Посвящённый
Где же ты, Бобо?
Должен ли отец быть героем?
Опасность! Спасение!
Дреньк выполняет просьбу Шам-Шама.
Чему научил Бяку цветок папоротника?
Вечерело. Солнце неудержимо катилось вниз, к горизонту, но Бяка не спешил поворачивать назад, наоборот, он направлялся в самую гущу леса. Вокруг кыша становилось все темнее. Серебристый мох заплел стволы и ветви древних елей. Густые шапки корявых сосен сошлись куполом, закрыв небо. Гульсии Большого Кыша утопали в сырой земле, пахнущей гнилым болотом. То там, то тут он наталкивался на хилые елочки хвоща да сопливые бесцветные поганки.
— Эх, глупый Гнусёнок, — бормотал Бяка, натягивая поглубже берет, — вот ты сбежал из дому, потому что не поладил с отцом. Он был ни в чем не виноват. Виноват был ты. Это и заставило тебя сбежать. А еще ты стыдился того, что Гнус прислуживал новым Старейшинам. Но вот что я тебе скажу, малыш: да, Гнус не сделал ничего героического, но и вреда он тоже никому не делал. А это немало. И еще: твой отец помог разоблачить обманщиков. Именно он сообщил нам с Сяпой тот важный секрет, который сыграл ключевую роль во всей этой истории. Он молодец!
— А ты не врёшь? — раздался сзади жалобный голосок Гнусёнка.
Бяка резко оглянулся.
— Нашелся! Живой! — вскрикнул радостно Большой Кыш и подхватил малыша.
— Не распускай лапы, врунишка Бяка. Ты думаешь, я тебе поверил? Про своего папашу? Ну, что мой отец помог… и все такое? Думаешь, поверил? Вот так, сразу?
— Тебе решать, Бобо, верить или не верить. Но я давно знаю Гнуса. В нем нет романтики, отваги, он ленивый и не очень умный, но он — добрый кыш. И одинокий. У него никогда не было рядом верного, смелого друга, с которым он стал бы храбрее и умнее. Таким другом мог бы стать его сын: ты, Бобо.
— Я никому не верю: ни отцу, ни нашим кышам. Они все терпели глупости этих длиннохвостых вредин и молчали. А тебе… верю…
— И кыши, и Гнус — хорошие. Все случилось оттого, что совсем не просто отличить правду от лжи, добро от зла. Это трудно. Но еще труднее победить ложь и зло. Жаль, что не все в этом мире герои.
— А мой отец должен быть героем! Должен! Должен!
— А если он не герой? Ну, что тогда? Тогда ты бросишь его и будешь жить в лесу? Один?
— Да! Один. Мне никто не нужен! Ты тоже мне не нужен! Убирайся туда, откуда явился! Я — кыш-одиночка.
Бобо влез на большой плоский камень и улегся на него мордочкой вниз.
— Ладно, малыш. Полежи и подумай. Я за тобой попозже приду, — сказал Бяка и пошёл прочь не оглядываясь.
К каждому кышу приходит минута, когда он должен решить, куда ему повернуть: направо или налево. Он должен выбрать, с кем ему по пути, с кем — нет. На это требуется время — иногда миг, иногда год. А кышонку Бобо сейчас нужно было всего лишь пару минут, чтобы пожалеть о своих последлних словах и вдобавок немножко всплакнуть. Так, по старой привычке. Ведь он был еще совсем маленьким и не умел признавать ошибки.
У высокого ясеня Большой Кыш оглянулся. Бобо лежал не шевелясь. Бяка еще прошел немного. Что-то его насторожило. Он опять оглянулся и заметил черные точки среди ветвей. Это были вороны.
Бяка развернулся и понесся назад, как ветер. Он перескакивал через ветки, камни и ямки. Он лягушкой скакал с кочки на кочку, чувствуя, что вот-вот взлетит. Смело перемахнув через гадюку, выползшую на охоту, кыш в мгновение ока долетел до большого плоского камня, на котором распластался кышонок.
В это время вороны уже были над ними. Они быстро снижались, готовые к атаке. Драка со стаей голодных птиц не входила в Бякины планы. «Ну и родственнички у тебя, Кроха», — подумал он, схватил Гнусенка, сунул его в котомку и бросился бежать. Где-то позади гневно каркало и хлопало крыльями нахальное воронье.
— Только бы добраться до кустов папоротника! Только бы добраться, — приговаривал Большой Кыш на бегу. — И все будет хорошо!
— Эй, ты, конь брыкастый, не скачи! Ишь, разрезвился, — ворчал Бобо в котомке.
— А ну, малыш, пошарь, не завалялся ли там на дне Сяпин свисток? — прокричал Большой Кыш, не останавливаясь ни на секунду.
— Тут он!
— Давай сюда!
