ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 4 глава. При звуке этого некогда знакомого голоса Элинор подняла голову




— Вы одна, миледи? — в голосе слышались просительные нотки.

При звуке этого некогда знакомого голоса Элинор подняла голову. Юлиана так тихо вошла в зал, что настоятельница не слышала шагов. Теперь ее давняя подруга стояла в нерешительности у противоположного конца длинного стола, с лицом, таким же бледным, как обрамлявший его серый чепец.

— Да, одна, — откликнулась Элинор. — Боюсь, могу предложить тебе только свое общество.

— Больше ничье общество мне и не нужно.

— Хочешь присоединиться?.. — движением руки Элинор указала на еду, стоявшую перед ней.

Юлиана покачала головой. Потом наклонилась, словно под тяжестью невидимой ноши.

— Вы слышали о смерти слуги вашего отца?

— Да, слышала, — тихо ответила Элинор. — Мои слова, конечно, могут послужить лишь слабым утешением, но я сделаю для его семьи все, что смогу.

Какое-то мгновение она помедлила в нерешительности.

— Мне сказали, это был несчастный случай, но я горюю о жене и малышах, которые остались без отца.

Она знала, что им не придется голодать, и эта уверенность могла разве что отчасти притупить боль, выпавшую на долю семьи.

— Я тоже. Мой отец поклялся, что позаботится о них. Он чувствует ответственность за глупый поступок Генри, испугавший лошадь, — она вздрогнула. — Но все равно семья будет долго с горечью вспоминать этот злосчастный день.

Где та жизнерадостность, которая некогда придавала блеск глазам подруги и румянец — ее щекам, со все возрастающей грустью подумала Элинор. У Юлианы всегда было доброе сердце, и она горевала о смерти любого из Божьих созданий, но нрав ее был таков, что она быстро переставала грустить и начинала снова радоваться жизни — радостью, заразительной даже для тех, кому судьбой уготованы были многие печали этого мира. Что же настолько омрачило душу подруги ее детских игр?

— Хочешь пройтись сейчас со мной вдоль крепостной стены, Юлиана? — спросила Элинор, — Может быть, зрелище нового дня развеселит нас. Кроме того, прошло столько лет с тех пор, как мы говорили в последний раз. Нам есть о чем рассказать друг другу.

— Это будет для меня честь, — ответила Юлиана, ее тихий голос больше напоминал шепот.

— Пойдем поприветствуем солнце. Оно дар Божий даже в темное время года, — с этими словами Элинор потянулась и взяла ее руку. Та показалась высохшей и хрупкой, словно рука старухи. Элинор нежно погладила пальцы подруги.

Высоко на стене замка от резкого ветра щипало в носу, и щеки розовели у двух женщин, неподвижно стоявших на каменной галерее. Внизу, в долине, смутно чернел лес. Клочья тумана временами полностью скрывали его, чтобы затем явить на какой-то мучительно краткий миг. Белый дымок над крышами немногочисленных деревенских домишек у подножия холма, на котором высился Вайнторп, закручиваясь спиралью, поднимался вверх и растворялся в пелене, делавшейся все плотнее. Матери хлопотали у очага, варили похлебку и пекли хлеб, чтобы их мужьям и детям было чем подкрепить силы в этот холодный день. Посреди деревни в окружении хижин стояла маленькая церковь. Женщинам со стены замка была видна группа людей — крохотные фигурки, чьи одежды бедность окрасила в унылые цвета. Эти люди направлялись к замку в надежде на милостыню и остатки ужина, которым обитатели замка лакомились накануне, — объедки на пропитанных жиром деревянных досках. Хотя сквозь туман животных нельзя было разглядеть, Элинор и Юлиана знали, что в поле, между деревней и лесом, бродит стадо, разыскивая под снегом увядшую зимнюю траву. Черные козы, вставая на задние ноги, обгрызали нижние ветки деревьев, пятнистые овцы жались друг к другу в поисках тепла. В морозном воздухе отчетливо разносилось их блеяние. С большого расстояния, да еще в мягком свете туманного утра, картина выглядела идиллически.

