– Но по крайней мере одно письмо должно было до него добраться!
– О да, по крайней мере одно… С другой стороны, ты ведь и сама знаешь, сколько невинных душ гибнут по дороге к Святой земле. Мы потеряли тысячи тысяч рыцарей на равнинах Турции. Не совсем наших, правда, ибо я включил в это число отважных воинов из других стран, таких как Венгрия, Богемия…
– Да, отец. Но несмотря на это, всего одно письмо… Тысячи душ не погибают на кораблях. Некоторые – да, но не тысячи ведь!
Роберт глубоко вздохнул, прекрасно зная, почему адресат не получает писем – виной тому был сам рыцарь. Послания его дочери доходили в лучшем случае до Лондонского моста. А сейчас ему предстояло к тому же дать обещание, которое он не собирался выполнять.
– Я сам разыщу юношу, – произнес сэр Роберт, – и лично вручу ему письмо. Составь послание сегодня же, дитя мое, и собственными руками положи в мои седельные сумки.
Глаза Анжелики озарились радостью.
– О, благодарю тебя, отец!
Роберт прикусил губу, мучаясь угрызениями совести и понимая, что рая после смерти ему не видать. Но как можно поручить свою дочь заботам безродного кузнеца, связать ее с ним до конца дней? Может, Анжелика и вбила себе в голову, что влюблена в юношу, – ничего удивительного, он ведь спас ей жизнь. Если честно, Роберт и сам испытывал по отношению к Эндрю безграничную благодарность: тот вытащил его дочь из реки, не дав утонуть. Но с другой стороны, мальчишка получил свою награду. Стал оруженосцем у прославленного рыцаря, получил собственные доспехи и коня, поднялся гораздо выше, чем обычно позволяет столь низкое происхождение. Юный Эндрю не имел права мечтать о большем. И уж точно не для него рука единственной дочери благородного рыцаря! Пройдет время, Анжелика забудет о своей причуде и нелепом увлечении. Она заслуживала лучшего. Богатого и знатного мужа, обладающего властью и весом в обществе. Графа или герцога. Человека, который сможет ее защитить и дать ей все, чего она заслуживает.
– Положи письмо в мою сумку, – пробормотал он, – и я, возможно, смогу передать его мальчику, если встречусь с ним. Ах да, вот еще что: твоя тетушка Элспет прибудет через день после моего отъезда. Будь с ней вежлива и не забывай о хороших манерах, дитя мое. Я знаю, ты находишь мою сестру не слишком приятной компаньонкой, но я назначил ее твоей опекуншей на время моего отсутствия. Ты должна оказывать своей тетушке всю возможную любезность.
Пришел черед Анжелики глубоко вздыхать:
– Но, отец…
– Да, я знаю, но я не мог оставить тебя в одиночестве, и она сама вызвалась приехать сюда.
– Но я ведь не останусь в одиночестве! Есть Рубен…
– Мой престарелый стюард? Можно подумать, я бы оставил тебя под его защитой, Анжелика! Он с трудом видит руку, подсунутую ему под нос! Нет уж, спасибо, твоя тетушка Элспет лучше годится на роль компаньонки. И тебе придется с этим смириться.
Еще один скорбный вздох.
– Да, отец.
Позже сэр Роберт произнес, обращаясь к старине Фоггерти:
– В дороге я попрошу тебя приглядеть за одной из моих седельных сумок.
Старина Фоггерти удивленно изогнул брови:
– Да, господин. Я приглядываю за многими вещами.
– Э‑э… кхм… возможно, эта кожаная сумка потеряется где‑нибудь в горах Италии.
– Вот как? – с деланым изумлением спросил старина Фоггерти. – В самом деле?
– Это весьма вероятно. Сумка уже старая, ремешок потертый, может лопнуть в любой момент. Очень важно, чтобы ее не потерял я. Если же такая неприятность произойдет с тобой, значит, судьба распорядится по‑своему.
– Что ж, сэр, в таком случае нужно позаботиться о том, чтобы в этой сумке не оказалось ничего важного или ценного.
– Совершенно верно. Кое‑что будет, возможно, лежать в бумажнике, но об этих вещах можно не беспокоиться.
– В таком случае, сэр, я о них забуду.
– Вот и хорошо.
Двое мужчин разошлись. Пока они беседовали, Анжелика сидела за письменным столом, выполняя задание своего наставника, священника из часовни ее отца. Отец Уильям учил ее английскому, французскому и латыни. Анжелика, как правило, писала письма на смеси всех трех языков – отчасти потому, что была слишком молода, чтобы не похвастаться своими знаниями, отчасти потому, что простые вещи лучше звучали по‑английски, а глубочайшие чувства и устремления – по‑французски. Латынь же приберегалась для тех случаев, когда требовалось вставить какую‑нибудь лаконичную фразу вроде «при прочих равных условиях», ceteris paribus. Она не задумывалась при этом о чувствах бедного адресата Эндрю, который и в английских‑то буквах путался. Анжелике не приходило в голову, что юноше придется просить незнакомых людей прочесть ему самые сокровенные ее мысли и пожелания. Она не думала о том, что ему, возможно, придется смущаться и краснеть. Если письмо дойдет до него, что, впрочем, маловероятно, учитывая устроенный сэром Робертом заговор, Эндрю придется ерзать на месте, пока какой‑нибудь дряхлый, обессилевший мудрец будет зачитывать вслух очень и очень личные строки.
Как только отец уехал, Анжелика села за ткацкий станок. Она делала гобелен, чтобы украсить главный зал. В узоры девушка искусно вплела имя своей матери – Изабель. Она сделала это очень продуманно и изощренно, буквы казались лишь частью лесного пейзажа, сплетениями ветвей, скрывающих тайны сердца ее дочери. В центре поляны стоял олень, символизировавший ее отца, ищущий свою спутницу. Но лань ушла навсегда, возможно, пала от рук охотников, и теперь ее друг стоит в лесу, потерянный и одинокий, видя повсюду имя своей избранницы, но не ее саму. Можно подумать, лань на прощание распалась на тысячи образов, и ее душа тонкими лентами оплела ветви деревьев и кустов.
На следующее утро прибыла тетушка Элспет.
Элспет была дамой весьма грозного вида, чей муж – посол – все время жил за границей. Невзирая на многочисленные опасности, сэр Джон, похоже, предпочитал риск заразиться какой‑нибудь неприятной болезнью постоянному сосуществованию с собственной женой. Он прекрасно понимал, что семейные богатства останутся в целости и сохранности, даже если ему случится попасть в плен и разбойники – или правитель чужой страны – начнут требовать выкуп. Жене бы и в голову не пришло тратить деньги ради спасения мужа. Впрочем, это не имело большого значения, поскольку сэр Джон каким‑то образом ухитрялся избегать незавидной участи большинства послов Генриха II, возможно, в связи с прочно укоренившейся в душе леди Элспет любовью к фамильному достоянию.
Тетушка прошествовала в распахнутые для нее двери. Несмотря на жаркую погоду, на ней было платье из овечьей шерсти. Но внимание Анжелики привлекло не оно, а совершенно невообразимый головной убор. Шляпка – если, конечно, это непонятное сооружение действительно таковой являлось – была пошита из разноцветных обрывков материи, мягкая, бесформенная и очень‑очень странная. Можно было подумать, какая‑то райская птица попалась в силки и теперь ее безжизненная тушка шлепает Элспет по макушке при каждом шаге. Анжелика с открытым ртом взирала на это произведение шляпного ремесла, не в силах отвести от него глаз. К счастью, тетушка сочла молчание племянницы комплиментом и одобрительно кивнула.
– Эту шляпку подарил мне мой дорогой супруг перед отъездом в Арагон, – доверительно произнесла Элспет. – Как я понимаю, это подарок сатрапа Румского – знак признательности за услуги твоего дяди, оказанные этому джентльмену, да упокоится с миром его душа.
– Чья душа упокоится с миром? – с беспокойством уточнила Анжелика, решившая, что ее дяде повстречался правитель, которому хватило жестокости и смелости казнить одного из послов короля Генриха. – Надеюсь, дядя Джон…
– Что? Нет‑нет, дитя, сатрап султана – или как там его – был обезглавлен одним из собственных придворных.
– А‑а.
Сердце Анжелики окончательно упало, когда следом за Элспет показался не кто иной, как ее двоюродный брат, Эзра. Сын тетушки был примерно на три года старше своей кузины. Несмотря на то что степень родства была довольно близкой, одно время шел разговор о свадьбе между Анжеликой и Эзрой. Анжелика горячо умоляла отца оставить все мысли о возможном браке между ней и кузеном. Роберт, видя в глазах дочери искреннюю тревогу и страх, согласился.
– Привет, кузина, – развязно бросил Эзра. – Как поживаешь?
Анжелика поклонилась высокому молодому человеку, которому не так давно исполнилось девятнадцать лет. Он стал по‑своему красив, но жесткая линия рта и развязный взгляд блестящих глаз отталкивали Анжелику. В очертаниях рук и плеч чувствовалась сила, но ноги были слишком тонкими и нелепыми, пальцы на них все время при ходьбе указывали друг на друга. Он одевался сравнительно неплохо, со вкусом, что весьма интересно, поскольку его матушка не обладала этим качеством. Осанка, разумеется щедро сдобренная высокомерием, свидетельствовала об уверенности в себе, но это простительно для сына графа, даже такого обедневшего, как сэр Джон.
– Хорошо, сэр. А вы?
Он снял тяжелые перчатки и бросил их слуге, но промахнулся и угодил в Менестреля, любимого спаниеля Анжелики. Песик взвыл от боли, но Эзра словно не заметил этого.
– Вполне неплохо, должен сказать. Но мне не терпится пуститься в путь и примкнуть к Крестовому походу. Мне не по вкусу находиться среди глупых женщин.
Это заявление не заставило его мать даже укоризненно нахмуриться.
– Так… так вы скоро уезжаете? – с надеждой спросила Анжелика. – Я хочу сказать, в этом доме вы не найдете ничего, кроме общества глупых женщин.
– Я не хочу, чтобы он сейчас же отправлялся в путь, – ответила Элспет вместо сына. – Пусть еще немного побудет со мной. Как только он уезжает из дома, возвращается лишь изредка, и на очень краткий срок, а затем снова исчезает. Да где же этот старый дурень Рубен? А, вот и ты! Покажи нам наши покои, стюард, да прикажи, чтобы побыстрее внесли мой сундук. Эзра, ты собрал в дорогу одежду, не так ли? Где твой сундук?
– Я ничего не привез, мама. Отсюда до Лондона совсем близко. Куплю новые вещи там.
– Это слишком расточительно, Эзра.
– Я слишком быстро устаю от старых вещей, мама.
– Что ж, как пожелаешь, – пожала плечами Элспет.
– Тетя, в зале накрыт стол с закусками и напитками, если желаете подкрепиться с дороги, – вспомнив о хороших манерах, произнесла Анжелика.
– Благодарю, дитя мое, но мне сначала нужно прилечь, поскольку путешествие бесконечно меня утомило. Эзра, останься здесь и развлеки свою юную кузину. Уверена, вам найдется о чем поговорить. Отправляйтесь в сад, там вас никто не потревожит.
При этих словах в голове Анжелики словно прозвенел тревожный колокольчик. Собственно, почему их не должны тревожить? Но тетя уже ушла, следуя за спотыкающимся на каждом шагу Рубеном по слабо освещенному коридору. Длинный подол ее платья громко шуршал, волочась по полу. Эзра взял кузину за руку и вывел в сад через заднюю дверь. Когда они добрались до деревянной скамьи, девушка вырвала свою руку из его пальцев. Молодой человек удивленно взглянул на нее, но предпочел неверное истолкование поведения Анжелики.
– А, ты, верно, считаешь себя слишком юной для нежностей взрослого кузена? – улыбнулся он. – Ну, а мне нравится держать тебя за руку. Или поддерживать за талию – вот так.
Анжелика отошла прочь от него.
– Мне не нравится, когда меня поддерживают подобным образом, сэр. Я взрослая женщина.
Теперь он рассмеялся.
– Почти. Не совсем, но почти. Хотя, разумеется, – произнес он, окинув ее взглядом с головы до ног, – теперь твое тело приняло женственные очертания…
Анжелика ахнула от негодования, до предела возмущенная такой дерзостью.
– Но разум остался детским. Кузина, кузина, нам с тобой ни к чему придерживаться формальностей и следовать этикету. Мы слишком хорошо друг друга знаем. – Он попытался снова взять ее за руку, но тщетно, поскольку Анжелика вовремя спрятала обе руки за спину и крепко сцепила пальцы. – Мы ведь можем пожениться, знаешь ли. Правда, это еще дело не решенное, насколько мне известно. Но я намерен просить твоей руки у дяди, как только он вернется.
– Это твое право, но знай вот что, Эзра: я не испытываю к тебе никакой любви, кроме той, которую диктуют кровные узы. Ты мой кузен, но и только.
Эзра уставился на Анжелику, и его лицо помрачнело.
– А, так ты встретила кого‑то другого? И как его зовут?
Менестрель, последовавший в сад за хозяйкой, насторожил уши и зарычал на Эзру, недовольный его сердитым тоном. Молодой человек повернулся и презрительно щелкнул пса по носу длинными бледными пальцами, ожидая ответа. Бедный Менестрель завопил от боли второй раз за день.
– Я никого не встретила, – с достоинством отозвалась Анжелика.
– Как же, как же, кузина, я вижу его образ в твоих глазах. Может, я и похож на дурака, но женщин я знаю. Мне не раз доводилось видеть это выражение в глазах юных девиц. Ты встретилась с тем, кто похитил твое сердце. Да‑да, я снова вижу звездный блеск в твоих глазах! Ну, назови мне его имя. Я встречусь с ним на поле битвы, и пусть Бог решает, кто из нас более достоин тебя. Это тот идиот Уэйфилд? Вполне может быть, сын герцога не намного выше тебя по положению. Или Гай из Кастлмейна? Немолодой мужчина, но вполне привлекательный. Так кто это?
– Ты его не знаешь.
Его губы изогнулись в змеиной улыбке.
– А, значит, я его никогда не встречал… Ничего, случай еще представится, можешь не сомневаться в этом. И тогда…
– Он убьет тебя.
Эзра неожиданно расхохотался:
– О, теперь по твоему лицу можно прочесть кое‑что еще! Так это обычный юнец, да? Еще мальчишка? Что за глупости, Анжелика?
Она была неприятно поражена и искренне встревожена его проницательностью.
– Откуда ты знаешь?
– Я же говорил тебе, я изучаю женские лица и могу читать их выражение, как развернутый свиток. Тебе не удастся от меня что‑либо скрыть, девица. Все мысли отражаются в твоих глазах, на губах, на лбу. Я отыщу этого твоего мальчишку и как следует надеру ему задницу, а потом отправлю его домой к мамочке в слезах и соплях. Можешь не сомневаться, я разыщу его.
Анжелика почувствовала, что сердце словно наливается свинцом. Она знала Эзру почти так же хорошо, как он ее. Он не успокоится до тех пор, пока не раскроет все ее тайны. Анжелика ненавидела кузена. Как и его мать. По ее мнению, оба они были истинными слугами дьявола. Возможно, пришло время сбежать из дома, скрыться у своих других кузенов? А может, еще дальше? Осмелится ли она попробовать отыскать Эндрю, где бы он ни был сейчас? Об этом стоило поразмыслить.
Анжелика оставила Эзру в саду и вместе со своим верным спаниелем вернулась к себе в покои. Девушка просидела там остаток дня. Тетя пришла повидать ее незадолго до ночи, но лишь затем, чтобы попросить ключ от сундука. Сон Анжелики в ту ночь был беспокойным, полным видений о неприятных происшествиях и случайностях. В серые предрассветные часы ее разбудило рычание Менестреля. В тусклом свете, лившемся в открытое окно, она различила высокий силуэт, неподвижно стоявший у изножья ее кровати. Девушка тут же села и завернулась в рубашку и одеяло.
– Эзра? – с тревогой вскрикнула она. – Что ты здесь делаешь?
Но кузен ничего не ответил. На его лице застыло бесстрастное выражение. Он стоял на месте и пялился на нее. На нем самом был лишь бархатный халат. Они довольно долго смотрели друг на друга не шевелясь. Эзра не двигался с места – ни к выходу, ни к постели. Но было что‑то неприятное в его взгляде, от чего Анжелику охватил холод. Внезапно девушка поняла, что через несколько мгновений он бросится на нее.
– Нет, – ровно и уверенно произнесла она. – Только попробуй, и мой отец выследит и убьет тебя, как грязное животное.
Эзра продолжал смотреть на нее еще какое‑то время после этого смелого и правдивого выпада. Наконец развернулся и вышел из комнаты. Анжелика тут же выпрыгнула из постели и заперла дверь на засов. Сердце бешено колотилось в груди. Она знала, что была на грани бесчестия и позора от рук собственного безжалостного кузена. Лишь страх за свою жизнь и уверенность в правдивости ее слов заставили его отказаться от жестокого намерения. Даже вечное проклятие, которое непременно пало бы на его душу, не смогло бы отвратить его от затеянного. Лишь уверенность в том, что он умрет в ужасных муках, заставила Эзру уйти. «Хвала Господу, – подумала Анжелика, – что у меня есть отец, который внушает всем страх своим воинским искусством».
– Как бы мне хотелось вырезать язык этого мерзавца, – с чувством сказала она Менестрелю, который лежал на краю постели и смотрел на хозяйку, – и скормить его курам!
Песик склонил голову набок и посмотрел на Анжелику проницательным собачьим взором.
Часть вторая
Глава 15
Битва при Монжизаре
Эндрю по‑прежнему питал весьма сильную неприязнь к своему предыдущему хозяину за жестокую порку цепом. Под жарким солнцем Востока раны заживали гораздо медленнее. Они воспалялись и истекали гноем куда дольше, чем в умеренном климате. Надрезы, оставленные металлическими наконечниками цепов, зарастали мучительно медленно, и шрамы в душе юноши оставались свежими и ныли дольше, чем могли бы при других обстоятельствах.
Эндрю с детства привык, что лучшие мира сего относятся к нему как к последнему ничтожеству, пустому месту. Рыцари, священники, землевладельцы и государственные чиновники верили, что у них есть право поступать с людьми низкого происхождения так, как им заблагорассудится. Его отец, по крайней мере, был уважаемым ремесленником, а не низшим из низших. И все же Эндрю с детства впитал убеждение, что нужно смиренно принимать наказание, наложенное одним из сильных мира сего. Даже если оно несправедливое. Поэтому не стал приносить клятву однажды непременно отомстить сэру Гондемару. Такие мысли выходили за рамки его воображения. Но он начал ненавидеть тамплиера со всей силой и ядом, на которые только был способен. В конце концов, он пытался помочь человеку, спасти ему жизнь, а в награду получил только боль и мучения.
– Говорю тебе, Томас, – произнес он, обращаясь к своему слуге, – некоторые люди должны сами отведать кнута, прежде чем щедрой рукой раздавать удары другим. Они должны понимать, каково это, – они должны прочувствовать причиняемые ими страдания и понять, как подобное наказание ущемляет дух человека.
Томас снова методично смазывал спину друга бальзамом. Его пальцы двигались легко и проворно, почти не причиняя боли воспаленной коже. Эти руки и впрямь могли принадлежать ангелу. Его ровный характер и неизменно мягкие манеры резко контрастировали с поведением других, даже самого Эндрю. Оруженосец обладал вспыльчивым нравом и мог оскорбить человека без стоящей причины. Томас никогда бы так не поступил. Его невинное лицо, яркие голубые глаза были начисто лишены выражения угрозы или ярости. В них светилась одна лишь доброта и сочувствие к страданиям. Он мог разделить печаль другого человека, оставаясь безразличным к собственным горестям.
– Да, Эндрю, – согласился Томас, осторожно проводя руками вверх и вниз по израненной спине. – Человек должен сначала на себе испытать то, что он собирается сделать с другим.
– Кроме разве что повешения, – задумчиво добавил Эндрю. – Поскольку этого уже не воротишь.
– Да, конечно, кроме повешения. Повешенные не могут составить своего мнения о том, что испытываешь при подобном наказании, не говоря уже о том, чтобы передать его другим. Человек не узнает ничего, кроме зловещей тьмы чистилища, которое никогда не сможет описать живым, даже если вернется в их мир призрачным духом.
Эндрю поднял голову.
– А как же ты, Томас? Ты видел чистилище?
– Может, и видел, но больше я ничего сказать тебе не могу.
– Почему?
– Потому что, если попытаюсь раскрыть секреты посмертия живому человеку, мой язык завяжется в узел и я лишусь дара речи.
– Гавриил или Рафаил – словом, один из архангелов – может так с тобой поступить?
– Без сомнения, поскольку открывать подобные тайны строжайше запрещено.
– Но некоторые люди ведь так делают – возвращаются и начинают хвастаться тем, что успели повидать по дороге на небеса.
– В этом случае они лгут, и за это отправятся совсем в другое место, – уверенно отозвался Томас.
– А, значит, они пойдут в ад и будут гореть на костре?
– Да.
– И поделом им, по‑моему. Тайну необходимо хранить.
– Я с тобой согласен, Эндрю.
В этот миг в комнату ворвался запыхавшийся Гарет. Его глаза ярко блестели от возбуждения.
Эндрю гневно уставился на бывшего товарища, который не так давно оставил кровавые отметины у него на спине.
– А тебе что нужно, валлиец? – прорычал он.
– Эндрю! – воскликнул взбудораженный юноша. – Война!
Англичанин тут же позабыл свой гнев:
– Что?!
– Нас атаковали Айюбиды!
Эндрю резко сел на постели.
– Саладин?
– Да. Как тебе известно, король Балдуин планировал нападение на Египет, но Саладин решил первым нанести удар. Он вошел в Палестину с армией в тридцать тысяч воинов. Мы уходим из Иерусалима в Аскалон. Твой господин, Джон из Реймса, отправляется в поход, как и мой хозяин. Эндрю, мы будем оруженосцами на поле боя! Я сам, разумеется, окажусь в этой роли уже во второй раз, поскольку я участвовал в сражении с византийцами под Румом.
– Мне уже довелось сражаться! – с негодованием воскликнул Эндрю.
– Да, но пока лишь с разбойниками, бок о бок с охранниками каравана, – уничижительно бросил Гарет, – против диких арабов. Это не настоящая война, Эндрю. Ты никогда не выступал против армии.
– Если ты убит врагом, какая разница, кем именно?
– Это верно, но ты‑то не убит, а стоишь здесь и, как обычно, споришь со мной. Идем, поспеши! Отправляйся к своему господину. Нам нужно как можно быстрее выйти в Аскалон. Саладин уже сжег множество деревень вдоль побережья неподалеку от Лидды и Арсуфа. Люди бегут куда глаза глядят. Говорят, Саладин – великий полководец, но как это может быть правдой, если он всего лишь араб? Они ведь не становятся великими полководцами, верно, Эндрю?
– Он из курдов, мастер Гарет, – поправил валлийца Томас, – к тому же история знает множество великих полководцев нехристианского происхождения. К ним относится, например, Юлий Цезарь.
– Да, но он‑то был родом не из Африки или Аравии! – возразил Гарет.
– Нет, зато Ганнибал родом из этих земель, и он выставил римлян дураками.
– Томас прав, – произнес Эндрю, начиная облачаться в доспехи. – Саладин еще не знал поражений. Даже ассасинам не удалось прикончить его, а они пытались, и не раз. Но если Саладин напал на нас к северу от Рамлы, значит, он должен был миновать Газу. Неужели тамплиеры, живущие в Газе, не остановили его?
– Они позволили ему пройти, но теперь сожалеют о своем решении.
– Еще бы им не сожалеть! – воскликнул Эндрю. – Ведь тамплиеры – величайшие воины, которых когда‑либо знал мир! Они не боятся за свои жизни, которые посвящены лишь одному – служению Господу. Их недаром боятся по всей земле за свирепость в бою! Ни один из них ни за что не покинул бы поле боя, признав поражение. Кто может стать против воинов‑монахов, не чувствуя трепета в сердце и дрожи в руках?
Эта речь осталась без ответа, поскольку Эндрю всего‑навсего повторил то, что юноши неоднократно слышали из других уст. Томас тихо благословил меч своего господина, замечательный клинок Ульфберта. Гарет же отправился восвояси – на поиски собственного хозяина.
Как только доспехи были прилажены, а меч оказался в ножнах, Эндрю забрал своего скакуна из конюшни и двинулся к храму Соломона. Там собрались очень немногие. Шестнадцатилетний король Балдуин IV остался в постели, сломленный приступом проказы, и передал командование Рено де Шатильону, владельцу земель Заиорданья, яростному врагу Саладина и доблестному воину. Он совсем недавно был пленником в Халебе, но сумел вырваться на свободу и вместе с королем собрал несколько сотен рыцарей‑мирян, чьи ряды вскоре должны были пополниться тамплиерами.
– Сколько нас здесь? То есть тамплиеров? – спросил Эндрю, отыскав своего господина.
Джон из Реймса окинул своего оруженосца внимательным взглядом, впервые увидев его великолепные доспехи и замечательного боевого коня.
– Боже правый! – произнес он, совершив привычный грех богохульства. – Ты выглядишь куда лучше меня самого. Скажи‑ка, эта гравировка – действительно золото? Я чувствую себя серым и скучным на твоем фоне.
Эндрю неожиданно смутился, сообразив, как вычурно смотрятся в этом зале его великолепные доспехи. Чудесный шлем ярко блестел под лучами восточного солнца. Полудрагоценные камни, искусно врезанные в латы, вспыхивали разноцветными искрами. С плеч свисал длинный шарф, спускающийся изящными складками, как туника юного греческого бога. Рукоять меча, украшенная гравировкой знаменитого оружейного мастера, ослепляла своим великолепием. В самом деле, он походил на героя верхом на верном коне. Если бы прекрасно сложенный молодой воин верхом на боевом скакуне был отлит из бронзы, статуя не вызвала бы столько удивления и любопытства, как сейчас, когда Эндрю во плоти подъехал к храму Соломона вместе с другими тамплиерами. Гондемар де Блуа уставился на юнца со свирепостью и гневом, все остальные просто глазели на него, пораженные великолепными доспехами.
– Милорд, прошу простить, если я вызвал ваше недовольство, – робко произнес Эндрю, – эти доспехи – подарок одного английского рыцаря.
– Хотел бы я иметь таких друзей! – рассмеялся сэр Джон. – Саладин будет долго гадать, кого из нас нужно поразить скимитаром – того, кто несет щит, или самого рыцаря. Полагаю, ты окажешься более желанным призом, нежели скучный и потрепанный тип.
– Сэр, прошу, не говорите так о себе, ведь вы великий рыцарь, о котором все вокруг самого высокого мнения!
– Великий, да? – снова рассмеялся сэр Джон. – У меня в кармане нет и двух пенни, а вместе с тем мне предстоит ехать с юношей, который похож на принца Вавилона! Поднимайся сюда, парень, поднимайся. Мы должны присоединиться к королю.
– А что, король едет сражаться уже сегодня? – с беспокойством уточнил Эндрю. – Он выглядит нездоровым. Это из‑за проказы?
– Болен он или нет, король будет сражаться. Он обладает храбростью десяти львов, наш юный правитель… У него множество бед и невзгод, это верно, но храбрости ему не занимать. В путь, мальчик, в путь.
Они двинулись прочь от города, горстка рыцарей‑тамплиеров и почти четыреста мирян. Эндрю думал про себя о «бедах и невзгодах» короля. Наследника у Балдуина не было, а вместе с тем он мог пасть в бою в любой день. Его подданные ожидали, что сестра монарха, Сибилла, произведет на свет наследника, но ее несчастья не закончились со смертью мужа. Нужно было как можно быстрее подыскать для нее подходящего супруга, причем такого, который бы снискал одобрение короля. Филипп Эльзасский, граф Фландрийский, предложил свою кандидатуру, но Балдуин не дал своего согласия на брак сестры с ним.
И сейчас, несмотря на то что у Сибиллы мужа по‑прежнему не было, король Иерусалима бесстрашно ехал навстречу смерти. В разговоре с Эндрю Балдуин недавно сказал:
– Из тебя вышел бы подходящий муж для моей сестры, друг мой. По крайней мере, мне ты нравишься.
Эндрю пришел в ужас от такой перспективы и ответил:
– Мой король, она слишком взрослая для меня, а я – слишком юн для брака. К тому же, сир, возможно, вы позабыли, что я могу стать тамплиером.
В ответ на это Балдуин искренне расхохотался. Вне всякого сомнения, он просто пошутил.
Небольшая армия из нескольких сотен рыцарей в сопровождении тысячной кавалерии двинулась к городу Аскалону. Там они разбили лагерь и приготовились к обороне. Балдуин надеялся на подкрепление, однако рыцарский лагерь в Газе был не так давно осажден сарацинами, и отважные воины не смогли выехать в Аскалон, чтобы присоединиться к королевским войскам.
Вскоре прибыл Саладин со своей армией и окружил город вместе с лагерем крестоносцев. Армия христиан значительно уступала мусульманам в численности, а потому им было весьма нелегко защищать город от нападения. Эндрю провел пару весьма неприятных вечеров, готовя у костра похлебку для своего господина, пока военачальники, рыцари и оружейники сидели сложа руки.
На следующий вечер по лагерю пронесся клич.
– Что случилось? – воскликнул Эндрю. – На нас напали?
– Нет, – отозвался его хозяин. – Враг снялся с лагеря. Они бросили нас тут без осады. Мы вольны уходить.
– И куда мы пойдем? – спросил Эндрю.
– Как это «куда»?! – воскликнул сэр Джон с воодушевлением и решимостью. – Сражаться с сарацинами, разумеется! Они оставили нас здесь, думая, что нам не хватит духу последовать за ними. Нам? Не хватит духу? Ничего, скоро мы их удивим, парень. Мы нападем на них с тыла. Проклятье! Слышишь шум? Это прибыли рыцари из Газы. Одо де Сент‑Аман, Великий магистр, отправится в путь с нами. Восемьдесят тамплиеров! Мы непобедимы, парень, непобедимы!
«Восемьдесят тамплиеров, – подумал про себя Эндрю, – против тридцати тысяч сарацин».
– А у нас хватит сил, с госпитальерами, тамплиерами и остальными?
– Если и нет, – взревел сэр Джон, – то мы все умрем с честью, а? Победа или смерть! Что нас ждет? Да и какая разница? Нет, разница, конечно, есть, но небольшая, потому что и то и другое прославляет рыцаря. Подними мой щит повыше в битве, Эндрю, чтобы всем был виден мой герб. Сэр Джон из Реймса здесь, с Балдуином IV, королем Иерусалима, с Одо де Сент‑Аманом, Великим магистром! Если я паду в бою, мое имя продолжит звучать в веках.