Бяка на ходу запустил лапу в котомку и почувствовал, как маленькая лапка вложила в его лапу свисток. Большой Кыш сунул свисток в рот и, не вынимая затычки, несколько раз что было силы дунул в него. Змеиное шипение эхом расползлось по лесу. Вороны шарахнулись в стороны. Но вряд ли маленькая хитрость отпугнула птиц надолго. Впереди, к счастью, уже замелькали зонтики папоротника — спасение для беглецов. К ним и устремился Бяка. Но ему не повезло. На подходе к золотистым зарослям Большой Кыш неожиданно обо что-то споткнулся и, падая, ударился головой о камень. Котомка слетела с его плеч. Из нее вывалился встрепанный Гнусенок. Он упал мордочкой вниз, и в его нос воткнулось сразу пять или шесть еловых игл. Малыш жалобно пискнул и выругался:
— Дряньство! Чтоб вас мокрица обмусолила, чтоб вас лесной клоп запукал, чтоб вас… — Тут он увидел Бяку, лежащего рядом без движения. — Эй, — тихонько позвал он, — ну ты чего?
Лес молчал. Бяка тоже.
— Кыш, ты притворяешься или ты по-настоящему? — испуганно глядя на Бяку, спросил кышонок дрожащим голоском. — Вот так всегда! Все вы, взрослые, такие! Только вам поверишь, как вы тут же меня и бросите. — Бобо подполз к Большому Кышу и заглянул ему в глаза. Они были закрыты. — Ты тоже обманщик! Сказал, что все будет хорошо, а сам что?! Эх ты! Предатель! — Гнусенок вскочил, попятился и, размазывая по мордочке слезы, бросился прочь.
Большому Кышу сегодня не повезло, а кышонку Бобо удача весело подмигнула: он наткнулся на скоростную тропку, которая еще засветло вывела его к кышьему поселку.
А как же Бяка?
Когда Большой Кыш очнулся, то увидел над собой последний, исчезающий луч уходящего за горизонт солнца. Наступала ночь. Легкий, чуть вяжущий аромат любки, северной орхидеи, заполнил лес.
— Бьютифулами пахнет, — с трудом ворочая языком, прошептал Бяка.
Он потянулся к ближайшему стеблю папоротника, подтянулся и попытался подняться. Онемевшие лапы ощутили уколы сотен иголок, будто Бяка встал на ежа. К счастью, это означало, что пятки целы.
Бяка выпрямился. Вокруг уже почти ничего не было видно. Надо было как-то устраиваться на ночлег. Потирая бока, кыш нарвал охапку листьев папоротника для подстилки, подошел к ближайшему дереву и полез наверх. Добравшись до разветвления, он свил себе гнездо из упругих папоротниковых листьев. Лег в него, не снимая берета, носков и жилетки, свернулся калачиком и тут же задремал.
Всю ночь во сне Бяка крутился и ворочался. Его голова пылала огнем, а тело бил озноб. Но крепкий Бякин организм постепенно справился с хворью, и к восходу солнца кыш перестал метаться, а сон его стал спокойным и глубоким.
Большой Кыш, конечно, не знал, что в его берет воткнулся оранжевый, как язычок пламени, маленький, неброский цветочек папоротника. Бяка не искал его, цветок нашел Бяку сам.
Шам-Шам сказал правду: Дреньку понравился гордый упрямец, и судьба улыбнулась Большому Кышу.
Осенний рассвет — это сырость и холод. Но Бяка проснулся не от этого. Его разбудил гомон птиц, точнее, ворон. Они облепили соседние деревья, ожидая удобного момента, чтобы позавтракать Бякой.
— Эй, вы, дуры, не понимаете, что ли, что на вас всех одного меня не хватит? Даже по лапке каждой не достанется, — обратился он к воронам. — Так что летите прочь!
Вдруг до кыша донеслось:
— Ишь, р-расфор-рлупенился! Не тот ли это кыш, подр-ру-ги, у котор-рого есть своя вор-рона?
— Пр-риблизительно он! Вр-роде он! Р-решительно он!
«Вот те на! Неужели я стал понимать птичий язык?» — удивился Бяка.
А вороны продолжали болтать:
— Это он! Он! У этого р-розового фр-ранта есть своя р-ра-зумная вор-рона!
— Р-разумные вор-роны нынче нар-расхват!
— Др-ружба кыша с вор-роной может навр-редить ее р-репутации!
— А если я не кыш? Если я — Бешеный Шершень? — грозно прокричал Бяка.
— Пр-рочь! Пр-рочь! Он — Бешеный Шер-ршень! — в страхе закаркали вороны, и вся стая разом снялась с места, мгновенно пропав в облаках.
— Ну почему, когда шмякнешься мордочкой в лужу, это видят все, а когда обхитришь банду ворон, кругом ни души? — обиделся кыш.
Он спустился с дерева, подобрал с земли котомку и зашагал туда, откуда сквозь облетевшие ветки деревьев пробивался свет.
В пути кыш напевал тихонько песенку, только что им сочиненную:
Хитрый кыш по имени Бяка
Говорит: «Я не забияка!»
Но заметим при этом, однако,
Если где-то случается драка,
Без задержки является Бяка.
Бякин берет был лихо заломлен, на нем горело оранжевое пятнышко.
Когда Дреньк на твоей стороне, август становится июнем, а папоротниковый цветок сам находит кыша. Судьба иногда тоже с нами дружески лобунькается. Ей нельзя угодить. Ее нельзя обмануть. К ней нельзя подольститься. Судьба лобунькается с тем, кто уверен в своей правоте, кто храбр и бескорыстен, кто настойчиво стремится к добру. И частенько счастливчик сам не замечает своей удачи. Наш обладатель чудесного цветка тоже пока не знал, как ему повезло.
ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ
Возвращение
Про Сяпу забыли.
Возвращение домой.
У каждого есть свои недостатки.
Встреча героя.
Всё произошло неожиданно. (Да и кто станет ждать несчастий во время праздника?) Сначала куда- то запропастился шкодный сынок Гнуса — Бобо. Потом Бяка ушел на его поиски и не вернулся. Он пошел в темный лес один, потому что никто больше с ним идти не решился. Испугались. И герой Сяпа тоже… Поговаривали, что Большого Кыша сожрал горностай. Горностай атакует внезапно и сверху. А Бяка не был бы Бякой, если бы хоть иногда смотрел вверх. Бяка всегда смотрит только прямо перед собой, потому что никого не боится.
Итак, после недельных поисков все отчаялись. Стало очевидно — Гнусенок и Бяка пропали навеки. Надежды на их возвращение не осталось.
Сяпа растерялся. Он не хотел идти на холм один. А вдруг его спросят, где Бяка? Что он ответит? Что он, герой, освободивший Большую Тень от длиннохвостых злюк, не смог уберечь друга? Разве так бывает: сегодня — герой, а завтра — растяпа и трус? В душе Сяпа понимал, что обязан был пойти в темный лес вместе с Большим Кышем. Возможно, ему бы опять повезло и горностай сожрал бы его, Сяпу. Это очень почетно быть сожранным, защищая друга! Но нет… Он сплоховал. Чуть-чуть замешкался, а Бяка слишком поторопился. Пока Сяпа спал, Бяки уже и след простыл: умчался в темный лес — Гнусенка искать. Выходит, из-за проказ маленького шалопая Сяпа перестал быть героем. Про него попросту забыли. Все говорили только о пропавших. Радость Сяпы от замечательно исполненного ВЕЛИКОГО ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ куда-то улетучилась.
Но делать было нечего, Сяпа стал собираться назад, на холм.
Провожали его дружно, но невесело. Кышу надарили много подарков. Их было не унести даже в большой торбе. Пришлось на скорую лапу собрать довольно емкую тачку-катушку. Но катить одному ее было трудно. А тут, кстати, Гнус попросил взять его с собой. И Сяпа не стал возражать. В любом случае отказать несчастному папаше, разыскивающему своего кышонка, было никак не возможно.
Сяпа с трудом продвигался по подземному ходу. Во-первых, потому, что его Светляк, оплакивая Бяку, едва светился. Во- вторых, малыш толкал перед собой тяжелую катушку с подарками. В-третьих, за Сяпой плелся и скулил Гнус. Собственно, Сяпа и сам любил поскулить, но одно дело ныть самому, а другое — слушать других…
— Мне пло-охо! Я бо-о-юсь! — хныкал Гнус.
— И чего же ты боишься? — хмурился Сяпа.
— Всего боюсь: темноты, страшных снов, Гнусенка своего.
— Темноты, допустим, все кыши боятся, значит, это не в счет. И выход есть: засветло ложись спать.
— Знаю. Но как только я ложусь спать, мне снится страшный сон — новый ужас! Я вскакиваю, а вокруг — страшенная темнота!
Сяпа задумчиво пошмыгал носом:
— А что за сон тебе снится? Про что?
— Про Гнусенка. Только начинаю задремывать, тут же является мой сынуля и начинает во сне все делить.
— Как это?
— Как? Хижинку — пополам, дерево, под которым хижинка сложена, — пополам, даже тень от этого самого дерева и ту пополам. А разве можно тень поровну разделить, ведь она все время бегает с запада на восток?
— А ты отдай ее Гнусенку целиком, — посоветовал Сяпа.
— Как это «отдай»?
— Без «как». Отдай, и все.
— И все? — удивился Гнус и задумался. Его мордочка расплылась в улыбке. — Точно! Отдам, и все. И дело с концом. И спать не страшно будет. Хотя… А утром как? Ведь наяву Гнусенок еще хуже, чем во сне.
— Неужели? — изумился Сяпа. — А здесь он что вытворяет?
— Да все то же. Делит. Как жук-точильщик.
— И наяву делит? Не может быть!
— Еще как может! Замерит, расчертит, «хрум» — и располовинит! А потом не может решить, какую половину себе выбрать. Боится прогадать.
— Слушай, Гнус, а ты и наяву отдай ему все вещи, хижинку и дерево с тенью в придачу. А мы тебе новую хижинку построим, — подмигнул приятелю Сяпа.
— Что значит «отдай»? Это тебе не сон, это взаправду!
— В том-то всё и дело, что взаправду. Нечего делить — нечего бояться! На сложные вопросы надо искать простые ответы. Отдай, и все!
Гнус помрачнел:
— Я знал, что этим кончится! Знал, что когда-нибудь кто-нибудь да скажет мне об этом. Но как же ты, Сяпа, не понимаешь? Если я все Гнусенку отдам, то стану ему совсем не нужен. Он уйдет, и я никогда его больше не увижу! Вот список вещей составил. Из семидесяти девяти пунктов. На всю осень хватит, до самой спячки. Пусть пилит. Что с него взять — кышонок! — Гнус застенчиво вздохнул.
