Лена, увидев такие перемены, разохалась, разволновалась, сказала, что его просто нельзя надолго оставлять одного — бог знает во что мужик превращается. Андрей, слушая, блаженно улыбался — ему были очень приятны ее переживания и забота о нем, Лена, словно батарейка, подпитывала его новой энергией… Радость их встречи была омрачена только одним — Лена сказала, что уже на следующий день ее экипаж улетает:
— Нам теперь долгих пересменок не дают, валюту экономят…
Андрей вздохнул и катнул желваками на скулах. Ему вдруг захотелось сказать Лене что-то очень нежное и доброе, он поймал себя на той мысли, что ему впервые за много лет захотелось искренне и безоглядно объясниться женщине в любви… Но Обнорский подавил в себе это желание. Впереди была неизвестность, и не стоило в такой ситуации говорить о любви — любовь ведь подразумевает планы на будущее, а как строить их в такой ситуации? А может быть, Лене и Андрею и не надо было ничего говорить друг другу словами — лучше всяких слов говорили их тела, сливавшиеся в эту ночь до изнеможения, до исступления, до растворения друг в друге… Переполнявшая их нежность сконцентрировалась настолько, что почудился Андрею какой-то привкус горечи в сумасшедших ласках, которыми они одаривали друг друга, — так любят, если прощаются надолго… Или навсегда. Впрочем, дурные предчувствия мучили Обнорского в последнее время постоянно, и он старался не обращать на них внимания, списывая все на перенапряженные нервы…
В перерывах между теми периодами, когда мозги обоих напрочь отключались от действительности, Андрей вкратце рассказал Лене все, что ему удалось узнать. Правда, он выпустил из своего рассказа некоторые важные детали, касавшиеся, в частности, Марины Рыжовой и методов, использовавшихся для склонения ее к «сотрудничеству». Врать Лене Андрей не хотел, а говорить правду — язык не поворачивался. Обнорскому показалось, что от стюардессы не укрылись его недомолвки и некоторые разрывы в повествовании, но она ничего не спрашивала и вслух никаких подозрений не высказывала. И Обнорский был бесконечно благодарен ей за это. Протягивая Лене пакет, получившийся достаточно пухлым, Андрей сказал:
|
|
— Вот, здесь все, что пока удалось сделать, — одна видеокассета, две аудиопленки и несколько страниц моих заметок… Ты сможешь все это через таможню протащить? Это достаточно рискованно, если тебя заставят вскрыть пакет, то… Ты скажи тогда, что ничего не знала о содержимом — просто, мол, знакомый просил передать, сказал, что здесь виды Триполи да два звуковых письма…
— Не волнуйся, — успокоила его Лена. — Нас таможенники практически никогда не проверяют, все будет хорошо.
Андрей три раза сплюнул через плечо и написал на отдельном листочке адрес и домашний телефон Челищева:
— Вот, найдешь в Питере этого парня — ему и отдай. Скажи — если от меня два месяца вестей не будет, пусть вскрывает, читает, смотрит, слушает, а дальше… дальше как он сам решит… Серега — парень правильный…
— А кто он? — спросила Лена, убирая пакет в свою дорожную сумку.
— Он? Следователь из ленинградской прокуратуры… А что?
— Нет, ничего, — пожала плечами Ратникова. — Я подумала, может быть, в Генеральную прокуратуру Союза лучше отдать? У меня там один прокурор знакомый работает…
|
|
— Ничего себе знакомый, — хмыкнул Обнорский. — Где ж ты с ним познакомилась? Лена вздохнула и улыбнулась:
— Прокуроры тоже летают самолетами Аэрофлота.
— Да? — ревниво спросил Обнорский. — И насколько же близко вы знакомы?
Ратникова засмеялась и начала успокаивать его легкими поцелуями:
— Не волнуйся, не так близко, как с тобой. Но, по-моему, он честный человек.