— Миледи, я хотела попросить вас об одолжении, — начала Юлиана. Пар от ее дыхания повисал затейливыми завитушками, какими украшают заглавные буквы в нарядном манускрипте.

Элинор улыбнулась.

— Миледи? Ты что, забыла, как мы вместе росли? Тогда мы были Элинор и Юлиана.

— Сейчас вы глава Тиндальской обители. Я почитаю вас как настоятельницу.

— Эта честь принадлежит моему отцу. Я приняла ее ради него.

На лице Юлианы в первый раз появилась улыбка.

— Судя по тому, что мы слышали, вы и сама заслужили немало. Джордж нам рассказывал, что при дворе только и говорят, что о ваших уме и отваге. — Она коснулась локтя Элинор: — Он шлет вам привет и — да, и уверения в своей братской любви.

— Ты хотела поговорить со мной с глазу на глаз лишь ради того, чтобы передать мне привет? — спросила Элинор.

Где-то в глубине души она почувствовала беспокойство. Если Джордж говорит о братской любви, поспешила уверить она себя, это хороший знак. Вдруг он ее простил? Вдруг он даже успел жениться?

— Нет, миледи. Но он не хочет, чтобы вы думали, что он вас забыл.

Элинор улыбнулась, но слова подруги были не совсем те, которые она надеялась услышать.

— Тогда скажи ему, что я шлю ему привет и любовь, как сестра дорогому брату.

— Это честь для него, миледи.

Элинор не сразу ответила, и какое-то мгновение обе молчали. Она увидела, как глаза Юлианы снова потемнели от грусти. Радость, которая на короткое время поселилась в них, когда подруга говорила о своем брате, угасла еще быстрее, чем появилась.

— Я буду откровенна. — Юлиана сморгнула, словно прогоняя слезы. — Мне не хочется никого обидеть. Вы должны мне верить.

— Говори, Юлиана, я сердцем внимаю голосу твоего сердца.

— Тогда мне остается лишь признаться, что я не хочу выходить замуж за вашего брата.

Она замолчала. Слабый румянец, который свежему воздуху удалось вызвать на ее щеки, сошел.

Элинор взяла подругу за руку. Какой бесплотной стала Юлиана за годы, прошедшие с их последней встречи! Серая ткань шерстяного платья отвесно спадала с плеч до самых кончиков туфель, без намека на какие бы то ни было женские округлости под ней. Юлиана и раньше была тонкой и гибкой, но сейчас она казалась хрупкой, как сухая веточка. Болезнь ли тут виной — возможно, душевный недуг, — или все дело в скорби, как думал ее отец?

— Можешь говорить что угодно. Обещаю, я выслушаю тебя ради нашей любви и дружбы, — сказала Элинор наконец.

Юлиана сжала ее пальцы, и рукопожатие было на удивление сильным.

— Роберт — хороший человек, человек, за которого любая девушка с радостью пойдет замуж, — она опустила глаза и дальше говорила очень тихо. — Пожалуйста, поверьте мне, я вправду думаю, что наш брак не только принес бы Роберту богатство, которого он заслуживает, но и мне бы дал хорошего мужа. Даже если он не любит меня, он все равно обходился бы со мной почтительно, а союз с вашей семьей сделал бы мне честь.

С этими словами Юлиана спрятала лицо в ладони и заплакала. Ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий.

Элинор притянула ее к себе и принялась убаюкивать, как ребенка, пока рыдания понемногу не стали затихать. Тогда она отодвинулась и вытерла слезы на глазах подруги.

— Юлиана, я обручена нашему Господу и никогда не была замужем в обычном смысле. Может быть, тебе поговорить с кем-нибудь из старших женщин, которые счастливы с мужем…

— Вы! Только с вами я должна говорить!

— Тогда я тебя выслушаю, — сказала Элинор.