Сяпа остановился в растерянности. Первый раз в жизни он не знал, что посоветовать. Герой не должен бояться трудностей, он должен действовать. Но как? Ощущение собственного бессилия не давало ему сосредоточиться. Оно выводило Сяпу из себя.
— Так, — сердито сказал он, — отдавай барабан и толкай катушку. А барабан мой больше не бери. Ни-ког-да!
— А в чем дело-то? — не понял Гнус.
— «В чем, в чем»… Ноешь и ноешь… Я, может, тоже темноты боюсь, а с барабаном меня как-то больше.
Впереди блеснул свет. Тоннель поднимался на поверхность, и кыши припустили к выходу.
— Ух ты! — закричал Сяпа, выскочив из сырого подземелья на солнышко. — Вот мы и дома. Слушай, Гнус, а чего это ты за мной увязался?
— Надеюсь… Вдруг Гнусенок к вам убежал? — Гнус потупился. — Знаешь, Сяпа, ты про то, что я трус, не говори никому, засмеют.
— А чего тут смешного? Мне тоже в детстве снился сон, будто я — чайник с трещинкой. И вот-вот рассыплюсь на мелкие кусочки.
— Да? — заинтересовался Гнус.
— Помню, когда Ась узнал об этом, то взял меня за лапу и привел в лощину, где пряталось Эхо. И велел мне для начала поныть. Нытье — первое лекарство от страха. Ты же знаешь.
— А второе?
— А второе — Смех. Не зря его Цап на елку загнал. Чтоб боялись. Ась велел мне для разминки покричать барсуком, потом похрюкать кабанчиком и попыхтеть ежиком. И только после этого я на чистом кышьем выложил Эху свой сон.
— И что?
— Они с Асем так хохотали, что меня чуть не стошнило. А что смешно, то не страшно.
— Верно! Чего страшного в чайнике? А трещинка? Ее же не видно. У каждого есть скрытые недостатки! — Гнус ласково похлопал Сяпу по плечу, которого вдруг осенило:
— Знаю! Знаю, как тебе помочь! Ты достаточно погнусил в детстве, но сейчас рассуждаешь очень здраво! Пора бы кышам перестать называть тебя Гнусом. Это имя тебе больше не подходит. Неправильное имя притягивает несчастья. И отталкивает гнусят. Я стану звать тебя Негнус. С таким именем ты точно понравишься своему Гнусенку!
— Думаешь? — улыбнулся Негнус.
Тут из-за камешка вынырнул Бибо.
— Ой, Сяпонька, — обрадовался он, — это ты? А мы тут желуди закапываем. На счастье. — И вдруг, встрепенувшись, гаркнул на весь лес: — Эй, пушистохвостые, все сюда — Сяпа вернулся!
Отовсюду стали выскакивать кыши. Они радостно лобунились с Сяпой и Негнусом, чесали их за ушами, хлопали по спинкам. Веселью не было конца. Потом, окруженные друзьями, путешественники отправились в Сяпину хижинку: слушать рассказы героя. И тут вдруг кто-то сказал:
— Мы опять все вместе, только Бяки нет с нами.
Все, кроме Сяпы, продолжали считать Бяку погибшим от зубов гигантской медведки. А Сяпа был уверен, что Бяку слопал юркий горностай. Так или иначе, но Большой Кыш ушел на луну. Кышам стало грустно и неловко. Холмичи молчали, а Сяпа горестно поскуливал.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Королевы любят подарки
Пришла осень.
Черная туча и Королева молний.
Все на спасение Тукиного Дуба.
Красота спасет Дуб.
Осень пришла незаметно.
Пришла и все переменила по своему вкусу. В воздухе запахло арбузом. Небо стало холоднее, прозрачнее. Нежарким солнцем в бесконечных далях высветились желтые, багряные, коричнево-лиловые цвета. Загорелся золотом папоротник. Алые пятна ирги, клена, рябины, боярышника заспорили с сочной зеленью елей и сосен. В роще перелетные птицы допевали прощальные песни. В лесу пахло сыростью, грибами и прелой листвой. На упавших березах рыжели бороды опят. Во мху сопливились белые грузди, в молодом березняке розовели полосатые волнушки.
Только с приходом осени Закон позволял кышам есть грибы. Во всех хижинках варилась грибная душистая похлебка, пеклись сочные пампушки с грибами.
С холодами начался листопад. Первыми сбросили листья береза и ясень. Тукин Дуб, стоящий на вершине холма, чуть в стороне от рощи, решил, как всегда, зимовать в листве, гордо хрустеть на ветру ржавыми, заиндевевшими завитками и скинуть их лишь ранней весной. Может, такое упрямство передалось Тукиному дереву по наследству? Или же это была семейная традиция? Как знать… Но Тука рассудил по-своему: Дуб поступает так из гордости, не желая стоять нагим у всех на виду. «Пусть зимует одетым! Хоть не простудится», — переживал за Дуб Тука. А еще кыш боялся появления черных осенних туч. Они приносили грозы. В грозу молнии могли ударить в Дуб и погубить его.