Андрей подумал немного, но потом все же покачал головой:
— Нет, отдай все же пакет Челищеву… Серегу я давно знаю, а прокурора твоего в глаза не видел… Хорошо?
— Хорошо, — выдохнула Лена, начиная целовать Обнорского все более крепко. — Тем более что у тебя самого все должно получиться… Я не боюсь сглазить, я это чувствую… Ты сильный, сам по себе сильный, и я еще буду тебе помогать, думать о тебе, силу посылать.
— Ты что, колдунья? — улыбнулся Андрей, пряча лицо в ее волосах.
— Все мы немного колдуньи… — шепнула Лена. Показалось Обнорскому или нет, что она всхлипнула?
Они простились, когда полночь уже миновала. Лена долго не отпускала его от себя, и снова у Андрея кольнуло в сердце тоскливое предощущение, что такой нежной и светлой ночи у них больше не будет…
* * *
Обнорский с трудом поймал такси — ночью улицы Триполи словно вымирали, машины и прохожие попадались редко, и для того, чтобы поймать автомобиль, Андрею пришлось идти пешком чуть ли не до улицы Омара аль-Мухтара. Несколько раз Обнорскому казалось, что за ним кто-то идет, — Андрей оборачивался, но никого не видел и успокаивал себя тем, что принимал за звук чужих шагов эхо своих собственных… С такси ему не повезло — шофер-извозчик в белой плоской «такые» довез его только до квартала Сук ас-Суляс, где днем галдел огромный базар, ночью же это место было абсолютно безлюдным, словно вымершим. На подъезде к Сук ас-Сулясу старенький «пежо» таксиста чихнул и заглох, водитель долго ругался и наконец сказал, что машина сломана и дальше Обнорскому придется идти пешком. Андрею все это очень не понравилось, но что было делать? Он вылез из машины, сориентировался и пошел по направлению к Тарик аль-Матару. Не успел он отойти на пятьдесят метров от «заглохшего» автомобиля, как мотор «пежо» заработал, такси быстро развернулось и уехало.
|
|
Обнорский понял, что попал в неприятную историю. Ему приходилось слышать, что по ночам в Триполи стало совсем не так безопасно, как еще три-четыре года назад, когда грабежи и убийства были большой редкостью.[58]
Андрей огляделся. Сначала улица, на которой он стоял, показалась ему абсолютно пустой, но уже через мгновение он заметил, что сразу с нескольких сторон двинулись к нему пять низкорослых темных фигур. Они передвигались слишком слаженно и быстро, чтобы быть просто случайными прохожими, и у Обнорского противно засосало под ложечкой — надо же так глупо влипнуть! «Прохожие» уверенно брали его в кольцо, отсекая все направления для бегства, кроме них, на улочке никого не было, а значит, и звать на помощь не имело никакого смысла.
Андрей попытался сконцентрироваться и подавить страх, который начал сковывать его мышцы и волю. Самое главное — не впасть в панику, запсиховал — считай, пропал, а пока ты сам не сдашься, никто тебя не победит. Так учил Обнорского когда-то его тренер по дзюдо, что-то похожее говорил потом в Йемене Сандибад…
Андрей сжал зубы до ломоты в висках и почувствовал, как страх постепенно поглощается гневом и злостью, — это было уже лучше, но все же не так хорошо, как просто спокойная и ясная голова. Любая сильная эмоция в бою может ослепить, она мешает трезво оценивать обстановку и принимать самые грамотные решения… Впрочем, времени на психологическую подготовку уже не было, и Обнорский сделал несколько шагов по направлению к самой высокой фигуре.
— Кто вы такие? Что вам надо? Чего вы хотите от меня?
Он говорил по-арабски с характерным ливийским акцентом, стараясь, чтобы голос его звучал как можно испуганнее и жалобнее. Пусть считают, что он уже спекся от страха и совсем не готов к сопротивлению. В ответ на его вопросы он услышал грубый хохот:
— Что надо? Твои деньги, свиноед!