Тут поток горячих слез хлынул с новой силой, и подруга уткнулась лицом в плечо настоятельницы.

— Я вообще не хочу замуж! — слова еле можно было разобрать, но в решимости, с какой они были произнесены, не могло быть сомнений.

— Я знаю, что тут есть опасности, если они смущают тебя. Моя собственная мать умерла в родах, и я покривлю душой, если скажу, что можно стать женой мужчины, не претерпев боли. Однако Роберт — добрый человек, и он будет действовать мягко, лишая тебя девичества. Мы дети греха, и потому боль — часть нашей жизни, но Бог дает также и радость. Нет повода сомневаться, что и вам обоим Он даст ту радость, на какую может рассчитывать каждый. Как в отношении ума и характера, так и в отношении имущества вы с братом прекрасно подходите друг другу. Я верю, что вы будете очень счастливы вместе и Роберт отлично справится с управлением землями, которые ты принесешь в этот союз…

— Миледи, я не боюсь лечь с мужчиной, и не рождение детей меня пугает. — Юлиана засмеялась, но смех был напряженный. — Есть более непереносимая боль, чем потеря девственности или тяжкая мука рождения наследника. Да, я признаюсь, во мне нет ничего женского и я не хочу иметь ни мужа, ни ребенка. Но вряд ли это достаточная причина, чтобы отказываться от брака с вашим братом. Как вы сказали, мы с ним подходим друг другу и в наших сердцах, несомненно, возникнет со временем глубокая привязанность. Мы оба вполне благоразумны, знаем, на что мы можем рассчитывать и каковы наши обязанности в этом мире. И оба достаточно умны, чтобы быть добрыми друг к другу.

Элинор отступила на шаг и с расстояния вытянутой руки всмотрелась в бескровное лицо Юлианы. Потом отдернула капюшон, покрывавший голову подруги, и провела рукой по жесткому ежику светлых волос.

— Тогда скажи мне, зачем ты обрила волосы, Юлиана?

— Как я сказала, миледи, есть более непереносимая боль, чем потеря девственности. Я имею в виду ту, которую испытывает душа, смердящая человеческими слабостями и стоящая в огненной яме преисподней, тщетно жаждущая познать… нет, хотя бы почувствовать или даже постичь совершенную и всепрощающую любовь Господа.

— Должна я тебя понимать так, что твое желание — уйти в монастырь?

— Не просто в монастырь. Мое призвание суровее.

Настоятельница хотела было что-то сказать, но Юлиана поспешила приложить палец к ее губам.

— Нет, мне все равно, чем по строгости устава, скажем, бенедиктинцы отличаются от цистерцианцев. Все эти различия — пустяки. Моя душа стремится к жизни гораздо более суровой, чем это. Я хочу поселиться в одинокой келье, вдали от прочих смертных. Там я смогу провести жизнь отшельницей, размышляя о любви Божией во всей ее сложности. Всю ту мудрость, которую Ему будет угодно мне даровать, я передам другим, кто, подобно мне, молит о постижении этой тайны.

Элинор смотрела Юлиане в глаза, которые из карих стали почти черными. Она содрогнулась, понимая, что на этот раз вздрогнуть ее заставил не резкий порыв ветра.

— Чем я могу тебе помочь, дитя мое?

Юлиана бросилась на колени и умоляюще протянула к ней руки:

— Молю вас поддержать мое прошение перед епископом. Я хочу укрыться от мира в келье отшельницы. В Тиндале, Элинор. Ты примешь меня?

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 

Томас как раз закончил собирать все, что было нужно для игрушечной лошадки. Палка для корпуса была прямой и достаточно прочной, чтобы выдержать все те испытания, которым ее мог подвергнуть подвижный мальчуган. Грубую мешковину для головы еще предстояло долго вымачивать в краске, чтобы она приобрела необходимую черноту, а для глаз и ушей сгодятся обрезки ткани или кожи. У кого-нибудь, конечно, найдется немного ветхих, но чистых лоскутов, которыми можно будет набить голову.