Но осени без гроз не бывает…
Когда к холму подошли армады тяжелых туч, кыши попрятались по хижинкам. Тука, Хнусь, Бибо и Люля устроились чаевничать у Сяпы, в домике под липой. Троих пригласил Сяпа, Люля явился сам. После чая всем, кроме Люли, захотелось поучиться сложной настольной игре в капельки-бульки. Сяпа хорошо знал правила и с радостью принялся растолковывать их друзьям. Бибо, как ни старался, ничего не понял. Он надулся и стал собираться домой. Тука с Хнусем, у которых игра только-только начала складываться, наперебой уговаривали его остаться. Люля попытался рассорить кышей, но у него ничего не вышло.
За окнами быстро темнело. Вдруг раздался сильный раскат грома! Другой, третий… Холм задрожал.
— Ой-ой-ой! — вскрикнул Тука, побелев, как меловой камешек. — Пришла большая туча! Из нее скоро появится Королева молний и станет стрелять огнем в Мое Дерево! На то она и Королева, чтобы выбрать самый красивый Дуб. Она убьет его! И это станет нам последним наказанием за погибшее яйцо и разбуженного Хнуся.
Кыши подбежали к окошку. За ним было черным-черно.
— Что же делать? — прошептал осипшим от страха голосом Люля. Его шерстка встала дыбом.
— Встать спиной к спине и держать оборону. Мы сильны, когда вместе. Мы спасем Тукин Дуб!
— Да, да! — завопил Люля. — И меня спасем тоже! Мне, как и Дубу, угрожает опасность! Я тоже самый красивый! Не отдавайте меня жестокой Королеве, которая уничтожает все самое-самое! Пульнет в самый красивый Дуб, отстрелит от него здоровенный кусище, и, тот, в угоду королевским капризам, треснет меня, самого розового и самого пушистого, по моему гениальному темени! И что тогда? Тогда я погиб! — Чтоб отвести беду, Люля поморгал левым глазом, затем правым, поскакал на одной лапке, потом на другой, залез под стол и жалобно пискнул оттуда:
— Все на защиту Люли, будущего предводителя кышьего племени! Будущий предводитель в опасности!
Но, не усидев под столом, трусишка, дрожа хвостом, вскочил, заметался по кухне, бросился вверх по лестнице на чердак, где зарылся в сено и там затих.
Времени успокаивать Люлю не было, надо было спасать Тукино дерево. Своих друзей нельзя позволять обижать, даже коронованным особам, — это Закон.
— Может, позвать Ася? — предложил Бибо.
— Нет, — сказал Хнусь, — мы сами защитим наш Дуб!
Кыши сосредоточенно полобунились, надели соломенные плащики, котомки с камешками, чтобы их не унес ветер, и вышли из дома.
За дверью бушевала гроза. Небо пестрело, как лоскутное одеяло: грязные тучи на голубой лазури, белые пятна высоких облаков и желто-красные листья. Все это кружилось в каком-то диком танце, то открывая, то закрывая солнечный диск. Было невозможно отличить блики солнца от брызг молний. Ветер в неуемном исступлении рвал с деревьев листву и, закручивая в спирали, уносил целыми охапками в поднебесье. Иглы холодного дождя кололи кышам носы, пробирались под плащики, но отважные спасатели упрямо карабкались вверх по холму, туда, где, вцепившись в землю корнями, гордо стоял Тукин Дуб.
В это время в хижинке под ивой братья-близнецы и Бу тоже чаевничали. Слюня намазывал ореховый джем на печенье и рассказывал малышу о предстоящей спячке:
— Когда сильно похолодает, земля станет жесткой и колкой, а листва опадет, оставив деревья голышом. Кыши почти перестанут выходить из хижинок и будут дремать целыми сутками у очагов. Потом с неба станет падать легкий белый пух, который называется «снег». Он похож на пух одуванчиков, осин и тополей, только холодный. Его будет очень много. Так много, что он закроет всю землю, деревья и кусты. И тогда мы уснем, и холм уснет, и многие звери в лесу, и рыбы в ручье. В Маленькой Тени станет тихо-тихо. Сторожить лес останутся горластые вороны: приди кто чужой, сразу всех оповестят громким карканьем.
— Получается, вороны — тоже хорошие? — удивился Бу.
— В лесу нет плохих, — подтвердил Слюня.
— Хорошие! — нахмурился Хлюпа. — Когда не когтятся и не клюются!
— С приходом зимы мы уснем, — продолжал объяснять Слюня, — и будем долго-долго спать, до самой весны. А весной нас разбудит теплое солнце.
— Или Ась, — добавил Бу.
Братья переглянулись, но ничего не ответили. Ась слишком долго жил. Кто знает, где он вытает будущей весной? Может, в сладкой клюкве, а может, на луне…
— А что кыши делают во сне? — спросил Бу.
— Наслаждаются миром и покоем.
— Почему? Ведь кругом столько пуха! В нем можно прыгать, кувыркаться. Пух можно взбить в облако и полететь на нем далеко-далеко, — мечтательно прошептал Бу.
В окно постучали. Слюня бросился открывать дверь. Это был Ась. Он запыхался и тяжело дышал.
