьй, а к политической деятельности, но была искусст­ венно лишена доступа к государственным постам, стала социальной ос­новой революционного движения.

По своему типу революционеры принадлежали к контр-элите, т. е. они обладали качествами лидеров, не могли эти качества реализовать в сози­дательной управленческой деятельности и направили их на свержение су­ществующего строя. Известно, что «освободительное движение» начал просветитель А.Н. Радищев, продолжили декабристы и народники, а за­кончили его успешным свержением монархии Романовых в 1917 г. либера­лы и большевики. Их бедой и виной было отсутствие опыта управления государством, в результате чего они предприняли ряд непродуманных эк­спериментов, пытаясь, как Ленин, научить «кухарок» управлять государ­ством. Из-за этого произошел неуправляемый распад государственного ме­ханизма, и общество было ввергнуто в состояние хаоса и гражданской вой­ны.

Бердяев считает одним из наиболее серьезных недостатков российской интеллигенции ее стремление к идеализации народа при незнании его сущ­ности. Одним из результатов петровских реформ стал раскол общества на европеизированную элиТу и сохранившую традиционную культуру массу. Символом веры для этой элиты стал мифологизированный и идеализиро­ванный русский «народ-богоносец» как носитель всевозможных нравствен­ных достоинств. Но освобождение народа в результате революции от госу­дарственных ограничений освободило не «ангела», а «зверя» или «торже­ствующего хама» (по выражению Д.С. Мережковского).

Бердяев видит в «освободительном движении» интеллигенции револю­ционный синтез язычества и аскетического православия. Языческое стрем­ление решать все проблемы насильственным путем сочеталось у российс­ких революционеров с православным стремлением к потустороннему иде­алу Готовность к жертвам ради веры и религиозная энергия сочетались с неспособностью четко сформулировать свои цели и с их нерелигиозным характером.

Причиной всех недостатков интеллигенции являлось ее вынужденное «тунеядство», т. е. отсутствие привычки к постоянному созидательному труду. В этом Бердяев видит причину ее неспособности создать самостоя­тельную и пригодную для российской действительности концепцию раз­вития.

Революционеры-интеллигенты заимствовали идеологию и организаци­онные формы своего движения на Западе, но при этом они переводили западные идеи с научного на религиозный язык, превращая гипотезы в догматы. Если революция в европейском контексте рассматривалась как «хирургическая операция» по удалению лишних и вредных элементов с последующей «химиотерапией», т. е. принятием позитивного законодатель­ства, то в России она воспринималась в сакральном смысле — как Апока­липсис.

Результатом этой революции должно было стать уничтожение «греш­ников» (эксплуататорских классов), а затем вечное блаженство «правед­ников» (эксплуатируемых классов), в «Царстве Божьем», т. е. в коммуниз­ме. При этом достижение коммунизма предполагалось путем скачка, все­ленской катастрофы, через насилие, а не через длительную рутинную ра­боту.

Бердяев не видит принципиального различия в подобном квази-рели- гиозном заимствовании различных западных моделей, кантианства, геге­льянства, позитивизма или марксизма. Например, он определял позити­визм Чернышевского — Михайловского, как «народническоемракобесие». По его мнению, оно проявляется в нигилизме, в отрицании поиска истины ради абстрактного счастья людей, понимаемого как уравнительная спра­ведливость. Народники, а вслед за ними и большевики восприняли пози­тивизм Конта — Милля, а затем и марксизм не как научные концепции, а как квази-религиозные доктрины.

Если в Европе Маркс воспринимался как ученый, предложивший ре­цепты решения некоторых проблем, таких, например, как ликвидация эксплуатации человека человеком, то в России он воспринимался как про­рок, несущий людям Откровение и решение всех их проблем как высшую милость и благодать, не требующую ничего взамен.

Бердяев противопоставляет революционному социализму Ленина свой персоналистический социализм, в основе которого лежит принцип «со­борности». Для него сущность социализма заключается в идее ликвида­ции экономической анархии и развития целостного общества через эво­люционные реформы, а не через революционные насильственные экспе­рименты. Он считает желательным социализм «без зависти и мести», ос­нованный на самоограничении верхов для пользы низов.

Бердяев считает невозможной совершенную организацию общества в отрыве от божественного миропорядка и христианской морали. Он счита­ет, что христианская мораль осуждает богатство, но не призывает при этом уничтожать богатых. Для него неприемлем атеизм большевиков-револю­ционеров, который ведет к их безнравственности, к жертвованию счасть­ем современного им поколения ради никому не ведомого будущего. Для Бердяева большевизм — это не политическое течение, а состояние духа «мечтательности и произвола». Большевизм — это «обратная религия», ко­торая подвержена соблазну Антихриста, — совершить зло ради достиже­ния блага.