Одна из служанок с радостью дала рваной пряжи на гриву, премило покраснев, когда ее рука, словно ненароком, коснулась его руки. Его тело ничем не отозвалось на это легкое прикосновение. Поблагодарив, он благословил ее, отлично понимая, что ей понравилось бы куда больше, если бы его рука сотворила кое-что еще помимо крестного знамения. Ничего, лоскутки он попросит у Роберта. Ему не хотелось напрасно обнадеживать добрую служанку.

Сейчас, когда мальчик стал поправляться и у Томаса появилось время для себя, он вдруг почувствовал, как сильно устал от бессонных ночей. Отказываясь от сна и до утра просиживая возле постели больного, он делал это с радостью, но сейчас, оказавшись снова в своей кровати, он не мог уснуть по-настоящему из-за кошмарных снов, не оставлявших его в покое. Еще только приехав в Тиндал, он несколько месяцев боялся из-за них засыпать. Стоило ему на минуту забыться сном, как скоро он уже сидел, обливаясь холодным потом и хныча, словно маленький мальчик, от тех ужасов, которые являлись ему во сне.

Он не помнил, чтобы так сильно боялся, когда и вправду был в тюрьме и думал, что, возможно, придется принять смерть на костре, поскольку один не в меру ревностный епископ твердо вознамерился казнить его в назидание остальным. Но в снах боязнь быть изнасилованным тюремщиком и прыгающие языки пламени, которые вот-вот начнут лизать его ступни, были выше его сил. Теперь такие сны стали ему сниться реже, зато Джайлс по-прежнему время от времени являлся в них, чтобы посмеяться над любовью, которой наградил его Томас. В каком-то смысле эти сны были самые страшные.

Он сложил все, что собрал, на ступеньку и прислонился головой к стене. Прохлада камня приятно остужала его пылающий лоб. Он понимал, что нужно вернуться в комнату, где он жил у отца Ансельма, и попытаться уснуть. Его помощь сейчас никому не нужна, и, если бы он мог, самое время было вздремнуть. Он вздохнул и через узкое окно, сквозь которое свет падал на лестницу, выглянул во внутренний двор. День клонился к вечеру, и солнечный свет начал слабеть. Вот-вот должен был пойти снег. Интересно, подумал Томас, сколько еще пройдет времени, прежде чем эти хрупкие сумерки рассыплются мириадами белых хлопьев.

В глубине двора он увидел фигуры гуляющих. Две женщины и мужчина. По пестрой одежде, которая, несмотря на царивший внизу неверный сумеречный свет, сразу бросалась в глаза, Томас узнал в одной из женщин жену сэра Джеффри. Держась на некотором расстоянии, она шла следом за парой. Томас сощурился, чтобы рассмотреть их получше. Вторая женщина, без сомнения, была леди Юлиана. Томас знал, что, кроме леди Исабель, Юлиана была в замке единственной знатной женщиной, не носившей облачение. Если это так, мужчина рядом с Юлианой должен быть Роберт.

Точно, Роберт. Внимательно разглядев мужчину, Томас утвердился в своем предположении. Черные волосы, небольшой рост говорили за то, что человек внизу — брат его настоятельницы. Наблюдая, как Роберт ухаживает за своей дамой, монах удивленно присвистнул. Да, Роберт — благородный человек. Даже гуляя с Юлианой по двору, он позаботился, чтобы их должным образом сопровождали.

Неожиданно все трое остановились и оглянулись. Расстояние не позволило Томасу разобрать слова, но он услышал крик и увидел, как группа внизу остановилась и ждет, а к ним бегом приближается еще один человек.

Лорд Генри, решил Томас. По крайней мере, лицо у человека было такое же круглое, и одет он был точно так же, как Генри после охоты. После того, что совсем недавно произошло между мачехой и пасынком, вряд ли это приятная встреча. Возможно, пасынок как раз собирался попросить прощения за свой поступок? Последнее казалось Томасу маловероятным.