Судя по выговору, на него решили напасть все-таки тунисцы. Андрей с трудом понял, что сказал ему парень, до которого оставалось уже всего метра два. Продолжая встречное движение, Обнорский всплеснул руками:
— Я отдам, отдам деньги… Подождите! Ближайший к нему тунисец снова загоготал, но в следующую же секунду Андрей атаковал его. Обнорский хорошо помнил еще одну заповедь: если уж схватка неизбежна, старайся сразу завладеть инициативой. Андрей сделал длинный шаг вперед левой ногой и, ложась на инерцию движения корпуса, нанес грабителю длинный боковой удар носком правой ноги в горло с почти одновременным кувырком влево, откуда уже набегал один из приятелей весельчака. Задумка-то была неплохая — вырубить в одной связке весельчака и одного из его коллег. Выходя из кувырка, Обнорский попытался с полуприседа ударить правым кулаком второго бандита в промежность… Лет пять назад, может быть, оно все так и получилось бы, но все годы после Йемена Андрей практически не тренировался, слишком много пил и курил, что не могло не сказаться на быстроте и четкости его движений, а также на глазомере и реакции. К тому же улица была плохо освещена. В общем, если нога и достигла цели, то кулак ударил не по мужскому достоинству тунисца, а по шейке бедра.
Парень взвыл от ярости и попытался принять боевую стойку, но Андрей перехватил его руку и длинной подсечкой швырнул любителя чужих кошельков под ноги его подбегавшим коллегам. К сожалению, на этом движении Обнорский потерял драгоценные секунды, и бежать в образовавшуюся в кольце нападавших брешь уже не имело смысла — он не успел бы набрать скорость, его обязательно догнали бы, а сбить сзади с ног бегущего легче легкого. Единственное, что Андрей успел сделать, это отпрыгнуть к стене ближайшего дома, чтобы хоть обезопасить себя с тыла. Первый раунд продлился буквально несколько секунд и закончился в пользу Обнорского: самый длинный тунисец неподвижно лежал на мостовой, а тот, которого Андрей угостил подсечкой, похоже, сломал в падении руку — он выл и катался в пыли, суча от боли ногами. Сам же Обнорский только немного ушибся от своего кувырка, плотная куртка спасла его от ссадин и порезов — мостовые в квартале Сук ас-Суляс убирались редко, поэтому их плотно устилали какие-то битые стекла, давленые жестяные банки и прочий мусор.
Трое оставшихся в строю тунисцев быстро сориентировались и снова взяли Андрея в полукольцо, в руках у них блеснули ножи, и Обнорский понял, что шансов на спасение почти нет. Фактор внезапности он уже исчерпал, нападавшие больше не считали его легкой добычей, как им казалось в самом начале, они стали более внимательными и осторожными. Пригнувшись и выставив вперед длинные ножи, тунисцы, качаясь взад-вперед и вправо-влево, все ближе подбирались к Андрею. Он уже понял, что они задумали — по сигналу один из троицы бросится ему в ноги, а двое оставшихся одновременно прыгнут справа и слева — дальше смерть: хоть один да достанет его ножом… Единственный шанс — попытаться угадать, кто именно должен заблокировать ему ноги…
Страха Обнорский уже не чувствовал — просто не до того было. Ссутилившись у стены, он внимательно следил за подбирающимися пританцовывающими фигурами. Если бы не ножи в руках нападавших и отсутствие мяча, их можно было бы принять за игроков в футбол, где Андрею отводилась роль вратаря… Он угадал — в ноги ему прыгнул крайний слева, самый маленький. Остальные двое с ревом бросились на Обнорского, но чуть-чуть опоздали — Андрей кувыркнулся через маленького и на мгновение оказался за спинами тунисцев.