— Собирайтесь! Идите на холм. Там кыши спасают Тукин Дуб. Это опасно, надо уговорить их вернуться. Я посижу пока с Бу. Скорее!
Братья быстро собрались и ушли.
— Ась, — принялся хозяйничать малыш, — садись сюда, поближе к очагу. Вот тебе горячий песок — лапы греть.
Ась благодарно улыбнулся, опустил лапы в шаечку, устало привалился к очагу, по-старчески зачмокал губами и тут же уснул. Бу быстро нацепил плащик, достал из тайного местечка дудочку и вышел на крыльцо. Кроха хорошо знал звук этой дудочки, который означал «срочно прилетай». Он сразу явился на зов. Мокрый и взъерошенный.
— Опять впер-р-ред к пр-р-риключениям? — поинтересовалась сообразительная птица.
— Кроха, что там за шум, что стряслось? — деловито спросил Бу.
— Кор-р-ролева молний обстр-р-реливает холм. Скор-р-ро шандар-р-рахнет по Тукиному Дубу! Пр-р-рискор-р-рбно!
— А какое есть средство от молний?
— Во-пер-рвых — бить в бар-рабан, во-втор-рых — ставить обер-реги, в-тр-ретьих — подар-рить Кор-ролеве пр-резент! Кор-ролевы любят подар-рки. Надо отдать ей самое кр-расивое, что у нас есть.
— Но у нас нет ничего красивого, кроме Утики, а кышек дарить нельзя. Может, подарить Королеве гульсии?
Кроха подумал и вздохнул:
— Р-решено, р-ради пр-равого дела отдадим ей Бр-рякин «Секр-р-рет». Это кр-райняя мер-ра! Но Бр-ряка не был бы пр-ротив.
— А что такого особенного прячет Бяка в своем «Секрете»? — удивился Бу.
— Кр-расоту, — просто ответила птица.
— Тогда вперед! — скомандовал малыш и вскочил на спину Крохе.
— Дер-ржись кр-репче, — велел тот и стал набирать высоту.
Тука, Хнусь, Сяпа и Бибо наконец взобрались на холм, миновали рощу и вышли на финишную прямую. Дуб был уже хорошо виден. Оставалось лишь пересечь желтый луг, лохматившийся пожухлыми травами. Травы полегли и затянули кышью тропинку, поэтому продвигаться кышам было нелегко, к тому же дождь усилился, заливая малышам глаза и уши. Наконец четверо отважных подошли вплотную к гордому дереву. Тука бросился к могучему другу и прижался к его шершавому стволу. Совсем рядом вспыхнула молния в сто тысяч светляков!
— Эй, Королева молний, — закричал ей Тука, размахивая упрямо сжатыми кулачками, — если тебе все равно, куда бить, бей в меня, в кыша! Что медлишь? Или боишься? Боишься маленького пуховичка, который тебя вызывает на бой?!
Холм сотрясался от ударов. Молнии сверкали вокруг. Дуб дрожал и шумел листвой. Казалось, секунда, и дерево вспыхнет огнем. Тука прижался спиной к Дубу, закрывая друга своим телом.
Кыши бросились оттаскивать Туку от дерева, но он вырвался, кинулся в свою хижинку и заперся в ней.
Королева засверкала глазами! Гром зашелся низким кашлем!
— Тука, выходи! Выходи-и-и! Если она подожжет Дуб, ты сгоришь вместе с ним! — крикнул Сяпа и заплакал.
— Не выйду! — крикнул в ответ Тука. — Я не могу бросить Мое Дерево! Дуб боится! Он весь дрожит! Он прощается со мной!
— Что он говорит? Ничего не слышно! — еле перекрикивая шум ветра, проорал в ответ Бибо. — Какой страшный голос у грома, он ужасен!
Тут из травы вынырнули Слюня с Хлюпой.
— Грому не испугать храброго Туку, — пробормотал Хлюпа. — Тука защищает друга, значит, не отступится, будет вместе с ним до конца.
Слюня бросился было к дереву, но Хлюпа схватил его за хвост:
— Стой! Сейчас опять бабахнет! Мы здесь бессильны. Помочь Туке может только очень сильное средство… Ему поможет только чудо!
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Книга мудрости
Я вернулся!
Мой Холм, мое Дерево, мой Енот, «Моя Радость»…
Где ВСЁ-ПРО-ВСЁ?
Если что, буду кусаться!
Бяке ударил в глаза яркий свет и на мгновение ослепил его. Подземный ход остался позади. Блудный кыш вернулся домой. Он остановился, поправил котомку и зашагал вверх по холму, громко декламируя свои стихи:
Желтые травы и листья,
Рябины красные кисти,
Желуди в крупной росе,
Сонный блик на воде,
Стайка ленивых бабочек,
Дом из камней и палочек,
Глянцевый жук-щелкун,
Резвый ветер-шалун,
Ягоды барбариса,
Запах дикой мелиссы,
Спелый лесной орех,
Кыша розовый мех.
Все это — мир и я.
С ним мы — одна семья.
Осень — как я и ты:
Небо, покой, цветы…
Только что над холмом отбушевала гроза. Рев стихии сменился тишиной и покоем. Все вокруг было пропитано влагой. Одни молодые деревца были повалены, другие сломаны.
Большой Кыш снял кушак, распустил его и подвязал ниткой дубки. Жадно вглядываясь в знакомые окрестности, он улыбался малейшим пустякам, неброским знакомым приметам и ощущал кончиком хвоста, что не только сам рад встрече, но и все вокруг радуется его возвращению. У кыша-одиночки сладко щемило в груди. Не сдержавшись, он вдруг широко раскинул лапы и крикнул так громко, как только смог:
— Здравствуй, Холм! Я вернулся! Ты узнал меня? Я — Бяка!
— Здравствуй… Бяка… — эхом отозвался холм.
Большой Кыш счастливо улыбнулся, резко втянул носом колкий, холодный воздух и прошептал:
— Возможно, кому-то Большая Тень покажется красивее, но лично мне, Бяке, хорошо жить именно здесь, в маленькой дубовой роще на холме Лошадиная Голова, где живут мои друзья, где растут мои деревья, где вьет гнездо моя ворона и где мой Енот бомбит «Мою Радость». Здесь все мое. И для всех здесь я — свой. И где бы я ни был, моя душа будет рваться сюда, в этот маленький мир, который радуется моим успехам и прощает огрехи, мир, за который я, Большой Кыш, навсегда в ответе.
И Бяка пошел вверх по холму, чутко прислушиваясь к голосам растений, насекомых и птиц. Он уже привык к тому, что, благодаря цветку папоротника, удивительным образом научился понимать их язык. Толстая кукушка спикировала сверху и полетела впереди Бяки, крича: «Слушайте все! Большой Кыш вернулся!» И все птицы холма отвечали ей веселым гамом. Да, кыш Бяка был достоин торжественной, радостной, дружеской встречи.
Но вот кышье братство прохладная погода загнала в хижинки. Никто из друзей не встретился Бяке на дороге. Проходя мимо Сяпиного домика, Бяка не удержался и постучал. Откровенно говоря, ему не терпелось встретиться и полобуниться со своим маленьким, по-своему отважным и, несомненно, мозговитым товарищем.
Дверца тут же отворилась, будто его ждали. На пороге стоял Ась.
— Наконец-то! Очень на дворе, а он где-то бродит. Заходи! Я тебя давно поджидаю, — улыбнулся старик.
— Ты? Меня? — удивился Бяка. — Но откуда ты знал, что я вернулся? Хотя… легко знать все наперед тому, кто ежедневно заглядывает в Книгу Мудрости.
— Что Книга! — подмигнул Бяке Ась. — Какая книга может знать жижнь лучше нас? Книга Мудрошти тут. — Он дотронулся лапой до своего лба. — Мы пишем ее сами для себя. И каждый наш поштупок предопределяет наше завтра. Вот так-то, дружок! — Ась пристально оглядел Большого Кыша и добавил: — Готовься, Бяка! Ты выдержал все ишпытания, ты даже нашел цветок папоротника, теперь тебя ждет твое ВЕЛИКОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ! Я передаю тебе управление племенем. С этого дня ты — предводитель кышей Маленькой Тени. Отныне каждой осенью тебе предштоит уштраивать братьев на зимовку. И каждой весной предштоит их встречать.
— Я не могу быть Главным, — тихо сказал Бяка. — Я самый плохой.
Ась удивленно поднял брови.
— Ты же знаешь, — Большой Кыш посмотрел старику прямо в глаза, — это я разбудил Хнуся, я разрушил хижинку Туки, я выкинул Сяпину панаму, я погубил яйцо.
— Да, знаю… Но именно ты спас болотных жителей от верной гибели, а холм от оврага, сажая дубки. Ты вылечил маленькую ворону и вошпитал ее как кыша. Ты ухаживал за одиноким Енотом, ты освободил Большую Тень от длиннохвоштых.
— Да нет же… Это Сяпа, — успел вставить Бяка. (Он твердо знал: врать не очень хорошо, но если уж начал, ври до конца, а то запутаешься.)
— Надо судить о всех по справедливошти. Только глупые вороны убивают подранков. Но мы не вороны. Когда кто-либо из нас ошибется, мы не станем его заклевывать. Мы подождем. Он непременно исправитшя! Да, ты чуть было не погубил яйцо, но шделал это не нарочно. Верно?
— Что значит «чуть было»? — переспросил Бяка, но Ась оставил его вопрос без внимания. Тогда Бяка поинтересовался: — А где Сяпа? И что в его хижинке делаешь ты?
— Сяпа скоро придет. Я пока живу у него, потому что мой дом ражбил град.
— Понятно! — нахмурился Бяка. — Хнуся разбудил я, а досталось за это тебе.
— Какие счеты шреди швоих, — улыбнулся Ась, протягивая Большому Кышу Книгу Мудрости.
— Да не могу я ее взять, я и читать-то не умею, — замахал лапами тот.
— Ты прошто открой ее.
Бяка послушно открыл Книгу и оторопел — все страницы были пусты. Кыш с ужасом посмотрел на Ася.
— Где ВСЁ-ПРО-ВСЁ? — тихо спросил он, заикаясь.
— Все так, как и было. Такой передал мне Книгу старик Хих, когда я принял управление племенем. Это было много-много лет нажад. Может быть, когда-нибудь в ней что-то и было напишано, но, видно, штерлось со временем.
— Как же ты узнавал все про нас? — изумился Большой Кыш.
— Надо уметь любить. Любовь мудра, она подсказывает, где иштина.
Бяка молчал, он думал.
— Я выучусь грамоте, — пообещал он, — и сам напишу книгу про кышей. Я пока не знаю, что будет потом, но знаю, что было. Вот про это и напишу.
— Напиши, напиши! — улыбнулся Ась.
— Только ты, Ась, не болей больше. И не уходи на луну!
Ась смутился:
— Ты научилшя доброте, Большой Кыш! Но не жалей меня понапрашну. Я был болен штрахом жа Большую Тень. Но с тех пор как угрожа миновала, я опять ждоров. Прошто немножко штар.
Тут в Бякиной котомке что-то заворочалось, крышка с шумом открылась, и оттуда показалась встрепанная головенка маленького Гнусенка.
— Вы че тут, кыши, базарите? — сонно осведомился он.
— Ты откуда здесь взялся? — изумился Бяка. — В Большой Тени все с лап сбились, его обыскались, а он — тут. Отец совсем спать перестал, ищет этого оболтуса по всем углам. — Бяка слегка ущипнул кышонка. — Куда в лесу пропал, куда мои вещи из котомки дел?
— Ну, допустим, ничего особенного в ней и не было. На твой берет я себе гульсии выменял. Их один толстошлеп на лесной дорожке нашел. А чего? А ты сам? Свалился в лесу и лежит! Я испугался, решил, что ты ушел на луну. А потом вдруг тебя в поселке увидел и забрался в твою котомку. Такой отец, как ты, мне подходит больше, чем Гнус. Он трус, ты — герой!
Взрослые кыши переглянулись.
— Вот ерш ершистый! — рассмеялся Бяка.
— Еще бы, — хмыкнул малыш. — Да и вы ничего себе! Не то что мой папаша. Лучше я буду с вами дружить. Но если станете отбирать гульсии, предупреждаю: буду кусаться, — пригрозил малыш.
Ась укоризненно покачал головой, а Бяка весело расхохотался.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Бяка вернулся
Кто украсил Тукин Дуб?
Гнусенок.
Здравствуй, мое дерево!
Бр-ряка вер-рнулся!
Бяка попрощался с Асем, затолкал Гнусенка обратно в котомку и, взвалив эту ношу себе на спину, отправился через рощу в «Теплое Местечко». Влажные веточки черничных кустов больно хлестали Большого Кыша по носу и ушам, но он не замечал этого, лишь ускоряя шаг. Поднявшись на вершину холма, Бяка оглядел чернеющие стволы деревьев, почти совсем сбросившие листву, бурые, примятые дождем травы, кусты барбариса, украшенные красными ягодками, и Тукин Дуб. Ему вдруг показалось, что в золотистой кроне тукиного красавца мелькнуло что-то яркое. «На дубах яблоки не растут», — припомнил кыш и решил рассмотреть поближе, что это такое.
На шершавых дубовых ветках медленно покачивались, поблескивая на осеннем солнце, его, Бякины, расписные чайники. Это было удивительно прекрасное зрелище — мощное дерево, символ кышьего существования, объединяющее все бегающее, прыгающее, ползающее по этой земле. Чайники-рыбы, чайники-птицы, чайники-звери, чайники-земноводные и чайники- пресмыкающиеся соседствовали здесь в мире и согласии.
«Кто же принес их сюда? Кто развесил на ветках? Ведь только я знал, где зарыт „Мой Секрет". Может, это Люля подсмотрел, как я прятал свою посудку? И решил посмеяться надо мной? Пусть смеется! Я даже рад, что кыши наконец-то догадаются, кто общий предок всего живого», — подумал Большой Кыш.
Бяка еще раз обошел вокруг дерева, удивляясь самому себе: «Неужели это сделал я? В „Теплом Местечке" чайники не выглядели такими симпатичными».
Из трубы Тукиного домика шел смоляной дымок. Хозяин, видно, грелся у очага. Но Бяка не стал беспокоить Туку, он соскучился по «Теплому Местечку», Крохе и Еноту. Он хотел поскорее обнять свое дерево и навестить свою хижинку.
У Бяки над головой с громким карканьем пролетела стая ворон.
— Ага! — вскричал Большой Кыш. — Понял, кто все это подстроил: Кроха! Конечно, ведь только он знал про «Мой Секрет». Вот предатель!
— Нет! Нет! — раздался у Бяки за спиной тихий, нежный голосок маленькой Утики, которая пришла в рощу за парой крепких желудей. — Все совсем не так, все по-другому. Кроха не предатель, он молодец! Только находчивость и талант нашего Бяки, который, увы, совсем недавно ушел на луну, помогли нам отстоять Тукино дерево. Королеве молний понравились Бякины чайники, и она не стала разрушать Дуб. Разве можно разрушить красоту? А ты, кыш, кто? Как тебя зовут?
Бяка догадался, что кышечка его не узнает: ско<