Монах видел, как Генри подошел к леди Исабель, обнял ее рукой за талию и теперь уже во второй раз притянул к себе. Томас перегнулся через подоконник и заметил, как Юлиана, быстро наклонившись, что-то подняла с земли, а потом сделала движение в их сторону. Роберт потянул ее назад, наклонился к ее уху и что-то тихо сказал. Потом он показал на Генри. Теперь его голос звучал достаточно громко, и Томас смог расслышать если не слова, то по крайней мере звучавший в них гнев.

Исабель повернулась в объятиях Генри и толкнула его в грудь. Вместо того чтобы отпустить, молодой человек прижался щекой к ее щеке. Она отшатнулась и снова толкнула его. Он дерзко и весело рассмеялся, и этот смех, звонкий в холодном воздухе, легко достиг окна, у которого стоял Томас.

Роберт решительно отвернулся от Юлианы. Глядя, как тот приближается, положив руку на рукоятку кинжала, Генри продолжал смеяться.

Теперь уже он оттолкнул свою мачеху и достал кинжал. Роберт вынул кинжал из ножен, и оба принялись ходить по кругу.

Юлиана с криком побежала к мачехе, показывая на что-то позади них. Оба мужчины остановились и посмотрели в том направлении.

Когда Томас, в свою очередь, взглянул туда, куда указывала Юлиана, он увидел, что к ним большими шагами, так быстро, насколько позволяла больная нога, спешил барон Адам. В его руке был зажат меч, а почти сразу за ним виднелись фигуры нескольких солдат.

— Уберите оружие, или я велю заковать в кандалы обоих, — крикнул он.

Барон был единственным, чьи слова Томас расслышал, несмотря на расстояние. Вот что значит голос командира, закаленный в сражениях, с восхищением подумал он.

Роберт и Генри убрали кинжалы. Генри поклонился и что-то сказал барону. Потом он пошел прочь.

Когда Роберт обернулся к леди Исабель, она взяла его руку и прижала ее к своей груди. Когда же он поспешно высвободил руку, она засмеялась. Ее смех прозвучал так резко, что ушам Томаса от него стало больнее, чем от холода.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 

Сэр Джеффри с силой впечатал обрубок правой руки в ладонь левой.

— Юлиана выйдет замуж и ляжет в постель с Робертом, даже если мне придется держать ее, пока он на нее влезет.

Элинор поморщилась.

— Я уверен, Джеффри, что это не понадобится, — Адам придвинул другу оловянный кубок с вином. — Она сама поймет, что союз этот — одновременно разумный и счастливый. Я помню ее послушной, хоть и резвой девочкой. — Он улыбнулся.

Джеффри не ответил на его улыбку.

— Она говорила вам когда-нибудь о своем призвании? — спросила Элинор друга своего отца.

Джеффри круто развернулся и яростно уставился на нее. Элинор невольно отшатнулась. Ярость, которой светились его карие глаза, огрела ее не хуже хорошей пощечины.

— Призвание? — прорычал он, — Нет у нее никакого призвания. Она это делает исключительно назло.

— Что это значит? — спросила Элинор. В ее голосе звучало спокойствие, которого не было в душе.

— Из-за того, что после смерти ее матери я снова женился. Сами знаете, миледи, насколько мелочны женщины.

Его щеки, на которых от гнева выступили красные пятна, начали понемногу белеть.

— Вы же настоятельница, под вашим началом их сейчас… сколько?

Он откинулся на стуле, черты лица обмякли и приняли выражение крайней усталости.

— Я сама всего лишь обыкновенная женщина, милорд, и мне, напротив, полезно послушать ваши наставления, — пошла в наступление Элинор. — Редко когда смерть щадит нас, даруя счастье столь долго, сколь хотелось бы опираться на вразумление и поддержку дорогих отца и матери. Поэтому мы все должны быть заранее готовы к новому браку родителей. Почему же тогда, объясните мне, ваша дочь с такой силой воспротивилась?