Он вскочил на ноги и только сейчас почувствовал боль в правой руке — один из нападавших все-таки успел ударить его ножом. Не оглядываясь, Андрей бросился бежать, но буквально через десять сумасшедших прыжков похолодел — на его пути стоял еще один, шестой, которого он раньше не видел. Позади заверещали те, кого ему удалось обмануть, они быстро опомнились и бросились в погоню. Когда сзади трое, а впереди — один, то выбор направления очевиден, и Андрей помчался на шестого, который почему-то стоял в абсолютно расслабленной позе и был намного выше даже самого длинного из первой пятерки. Обнорский зарычал и, превозмогая боль в правой руке, попытался атаковать преграждавшего ему путь человека одновременными ударами левой руки и правой ноги. Ни один из его ударов не задел этого, шестого — тот легко, будто шутя уклонился и так же легко схватил Обнорского за ремень.
— Легче, легче, маленький братец! Все танцуешь? Этот хриплый насмешливый голос из далекого прошлого поразил Андрея больше, чем если бы на темную улочку свалилась вдруг летающая тарелка. Между тем схвативший его за ремень человек отшвырнул Обнорского себе за спину и шагнул навстречу трем подбегавшим тунисцам. Вконец растерявшийся Андрей даже не понял, что произошло дальше — ударов он не увидел, высокий человек словно пропал на мгновение из виду, а уже через секунду все трое нападавших неподвижно лежали на земле. Вновь материализовавшись, неожиданный спаситель Обнорского обернулся, на его лицо упал тусклый свет фонаря, и Андрей прошептал, не веря своим глазам:
— Сандибад!
Палестинец улыбнулся и подошел к Обнорскому вплотную:
— Здравствуй, маленький братец. Похоже, я появился вовремя?
Все происходящее на мгновение показалось Андрею бредом, но боль в правой руке убедила его в реальности событий. Он замотал головой и срывающимся голосом спросил:
— Сандибад? Ты что… Ты как здесь оказался? Палестинец улыбнулся еще шире и ответил вопросом на вопрос:
— В Триполи или на этой улице?
Андрей, окончательно смешавшись, тупо закивал:
— И в Триполи… и здесь… Что происходит? Сандибад прищурил правый глаз и почесал пальцем висок.
— В Триполи я живу уже два года… А на этой улице… Тебе не кажется, маленький братец, что это место не самое лучшее для разговора? Тем более что ты, кажется, ранен… Мне грустно: ты забыл многое из того, чему я пытался тебя научить когда-то. Хотя в самом начале ты держался вполне сносно… Пойдем отсюда — у меня машина за углом…
Палестинец подхватил Обнорского за локоть и быстро потащил за собой. Андрей не сопротивлялся, он был настолько ошеломлен, что даже не пытался осмыслить случившееся, — ясно было, что без пояснений Сандибада ему все равно ничего не понять…
В машине (ею оказался вполне приличный «фиат») палестинец осмотрел рану Обнорского и недовольно покачал головой:
— Надо зашивать… Какой сегодня день?
— Среда, — машинально ответил Андрей, — вернее, уже четверг.
— Отлично, — кивнул Сандибад. — Сегодня в госпитале Первого сентября дежурят мои друзья — съездим к ним, они помогут и не будут задавать лишних вопросов…
Палестинец тронулся с места настолько резко, что Обнорского откинуло на спинку сиденья. Машина неслась по пустынным улицам на большой скорости, на лицо Сандибада падали отсветы ночных фонарей, и Андрей смог наконец спокойно рассмотреть бывшего инструктора рукопашного боя Седьмой бригады южнойеменского спецназа. Последние пять лет, казалось, практически не изменили палестинца, только седины в его густых вьющихся волосах явно прибавилось. А прищур глаз и улыбка остались такими же, какими Андрей помнил их с Йемена… Но все-таки — откуда он взялся на темной улочке Сук ас-Суляса? Случайно? В такие случайности Обнорский не верил — случайно можно в центре города днем в кафе столкнуться, да и то…
Сандибад словно услышал его мысли, улыбнулся и негромко сказал:
— Что касается того, как я оказался на этой улице… Видишь ли, маленький братец, я уже три недели пытаюсь с тобой встретиться, но мне не хотелось это делать при свидетелях… Поэтому ты уж прости, но мне пришлось немного понаблюдать за тобой. Я почти перехватил тебя, когда ты вышел из аэрофлотской виллы, но ты успел поймать такси… Мне пришлось ехать следом… Дальнейшее ты знаешь…
— А как ты вообще узнал, что я в Триполи? — спросил Обнорский. — И зачем ты хотел встретиться?
Поняв, что допустил бестактность, Андрей осекся и дотронулся до лежавшей на руле руке палестинца.
— Прости… я не то хотел сказать… Я очень рад, что мы встретились, Сандибад! Я рад, что ты жив. Я просто не понял, почему ты хотел, чтобы никто не знал о нашей встрече… Ты — нелегал?
Сандибад весело рассмеялся и хлопнул Обнорского по плечу.
— Не волнуйся, с документами у меня все в порядке. Легальнее не бывает. Зовут меня Али Муслим Фаркаши, я владелец магазина модной одежды «Катус». Видал, может быть, на улице Истикляль? Как я узнал, что ты в Триполи? Это было несложно, ты же знаешь, что у нас, палестинцев, много источников информации в любой арабской стране… Я знаю имена всех советских военных переводчиков, которые работают в Триполи. Видишь ли, кроме торговли у меня есть еще одно дело здесь. Когда я узнал, что ты появился в Триполи, мне пришла в голову мысль: возможно, ты захочешь мне помочь. Но это дело достаточно деликатное. Поэтому я не хотел, чтобы еще кто-нибудь из советских знал о нашей встрече… Я надеялся поймать тебя как-нибудь вечером в городе, но ты, маленький братец, оказался большим домоседом… Я хотел было уже посылать к тебе человека, но ты все-таки выбрался наконец из Хай аль-Акваха… Я тоже рад, что ты жив. Аллах уберег тебя.
— А что за дело, Сандибад? — Андрей бережно баюкал раненую руку — боль от локтя постепенно спускалась к кисти.
Палестинец покачал головой:
— Мы уже подъезжаем к госпиталю — давай сначала подлечим твою руку. А поговорить мы еще успеем.
В госпитале хирург-палестинец в безукоризненно белом халате сделал Обнорскому два укола, промыл порез, наложил на него три аккуратных шва и плотно перебинтовал руку. Предварительно пошептавшись с Сандибадом, никаких вопросов он действительно не задавал. Врач дал Андрею тюбик какой-то мази и несколько упаковок бинтов, сказав, что неделю придется походить с повязкой, которую нужно менять через день; потом все стянется, а швы сами рассосутся — снимать их не надо…
От уколов и потери крови Обнорского потянуло в сон, но когда они с Сандибадом вернулись к его «фиату», Андрей все же нашел в себе силы, чтобы снова спросить:
— Так что за дело, Сандибад?
Палестинец окинул его скептическим взглядом и мягко улыбнулся:
— Ты уже совсем спишь, маленький братец, а разговор у нас будет долгим и серьезным… Давай договоримся так: завтра к пяти часам вечера ты придешь на улицу Истикляль и найдешь магазин «Катус». Я там буду тебя ждать, и мы спокойно все обсудим. Не возражай. А сейчас я отвезу тебя к твоей гостинице, хорошо?
На возражения сил уже не хватило, Андрей молча кивнул, и Сандибад повез его в Хай аль-Аквах.
Было уже почти четыре часа утра, когда Обнорский вошел наконец в гостиницу. Швейцар-ливиец, проснувшийся от его стука, равнодушно впустил Андрея. Окровавленную куртку Обнорский свернул и положил на раненую руку так, чтобы кровь и повязка не были видны. Добравшись до кровати, Андрей даже не стал раздеваться — завел будильник непослушными пальцами и упал лицом в подушку. Глаза слипались, и голова наотрез отказывалась что-то анализировать или просчитывать… Через мгновение он спал, и единственное, о чем он успел подумать, это как ему выдержать шесть часов лекций в пехотной школе…
Как ни странно, но лекции эти он выдержал, тем более что их на следующий день оказалось не шесть, а четыре: полковник Сектрис неожиданно свел три группы в последние два часа на практическое занятие, которое решил провести лично со старшим переводчиком школы майором Александром Крыловым. Обнорский возражать, естественно, не стал, он доплелся до преподавательской, сел за свой стол и сразу же задремал, положив голову на левую руку…
После обеда он успел поспать еще пару часиков в гостинице и, подъехав к пяти вечера на улицу Истикляль, чувствовал себя уже вполне бодро.
«Катус» действительно оказался респектабельным и дорогим магазином, Обнорского там уже ждали. Не успел Андрей войти, как к нему подскочил высокий молодой приказчик и вежливо пригласил пройти за прилавки. Там по винтовой лестнице Обнорский спустился вниз и оказался в уютно обставленном подвальном помещении, где его уже ждал Сандибад. Они обнялись и долго не размыкали объятий, словно компенсируя теплотой приветствия суматошность и некоторую натянутость ночной встречи. Потом палестинец пригласил Андрея за стол, на котором уже дымились чашки с кофе.
Минут двадцать они рассказывали друг другу, чем занимались в прошедшие с их последнего разговора в Йемене годы. Впрочем, рассказывал о себе в основном Обнорский, Сандибад же сказал только, что, выбравшись в сентябре 1985 года из Адена, сначала жил в Ливане, потом некоторое время провел в Испании, а потом занялся торговлей в Ливии. Палестинец явно многого недоговаривал, но Обнорский этому не удивлялся, он понимал, что в жизни офицера Фронта национального спасения Палестины было много такого, о чем лучше не спрашивать — все равно не ответит…
Наконец Андрей не выдержал и спросил:
— О каком деле ты хотел поговорить со мной? Сандибад долго молчал, потом взял со стола пачку «Ротманса», достал сигарету и прикурил от массивной золотой зажигалки.
— Помнишь, я показывал тебе в Адене одну фотографию, где два человека разговаривают на пляже Ару-сат эль-Бахр?
— Конечно, помню, — кивнул Обнорский, сразу мрачнея. Разве он мог забыть тот снимок, на котором были запечатлены майор Мансур и капитан Кукаринцев! Эх, если бы тогда поверил до конца Сандибаду…
— Так вот, — продолжал Сандибад, разгоняя рукой сигаретный дым, который красиво выпустил из ноздрей. — Один из тех людей погиб во время боев в Адене, а второй — второй остался жив.
— Мансур жив? — удивился Андрей.
— Нет, — покачал головой Сандибад, — майор Мансур как раз погиб — это я знаю абсолютно точно. Выжил второй.
— Что?! — даже привстал со своего кресла Обнорский. — Ты хочешь сказать, что Кука жив?
— Да, — кивнул Сандибад. — Я хочу сказать, что тот офицер, который работал в Южном Йемене под именем капитана Кукаринцева, — жив.
— Но мне сказали… — попытался возразить Андрей, но Сандибад прервал его взмахом руки:
— Да, я знаю. Он действительно был тяжело ранен. И впоследствии даже говорили, что он умер от ран в Москве. Но это не так. Не спрашивай, как мне удалось узнать это, я многого не имею права тебе раскрывать… Дело в том, что я долгие годы искал его, потому что именно на его совести была гибель Мастера и Профессора… Именно он стоял за переадресовкой нашего оружия сторонникам президента Насера в Абьян. Я знал, что не успокоюсь до тех пор, пока не найду этого капитана живым или не плюну на его могилу. Так вот, повторяю, он — жив.
Наступила долгая пауза, во время которой Обнорский трясущимися пальцами пытался достать сигарету из пачки. Сандибад дал ему прикурить от своей зажигалки, и после первой затяжки Андрей хрипло спросил:
— Где он?
Палестинец усмехнулся и посмотрел Обнорскому прямо в глаза.
— Ты очень удивишься, маленький братец, но сейчас он в Триполи.
— В Триполи? — Андрею показалось, что он ослышался.
— Да, в Триполи, — кивнул Сандибад. — Раньше он прилетал сюда из Союза на несколько дней, а потом возвращался… А теперь находится здесь постоянно. Вот он, смотри…
Сандибад достал из кармана небольшую цветную фотографию, с которой на Андрея глянуло незнакомое лицо. Обнорский недоуменно поднял глаза на палестинца:
— Но это же… Это не Кука, ты ошибся, Сандибад, это какой-то другой человек!
Палестинец покачал головой:
— Нет, Андрей, это именно тот человек, которого ты называешь Кукой. Ему просто сделали пластическую операцию, изменили внешность и имя. Но это — он.
Обнорский повнимательнее вгляделся в снимок — лицо было абсолютно незнакомым. Рот, нос, подбородок, линия бровей не имели ничего общего с чертами лица Кукаринцева. Может быть, только в глазах, во взгляде почудилось что-то знакомое… Нет, это слишком невероятно… Андрей, конечно, слышал об операциях по изменению внешности, точнее, не столько слышал о них, сколько читал в шпионских романах, но сталкиваться с этим в реальной жизни ему не приходилось. Если бы встретил изображенного на фотографии человека на улице — ему и в голову не пришло бы, что это Виктор Вадимович Кукаринцев, тот самый, который пять лет назад в Адене пытался убить Обнорского выстрелами в спину… Но как же тогда его смог узнать Сандибад? Андрей положил снимок на стол и, закусив губу, спросил:
— Откуда ты можешь это знать? Почему ты так уверен?
Сандибад вздохнул и закурил новую сигарету.
— Не обижайся, маленький братец, я уже говорил, что многих деталей не смогу тебе раскрыть. Скажут только одно — чтобы идентифицировать этого человека, было потрачено очень много времени и сил. И денег. Так что придется тебе поверить мне на слово. Если ты вообще мне доверяешь.
На реплику о доверии Обнорский не ответил. Хмурясь и поглаживая левый висок, он продолжал рассматривать лежавший на столе снимок. После долгой паузы Андрей наконец спросил:
— И как его теперь зовут?
— Его зовут сейчас Григорий Демин, он майор, работает в Ливии инспектором от ГИУ[59]. Сейчас он живет на одной из посольских вилл, поэтому ты и не видел его здесь. Вашему генералу он напрямую не подчиняется.
— Понятно… — протянул Обнорский, хотя по-прежнему почти ничего не понимал, объяснения Сандибада добавили загадок больше, чем давали отгадок. — А в чем тебе нужна моя помощь?
Палестинец долго не отвечал, потом встал с кресла и начал расхаживать по комнате, засунув руки в карманы брюк. Наконец он остановился и, повернувшись к Андрею, сказал:
— Видишь ли, маленький братец… Я считаю, что этот человек, которого когда-то звали Кукаринцевым, а теперь зовут Деминым, сделал в своей жизни слишком много плохих дел, чтобы остаться безнаказанным…
— Ты что, хочешь убить его?! Сандибад прищелкнул языком и качнул головой.
— Убить его издалека я мог бы давно. Но это было бы слишком просто. Тогда он не узнает, откуда к нему пришла смерть, от кого и за что… Нет, я хочу сначала поговорить с ним так, чтобы никто мне не помешал… Вот здесь мне и была бы крайне важна помощь кого-то из советских… А лучшей кандидатуры, чем ты, я не знаю. У тебя ведь, мне кажется, есть свои вопросы к этому человеку…
— То есть ты что… хочешь его выкрасть? — От волнения Обнорский сам не заметил, как перешел на шепот, как будто в небольшой подвальной комнате их мог кто-то подслушивать. — А я-то чем могу тебе помочь?
Палестинец медленно кивнул и поднял правую руку.
— Я понимаю все твои сомнения. Понимаю. Поэтому не требую от тебя немедленного ответа. Ты должен обо всем подумать, все взвесить. Я тебе верю, Андрей. Какое бы ты ни принял решение — я отнесусь к нему с пониманием. Если ты откажешься мне помогать — мы просто забудем сегодняшний разговор. При этом ничего тебе, конечно, не будет угрожать. Надеюсь, в этом ты мне доверяешь… Хочу добавить только одно: человек, о котором мы говорим, очень опасен. Поэтому помни: наводить о нем справки — это подать ему сигнал тревоги. А он ни перед чем не остановится, если почувствует опасность.
Палестинец подошел к Обнорскому вплотную и положил руки на плечи.
— А сейчас иди. Тебе есть над чем думать. Помни только одно — для меня ты по-прежнему как маленький брат. В ближайшие семь дней ты сможешь всегда найти меня здесь в пять часов вечера. Иди.
Андрей молча встал и, прощаясь, пожал крепкую, будто из дерева вырезанную руку Сандибада…
По дороге домой он пытался собраться с мыслями. Неужели Кука и вправду жив? Но ведь мертвым его действительно никто не видел… А если Сандибад ошибся? Может быть, палестинец просто тронулся на почве мести за Мастера и Профессора и теперь подозревает абсолютно не причастного к тем йеменским делам какого-то Демина? А что, если Сандибад работает на какую-то спецслужбу, которой позарез потребовался этот Демин, и палестинец решил подключить к операции его, Обнорского, подкинув ему версию о воскрешении и перевоплощении Куки? С другой стороны — однажды Андрей уже не поверил Сандибаду, вернее поверил не до конца, и в результате чудом остался жив… Но ведь годы и обстоятельства меняют людей. Обнорский не видел палестинца пять лет — мало ли что могло с ним за это время случиться.
К этим мыслям примешивались вопросы, которые Андрею было трудно даже сформулировать: уж больно странный клубок начал завязываться в столице Джамахирии — слишком много «случайных» встреч и совпадений на один отрезок времени в одной точке пространства. Сначала при загадочных обстоятельствах в своей квартире в Гурджи погибает Илья Новоселов. Потом в самолете, возвращаясь из отпуска, Обнорский встречает Лену. Потом на сцене появляется Сандибад. А теперь из небытия выплывает Кука… Тут у кого хочешь голова кругом пойдет…
Андрею на какой-то момент показалось, что в его воспаленном мозгу вдруг сложилась единая цельная картина, но мгновение это было слишком коротким, мозаика рассыпалась на отдельные, никак не стыкующиеся друг с другом фрагменты, и как ни пытался Обнорский снова сложить головоломку — ничего не получалось. Ему казалось, что еще немного — и он либо поймет что-то очень важное, либо свихнется, но больше шансов все же было у второго варианта. Поэтому Андрей принял единственно возможное в этой ситуации решение — не пытаться разгадать все загадки сразу, а подходить к ним по очереди. И первой в этом ряду была все-таки смерть Ильи. Стало быть, нужно форсировать разговор с Выродиным. И так целая неделя для раздумий и подготовки была — чего еще ждать? Тем более что тут такие дела наворачиваются с Сандибадом — один Аллах знает, чем все это может кончиться… Кстати, а ведь палестинец вполне может стать союзником Обнорского в расследовании обстоятельств смерти Ильи! Причем союзником очень ценным… Судя по всему, у Сандибада в Триполи действительно крупные завязки и возможности. Правда, для того чтобы рассчитывать на содействие палестинца, Андрей должен пообещать ему помочь разобраться с этим Деминым из ГИУ. А вдруг майор Демин никакой не Кука? Тогда что?
«Хватит! — оборвал себя Обнорский, входя в гостиницу и чувствуя, что в своих размышлениях и вопросах пошел уже по второму кругу. — Так и впрямь свихнуться недолго… Сейчас для меня задача номер один — „колонуть“ Зятя и узнать, с кем он приходил к Илье. С кем и для чего. А потом будем с остальными делами разбираться…»