Бердяев считает, что «военный коммунизм» Ленина, ведущий к хозяй­ственной разрухе и к всеобщему уравнению в нищете, противоречит по­ниманию коммунизма Марксом как общественного строя, который осно­вывался на росте производительности труда и повышении благосостоя­ния всех слоев общества, в т. ч. и рабочих.

Бердяев выступай за постепенное перерастание, а не за насильствен­ное искоренение «буржуазности» и, в первую очередь, против экспропри­ации частной собственности. Он определяет «буржуазность» как опреде­ленное психологическое отношение к социальной материи, а не как опре­деленную социальную группу. «Буржуазность» может быть присуща всем классам: и буржуазии и рабочим, — поэтому бессмысленными являются попытки выделить «буржуазные» элементы для их уничтожения.

Бердяев не считает пролетариат новыми мессией и спасителем челове­чества. Для него пролетарий не является новым духовным типом личнос­ти и носителем всевозможных нравственных достоинств. Мыслитель кон­статирует распространение среди пролетариата таких «буржуазных» черт, как атеизм и утилитаризм, которые усугубляются его склонностью к урав­нительной «серой мгле», разрушающей высшие достижения человеческого духа.

Неравенство творческих способностей, как и прав собственности и материального потребления, по Бердяеву, является естественной градаци­ей миропорядка. Одновременно это «плата» за недостаточную власть че­ловека над природой и за недостаточно высокий уровень материального производства. Социальное неравенство неизбежно и необходимо, чтобы создать стимул к движению и общественному развитию. Причиной бед­ности низов является не их эксплуатация верхами, а низкий уровень их культурного развития.

Попытки преодолеть это неравенство революционным насилием при­водят лишь к разрушению общества и к хаосу. В этом хаосе начинается борьба личностей и групп за власть, которая не помогает, а наоборот, ме­шает социальному развитию. Персонализм Бердяева проявляется в его противопоставлении человека, как конкретного, и класса, как абстракт­ного объединения социальных интересов и психических черт.

Бердяев видит сущность русской революции в борьбе не классов, а пред­ставителей материального и духовного труда, варварства и культуры. Ре­волюционная борьба за власть происходит в крайних формах террора, на­силия и жестокости. Она проявляется в предельно пессимистическом от­ношении к прошлому и в предельно оптимистическом отношении к буду­щему. Но при этом культурная отсталость российского пролетариата про­является в неспособности без буржуазии организовать экономическую деятельность, в стремлении к грабежам и уравнительному потреблению. В то же время исторические недостатки российской интеллигенции прояв­ляются в неспособности без царской бюрократии восстановить управле­ние государством.

Бердяев считает, что кровопролитие революции стало для монархии Романовых божественной карой за отказ от своевременного просвещения народа, а для интеллигенции — за распространение среди народа нигилиз­ма. Он видит «исто/си и смысл русского коммунизма» в мессианской попыт­ке строительства Царства Божьего на земле и без Бога, в войне «безблаго­датной аскезы» с буржуазными грехами богатства и утилитаризма. «Мона­шеский орден» (т. е. Коммунистическая партия) интеллигенции, сплочен­ный и дисциплинированный марксистской квази-религией, превратил свой фанатизм в энтузиазм победителей в гражданской войне и строите­лей первых пятилеток.

Ленин, по мнению Бердяева, сочетающий в себе типы русского интел­лигента и деспота, быстро осознал опасность русской безгосударственно- сти и анархического бунта. Он начал восстанавливать традиционное для России авторитарное государство и использовать для достижения марк­систского идеала такие оппортунистические умеренные средства, как НЭП. Но при этом он подчинил государственную политику марксистской идео­логии, создав идеократическое государство. Такое государство, по мнению Бердяева, ведет Россию в тупик, оно неизбежно развалится, и российское общество вернется к истинному христианству.

Политико-правовая концепция Н. Бердяева интересна своей содержа­тельной критикой европейских утилитаристских, позитивистских и марк­систских концепций. Бердяев внес заметный вклад в понимание смысла, направления и закономерностей развития российской государственнос­ти, взаимодействия государственного аппарата, политической элиты, цер­кви и общества. Его концепция интересна своим глубоким анализом со­бытий российской революции, процессов формирования социалистичес­кого государства, однопартийной политической системы и идеологизи­рованной культуры.