Сэр Джеффри возвел глаза к небу, словно прося у него помощи. Потом закрыл их, будто вовсе не собираясь отвечать.

Элинор ждала. Она поймала себя на том, что горюет о перемене в старом боевом товарище отца. Когда-то он готов был подставить спину любому малышу, хотевшему поиграть в лошадок. Когда-то его щеки вспыхивали, словно у юного любовника, стоило его жене появиться поблизости. Сейчас это был старик с погасшим взором, редкими волосами и ссутуленными плечами, словно их давил невидимый груз. Помолчав, она снова заговорила тихим голосом:

— В самом деле, та Юлиана, которую я помню с юных лет, не была злой девочкой. Ваша дочь и теперешняя жена были словно сестры. Я бы, скорее, ждала, что Юлиана будет рада — как за свою подругу, удачно вышедшую замуж, так и за себя. Ведь леди Исабель стала членом семьи Лейвенхэмов, с которыми ее теперь ничто не разлучит.

— Они с Исабель были подругами. Это верно. Когда-то они были словно сестры. Но после того, как умерла моя дорогая жена…

Сэр Джеффри замолчал и отвернулся. Минуты шли, а он все продолжал хранить молчание, упорное и непроницаемое.

Неужели смерть его жены и разлад между двумя молодыми женщинами как-то связаны? Элинор перевела взгляд на отца, но он отвел глаза. Очевидно, решил держать сторону сэра Джеффри, помогая ему сохранить в секрете все, что тот желал скрыть. На мгновение она почувствовала гнев. Неужели он забыл все те хорошие слова, которые говорил ей сегодня утром? Неужели так быстро и легко она потеряла все, чего удалось добиться? Или это все отцы забывают, что их дочери лишаются невинности, становятся женами, матерями, наконец, даже настоятельницами?

Какова бы ни была причина, решила она, подобные глупости только вредят делу. Набрав в грудь побольше воздуха, она снова повернулась к сэру Джеффри:

— Вы хотели сказать, милорд, что-то случилось после того, как умерла ваша жена?

Он посмотрел на нее так, словно вопрос его удивил. Потом кашлянул.

— Довольно будет, леди Элинор, если я скажу, что мужчине нужна жена. У меня, как вы видите, больше не было жены, а я был еще достаточно молод, чтобы стать отцом. Женитьба на Исабель должна была дать мне жену, детей и земли, сохраненные нашей семьей до ее замужества.

— Мудрый союз, — согласно кивнул Адам, на этот раз посылая Элинор взгляд, в котором она прочла недвусмысленную просьбу воздержаться от дальнейших расспросов.

Учитывая его собственные сомнения в отношении повторного брака сэра Джеффри, которыми он делился утром, эти его слова были верхом дипломатии. А кроме того, это была вопиющая ложь. Она решила не обращать внимания на его намек.

— Вот именно. Причин более чем достаточно, чтобы ваша дочь радовалась этому браку, — сказала она. — Может быть, леди Исабель боялась первой брачной ночи? Многие женщины испытывают страх перед ней, и это могло как-то повлиять на Юлиану.

— Нет, девочку никто не заставлял. Она сама хотела поскорее стать матерью. Я понимал, что в смысле земель это должен получиться удачный союз, но то, что должен был родиться ребенок, обрадовало меня вдвойне. Моей дочери тоже следовало радоваться нашему счастью, но Бог дал мне странную дочь. Честное слово, она умоляла меня не жениться на своей подруге.

Любопытно, подумала Элинор. Он не сказал, что ребенок был зачат до всяких разговоров о браке, а потом быстро закруглил рассказ. Странная, да и неуклюжая хитрость человека, привыкшего всегда и все говорить прямо.

— Какую она назвала причину? — спросила Элинор, старательно избегая смотреть на отца, который — она это знала — в это время отчаянно жестикулировал, пытаясь призвать ее к молчанию.

