На каменном полу перед ней в луже темной крови распростерлось тело Генри, наследника Лейвенхэма. На коленях возле тела, сжимая блестящий кинжал, стоял Роберт Вайнторп.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Адам и Джеффри стояли друг против друга в парадном зале, в паре футов от пылающего камина. Годы дружбы, окрепшей сперва в детских играх, потом на войне, а позднее скрепленной общностью взглядов и интересов, боролись теперь с болью и злобой, порожденными поступками и судьбой их сыновей.
Элинор и сестра Анна сидели на стульях за главным столом и смотрели, как бегают глаза мужчин под полуприкрытыми веками, как губы их едва заметно шевелятся, с трудом подбирая слова, которые они могли бы сказать друг другу. Элинор страстно хотелось прервать молчание и успокоить одновременно отца и сэра Джеффри, но она удерживала себя. Воспитание приучило их презирать то слабое утешение, которое могла предложить женщина, поэтому каждому ничего не оставалось, как решать самому, положив на чашу весов многолетнюю дружбу против горя и взаимных упреков. Каждый из них сам должен был взвесить и решить, как расположатся чаши, если сын одного из них убил сына другого. Конечно, как сестра Роберта и друг Генри настоятельница не могла не разделять их чувств, но она была женщиной, а женщинам позволено прилюдно плакать и искать утешения в дружеских объятиях. Мужчина же, рожденный для битв, может позволить себе слезы лишь перед лицом всемогущего Бога.
Словно прочтя мысли Элинор и поняв, что творится у нее в душе, Анна наклонилась и ласково дотронулась до ее руки.
Адам кашлянул и упер взгляд в пол.
Джеффри тоже прочистил горло и отвернулся. Голосом, осипшим от невыплаканных слез он наконец прошептал:
— Не могу поверить, что Роберт убил моего сына. — В его тоне не было и намека на осуждение. — Но у него в руках был кинжал, и кровь Генри испачкала его одежду и накидку. Как я могу сказать, что он невиновен?
Увидев, что его друг уже открыл рот, чтобы продолжить, Адам покачал головой:
— Не надо, Джеффри. Не говори ничего. Ты великодушен и не хочешь выносить приговор моему сыну, но как мужчина он должен отвечать за свои дела. Любой из моих сыновей обязан нести ответственность за свои поступки, как хорошие, так и дурные. Я пошлю за шерифом.
— Отец, сказал Роберт что-нибудь в свое оправдание? — тихо спросила Элинор.
Двое мужчин удивленно взглянули на нее, словно забыли о ее существовании. Адам выпрямился.
— Он утверждает, что невиновен.
— Тогда, возможно, он и вправду невиновен. — Элинор помолчала в нерешительности. — Лично я никогда не слышала, чтобы он лгал. Из нас всех, — она еле заметно улыбнулась отцу, — именно он прежде всего унаследовал вашу прямоту.
Даже в неверном свете камина Элинор увидела, как лицо ее отца побледнело под натиском противоречивых чувств. Отеческая любовь явно боролась с любовью к справедливости.
— Ему дадут возможность высказаться, — его голос вдруг сел. Довольно долго барон смотрел в огонь и только потом договорил: — Суд нашего короля справедлив.
— В этом не может быть сомнений, — сказала Элинор и добавила, показав на плотно закрытые ставни: — Но уже идет сильный снег, и я боюсь, что даже сейчас по дороге не проехать. Ни один слуга, посланный вами, не доберется до шерифа, пока не кончится снегопад. Поэтому правосудия в его лице нам придется подождать.
Адам сердито посмотрел на нее.
— Значит, у моего сына будет время в одиночестве поразмыслить о своих грехах.
— Если мне позволено говорить прямо, я хотела бы предложить, чтобы мы пока узнали побольше о том, кто на самом деле совершил это преступление, дав знающему человеку осмотреть тело Генри. У сестры Анны есть немалый опыт…
— У монахини? — в голосе сэра Джеффри звучало неприкрытое презрение.
— Она первый помощник врача в Тиндале, и ее репутация…
— Я уже слышал эти сказки, леди Элинор. Не сомневаюсь, что касается больных детей и рожениц, тут она творит чудеса и достойна всяческих похвал. Но мой сын не был ни тем, ни другим.
Вчера за обедом вы говорили о нем несколько иначе, подумала Элинор, чувствуя, как кровь бросилась в лицо от того пренебрежения, с каким этот человек отверг помощь Анны.
— Милорд, она научилась медицине у своего отца, и ее искусство…
Лицо сэра Джеффри тоже налилось краской.
— По мне, миледи, будь она хоть святая. Она — женщина, а значит, по определению хрупкое создание, лишенное способности логически мыслить. Будучи таковой, она точно так же лишена возможности анализировать то, что видит, равно как и храбрости глядеть на изуродованное тело…
Тут он всхлипнул, отвернулся и закрыл лицо рукой.
— Да, безусловно…
— Хватит, Элинор! — грубо оборвал ее отец. — Вайнторп-Касл не Тиндал. Ты здесь не командуешь. Познания сестры Анны могут быть сколь угодно глубоки, и она оказала этому дому поистине неоценимую услугу, — он отвесил в сторону монахини поклон, — но сэр Джеффри не желает, чтобы она осматривала тело его сына. Это означает, что она не должна этого делать.
Пытаясь усмирить проснувшуюся в душе бессильную ярость, Элинор обернулась к сестре Анне. Хотя та сидела, низко опустив голову, но сумела искоса бросить взгляд на настоятельницу и подмигнуть ей. Элинор позавидовала ее таланту сохранять спокойствие и чувство юмора в подобных ситуациях.
— Вы правы, милорды, — наконец сказала она, удивляя саму себя выдержкой, — я забылась и должна просить прощения.
Однако про себя решила с угрюмой непреклонностью: если вам не нравится сестра Анна, будете иметь дело с кое-кем другим, кого я вам выберу.
Адам кивнул.
Сэр Джеффри вытирал глаза рукавом накидки. Молчание длилось довольно долго. Потом Элинор снова заговорила:
— Могу я спросить вас, отец, где заперли моего брата?
— В башне у моста через крепостной ров. Там сейчас нет других узников, так что он разместился со всем удобством. К двери я приставил стражу. Ему не сбежать.
— Можно мне с ним поговорить?
Адам удивленно поднял брови.
— Зачем, дитя мое? — сказал он вполне миролюбиво.
— Разве нельзя любящей сестре поговорить со своим дорогим братом и поддержать его, прежде чем королевский суд объявит его виновным или невиновным? — ответила она смиренно. Пускай отец, если ему угодно, ставит честь выше родственных чувств, допуская мысль, что Роберт может быть виновен. Это не для нее. Конечно же, брат мог убить человека, защищаясь. С этим Элинор готова была согласиться. Еще он мог убить, спасая жизнь невинной жертвы. Но Роберт никогда не стал бы убивать из злого умысла, и если он говорит, что невиновен, значит, так оно и есть на самом деле. По крайней мере, для Элинор тут было все ясно.
К счастью, эта снежная буря надолго, и пока идет снег, нельзя будет никого послать к шерифу. Тем временем, возможно, еще удастся убедить отца употребить все свое немалое тактическое умение, чтобы защитить сына. Однако для этого нужно было как можно скорее услышать от Роберта всю историю. Тогда она сможет так построить его защиту, что отцу ничего не останется, как уступить.
— Конечно, ты можешь пойти к нему, дитя. Я дам тебе в сопровождение солдата.
— Солдат не понадобится, отец. — Элинор посмотрела на Анну: — Со мной пойдет брат Томас.
— Роберт тебе, возможно, и брат, но его обвиняют в убийстве. Я не могу допустить, чтобы он, добиваясь освобождения, использовал тебя как заложницу…
Элинор прикрыла глаза, пытаясь сдержать гнев.
— Уверяю вас, брат Томас сумеет меня защитить. Он не раз доказывал свою храбрость и надежность в те трудные дни сразу после своего прибытия в Тиндал.
— Роберта готовили в рыцари, и никакой монах…
— Брат Томас не какой-нибудь тщедушный аскет, — перебила она.
Впервые за этот день на какое-то мгновение в глазах ее отца вспыхнули искорки смеха.
— Я это заметил, Элинор.
— Я уверена, что они с вашим братом успели подружиться, — так, по крайней мере, говорил мне брат Томас, — вмешалась Анна, скромно подняв глаза на свою настоятельницу. — Вряд ли есть основания думать, что лорд Роберт причинит кому-то из вас вред, в то же время в такую минуту лучше, чтобы рядом с ним был священник. — Она перевела взгляд на барона. — А если возникнут осложнения, милорд, даю слово, что брат Томас сумеет защитить вашу дочь. В большей степени, чем, скажем, отец Ансельм, который воистину кажется не больно-то крепким, если мне будет позволено об этом судить.
Услышав разумные речи своей подруги, Элинор едва скрыла довольную улыбку.
Адам пожал плечами, потом посмотрел на Джеффри, который кивнул.
— Вот и хорошо, — сказал барон, — иди и бери с собой своего монаха, только будь осторожна. Я не хочу вдобавок к сыну сэра Генри потерять еще и дочь или ее широкоплечего монаха.
По тому, как стало горячо щекам, когда отец так выразился о Томасе, Элинор поняла, что краснеет. Тем не менее, она с достоинством выпрямилась и снова посмотрела на отца.
— Благодарю вас, милорд. — Потом, обернувшись к сэру Джеффри, прибавила: — Я также хотела попросить позволения сказать слова утешения вашей доброй жене.
— Утешения? К чему? С ней все хорошо.
Элинор покачала головой, возражая.
— Она ведь женщина. Не сомневаюсь, у вашей жены довольно сил, чтобы прийти в себя после того, как утром она нашла окровавленное тело пасынка у дверей вашей спальни. Но женщины часто нуждаются в особом утешении, которое…
— У нее есть отец Ансельм.
— …которое может дать лишь другая женщина.
Уголком глаза она увидела, как Анна закусила губу.
Подруга разгадала ее хитрость. Элинор взмолилась про себя, чтобы не догадался сэр Джеффри. Она надеялась, что леди Исабель может знать нечто важное, что так или иначе связано с отношениями между Робертом и Генри и доказало бы невиновность ее взятого под стражу брата. Элинор необходимо было с ней поговорить.
Джеффри колебался.
— Дай девочкам поговорить, Джеффри, — сказал Адам. — Что в этом плохого? Они знают друг друга с детства, и вполне может быть так, что слова моей дочери скорее утешат твою жену, чем речи нашего священника.
Джеффри пожал плечами.
— Хорошо. Я ей скажу, чтобы она вас ждала.
Элинор смиренно наклонила голову, благодаря отца и его друга, а затем стиснула руку Анны, выражая признательность за то, что подруга вовремя заставила ее успокоиться. По крайней мере, подумала она, с трудом сдерживая радость, в этом столкновении интересов она выиграла гораздо больше, чем думают эти двое.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Страж замковой темницы сразу вскочил на ноги, лишь только Элинор в сопровождении Томаса появилась на верхней ступеньке каменной лестницы. Она улыбнулась солдату. Он служил ее отцу еще в те времена, когда сама она была маленькой девочкой.
Этот человек будет добр к Роберту, подумала она, предостерегающе поднося палец к губам. Стараясь не шуметь, она прошла к маленькому зарешеченному окошку в тяжелой деревянной двери. Солдат подал ей руку, чтобы она смогла встать на его стул и взглянуть на брата.
Роберт сидел на постели, покрытой чистой соломой, спрятав лицо в окровавленные руки. Он был все еще в той же испачканной кровью одежде, в которой его нашли. Элинор нахмурилась. Уж переодеться-то они могли ему принести. На его руках и ногах, впрочем, не было видно цепей, и ее нюх не уловил зловония. Стены темницы были лишены драпировок, однако отец выделил Роберту келью, достаточно удобную, чтобы держать в ней валлийского принца, посчастливься барону его изловить. Она с удовольствием убедилась, что у брата есть вода для умывания и чистые, теплые одеяла.
Элинор кивнула стражу. Пока он помогал ей спускаться, она успела прочесть в его глазах страх и печаль из-за данного ему поручения. Элинор приветливо улыбнулась ему и сказала:
— Я рада, что сторожить брата поручили именно тебе. Отец нередко хвалил тебя за благородство, которое ты проявлял как к друзьям, так и к врагам. Пока мы сможем разобраться в этом деле, твоя бдительность и честность — залог спокойствия для нашей семьи, и мы благодарны тебе за это.
Прежде чем солдат отвернулся, чтобы отпереть дверь и впустить Элинор и Томаса, ей показалось, что из уголка его глаза выкатилась слеза и тут же скрылась в седой бороде.
Увидев сестру и друга, входящих в его каморку, Роберт поднял голову. Глаза его были мокрыми от плача, а щеки выше бороды покрывали розовые пятна — кровь, которую влага смыла с его рук.
Элинор поспешно опустилась на колени возле брата, взяла его испачканные кровью руки в свои и покрыла их поцелуями.
— Я верю, что ты не виноват, Роберт. Как отец, ты не стал бы лгать, даже ради спасения собственной жизни.
Роберт притянул ее руки к губам и в свою очередь поцеловал их. Потом он устало улыбнулся Элинор:
— Любимая сестра, ты всегда была умной девочкой. Будь я виновен в этом преступлении, сейчас, после твоих нежных слов, я повалился бы к твоим крошечным ножкам и, дрожа, во всем признался.
— Нет, дорогой брат. Будь ты виновен, ты не повалился бы сейчас к моим ногам. Тяжесть страданий еще раньше заставила бы тебя искать смерти, бросившись с этой самой башни.
Какое-то мгновение Элинор смотрела ему прямо в глаза, потом ее взгляд преисполнился любви.
— Ты не только проницательна, у тебя такой острый ум, что ни один здравомыслящий мужчина не станет приближаться к тебе, не облачившись предварительно в прочнейшую кольчугу. — Роберт взглянул на Томаса. — Как вы вообще управляетесь с ней в Тиндале, брат?
— С осторожностью, — сказал Томас. Потом кашлянул и залился краской.
Элинор удивил прямой ответ монаха, и она снисходительно обернулась к нему, поскольку он явно сказал, не подумав, и теперь должен был бояться, что обидел ее.
Роберт от души рассмеялся.
— Так поступали и мы с Хью, когда жили вместе, а ведь она была совсем маленькая! Видишь, Элинор, как мужчины, что с тобой рядом, не только любят, но и уважают тебя.
— Расскажи нам, что случилось, — попросила она, поднимаясь с колен и садясь на шуршащую солому рядом с братом.
Как хорошо, подумала она, что он не заметил жаркого румянца, выступившего на ее щеках при мысли, любит ли ее также и Томас хоть немного. Возможно, впрочем, что оба они ошибочно приняли бы ее смущение за женскую скромность.
Короткая радость ее брата померкла, лицо его побледнело, но он нежно сжал ее руки, словно желая успокоить.
— Я не лишал жизни Генри. Клянусь своей последней надеждой попасть на небеса. Да, мы поссорились. Я готов это признать, но я не лишал его жизни. Да, сегодня мы чуть было не скрестили мечи. Или это было вчера? Какой нынче день? — Он кивнул в сторону Томаса: — Это вас с отцом Ансельмом я ближе к утру слышал на лестнице, ведущей в зал, когда мы с Генри выясняли отношения во дворе?
— Да.
— Тогда у нас дело едва не дошло до драки, и это было уже не в первый раз.
Элинор нахмурилась.
— Я помню, в детстве Генри иногда бывал невыносим. В то же время порой ему случалось быть довольно милым. Мне казалось, что в прошлом вы с ним неплохо ладили, хотя часто спорили и ты был больше дружен с Джорджем. Так из-за чего же сейчас между вами вышла такая ссора?
Роберт отвел взгляд, потом выпустил руки сестры. Показал на стул.
— Садитесь, брат. Вы и сестра, должно быть, оба устали. Не выпьете со мной вина?
Он подошел к кувшину и рукой указал на кубки.
— Хоть меня и держат тут под замком, но отцу не пришло в голову морить меня голодом или не давать вина из своих запасов.
Элинор кивнула Томасу, чтобы он взял вино, сама же отказалась. Она смотрела на брата в ожидании.
— Я знаю, ты ждешь от меня ответа, Элинор, — сказал Роберт, сосредоточенно наполняя кубок для Томаса. Потом его взгляд упал на руки, и они начали дрожать. Он поспешно поставил на место кувшин, но не смог разжать пальцы, державшие чашу.
— Его кровь все еще на мне! Боюсь, я…
Томас бросился на помощь и забрал у Роберта кубок.
— Я налью нам обоим, милорд, но сначала позвольте мне принести вам умыться.
Роберт снова опустился на кровать рядом с сестрой и сидел молча, глядя на свои руки. Когда Томас принес таз и подставил ему, он немного поболтал в тазу одной рукой, немигающим взглядом уставившись на воду, которую кровь Генри окрасила в розовый цвет.
Элинор положила руку на плечо брата. Он застонал, потом наклонился вперед, голова его свесилась на грудь, спина согнулась. Несмотря на свой цветущий возраст, он вдруг стал похож на немощного старика.
— Да, в детстве Генри еще можно было терпеть, — наконец обрел он дар речи, — хотя и тогда мы с ним ссорились. Но ты, конечно, знаешь, что ему всегда нравилась леди Исабель. Поскольку они ровесники, он рассчитывал, что их поженят. — Роберт говорил тихо, так что слова еле можно было разобрать.
— Мы все так думали, — ответила Элинор, ее голос был полон нежности и любви.
— Когда же вместо этого отец сам женился на ней, Генри стал вздорным. Всякий раз, как наши семьи собирались вместе, я видел, как червь ревности гложет его, а потом он и вовсе стал сумасшедшим. С отцом он делался все угрюмее, а его поведение по отношению к мачехе, когда они оставались вдвоем, нередко выходило за рамки приличий. Ей это, конечно, было неприятно.
— Она рассказывала об этом мужу? — спросил Томас.
— Я не знаю наверняка, но о ее двусмысленном положении и грубости Генри говорили все. Сэр Джеффри должен был знать об этом, но сам ли он заметил, узнал от нее или от других — этого я не могу сказать. Точно так же не могу сказать, было ли у них с Генри объяснение с глазу на глаз. Их вчерашняя ссора за обедом — лишь одна из тех немыслимых сцен, которые прилюдно разыгрывались между отцом и сыном.
— Ты говоришь, леди Исабель находила его поведение неуместным. Она что, говорила тебе об этом? Не это ли посеяло вражду между тобой и Генри? — спросила Элинор.
Роберт оцепенел.
— Ей не было нужды говорить о своих чувствах. Неудовольствие читалось на ее лице. Разногласия между мной и Генри назрели совсем по другой причине. Ввиду нашей давней дружбы и грядущего союза, который должен объединить наши семьи, я не видел причин избегать леди Исабель. Из уважения к сэру Джеффри я позволял себе это лишь в присутствии третьих лиц, и мое обращение с ней неизменно оставалось почтительным и братским, Скоро я заметил, что Генри обижается, стоит нам перекинуться парой слов. Из страха, что мое общество навлечет на нее еще большие беды, я решил пореже встречаться с ней.
— Но сейчас вы уже не избегали ее, — вставил Томас, — сегодня утром я видел, как вы прогуливались с леди Юлианой, а ее мачеха шла в двух шагах позади вас.
Роберт быстро взглянул на Томаса.
— Да, но это было другое.
— Вы не могли взять с собой служанку леди Юлианы? — спросила Элинор.
Роберт покачал головой.
— Леди Исабель непременно хотела сама сопровождать нас. Она приехала сюда с мужем, потому что выступает за наш брак, и мы все предполагали, что Генри будет занят семейными переговорами об условиях этого союза.
— Как Генри относился к бракосочетанию? — спросила Элинор.
— Он был не в восторге. Сейчас, когда его подло убили и он не может сам говорить за себя, я бы не стал выдумывать причины.
— Не могу понять, почему это могло его не устраивать. Ведь ты же не собирался поселиться в Лейвенхэме, хотя женитьба на леди Юлиане, конечно, должна была сделать твои встречи с Исабель более частыми. — Все это время Элинор не спускала глаз с лица брата.
Роберт пожал плечами.
— Верно.
— Каковы были обстоятельства этого намечавшегося союза? — спросил Томас. — Может, в них отыщется ключ к причинам его неудовольствия?
— Вопрос брата Томаса не лишен здравого смысла. Роберт, расскажи нам с самого начала, что это были за обстоятельства.
— Когда отец спросил меня о возможности женитьбы на Юлиане, я сказал, что не питаю к ней особых чувств, но уважаю эту леди, а подобный союз между нашими семьями, безусловно, должен считаться удачным. Джордж уверил меня, что и она, и я обретем в этом браке то, что ищем. Хорошо зная нас обоих, он находил, что мы легко поладим и будем по-настоящему счастливы в семейной жизни. Это меня вполне устраивало.
На губах Элинор мелькнула улыбка.
— Как и наш уважаемый отец, ты весьма практичен.
Роберт снова взял ее руку.
— Детьми мы с Юлианой относились друг к другу совсем неплохо. Уж, наверное, между нами было больше взаимопонимания, чем между супругами, которые ничего не знают друг о друге до первой брачной ночи.
— Хорошо сказано, Роберт, — похвалил Томас.
— Вряд ли Генри не устраивало отсутствие между вами страстной любви, — сказала Элинор.
— Ясное дело. Джордж говорил мне, что Генри в принципе был против замужества Юлианы. Он хотел, чтобы она постриглась в монахини.
— Почему? — спросила Элинор. — Он вряд ли бы много выиграл от этого. Как жена своему мужу в миру, так монахиня обязана принести в дар монастырю землю или деньги.
Роберт покачал головой.
— Я не хотел бы говорить о причинах, которые Генри не может ни опровергнуть, ни подтвердить.
— Милый брат, шериф не будет так щепетилен. Лучше я услышу, что об этом думаешь ты, чем слушать домыслы постороннего.
— Возможно, он боялся, что любое замужество отнимет от его наследства большую долю, чем он готов был дать, а монастырь удовольствуется куда меньшей частью, чем любой муж. Возможно, он думал о том, что с замужеством сестры в дом войдет мужчина, который будет часто видеться с леди Исабель и разговаривать с ней, и его терзала ревность от этой мысли. Какое-то время мне казалось более правдоподобным одно, какое-то время — другое, но я не могу сказать, что из двух скорее соответствует истине. Может быть, дело вообще в чем-то еще.
Возможно, этот вопрос лучше отложить до разговора с женой сэра Джеффри, подумала Элинор.
— Честно говоря, судя по тому, что я видела, поведение Исабель не всегда можно назвать образцом скромности и приличия. Она нарочно подбрасывала дров в огонь ревности. За обедом я видела ее руку, Роберт, на твоей ляжке — такое замужняя женщина обычно не позволяет себе в отношении чужого мужчины, если только… — она замолчала, подбирая слова. — Подобное поведение между вами — что, в порядке вещей?
Ее брат вспыхнул.
— Конечно, нет, сестра! Ты права, она любит разводить костер рядом с вязанкой дров. Но единственное, ради чего она это делает, — посмотреть, как обуглятся ветки. Вчера же, честное слово, Исабель так повела себя опрометчиво, но без умысла. Она явно выпила лишнего.
Однако как он бросился ее защищать, заметила Элинор озабоченно. Она искоса взглянула на брата Томаса и увидела, что тот нахмурился. Наверное, и он тоже спрашивает себя, чем вызвана такая поспешность. Она набрала в грудь побольше воздуха и продолжила:
— Да, возможно, но сейчас я должна спросить тебя вот о чем: как вышло, что тебя нашли возле тела Генри с кинжалом в руке, у самой двери в комнату леди Исабель, а она тем временем стояла в двух шагах, и никаких следов мужа поблизости.
— Еще перед обедом у нас с Генри была ссора, которую прекратил наш отец.
Томас кивнул.
— И это тоже произошло на ваших глазах, — взгляд Роберта помрачнел, и монах спросил себя, страх или злоба тому причиной.
— Случайно, милорд, клянусь вам, — поспешил сказать Томас. — Я не шпионил за вами, — счел он нужным добавить вполне миролюбиво.
— Клянусь честью, я благодарен вам за то, что вы там оказались. Возможно, это прибавит моим словам правдоподобия. Тогда, как вы видели, Генри все еще грубо приставал к мачехе. Потом, несмотря на ваше присутствие, брат, мы снова чуть не схватились за оружие. Не знаю, что он делал во дворе в такой поздний час. Я, хоть и повалил сильный снег, как раз думал подбросить сена скотине и поэтому шел обратно к казармам. Наверное, мы с ним за последние дни успели изрядно надоесть друг другу, потому что вчера, стоило нам только увидеть друг друга, как мгновенно вспыхивала ссора. После того, как мы разошлись во второй раз, я был так взволнован, что не мог уснуть.
— Похоже на правду, миледи, — вырвалось у Томаса. Вспомнив рассказ о его собственных ночных блужданиях в неподходящее время, она кивнула.
— Вы правы, мне и в голову не пришло сомневаться. Продолжай.
— Я решил пойти посоветоваться к отцу. Он часто поднимается до петухов, и я подумал, ничто не помешает нам поговорить и о свадьбе, и о неудовольствии Генри, а заодно и о том, как мне наладить отношения с будущим родственником. На лестнице, ведущей к покоям, я услышал приглушенные голоса. Боясь помешать, я остановился. Мне пришло в голову, что это могут быть любовники, которым вряд ли понравится, если об их свидании станет известно. Потом голоса стихли, и, постояв немного, я двинулся дальше. Я дошел до самого верха, так никого не увидев. Неожиданно в кромешной тьме я споткнулся обо что-то и упал. Мои руки нащупали что-то влажное и липкое. Поднявшись, я поднес их к глазам и в лунном свете увидел, что они выпачканы чем-то темным. Когда я принюхался, то по запаху понял, что мои ладони все в крови.
— Вы говорите, светила только луна? Но когда мы с отцом Ансельмом там проходили, свечи хоть тускло, но горели, — уточнил Томас.
— Должно быть, они погасли, прежде, чем я туда пришел. Там было совсем темно, еще и окна из-за снегопада наглухо закрыли ставнями. Поначалу я даже не понял, что наступил на тело Генри, когда упал. В первое мгновение я решил, что это какое-то крупное животное, может быть собака, но очень быстро понял, что очертания соответствуют человеческой фигуре. Тело было еще теплым, только было непонятно, кто это. Я подумал, что, может, двое пьяных солдат по ошибке забрели в наши покои — нет ничего проще, — а потом поссорились и один, ранив другого, сбежал.
— Как ты зажег свечи? — спросила Элинор.
Роберт замялся.
— Когда я встал с пола, то увидел в дверях Исабель. У нее в руке была зажженная свеча, и она дала ее мне. От этой свечи я зажег другие, потом опустился на колени, чтобы рассмотреть лежащего. К моему ужасу, это оказался Генри, а рядом с ним на полу валялся кинжал. Я поднял его. Сам не знаю, зачем я так поступил. Все было словно во сне. Я не мог поверить в то, что у меня перед глазами. Как только я взял в руки кинжал, леди закричала. Бросив взгляд на кровь, которая успела пропитать и мою одежду, когда я упал на тело, я в ужасе замер. Она, должно быть, все еще текла и текла из раны. Следующее, что я услышал, Элинор, был твой голос. Слуги схватили меня. Остальное вы знаете.
— Ты больше никого не видел и ничего не слышал? Звука удаляющихся шагов, например? Мелькнувшего края одежды? — спросила Элинор.
Роберт устало покачал головой. Некоторое время все трое молчали, потом Элинор перевела взгляд с брата на Томаса.
— Вы о чем-то задумались, брат.
— Да, миледи. — Он повернулся к Роберту: — Вы сказали, что никого не видели, но слышали голоса — любовников, как вы решили. В таком случае, у вас были основания подумать, что эти голоса принадлежат мужчине и женщине.
— Я их не узнал и не могу утверждать наверняка, что один из них был женский. Возможно, один из голосов был просто чуть выше. Вот и все. Теперь, когда вы спрашиваете меня, я не могу с уверенностью сказать, что это не были двое мужчин.
Глядя на Роберта, который в это мгновение опустил голову и принялся изучать пол, Томас понял, что тот говорит неправду. Он не был достаточно изощрен во лжи, чтобы обманывать, глядя прямо в глаза.
Снова, в который уже раз, плечи Роберта поникли под грузом усталости и безнадежности.
Элинор наклонилась к брату и обняла его.
— Тебе нужно отдохнуть. Глядишь, вспомнятся и еще какие-нибудь подробности. А я тем временем попрошу принести чистую одежду и побольше горячей воды, чтобы ты смыл с себя кровь, которой не проливал.
Она поднялась и кивнула Томасу.
— Прошу вас, побудьте тут немного и подайте утешение душе моего брата. После чего нам всем останется лишь молиться, чтобы истина открылась нам прежде, чем уляжется снежная буря и придется послать за шерифом. Тогда брат предстанет пред лицом куда более суровых судей.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Томас смотрел, как брат его настоятельницы поднимается с колен и осеняет себя крестом. Роберт только что закончил исповедоваться, но при этом не сказал ничего, что бы с большей надежностью обещало ему место в аду, чем любому другому смертному.
Он не взял на себя убийство. Он отрицал даже то, что желал Генри смерти, хотя и горевал о своем желании наказать его пусть незначительным физическим страданием за оскорбление леди Юлианы и смерть Хьювела — несчастный случай, который, по словам сэра Джеффри, не произошел бы, будь Генри более осмотрителен. Роберт отказался объяснить, как именно была задета честь его невесты, сославшись на то, что тем он мог бы опорочить доброе имя леди. Несмотря на грозную тень палача за плечами и призрак петли, маячивший над головой, Роберт Вайнторп оставался рыцарем.
— Вы почувствуете себя лучше, милорд, когда принесут таз с водой и чистую одежду, — промолвил наконец Томас.
Губы Роберта скривились в горькой усмешке.
— Вы очень добры мой друг, добрее, чем я мог бы надеяться в своем положении.
— Доброта нужна виноватому, потому что для него близок Божий суд. Человек, чья совесть чиста, заслуживает вежливого обращения.
— Вы что, Томас, не верите, что я не убивал Генри? В ваших словах мне послышалось осуждение.