Какую-то минуту Роберт молчал. Потом он отвернулся.
— Похоже, это был несчастный случай. По словам сэра Джеффри, лошадь понесла и сбросила Хьювела. Он в одно мгновение сломал себе шею, — Роберт сглотнул. — Хьювел в это время скакал вместе с Генри. Генри, конечно, следовало думать, прежде чем хлестать коня, но лошадь все равно не должна была так вот взвиваться на дыбы.
Роберт провел рукой по глазам и добавил резким от гнева голосом:
— Хьювела нам будет очень не хватать.
Томасу несчастный случай показался на первый взгляд вполне правдоподобным объяснением. С другой стороны, невольно подслушанные слова сэра Джеффри о душе Генри, которая отправится в ад, пробудили в нем сомнение. Возможно, было что-то еще, какая-то деталь, опущенная в рассказе, содержавшая ответ на вопрос, почему понесла именно эта лошадь. То, как об этом рассказал Роберт, заставило Томаса заподозрить, что тому смерть слуги представляется отнюдь не случайной.
— Лорд Генри, по-видимому, боится, как бы другие не сочли его в какой-то мере виновным в том, что произошло, — сказал он, с любопытством ожидая, что ему ответит Роберт.
— Лорд Генри полагает, что он, а не сотворенная Богом земля должен быть помещен в центр вселенной. Идет ли речь о хорошем или о плохом, он не выносит, когда его персона оказывается не в центре внимания.
Интересный ответ, подумал Томас. Старательно обходит самое главное: небрежность ли, несчастный случай или намеренное действие вызвало смерть слуги.
— А та женщина, которая так горевала о Хьювеле? Это его сестра или жена?
— Вдова. В крепости, где полно солдат, она недолго останется без мужа. Но у этих двоих были дети. Пусть Генри и не удосужился сунуть ей в руку медный грош, но отец его великодушнее. Мы тоже не позволим семье голодать. Но даже обещание, что желудки их будут полны, а в очаге будут гореть дрова, не прогонит из сердец малышек этой зимой горечи и страха оттого, что умер их отец.
Томас молча кивнул и повернулся, ища глазами будущего шурина Роберта. Генри стоял с двумя женщинами, которые тоже были на сегодняшней прогулке, что закончилась так печально. Насколько можно было судить издалека, лицо его уже перестало так ярко пылать, но он по-прежнему оживленно размахивал руками. Томас кивнул головой в сторону лейвенхэмского наследника.
— Медный грош? Он что, всегда был таким черствым?
— С детства, — резко бросил Роберт. Потом покачал головой: — Простите меня, Томас. Гнев, который пробудила во мне эта жестокая смерть, просто ослепил меня, лишив последней беспристрастности. Хьювел был не только хорошим человеком, но еще и верным слугой и одним из товарищей брата. Несмотря на разницу в положении и знатности, они часто шутили о родстве своих имен. Я страшусь сообщать брату в письме эту новость — особенно сейчас, когда он на войне. Хью будет глубоко скорбеть, как и мы все. — Роберт поспешно поднес руку к глазам, словно в них попала грязь, но Томас понял, что причиной была не пыль, а слезы. — Это правда, — он заговорил дальше, — мы с Генри никогда не ладили, даже когда были детьми. В нем всегда было слишком много злости, но он не стремился вызвать противника на поединок. Я так думаю, что, если мужчины спорят, они должны мириться с тем, с чем могут, а когда не могут, то честно обмениваться ударами. Будь Генри монахом, которому положено подставлять другую щеку, я бы счел его храбрецом. Но он нападает исподтишка…
Роберт помолчал, потом добавил:
— Этого, наверное, довольно. И так ясно, что я никогда не любил Генри. Если бы сегодня на конной прогулке вместо него был его младший брат Джордж, уверен, сейчас жена Хьювела целовала бы теплые губы мужа, а не омывала его мертвое лицо слезами.
В его голосе явственно слышалась горечь.
— Тогда жаль, что тот — всего лишь второй сын.
Роберт кивнул с рассеянным видом.
— А сэр Джеффри?
Перед тем Томас наблюдал, как пожилой человек ласково погладил обрубком руки шею лошади, а потом повернулся к слуге и стал давать ему указания, как устроить ее в конюшне. Когда лошадь увели, рыцарь сунул в рот левую перчатку и зубами нетерпеливо сорвал ее. Кожаная перчатка упала на землю. Наклоняясь, рыцарь пробормотал проклятие. Он сердито выхватил ее из лужи и заткнул за пояс. Томасу это движение показалось слишком уж резким для подобного пустяка. Разве он недавно потерял руку?
— Он отец леди Юлианы и двух ее братьев. Хороший рыцарь. Мужчина, каким лорду Генри никогда не стать. Как видите, у него нет правой руки. Очень жаль.
— Он потерял руку в восстании Монфора?
— Нет, это произошло не в бою. Странный несчастный случай во время турнира, — объяснил Роберт. — Он ждал своей очереди на арене, когда его коня, кажется, ужалила пчела. Лошадь сбросила его и взвилась на дыбы. Удар переднего копыта пришелся сэру Джеффри по запястью, раздробив кости. Руку пришлось отрезать.
— С потерей руки закончилась и его военная служба?
— Конечно. Но, как говорят искренне верующие люди, Бог благоволил ему. Он был младшим сыном, который, когда не сражался в войске короля, зарабатывал свой хлеб турнирами. Пока он поправлялся, его старший брат умер от лихорадки, оставив ему земли Лейвенхэма и титул. Сейчас он богатый человек.
Томас проводил взглядом рыцаря, который подошел к одному из охотников и начал оживленно обсуждать с ним утреннюю добычу Роберта. Отсутствие руки объясняло, почему сэр Джеффри сам не поехал с утра. Скорее всего, он еще мог позволить себе соколиную забаву, но охота с копьем или луком явно была ему теперь не по силам. Загонять кабана или оленя с одной рукой представлялось слишком опасным. Томас подумал, что травля зверя стала рыцарю не в радость.
Ему вспомнились злость и досада, с которой тот стаскивал с руки перчатку. Перед ним был богатый человек, чьи самые счастливые дни прошли в победных боях на ратном поле, а не в стенах замка, за чисткой серебра и счетом монет. Сэр Джеффри не был торговцем. Случайно полученное право распоряжаться богатствами Лейвенхэма, возможно, сулило его семье уверенность в завтрашнем дне и достаток, решил Томас, но вряд ли утолило сжигавшую этого человека жажду опасностей и соперничества. Никакие горы серебряной посуды не смогут восполнить ему потерю правой руки.
Хотя причина, почему сэр Джеффри не участвовал в утренней охоте, была вполне понятна и объяснима, Томас не переставал удивляться, что помешало Генри поехать с Робертом — редкое упущение для человека, с детства привыкшего к охоте на диких зверей, как и на представителей рода человеческого. Может быть, ему не хотелось ехать в компании своего будущего зятя, человека, который явно его недолюбливал? Или дело в недостатке храбрости, как думал Роберт? И правда, охота на кабана чревата опасностями, но охотникам повезло, что они раздобыли одного к столу. Кабаны попадаются так же редко, как олени. В это время года рассчитывать можно разве что на зайцев. С охотой на зайцев Генри, конечно, мог справиться.
Томас смотрел, как сэр Джеффри пустился с собеседником в воспоминания о минувших охотах. Его глаза загорелись нездешним блеском, а на губах играла молодая улыбка. Глядя на его седую бороду, трудно было поверить, что он может так улыбаться. Нет, решил Томас, скорее всего, Генри не поехал, прислушавшись к голосу долга. Даже такой нечуткий сын, как он, должен был понимать, что его обязанность — помогать отцу, чтобы с тем, вынужденным управляться одной рукой, не случилось беды. Томас покачал головой, услышав, как сэр Джеффри и охотник громко смеются над какой-то историей. Незавидное положение для самолюбивого человека, особенно когда он вступил во вторую половину жизни.
Неожиданный взрыв веселья заставил Томаса обернуться. Он устремил взгляд туда, где в компании двух женщин стоял Генри. Прежде монах не обратил внимания на женщин, въехавших во двор позади сэра Джеффри и его сына. И неудивительно. В те дни, когда его еще не заставили принести обет, он никогда бы не взглянул дважды на женщину, сейчас стоявшую к нему спиной. Хотя она была одета хорошо и достаточно тепло, ее шерстяная накидка была какого-то тусклого цвета без всяких украшений. Про ее лицо он не мог сказать, было ли оно таким же скучным, как ее платье. Точно так же накидка не позволяла судить, было ли тело, которое она скрывала, достаточно пышным, чтобы доставить мужчине радость. Он решил, что это, должно быть, служанка.
Другая женщина, напротив, была достаточно полной, чтобы плавная изогнутость линий бросалась в глаза под любой накидкой. Тут ее смех еще раз прозвенел в холодном утреннем воздухе. Хотя приятный звук голосов всегда был слабостью Томаса и хор послушников в Тиндале нередко рассеивал его самые мрачные думы, голос этой женщины, чистый, как перезвон церковных колоколов, непонятно почему опечалил его.
Резко тряхнув головой, Томас прогнал странное ощущение.
— Если позволите, сэру Джеффри повезло и с хорошенькой женой, — сказал он Роберту, кивком указав на смеющуюся даму. — Никак в толк не возьму, зачем ей эта унылая девица. — Он небрежно махнул рукой в сторону второй женщины в мрачном платье. — Клянусь, женщина, которую Бог наградил столь аппетитными и приятными глазу формами, не должна бояться, что ее господин станет заглядываться на другую.
Роберт усмехнулся.
— Эта унылая девица, добрый монах, — моя нареченная невеста.
Томас почувствовал, как щеки вспыхнули и запылали от страшного смущения.
— Кровь Христова, добрый Роберт, простите мой грубый язык! У нее наверняка есть достоинства, но скромная накидка, которую она носит, прячет их от посторонних глаз. Вам повезло, что она бережет свою красоту для своего нареченного жениха, а не выставляет ее напоказ перед глазеющими на нее неотесанными мужланами вроде меня.
Роберт улыбнулся Томасу. Потом вдруг запрокинул голову и зашелся в неудержимом смехе.
— Что, брат, вырвались на волю из монастыря? В ваших словах слышны мирской напев и придворная учтивость, хотя голос и охрип слегка от недостатка практики. — Он шутливо ткнул Томаса в бок: — Может, как-нибудь, за кубком-другим доброго вина вы порадуете меня рассказом о своем обращении к созерцательной жизни?
Он снова засмеялся.
— Это ваш долг мне в возмещение за насмешку над той, что скоро станет моей благоверной. Конечно, при условии, что семьи когда-нибудь договорятся.
— У вас великодушное сердце, Роберт, если вы прощаете такого неотесанного монаха. Я с радостью выпью с вами вина, но для беседы давайте лучше найдем предмет позанимательнее, чем мое пострижение в монахи. Эта история настолько скучна, что жаль тратить на ее пересказ славное гасконское вино, только что с корабля.
Томас посмотрел вверх сквозь завесу тумана, делавшуюся все более плотной по мере того, как облака, уже скрывшие небо, начали понемногу окутывать землю. Скучной эта история не была, но ни этому человеку, ни кому бы то ни было он не хотел рассказывать о днях, проведенных в тюрьме. Точно так же не хотелось ему ни с кем обсуждать цену, заплаченную за совершение содомского греха — того греха и той любви, о которых ничто не могло заставить его пожалеть.
Поскольку монах молчал, подняв глаза к небу, Роберт потянул своего нового друга за рукав.
— Вы унеслись из этого мира, Томас, или вам всего лишь было видение?
— Ни то, ни другое. Я только подумал, что нас ждет порядочная буря. Вон те облака, без сомнения, принесут еще снега. Но позвольте мне вернуться к моему вопросу. Я прав, женщина рядом с леди Юлианой — жена сэра Джеффри?
В эту минуту женщина, о которой он спрашивал, направлялась к большому залу. Отбросив сомнительные шутки, продиктованные плотскими желаниями, Томас уже всерьез удивился, почему это венчанная жена так откровенно вызывающе посматривает по сторонам и так сильно раскачивает при ходьбе бедрами, что мужчины всех сословий провожают ее взглядом, представляя, как неистово должны эти бедра сотрясать супружескую постель. Будущая супруга Роберта, напротив, следовала за ней, отставая на несколько шагов, очень смиренно, низко опустив голову.
— Вы правильно решили. Это леди Исабель, вторая жена сэра Джеффри и намного моложе его. Как вы сами, конечно, поняли, глядя на леди Юлиану и лорда Генри, все дети сэра Джеффри — от первого брака.
— Я бы предположил, что они поженились недавно.
— Год с небольшим.
— Тогда я удивлен, что молодая еще не понесла.
— Нет, это произошло, но ребенок родился намного раньше срока. По крайней мере, так она говорит.
Томас удивленно поднял бровь:
— Насколько я понимаю, вы чего-то недоговариваете.
Роберт залился краской.
— Отец всегда считал, что я слишком откровенен.
— А я бы сказал, что ваша речь пряма и искренна, как подобает порядочному человеку, — улыбнулся Томас. — Расскажите мне эту сплетню. Мне хотелось бы побольше узнать об их семье, поскольку то, что вы уже рассказали, — печальная, но в высшей степени захватывающая история.
Роберт пожал плечами.
— Не стану притворяться. Я не верю, что второй брак сэра Джеффри счастливый. Видите ли, первая жена сэра Джеффри была женщиной, которую все любили за ее кроткий нрав и доброе сердце. Я ее помню еще с тех времен, когда она вместе с семьей приезжала к нам, и воспоминания эти самые лучшие, — глаза Роберта подернулись грустью. — Тогда моя собственная мать была еще жива, и они с леди были добрыми подругами. Увы, у жены сэра Джеффри началось нагноение в утробе. Говорили, что во время ее болезни он принес обет целомудрия в надежде, что Бог исцелит его любимую жену, вернув ее в супружескую постель. Видимо, Бог не выполнил своей части договора. Ей становилось все хуже, и она умерла в мучениях. Вскоре после смерти жены сэр Джеффри лишился руки, потом умер его брат, и он вернулся, чтобы взять на себя управление имуществом.
Грустное выражение исчезло с лица Роберта, уступив место презрению и недоброжелательству.
— Там его уже ждала его молодая воспитанница, леди Исабель. Спустя столько времени, сколько понадобилось ей, чтобы запрокинуться на спину и задрать повыше юбки, так что он сумел вскарабкаться на нее, она забеременела. Из чувства долга, а кое-кто говорил, что и по любви, он женился на ней. Потом она потеряла ребенка. С тех пор она ни разу не понесла и, как я слышал, совсем охладела к ласкам однорукого мужа. Может статься, что всех радостей между ними и было, что до венчания, да вот теперь еще вдовья часть ей причитается.
— Разве под его опекой она не имела собственных земель?
— Почему же. У нее было достаточно, чтобы кто-то захотел на ней жениться. Но это замужество дало ей, без сомнения, гораздо больше, чем она принесла в него сама. Признаюсь, одна мысль, что фальшивой страстью она затащила доброго сэра Джеффри в постель только для того, чтобы после свадьбы от него отвернуться, до сих пор вызывает во мне гаев. Продажная девка в Лондоне, пожалуй, честнее отработала бы деньги, данные ей за услуги.
Томас увидел, как в глазах собеседника вспыхнули злые огоньки, и почел за лучшее переменить тему.
— Мне все же кажется, что вы будете счастливы с дочкой лорда. По сравнению с мачехой она держит себя куда более прилично. Наверное, пошла в мать?
Злость в глазах Роберта угасла, уступив место другому чувству, которого Томас не смог разглядеть в сумраке приближающейся бури.
— Насколько я ее помню, леди Юлиана была жизнерадостным ребенком. Даже Генри, бывало, смеялся ее не по возрасту остроумным шуткам и веселым забавам. А впрочем, Джордж говорил мне, что после смерти матери и скоропалительной женитьбы отца ее веселость исчезла без остатка. Он боится, что ее больше не привлекает замужество.
— Уверен, если кому-то это по силам, вы, Роберт, заставите ее иначе взглянуть на радости супружества.
Томас повернулся с намерением ободряюще хлопнуть нового друга по плечу, но замер на полпути, увидев его лицо. Переводя взгляд с одной на другую, Роберт смотрел на женщин, шедших по двору к обеденному залу. Глубокая печаль, сквозившая в его глазах, заставила Томаса усомниться, была ли скорбь леди Юлианы тому причиной, или что-то совершенно иное делало его несчастным.
Неожиданно раздался сердитый крик, который вывел Томаса из задумчивости, и он, обернувшись, увидел, как через двор, вдогонку за своими мачехой и сестрой, быстрыми шагами устремился Генри.
Сэр Джеффри снова закричал, приказывая сыну остановиться, но молодой человек только ускорил шаг.
От недоброго предчувствия тело Томаса содрогнулось, как от озноба. Неужели Генри не слышал, что кричит ему отец?
Догнав женщин, Генри грубо схватил леди Исабель повыше локтя и, повернув голову, с диким вызовом воззрился на отца.
Сэр Джеффри крикнул еще раз, теперь веля сыну оставить женщину в покое.
Генри не отпустил мачеху. Вместо этого он неловко обхватил ее и притянул к себе. Он продолжал смотреть на отца, и от триумфа его щеки пылали ярче, чем раньше от ледяного ветра. Затем быстро наклонил голову к сопротивлявшейся женщине. Она пыталась спрятать от него лицо.
Охваченный ужасом Томас не мог понять, хочет он поцеловать или укусить ее.
Роберт шагнул вперед.
Леди Юлиана схватила брата за одежду.
Сэр Джеффри зарычал от бешенства. Быстрее, чем можно было ожидать от человека, в чьей бороде столько седины, отец бросился на сына, как дикий зверь на добычу. В мгновение ока он был уже рядом с ним. Схватив Генри левой рукой за плечо, сэр Джеффри резко развернул его, а потом со всего размаха ударил по лицу тыльной стороной ладони.
Леди Исабель, освобожденная этим яростным натиском, покачнулась и упала бы, если бы ее не подхватила Юлиана.
Генри повалился на снег, кровь ручьем хлынула из его носа, заливая подбородок и стекая в желтую от мочи слякоть.
Единственной рукой схватив наследника за плащ и подтянув к себе, сэр Джеффри плюнул ему в лицо и швырнул обратно в грязь. Потом, коротким движением ноги пнув Генри в пах, отвернулся и оставил сына корчиться на мерзлой, покрытой нечистотами земле.
Томас поморщился, потом шагнул к человеку, извивавшемуся в грязи. Генри, возможно, с лихвой заслуживал наказания за свою грубую выходку, но сэр Джеффри поступил с ним жестоко. Неожиданно Томас почувствовал, как чья-то рука схватила его за рукав и мягко, но непреклонно потянула назад.
— Оставьте его, — сказал Роберт, в его голосе слышалась насмешка, а взгляд был тяжелый, словно налитый свинцом, — он получил только то, что заслужил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Поеживаясь от холода, Томас торопливо шел по каменной галерее к спальне Ричарда. Даже под защитой стен было лишь чуть теплее, чем на улице. Пробирающий до костей ветер проникал в переходы замка через окна с деревянными ставнями и бойницы с легкостью, какая не снилась вражеским солдатам, и ни горячее вино с пряностями, которое он только что пил, ни плотная шерстяная ряса не могли всерьез прогнать холод. Когда он с открытого двора вошел под своды замка, его ноги после ледяной каши ничего не чувствовали. Теперь, когда способность ощущать вернулась, они горели огнем. Бормоча себе под нос, Томас ругался на чем свет стоит, обхватив себя руками за плечи и дрожа всем телом. Что ни говори, а чувствовал он себя прескверно.
Пускай Тиндал и Восточная Англия были безлюдной пустыней, а тамошние жители — неприветливыми от сырости и угрюмыми от тяжелых серых облаков, давящих и не дающих душе человека воспарить к небесам, там не было ничего похожего на этот пронизывающий холод. Перед самым путешествием сестра Анна предупреждала его об этом. Она говорила, что, если не беречься, тело от мороза становится черным как уголь, и тогда человек сгнивает заживо. С трудом ковыляя на горящих от боли ступнях, Томас тряхнул головой. Ему совсем не хотелось смотреть, какого они стали цвета.
Этот северный холод, а вдруг человеческие души точно так же чернеют от него, как тела? Как иначе объяснить сцену между Генри и сэром Джеффри? Да, сын повел себя грубо, но отец ответил ему откровенной злобой. Хотя собственный отец Томаса редко ласкал детей и быстро про них забывал, он никогда не был жестоким. Иной раз он мог на них наорать, но никогда, насколько помнил Томас, граф не ударил никого из своих отпрысков, сколь бы велики ни были их провинности. Но, надо сказать, ни он сам, ни кто-то из его единокровных братьев никогда не пытался оскорбить очередную жену отца.
Что заставило Генри наброситься на мачеху? Первой мыслью Томаса было, что леди Исабель может иметь какое-то отношение к смерти валлийца. В конце концов, ведь Генри кричал, что он не виноват, что лошадь слуги выскочила прямо перед ним. А если предположить, что это леди Исабель заставила лошадь валлийца рвануться вперед, а потом промолчала, когда всю вину свалили на пасынка, огревшего животное хлыстом? Что, если ему больше ничего не оставалось делать? И он не может доказать, что зря его обвиняют в преступном легкомыслии?
Еще могло быть так, что во время прогулки леди насмехалась над ним, над тем, какой он мужчина, если предпочел общество женщин охотничьим забавам. Из того, на что намекал Роберт и что Томас видел своими глазами, можно было решить, что этой леди нравится заманивать охотников в любовные сети. Может быть, нынешним утром, затеяв со своим пасынком такую игру, она не заметила, как зашла слишком далеко?
Теперь ответ отца. По первому впечатлению, произведенному им на Томаса, это был выдержанный человек, вежливо разговаривавший с конюшим и нежно погладивший свою лошадь. И вот, почти сразу же, этот рыцарь показал себя с другой стороны, явив самую черную злобу. Ему вспомнились слова сэра Джеффри — пожелание, чтобы сын горел в аду вместе с валлийцем. Какой отец станет желать такое сыну? Конечно, тут могли быть подробности, которых Томас не знал. Например, дружба Хьювела с владетелем Вайнторпа. Можно предположить, что за долгие годы Хьювел стал любимым спутником сэра Джеффри, которого тот, бывая в Вайнторп-Касле, всегда брал с собой, отправляясь куда-нибудь верхом, и гибель любимца вызвала такой прилив злобы. Но так проклинать сына, а потом бить его ногой в пах?
Монах покачал головой. Пусть валлиец был любимым товарищем рыцаря, а Генри совершил какую-то глупость, которая привела к смерти слуги, — этого, конечно, было недостаточно, чтобы навлечь на его голову подобные проклятия или дать повод к столь странной сцене между сыном и отцом. Да, между сэром Джеффри и лордом Генри должно быть пролегла глубокая трещина, что-то гораздо более жгучее, чем понятное раздражение отца, когда старший сын выказывает неповиновение. Ведь и вправду, большинство отцов не пинает сыновей сапогами только из-за того, что те повели себя грубо. Точно так же большинство сыновей, желая продемонстрировать свою независимость от отца, не прибегает как к средству к оскорблению мачехи.
Даже с виду добрый Роберт тем не менее не осудил поступка сэра Джеффри, и это не давало Томасу покоя. А как понять откровенную враждебность, с которой Роберт относился к Генри? Что этот человек сделал Роберту, что тот так улыбался, глядя на его боль и унижение? Конечно, покойный валлиец был слугой барона Адама, которого тот высоко ценил, а еще товарищем старшего брата Роберта. Достаточная это была причина или нужно было копать еще глубже? Если бы это на самом деле был несчастный случай, то каким бы легкомысленным ни был вызывавший его поступок, он дал бы повод к скорби, но не к подобной ненависти.
Точно так же брат его настоятельницы не казался Томасу человеком, который, повзрослев, стал бы помнить детские обиды. Но ведь он сказал, что не хочет, чтобы в отношении его нелюбви к Генри была какая-то неясность. Не произошло ли между ними в последнее время чего-то еще, или у Роберта были основания думать, что смерть Хьювела не случайность?
Томас решительно тряхнул головой.
— Хватит, — пробормотал он, — я здесь всего лишь гость, и все это меня не касается.
Хотя его любопытство было возбуждено, он решил, что, какие бы причины ни стояли за событиями этого утра, лучше будет предоставить участникам самим разбираться в них.
Когда Томас подошел к комнате, где лежал больной мальчик, он уже выкинул из головы утренние происшествия и обратил блуждающую мысль к более веселым предметам. Ему не терпелось поскорее рассказать малышу об игрушечной лошадке, которую он собирался для него сделать. Томас настолько воодушевился идеей, что не заметил, как порозовели щеки няньки, когда он чуть не столкнулся с ней в дверях.
— Дядя Томас! — радостно закричал Ричард, лишь только монах вошел в комнату.
Томас почувствовал, как от облегчения при виде широкой улыбки на лице мальчика слезы навертываются на глаза, но, сдвинув брови, постарался изобразить приличествующее строгое выражение.
— Не «дядя», а «брат», — поправил он, осторожно опускаясь на толстую перину и беря маленькую ручку в свои. Лицо Ричарда осунулось, но на щеках уже появились признаки здорового румянца, а синие глаза блестели.
— Но ты ведь мне не брат? Да? — спросил шестилетний мальчик, наморщив лоб со всей доступной для своего возраста серьезностью.
— Нет, но…
— Тогда вы — дядя, — сестра Анна положила руку Томасу на плечо и слегка сжала. Он понял и замолчал.
— Когда папы уходят воевать, — продолжила она, — дяди должны давать своим племянникам разные задания, проверяя их доблесть. Например, выпить горькое лекарство. Братьям для этого не хватает лет и власти.
Она наклонилась к кровати и погладила светлые волосы Ричарда. Ее ласка заставила мальчика покраснеть от смущения.
— Точно, этим мы и займемся, — сказал Томас, чувствуя, что долго изображать строгость ему не удастся и губы вот-вот расплывутся в улыбке. — Ты последовал примеру сэра Гавэйна и выпил горькое питье, как подобает доброму и верному рыцарю?
Ричард изо всех сил закивал головой. Томас искоса взглянул на сестру Анну, которая подтвердила еле заметным кивком.
— Тогда тебя ждет награда, — сказал он, делая вид, что глубоко задумался, и положенное время пробыв в молчании. — Что ты скажешь насчет того, чтобы получить в свое полное и нераздельное владение превосходную игрушечную лошадку? Может она послужить достаточной наградой за твою доблесть — лошадка, на которой можно будет скакать по коридорам и на бастионах, когда ты поправишься и больше не нужно будет принимать противные лекарства? Как ты думаешь, это подойдет?
Мальчик обеими руками ухватился за руку Томаса и с неожиданной силой подтянулся, сев на кровати.
— Когда, дядя? Когда? Когда?
Несмотря на слабость после недавней лихорадки, Ричард принялся прыгать на кровати.
Томас положил руки на плечи мальчика, веля ему сесть.
— Терпение! Коня сначала нужно обучить, чтобы он заслуживал такого доблестного рыцаря, как ты. Обещаю тебе, что скоро ты его получишь.
— Он будет черным как ночь?
— Думаю, это можно устроить.
— А у него будут налитые кровью красные глаза?
Томас помолчал.
— Послушай, а у сэра Гавэйна лошадь с красными глазами или с большими коричневыми, как у того коня, на котором твой дядя Роберт ездит на охоту?
Мальчик на минуту задумался.
— Наверное, с коричневыми будет лучше.
— И с белой гривой?
— Да! И с кожаными…
Анна опустила руку на голову Ричарда:
— А ты разве не хочешь, сын мой, чтобы кое-что стало для тебя сюрпризом? Это, без сомнения, будет очень красивая лошадь — неважно, какая у нее будет сбруя. Стоит подождать.
Мальчик наморщил лоб, изо всех сил стараясь выглядеть старше. Когда это у него не получилось, он засиял радостной улыбкой со всей беспечностью юных лет.
— Я подожду, дядя Томас. Так ведь нужно.
Если он и сомневался, то не больше мгновения.
— А сейчас ты мне расскажешь сказку?
Томас встал и кивнул Анне, чтобы она шла за ним.
— Расскажу, но сперва мне нужно обсудить с нашей дорогой сестрой кое-какие скучные вещи, лишенные всякого интереса для такого рыцаря, как ты. Ты не посидишь тут минутку, пока мы с ней поговорим?
— Да, дядя. Но, пожалуйста, побыстрее. Ладно?
Когда дверь в комнату мальчика закрылась, Томас повернулся к Анне и усмехнулся:
— Как я в роли новоиспеченного дядюшки?
— Замечательно, честное слово! — Анна засмеялась. — Наша леди, думаю я, удивится, когда узнает, что у нее стало на одного брата больше. Но она вряд ли будет против нового родства.
Она коснулась его руки выше локтя, и ее улыбка из веселой сделалась нежной:
— Мальчик просто расцветает, брат, когда вы к нему приходите. Он быстрее всего поправляется в вашем присутствии.
— Значит, ему и дальше будет становиться лучше?
— Он крепнет с каждой минутой, — ответила она, прислушиваясь к каким-то звукам, доносившимся из-за закрытой двери. — Если вы сейчас же не вернетесь и не расскажете обещанную сказку, Ричард допрыгается в кровати до того, что разнесет ее в щепки! Он прямо сгорает от нетерпения.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Элинор потерла ладонью глаза. Словесный поединок с отцом отнял у нее последние силы, какие еще оставались после долгих дней, проведенных в томительном бдении у постели больного. Когда разнеслась новость о смерти Хьювела, отец ушел, и она теперь одна сидела за высоким столом. Правда, перед тем, как уйти, он велел принести ей еды, чтобы она могла позавтракать.
Утро уже полностью вступило в свои права, хотя новорожденный свет был слабым и просторный обеденный зал, где она сидела над кубком разбавленного вина, ковригой белого хлеба и порцией соленой рыбы в масле, был скорее сумрачным. Усталость мучила ее сильнее, чем солнечный свет, и усилие, которое нужно было совершить, чтобы отрезать хлеб или прожевать рыбу, представлялось невероятным. Она отпила вина, и от его тепла стало чуть полегче. Возможно, и правда стоит съесть немного рыбы, подумала она и потянулась, чтобы выловить из миски небольшой кусок.