— Причину? Не было никакой причины. Когда я потребовал, чтобы она чем-то подкрепила свои возражения, первое, что она сказала, — это что Исабель слишком молода для меня.

Он горько рассмеялся.

— Можете себе представить? Для нее я был старый дурак с членом, повисшим от бездействия!

— Она, конечно, не могла так думать, Джеффри, — Адам снова наполнил кубок своего друга, потом подошел к Элинор и предложил ей вина. Его взгляд означал молчаливое требование прекратить допрос.

Она качнула головой, отвергая то и другое, и хитро улыбнулась отцу.

— Итак, о чем вы говорили, милорд? — обратилась она к сэру Джеффри.

— Когда я сказал Юлиане, что я об этом думаю, она, конечно же, пошла на попятную. Но тут же принялась нести слезливую бабью чепуху. Про то, что ее мать не хотела бы, чтобы я женился на Исабель. Я сказал ей, что та, когда заболела, сама умоляла меня оставить ее и найти себе здоровую молодую женщину, чтобы согреть постель. Вы бы видели ее лицо, когда я сказал ей об этом. Глупая девчонка!

Его щеки понемногу заливала краска. Он запрокинул голову и залпом выпил вино.

Адам снова наполнил его кубок. Причем Элинор заметила, что к своему ее отец едва притронулся.

Она перевела взгляд обратно на сэра Джеффри. Он раскачивал кубок, внимательно следя, как вино закручивается в маленький водоворот. Последние его слова любопытны, подумала она. Особенно если вспомнить про обет целомудрия, который сэр Джеффри, как ей однажды рассказывал Роберт, принял на время болезни жены. Да, этот человек, каким она его помнила, никогда не стал бы принуждать горячо любимую и страдающую жену разделить с ним ложе. Но, не знай Элинор его раньше, она бы, пожалуй, поверила, что сидящий сейчас перед ней мужчина способен принудить больную женщину умолять его ее бросить. Она задумалась, что могло вызвать в нем перемену: потеря руки, идущая на убыль мужская сила или что-то совсем другое?

— Полагаю, вы не верите, что дочь была с вами искренней? — помолчав, спросила она.

— У нее не могло быть других причин мешать мне жениться во второй раз, кроме ревности. Ревность — единственная причина. Юлиана молода, привлекательна, как все женщины в ее возрасте, и уже давно должна была обзавестись собственным мужем и детьми. Выходило, что Исабель раньше получит мужа, и Юлиану грызла зависть. Она и сейчас сохнет от зависти. Зависть сводит ее с ума. Юлиана делает все, что в ее силах, чтобы причинить мне боль. Исабель пыталась помириться с моей дочерью и умоляла меня не отправлять ее в монастырь. Было время, я хотел отпустить ее, чтобы она поняла, что гордыня и зависть ни к чему не ведут. Но у моей жены более мягкий нрав, и я решил пойти ей навстречу. Неблагодарная девчонка выйдет замуж за Роберта. Она получит прекрасного мужа, несмотря на то, что его не заслуживает, и останется вблизи от любящей души. Но мне все равно нелегко простить Юлиане, что она так жестоко играет чувствами моей доброй жены.

Адам снова наполнил другу кубок.

— Это сумасшествие, Джеффри, у нее пройдет, я не сомневаюсь, — сказал он. — Мне памятны другие дни, когда твоя дочь радовала всех нас сообразительностью и милым обхождением. Она выйдет замуж за Роберта. Не успеешь оглянуться, как через какое-то время глупая девчонка успокоится и они с твоей женой снова станут как сестры. Ты совершенно прав. Собственный муж и дети, несомненно, положат конец этому глупому соперничеству.

Элинор опустила глаза. Всем хотелось бы, чтобы это были пустяки, подумала она. Конечно же, Элинор знала, что за горячим желанием Юлианы запереться отшельницей в Тиндале стоит нечто гораздо большее, чем та готова была ей открыть. Немногие женщины, даже чувствующие в себе истинное призвание к жизни вдали от мира, решают подвергнуть свое благочестие столь суровой проверке. Мудрость требует от нее, прежде чем принимать на веру слова Юлианы о ее призвании, проникнуть мыслью дальше обритой головы и страстных слов мольбы, и она, Элинор, сделает это. Она даже согласна принять в расчет мнение сэра Джеффри, отнесясь к нему настолько беспристрастно, насколько это будет в ее силах. Но и в слезной мольбе Юлианы ей также удалось расслышать голос истины, и было бы неправильно закрывать на это глаза.

Что же касается другой стороны только что услышанного, ее позабавила уверенность, с какой отец высказывался в пользу брака своего друга с его подопечной — брака, которого, как она знала наверняка, он крайне не одобрял. Если верить барону, то и отношения сэра Джеффри с женой были далеко не такими безоблачными, какими тот старался их изобразить. Отцу, должно быть, нелегко было выслушивать слова про золотое сердце и ангельский нрав леди Исабель, но Элинор не удалось заметить ничего, даже малейшего движения, которое бы выдало его подлинные мысли. За те дни, что отец провел при дворе короля, он явно преуспел в искусстве дипломатично наносить и отражать удары. Она могла бы многому у него научиться, если бы он только захотел ее учить.

Она подняла голову. Отец и сэр Джеффри склонились над столом, пальцем чертя на деревянной поверхности невидимый план полей сражений. Они уже успели уйти с головой в воспоминания о минувших битвах. Говоря о них, оба словно помолодели, их дружба, рожденная столькими горестями и радостями, пережитыми вместе за эти годы, казалась несомненной.

Она посмотрела на сэра Джеффри и на этот раз увидела, как изменился человек, которого она знала, еще когда была жива его первая жена. Тогда он был добрее и ни с кем не стал бы разговаривать так резко, как говорил сегодня. Точно так же никогда не забыть ей и о том, что этот человек спас жизнь ее отцу, когда сподвижники Монфора стащили барона, ослабевшего от глубокой раны в бедро, с седла. Если бы сэр Джеффри не рискнул тогда собственной жизнью, она бы молилась сейчас на могиле отца, а не спорила бы с ним — человеком, которого она любила и уважала, несмотря на все его порой ослиное упрямство.

Она глубоко вздохнула и тихо поднялась, намереваясь оставить старых друзей одних. Даже если бы Юлиане и удалось убедить ее в искренности своего призвания, так что у Элинор не осталось бы на этот счет никаких сомнений, сегодня спорить все равно бесполезно.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

 

Соседи за обедом достались Томасу не слишком приятные. С одной стороны от него сидел надутый и молчаливый сэр Генри. С другой стороны восседал отец Ансельм, священник, чей ум своей силой явственно уступал запаху. В том, что Томаса посадят рядом с таким же облаченным в рясу, не было, конечно, ничего удивительного. Соседство же с наследником земель Лейвенхэма должно было даже означать особую честь, и Томас отметил это про себя с должной признательностью. Однако по прошествии пяти минут, проведенных между этими двоими, он уже готов был отказаться как от сана, так и от почестей — и все ради того только, чтобы пересесть подальше.

— Вы что, едите мясо? — спросил святой отец.

Его дыхание распространяло тяжелый, сладковатый запах гнилых зубов, который был даже противнее, чем едкий аромат нестираного белья, обдававший соседей всякий раз, когда священник менял позу.

Томас посмотрел на темные куски жареного кабана, разложенные перед ним на блюде. Из-за скудных доходов Тиндала в первую зиму, как там поселился Томас, мясо за столом монахов было такой редкостью, что он почти забыл его вкус. Теперь, из вежливости к хозяину, он позволил слуге положить на свою тарелку имбиря, налить немного вина и чесночного соуса, а потом не отказался и от небольшой порции мяса. Желание взять еще, если оно и было, от сидения рядом с благоухающим отцом Ансельмом быстро улетучилось.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-11-10 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: