Опп скучает по маме с папой.
Пора гоу хоум. Что такое море?
В гостях у Бяки. Люлю надо мыть!
Прошел еще один день. Путешественник Оппорбапель, для всех сразу ставший просто Оппом и хорошим другом, засобирался в обратную дорогу: как ни уютно ему было в хижинке под ясенем у Сяпы с Бибо, но дома его уже ждали близкие и друзья.
После ужина Опп сказал:
— Друг Сяпа, друг Бибо, я хотеть домой. Завтра идти Большая Тень, потом Да-Да к мама и папа.
— Понятно, — кивнул Бибо, — соскучился. Возвращаешься. Держу пари, папа с мамой тебя уже хватились. Ищут небось по всем углам. Вряд ли твоей родне могло прийти в голову, что ты на чайке сиганешь за тридевять земель. Ты родителям хоть знак какой оставил?
— Нет, забыть. Приехать, будут мыть.
— Ага, — поддакнул Сяпа. — И то сказать, помыться-то с дороги вроде и неплохо.
Опп улыбнулся:
— Мыть можно по-разному. Опп боится щекотка.
— Мама с папой плохо не помоют, — похлопал друга по плечу Бибо. — Терпи. Сам виноват. Надо было их предупредить. Волнуются же.
— Волнуются? — удивился Опп. — Что есть «волнуются»? Они шуметь, как волны моря?
— А что такое море? — спросил Сяпа.
Опп полез в свой рюкзачок, что-то из него достал, положил на стол.
— Я есть друг. Хотеть дарить презент. Маленькая Тень нет моря. У нас есть. Море — это много-много соленая вода. Море умеет разговаривать. Вот ракушки. Они живут в море, в них прятаться его голос. Вечером слушать — быстро спать.
Неуемное любопытство Сяпы помогло ему преодолеть страх, и он тихонько, одним пальчиком, притронулся к перламутрово-розовому завитку. Тот был холодный и шершавый. Сяпа с Бибо никогда не видели ракушек, даже речных. Сяпа вопросительно посмотрел на Бибо. Его друг вытер вспотевшие лапы о жилетку и нерешительно потоптался на месте. Затем он взял ракушку и осторожно поднес к уху. Его мордочка медленно расцвела в улыбке.
— Шумит и накатывается, — тихо сказал он, ласково поглаживая подарок.
Опп пояснил:
— Она есть волноваться. Шуметь, как волны, как море, как мама с папой.
Сяпа осмелел и тоже взял в лапы ракушку. Она не стала его колоть своими шершавыми боками. Она замерла, съежилась и притихла.
— Эта ракушка живая? — испуганно спросил Сяпа.
Бибо не дал Оппу ответить.
— Спит! — уверенно сказал он. — Я слышу, как она сопит во сне и дышит.
Сяпа испуганно поднес ракушку к уху и замер. Шелест прибоя никогда не виденного им моря захватил малыша.
— Сопит и… дышит! — радостно прошептал он.
Потом Опп обошел все хижинки. С каждым кышем полобунился на прощание, как здесь было принято, и вернулся в дом Сяпы и Бибо. Он был одет по-походному: в жилетку, подаренную ему Асем, и шляпу с мини-гремелкой, отпугивающей ворон. На его лапах красовались плетеные гульсии. В кузовок, который Опп носил на спине, он сложил подарки от обитателей Маленькой Тени: жилетки, шарф, семена липы и засушенные лесные орхидеи.
— Опп скучать мама и папа, — пожаловался путешественник, — Опп доволен — конец вояж, время гоу хоум.
— Послушай, Опп, — улыбнулся Сяпа, — пешком возвращаться долго. Я хочу подарить тебе желудевый самокат. — И Сяпа выкатил на середину кухни одно из своих замечательных изобретений. Оно состояло из трех рогатинок, щепки и двух желудей — большого и маленького. — На нем ты быстро доберешься до Большой Тени. А там по реке Лапушке плыви на плоту до своего моря. Лапушка знает, где оно. Вот тебе большой ветряк. Прикрепи его на корме — плот поплывет быстрее. Да и вороны не станут надоедать.
— Бьютифул! Сяпушка! Я любить тебя, как… как… — Опп не находил слов, — как опенок березу! Как подосиновик папоротник! Сеньк ю вэри мач!
— Бери! Пользуйся на здоровье! — скромно ответил Сяпа.
Опп благодарно полобунился с изобретателем.
— Ну вот и все… Опп со всеми прощаться, кроме Бяка… Опп хочет прощаться с Бяка!
— Бибо тебя проводит, — обиженно опустил глаза Сяпа, проворчав себе под нос: — И с чего это Бяке такая честь?
Через несколько минут Опп с Бибо стучались в «Теплое Местечко». Дверь им открыла Ёша. На ней был Бякин малиновый передник. В одной лапе она держала большой лесной орех, в другой — камень среднего размера.
— А вот и наша бабушка, — дрожащим голосом пропел Бибо, боясь получить от строгой бабули орехом по макушке.
— Мне казаться, — тихо прошептал Опп, — мы ей не нравиться. Боюсь, она нас хотеть мыть.
— Правильно! — громко отозвалась Ёша, отличавшаяся хорошим слухом, и втащила их в хижинку. — Это ты иностранец? А ну покажи свой хвост. Маленький. Это хорошо. Быстро мыть лапы и за стол. Сегодня на обед у нас пампушки с черемухой.
— Йес. Но сначала мы хотеть лобунькаться хозяин. Главное в наша жизнь есть традишн, — важно сказал Опп.
— А по-моему, главное в нашей жизни — не загнать смех на елку, — буркнула Ёша и хохотнула басом: — Шучу!
Бибо посмотрел на Оппа, Опп на Бибо. Они подумали об одном и том же: бабка была явно не в себе. Когда они вошли в просторную, светлую комнату, Бибо даже зажмурился: «Да что же это? Откуда?» Все полки были уставлены удивительной посудой: чайниками для чая, кувшинчиками для коктейлей, мисками для чмоки и разминашки — и все в форме удивительных зверюшек, прекрасных цветов и птиц.
Опп тоже удивился этому великолепию:
— Бяка делать сам? Это есть твое?
— Все мои соседи уверены, — мрачно пошутил тот, — что это есть чужое. Да, Бибо?
Бибо промолчал. Опп вежливо поинтересовался у мастера:
— Какое направление твой творчество?
— Чайниковое, — не раздумывая ответил Бяка.
— Вери гуд. Чудесный колор!
— Краски Ась дал, а кисточки я сделал из собственного хвоста.
Бяка исподтишка взглянул на Бибо. Тот тихо завидовал. Бякины глаза потеплели. Он взял с полки чайник-сурок и протянул Бибо:
— Это тебе.
Бибо благодарно, с замиранием сердца принял подарок.
— Никогда такого красивого у меня не было. У Ася ведь только старые, щербатые.
— Опп, а тебе что подарить? — спросил Бяка иностранца.
— Что-нибудь маленький. У тебя нет чайник-муха? Тяжело нести, — улыбнулся Опп.
Тогда Бяка снял с полки чашку-птичку с розовой грудкой:
— Мухи нет. Есть птичка.
— Ого, робин! — обрадовался Опп.
— Малиновка, — поправил его Бяка.
Они тепло полобунились, и Опп сказал на прощание:
— Я сегодня уходить обратно. Ты приезжать ко мне. Йес?
— Подумаем, — серьезно ответил Бяка. — Может, и слетаем. На Крохе. Мы ведь, кроме нашего холма, ничего не видели.
И все отправились обедать.
После визита к Бяке у Оппа оставалось только одно дело, которое нельзя было ни перенести, ни отложить, — Люля. Обязательный и педантичный Опп не собирался перекладывать его на чужие плечи.
Мытье Люли продолжалось около двух часов. Нельзя сказать, что вымыть Люлю было просто.
— О'кей? — ежеминутно спрашивал Опп, намыливая сальную шерстку проказника.
— Отвяжись! Чего привязался? — скулил Люля, сидя в кадке с горячей водой.
— Я не понимать. Я тебя привязать, потом мыть? — изумился Опп. — Это не есть удобно.
— У-у! — завопил Люля. — Корзинка дырявая! Пень трухлявый! Муравей кусучий! Поганка ядовитая! Червяк с когтями! Желудь прелый! Енот вреднючий… Бесто-оло-очь!
Тут Опп обильно натер мылянкой Люлину голову и принялся драить его уши.
Люлину брань заглушил плеск воды. Лишь изредка угадывались тихие вздохи и угрозы в адрес банщика.
Когда в домик вошел Дысь, Люля, чистый и злой, сидел в вязаном одеяле на скамейке у очага и пил мятный чай.
— Привет, Люля! Как настроение? — доброжелательно поздоровался Дысь, но тот ему ничего не ответил, а лишь натянул одеяло по самый подбородок и отвернулся к стене.
— Ну как? Исправляется? — спросил Дысь.
— Люля? Так много грязь — плохо. Много грязь — много вредность. Надо часто мыть.
— Это конечно, — одобрительно поддакнул Дысь. — Хотя вряд ли поможет, очень все запущено…
— Нельзя опускать хвост! — решительно возразил Опп. — Надо мыть снова и снова. Я уезжать, мыть ты. Главное — много скоблить пятки и уши. На них копится вредность.
— Ах вот оно что! — обрадованно протянул Дысь. — А я-то голову ломаю: при чем тут мытье? А оказывается, все дело в щекотке! Это даже пакостника перевоспитает.
— Сам справишься? Йес?
— Йес, — улыбнулся Дысь. — Выполню всенепременно!
Увы, всему приходит конец. Как бы ни радовались гостям хозяева, наступает минута расставания. А расставанию сопутствуют объятия, слезы…
Как было принято у кышей, Опп уходил на закате. До подземного хода его провожали Сяпа, Бибо и Кроха. Вороненок летел впереди и показывал дорогу. Опп ехал на самокате, бодро отталкиваясь лапой в плетеной гульсии, рядом бежали Сяпа и Бибо. Неожиданно у самого тоннеля процессия столкнулась с Ёшей, которая возвращалась в Большую Тень на своем колючем скакуне.
— Ого, все отправились по домам! — прохрипела она. — Правильно, осень близко! Пора и честь знать. Давай подвезу.
— Да-да, домой. Папа, мама — волноваться. Ехать, ехать. — сказал Опп и улыбнулся бабуле.
Ёша подвинулась, приглашая его в попутчики. Опп забрался к ней в корзинку, прижимая к себе Сяпин самокат.
— Вперед! — скомандовала кыша.
Еж бодро стартовал и вскоре скрылся в темном тоннеле.
Сяпа потопал левой лапой, потом правой и чуть-чуть поморгал попеременно глазами, чтобы дорога друзей была легкой. Такая вот у кышей была хорошая примета.
Бибо не верил ни в привидения, ни в приметы. Но его лапы сами затопали, а глаза захлопали, пока он размышлял об этом.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Родительская суета
Кышонок в доме — это счастье.
Что такое «Бу»?
У малыша Буки задатки гения.
Кормежка со смыслом.
С появлением кышонка в хижинку приходит кышье счастье. И что с того, что два приемных отца, Слюня и Хлюпа, сбились с лап, ухаживая за капризным существом? Они были счастливы оттого, что кому-то потребовалась их любовь и ласка. С восхода до заката братья кормили, купали, холили, лелеяли единственного в Маленькой Тени кышонка, будущего продолжателя дел и традиций кышьего племени.
Между собой кыши частенько спорили, каким окажется характер малыша и какое первое слово произнесет новорожденное существо. Первое слово очень много значило в судьбе каждого кыша. По Закону оно становилось его именем и определяло его судьбу.
Только на десятый день кышонок открыл рот. Глядя на парочку испуганных папаш, малыш сказал: «Бу-у-у». Близнецы переглянулись: что же такое это «бу»?
Бу — это когда баран бодает барана или когда Бешеный Шершень атакует жертву с лета. Бу, бу, бу — это когда толстый енот катится с горы, ударяясь о кочки то одним боком, то другим. А когда настырный дятел стучит по дереву до одурения, это сплошное бу-бу-бу-бу-бу-бу! Вот и ответ. Всем сразу стало совершенно ясно, что могло ожидать кышье сообщество с появлением малыша, носящего упрямо-настырное и бесстрашное имя Бу.
— Слушай, Слюня, давай назовем его лучше Фу, — предложил Хлюпа. — Ну, сложим начальные буквы имен Фуфы и Утики. А? По-моему, неплохо. Ведь без них бы и малыша не было.
— Нарушить традицию? Ты с ума сошел! К тому же полное имя от Фу — Фуфа, а два Фуфы — это чересчур.
Хлюпа развел лапами, показывая, что исчерпал все аргументы.
— Значит, будем звать его «малыш Бу»? — уточнил он.
— Бу, — твердо сказал Слюня.
— А когда вырастет?
— Бука. Мужественно и солидно.
— Ладно, от судьбы не уйдешь, пусть будет что будет. Но по мне, уж лучше Фуфа. Имя себялюбивое, зато очень спокойное. — Хлюпа тяжело вздохнул.
— Может, обойдется? — погладил брата по спинке Слюня, но Хлюпа только лапой махнул.
Тут из детской раздался грохот. Когда папы вбежали в Букину комнату, то увидели на полу сдернутый с сучков гамачок, а под ним распластавшегося кышонка. Бу шевельнулся и поднял мордочку. На его лбу красовалась огромная лиловая шишка.
— Вот и первое «бу», — прошептал Слюня. — Сколько же их будет?
В это время малыш завозился, пытаясь освободиться от нитей гамачка, старательно скрученных Прухом, но все больше и больше в них закукливаясь. Кокон с Бу качнулся влево, потом вправо и наконец рванул к папашам под их испуганные вопли. В последний момент Слюня успел шмыгнуть за сундук, в котором хранились орехи, а чуть промедливший Хлюпа с грохотом свалился на пол, сбитый с лап маленьким тараном, и, уже лежа на полу, простонал:
— Ты спросил, сколько раз нам грозит «бу»? Много, брат, ох как много! Не хватит пальчиков на всех наших восьми лапах.
День летел за днем. Одно «бу» следовало за другим. Хлюпа почти отчаялся, но Слюня надеялся на лучшее.
Он мотался взад и вперед, хватаясь то за одно дело, то за другое, при этом не забывая воспитывать малыша:
— Бу, ты хочешь перевернуться на живот? Так тебе не достать сосновую шишку? Дай я тебе помогу! Возьми, пожалуйста, Бу! О! О! О! Как же быстро ты ее съел?! Ну что ж, Бу… ты поступил правильно… все надо делать быстро… Бу, не бери любимый оранжевый шарф папы Хлюпы! Он несъедобный! А я говорю, несъедобный! Ты только попробуешь? Куснешь одним зубком? Да он у тебя один пока и есть. Съел? Ладно, Бу, видно, у тебя режутся другие зубки. А папе Хлюпе я отдам свой — желтый…
Хлюпа считал, что Бу подает большие надежды.
— Слюня! Бу свистит на пальцах задних лап — это признак неординарности! Завтра позовем Сверчка, пусть проверит у него слух и чувство ритма. Мне кажется, у Бу задатки гения!
— Я согласен с тобой, Хлюпонька! Бу очень умен! Это видно сразу.
— Что видно? — насторожился Хлюпа.
— Ну как же, как же! У него на лбу что?
Хлюпа обиделся:
— Ничего у него на лбу нет, я его лоб трижды мыл сегодня.
— Нет, есть! У него на лбу мозоль! Видишь? Она появилась оттого, что он обо все тюкается лбом.
— Вылитый я, — гордо заявил Хлюпа. — У него, как и у меня, голова набита мыслями до отказа. И она пе-ре-ве-ши-ва-ет! — На каждый слог Хлюпа выразительно бился лбом об пол, демонстрируя избыток ума. — Это естественно.
— Боюсь, Хлюпонька, эта мозоль всего-навсего результат его последнего «бу». И похоже, он уже затевает следующее!
Хлюпа, недоверчиво сморщив нос, переспросил:
— Новое «бу», говоришь? Ну-у-у… Я, помнится, хотел сходить к Сверчку. Уж не помню зачем. Там и пережду это «бу». — И он шмыгнул за дверь.
Слюня проводил брата понимающим взглядом, глубоко вздохнул и отправился в «детскую».
Шли дни. Бу рос, как гриб после дождя.
— Бу! — уговаривал малыша папа Слюня. — Открывай скорее рот, будем есть чмоку! Очень вкусную и полезную!
— Очень липкую и тягучую. Нет. Ешь ее сам, — отрезал Бу.
— Конечно, буду есть. Но сначала поешь, пожалуйста, ты. Чего ты ждешь? Открывай двери маленькой хижинки, туда едет ложка, полная чмоки.
Слюня сделал попытку прорваться к приоткрытому рту Бу. но «дверца» тут же захлопнулась.
— Ладно, — сказал папа Слюня, — давай есть не просто так. а со смыслом.
— Как это? — заинтересовался Бу.
— Увидишь! Открой рот.
Бу чуть-чуть подумал, нет ли здесь подвоха, но рот открыл.
— Давай есть за хороших кышей. А за плохих ни за что не станем! Первую ложечку съедим за папу Хлюпу. Ведь он тебя так любит! — ласково предложил Слюня.
— Он меня не любит, он жадный, — воспротивится Бу.
— Не может быть! — изумился Слюня.
— Да-да, — топнул лапкой малыш. — Я его как-то попросил: папа Хлюпа, крикни червяком! А он ни в какую! Нет, говорит, червяки кричать не умеют.
— Папа прав. Кричать червяки не умеют. Зато едят с большим аппетитом. Давай съедим ложечку за Нукася, он хороший червяк. Умный и здоровый. Червяк-здоровяк.
— Не буду! Он скользкий!
— Ну уж какой есть. Тебя же никто не дразнит за то, что ты розовый и пушистый. И хвост у тебя розовый, и язык. А ну открой рот, я посмотрю, какой у тебя язык.
Бу послушно открыл рот.
— Хороший язык! — похвалил Слюня. Ложка чмоки протиснулась внутрь и была проглочена. — Но тоже скользкий.
— Это от твоей противной желудёвой чмоки! — рассердился Бу.
— Правильно, желудёвой. А жёлуди на чем растут?
— На дубе, — буркнул малыш.
— А под лучшим в мире Дубом кто живет? Кто каждое утро обнимает Дуб и ласково называет его «Мое Дерево»?
— Тука! — хихикнул Бу. — Ты мне про него рассказывал. Тука мне нравится.
— Так неужели ты не съешь ни ложки за хорошего Туку? — с укоризной покачал головой Слюня.
— Пол-ложки, — уперся Бу.
— Ладно, но другую половину ты съешь за Хнуся. Идет? Ведь под тем же Дубом находится и его хижинка, а они с Тукой большие друзья.
Бу кивнул и проглотил чмоку.
— А кто в Маленькой Тени самый старый и самый умный?
— Ась, — заулыбался Бу. — Он такой забывчивый. Все время забывает у нас интересные и вкусные вещи: красивые камешки, жареные каштаны, сушеную чернику, маленькие корзиночки, жилеточки и носочки — как раз на меня. А вчера он забыл дудочку!
— Вот видишь! Ну как за него не съесть ложечку чмоки?
— За Ася я съем две полные ложки с горкой, — решительно заявил Бу и широко распахнул рот.
— Ну и правильно! — похвалил малыша Слюня. — А теперь съедим ложечку за Сяпу.
Слюня был уверен, что здесь отказа не будет. Но он ошибся.
— Гамачок раньше был Сяпин?
— Нет, Бякин.
— А почему тогда я должен есть за Сяпу?
— Кроме гамачка у тебя есть гремелки, поилка, маленькие гульсии, которые сделал Сяпа. Он очень изобретательный.
— Сяпа дохлый и трусливый, — нахмурился Бу.
— Ужас какой! Что ты говоришь! — всплеснул лапками Слюня. — Никогда не говори слова «дохлый», это неприлично.
— А быть дохлым прилично? Прилично спотыкаться на каждом корешке и падать только головой вниз? Жилетки обо все рвать, ос бояться? Вот я ос не боюсь и падаю всегда на хвост.
— Это все, конечно, так… Но зато Сяпа умный и справедливый. Он хороший друг. Я его уважаю. Он очень правильный.
— Ладно уж, давай сюда свою чмоку. Ради тебя я положу ее за щеку, как бы за Сяпу, а уж проглочу за кого-нибудь получше. Не люблю правильных зануд.
Слюня вздохнул и подчинился. Букина щека сразу раздулась.
— Если я тебя верно понял, ты уважаешь кышей сильных и ловких? — продолжил Слюня. — А кто на нашем холме самый сильный и самый азартный? — Слюня хитро подмигнул кы- шонку, но Бу молчал, как будто в рот воды набрал, вернее, не воды, а чмоки. — Бибо! — подсказал Слюня. — Он все время гоняет по лесу на Сурке, хорошо плавает, дальше всех швыряет каштаны. И еще он — красивый!
Тут Слюня заметил, что щека у Бу больше не топорщится. Бу высоко оценил достоинства Бибо.
— А вот за Сурка мы есть не станем. Это вопрос принципиальный. — Слюня нарочно сказал это сердитым голосом — посмотреть, что будет. — Этот предатель женился и сбежал в Большую Тень.
— Папа Слюня, ты злой! — нахмурился малыш. — Сурок не сбежал, он отлучился. Ненадолго. И обязательно вернется, я знаю.
— Значит, ложку за Сурка? — поспешил уточнить Слюня.
— Сурок бо-о-ольшой, — размышлял Бу, — и в ложку надо класть мно-о-ого чмоки. Правильно?
— Правильно, — согласился Слюня и поспешил выполнить приказ главнокомандующего. Взглянув в миску, он вдруг обнаружил, что чмоки осталось совсем чуть-чуть, на донышке.
— Помнишь, Бу, как я тебе рассказывал на ночь леденящие душу истории про сыщика БЖ? — хриплым, страшным голосом сказал Слюня. — Про то, как он вывел на чистую воду колдуна Фармакока? Как поймал и перевоспитал пиявку-обжору? Как урезонил мошенника головастика, который прикидывался крокодильчиком и отнимал у проходящих мимо болота кышей желудевые лепешки? Про загадочный муравейник, в котором пропадали кышата, про термита-кышегрыза?
Бу открыл рот. Не то чтобы он испугался, но…
— Ложку за Дыся и ложку за маленькую Утику? Так будет справедливо. А, Бу?
— За кышек есть не стану, они все хитрюги!
— Откуда ты знаешь? — удивился Слюня.
— Папа Хлюпа говорил.
Из педагогических соображений Слюня не стал обсуждать с малышом этот предмет.
— Тогда за Люлю? Хотя… Он и сам за себя хорошо ест.
— Я буду есть за Люлю, — упрямо сказал Бу. — Я хочу, чтобы он поправился и никогда не болел больше фуфой.
— Все, — улыбнулся Слюня, — каша кончилась.
— Как это кончилась? — удивился Бу. — А Бяка? Почему ты не дал мне каши за Бяку, Енота и Кроху? Ты ведь рассказывал о них такие хорошие истории.
— Я? О Бяке? Хорошие истории? Ты что-то напутал, Бу. Все было как раз наоборот.
Бу топнул лапкой:
— Это нечестно, папа Слюня! Ты хороший, Бяка хороший, почему же ты его не любишь?
Слюня помолчал и тихо сказал:
— Да вроде за компанию. Его у нас как-то все не очень любят. Ты, наверное, первый, кто сказал, что Бяка — хороший.
— В следующий раз начнем есть чмоку с Бяки, — пробурчал кышонок.
Он влез Слюне на колени и пристроился подремать. Слюня тихонько покачивал малыша и приговаривал:
— Знаешь, Бу, сегодня ты ел не зря. Мы похвалили хороших кышей и признали свои ошибки.
— Да, папочка. Чмока была сегодня необыкновенно вкусной.
А про себя Слюня подумал: «Какой у нас чуткий и справедливый кышонок! Чрезвычайно».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Что будет с Бу
Кышьи пересуды.
Хлюпа выдумывает трясучку с галлюцинациями.
Неразумное Бякище.
Настырный Люля застукал-таки малыша Бу на лужайке у ручья. А потом разнес по всему лесу — в Маленькой Тени объявился ничейный кышонок! Люле, конечно же, никто не поверил. Тогда тот при большом скоплении кышей поклялся пуховой шкуркой своей прабабушки, что это — чистая правда, а для пущей убедительности съел охапку горьких одуванчиков, свернул в узелок хвост и произнес торжественную клятву: «Чтоб меня кусил Бешеный Шершень, если вру!»
Тут уж ни у кого больше не осталось сомнения в правдивости его рассказа. Кышье общество терялось в догадках, откуда взялся кышонок и что означает его появление. Люля по очереди предлагал все новые и новые версии.
Первая: кышонка притащили из Большой Тени вороны, точнее — Бякина ворона, как самая наглая и гадкая из всех наигнуснейших птиц.
Вторая: яйцо не погибло. Его выкрал из хижинки Фуфы и Утики Бякин Енот. И вырастил себе кышонка-прислужника, чтобы тот вычесывал его блох и скреб ежедневно пятки.
Третья: кышонка привезла на еже для подмены Бякина бабуля Ёша, чтобы скрыть уничтожение яйца Бякой. Кышонок, конечно же, ворованный, так как видно невооруженным глазом, что эта бабка нечиста на лапу.
Четвертая: этот кышонок — вражеский засланец. Одним словом, агент. Что затеяли его хозяева, пока не ясно, но что-то затеяли, это точно. Скорее всего отвратительную гнусность.
Пятая: яйцо все же погибло. И теперь призрак невылупившегося кышонка, как живой укор, появляется там и сям, оглашая Маленькую Тень душераздираюшим писком.
Кыши все это выслушали и ужаснулись. В хижинках начались споры и пересуды. Что касается Туки и Хнуся, то они панически боялись ворон. Очень и всегда. Выслушав Люлины предположения, друзья сразу смекнули, что во всей этой истории ясно угадывается цепкая, воровато-когтистая воронья лапа. Не вороны ли это выкрали где-то кышонка и притащили на холм, чтобы съесть? Только они решили как следует это обсудить, как в окне появилась возбужденная мордочка Люли.
— Точно! — без смущения встрял он в чужой разговор. — Чуете, чьей лапы это дело? Бякиной вороны! Она единственная в вороньей стае не дура. Предположим, Бяка разбил яйцо. — Люля заговорщически сощурил глаз. — Что он делает дальше? Чтобы скрыть следы преступления, он приказывает своей вороне выкрасть какого-нибудь кышонка из Большой Тени и притащить сюда. Ворона выполняет все наилучшим образом. Но, получив кышонка, подлый Бяка передумывает возвращать его нам и выгоняет беднягу на мороз. В дождь и стужу. И теперь одинокая бездомная крошка бродит по Лошадиной Голове и плачет… и зовет свою маму…
Плечики Люли повисли, и на глаза навернулись лживые слезы. Хнусь и Тука на мгновение поверили в искренность Люлиных чувств, но вовремя одумались.
— Опять ты за свое! А ну брысь отсюда! — цыкнул на сплетника Хнусь, а Тука презрительно свистнул. Люля сразу поджал уши и пропал.
В это же время Сяпа сидел в хижинке под большой липой и штопал носки. Это занятие он не любил, а дырявых носков было много. На топчане перед очагом лежал Бибо и рассуждал вслух:
— Люля клялся бабушкиной шкуркой… может, и не врет… А? Что думаешь, Сяпа?
Сяпа пожал плечами. Тогда Бибо продолжил рассуждения:
— Ну, насчет Енота — это все выдумки. Какой из Енота эксплуататор? И Бякина ворона тут ни при чем — она за нас, за кышей. В призраков я, стало быть, не верю. Свои вне подозрений. Остается одно: присмотреться получше к чужим. Это правильно. Кто может за них поручиться? Один, понимаешь, с Дуба свалился на нашу голову. Другая верхом на еже скачет… Подозрительно это… Как ты думаешь?
— Чужие, говоришь? — усмехнулся Сяпа. — Кыш кышу не может быть чужим, Бибо. Нас очень мало, поэтому мы все свои.
— Э, нет! Так не бывает, чтобы все. Все, да не все, все, все, — решительно заявил Бибо. — И тут уже не рассуждать, а действовать надо. Пора встать на защиту холма!
«Как просто заморочить голову простакам вроде Бибо», — удивлялся Сяпа, слушая испуганные бормотания друга.
— Отгадать задачку про кышонка — это вам не чмоки похлебать, — суетился тот. — Пойду к БЖ, разузнаю, кто на чьей стороне.
Сяпа открыл было рот, но Бибо уже и след простыл.
На тропинке, ведущей к домику Дыся, Бибо встретил маленькую Утику. Она выглядела чрезвычайно забавной, потому что ее голова была обмотана большим листом подорожника, чей черенок закручивался вверх наподобие рога.
— Что с тобой, Утика? — едва сдерживая смех, спросил Бибо.
— От этих пересудов у меня началось сильное головокружение, — пожаловалась малышка. — Зачем Люля пытается очернить Бяку, Енота и Кроху?
Утика начала подозрительно вздыхать и всхлипывать. Первая парочка слез медленно выкатилась из глаз хорошенькой кышечки и повисла на густых ресницах, сомневаясь, следует ли прыгать вниз или тут посидеть. Следом набежала другая пара, потом третья, четвертая… И наконец беспрерывный поток хлынул по щекам Утики. Бибо никогда не умел утешать кышечек, а их слез откровенно побаивался. Увидев искреннее горе малышки, он помрачнел, поковырял пальцем в ухе, потом в носу и наконец сказал:
— Ты… Это… Не плачь… И лист этот идиотский с ушей сними…
Услышав это, Утика зарыдала вовсю. Тогда Бибо решился на крайнюю меру.
— С этим листом на макушке ты похожа на гусеницу бражника или на куколку хруща, — едко заметил он. — Нет! Не на куколку, а на зеленого лесного клопа. Вот! Знаешь, вонючего такого… Который любит дремать под листом и пукать на прохожих.
Слезы Утики высохли мгновенно.
— Ах ты! Ах ты! Ты сам… клоп. Гадкий! Гадкий!
Она стряхнула с головы подорожник, топнула лапой и побежала прочь.
— Ну то-то! — обрадовался Бибо. — Когда эти кышечки рассопливятся, медлить нельзя. Тут главное — обескуражить. Хорошо, что я вспомнил про клопа — клопы кышкам особенно не нравятся. Стоит немножко на них намекнуть — слез как не бывало. Дипломатия!
Кыш был очень доволен собой. Но, вспомнив про свое важное дело, припустил вперед.
В то же самое время Бяка шел по дорожке с торбой, набитой мятой и полынью, настороженно поглядывая направо и налево. Вчера вечером он наскочил на двух медведок, которые копошились у «Моей Радости», что было подозрительно. Медведки — бедствие для растений. Они подрывают корни деревьев и пожирают молодые побеги, поэтому Бяка с утра бросился проверять свои едва проклюнувшиеся желуди. Зловредные насекомые там уже похозяйничали. С медведками надо бороться с первой минуты их появления, иначе они со своей родней и всем потомством могут уничтожить целую рощу. Вообще-то, массовые нашествия насекомых случаются редко, но этим странным летом можно было ожидать чего угодно. И все из-за него, Бяки. Зря он весной разбудил Хнуся, ох зря!
Бяка остановился около молодой липы. Рядом виднелся лаз медведки. Бяка достал из торбы ветку мяты и заткнул им нору.
«Мята и полынь только на время отпугнут медведку, а потом она опять вернется, только другим ходом, — думал он, — нет, тут надо придумать что-то другое».
В это время слева от Большого Кыша дрогнули ветки костяники и показалась мордочка Люли.
— Ага! Ага! — закричал он. — Призрак кышонка из яйца, уничтоженного тобой, ходит по лесу. Скоро он найдет своего губителя и покусает за все самые больные места!
— Не тарахти так, малыш, — улыбнулся Бяка, поглаживая бархатную шкурку молодого шмеля, прилетевшего на вкусный цветочный запах, исходивший от чистоплотного Бяки, и пытавшегося занырнуть в карман Бякиной жилетки, — говори яснее. Что с тобой стряслось? Уши красные, усы топорщатся… Ты, случайно, не перекупался в ручье?
Люля аж зашелся:
— Дуболом! Бестолочь! Ни-че-го не по-ни-ма-ешь! — Он покрутил пальчиком у виска. — Это не я заболел, а ты ненормальный. Объясняю повторно: по нашей роще ходит призрак кышонка. Теперь понял? Ищет тебя. Будет тебе, Бяка, за свою погубленную жизнь мстить. Вот! Так тебе, чистюля, и надо!
Бяка взял Люлю за плечи, внимательно осмотрел его уши, нос и строго велел:
— Открой рот!
Люля испуганно присел, его рот открылся сам собой. Бяка пристально глянул в него и поцокал языком:
— Грязные зубы — рассадник болезней.
Он достал из кармана жилетки пять зубочисток, завернул их в кристально чистый носовой платок и протянул Люле:
— Утром и вечером полощи рот мятой и настоем дубовой коры. После еды применяй зубочистки. И не болей! — Сказал и ушел.
Обессиленный Люля устало прошептал:
— Большой и тупой! Чистоплотное, неразумное Бякище.
А в домике под ивой царила паника.
— Ой, Хлюпа, Хлюпа! Люля видел Бу. Что теперь будет? Он про него всем разболтает, и у нас отберут наше сокровище, — причитал Слюня.
Хлюпа нахмурился, пригладил усы, буркнул:
— Я сейчас. Ждите меня дома, не высовывайтесь. — И скрылся за дверью.
Вернулся он поздно вечером. Настроение у него было приподнятое.
— Ну? — дрожащим голосом спросил его Слюня.
— Никаких «ну», — бодрым голосом отозвался Хлюпа, — никто сюда не придет и нашего малыша не отберет.
— Почему? — пытал его Слюня. — Расскажи!
— Целый день я ходил по лесу и всем рассказывал по строжайшему секрету, что у тебя заразная трясучка, что ты весь пошел синими пятнами и что у этой болезни главный симптом — галлюцинации. И все почему-то решили, что Люля тоже заразился трясучкой, а виденный Люлей кышонок просто-напросто галлюцинация. Все от Люли шарахаются. Он уже забыл о кышонке, испугался за свое здоровье, залег в постель и не переставая ест. Сердобольная Утика ухаживает за ним.
— Да-а-а! — прошептал восторженно Слюня. — Хлюпа, ты — гений! Просто дух захватывает от остроты твоего ума. Бу есть с кого брать пример.
— Папы! — позвал из уголка Бу, где он старательно распускал любимые Хлюпины носки, мастеря ловушку для молний. — Давайте, я тайно подберусь к Люле и покрашу его черничной разминашкой. Раз у него трясучка, пусть он посинеет.
— А? — гордо вскинул голову Хлюпа. — Весь в меня!
— Вот так! Вот и нет в Маленькой Тени больше никакого кышонка, — потирая лапы, пробормотал себе под нос успокоенный Слюня. — Это просто галлюцинация.
Ему казалось, что главные беды позади, но он ошибался.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Не бойся, Моё Дерево
Быть грозе.
Как переждать бурю.
Оно было. Было и кончилось.
В это хмурое утро черные тучи были такими грозными, что солнце испугалось их и спряталось. Беспокойно раскричались в роще горлицы, в болоте расквакались лягушки, а папоротник широко раскинул листья — всё предчувствовало дождь.
Тука и Хнусь сидели на крыльце Тукиного дома и играли в шишки-камешки. Игра не шла. потому что Тука все время отвлекался. Он то и дело бегал смотреть на небо.
— Ох, Хнусь, — сказал он наконец, — не нравится мне эта туча. Гадкая она, сердитая.
— Да уж, — согласился с другом Хнусь. — Видно, гроза на подходе — ветер поднялся. — И пошел в хижинку за новой шапкой.
Шапку подарил ему Ась. Она была оливкового цвета, с двумя уголками, куда помещались уши. На кончиках уголков болтались черные помпоны. Сверху казалось, что это выпуклые хищные глаза пристально смотрят в небо. Воронам шапка очень не нравилась, в отличие от Хнуся.
— К Асю не ходи, быть грозе, — расстраивался и вздыхал Тука, — страсть как пятки чешутся, а это верная примета.
— Может, опять блохи? — испугался Хнусь.
— Что я, блох от грозы не отличу? — обиделся Тука и подошел к Дубу.
— Дуб, дружище! — обратился он к своему покровителю и товарищу. — Как там наверху? Что видно? Ты уж посмотри повнимательнее, не видно ли где голубого неба?
Дуб зашумел листвой и вздохнул.
— Понятно, — опечалился Тука, — значит, не зря у меня пятки чесались. — Вернувшись к Хнусю, Тука прошептал: — Он тоже предчувствует грозу. И боится, бедняга, ведь молнии любят бить в дубы. Шарахают что есть силы, паршивки. — Тука тревожно поглядел вверх и опечалился.
— Не надо бояться, — сказал Хнусь. — Вот вокруг ствола ореховые колышки понатыканы, это Ась расстарался, оберегов наставил. Они удары молний и град отводят.
Тука с надеждой посмотрел на Асеву защиту, потом перевел взгляд на открытую дверь, куда устремилась стая мух:
— Хнусь, отчего мухи в дом летят?
— От дождя прячутся, — пояснил Хнусь.
— Да ведь нет дождя.
— Сейчас будет!
Тут издалека донесся крик бурундука. Куда-то пропали птицы. Пахнуло свежестью. Тука и Хнусь вскочили, глянули вверх — несколько черных туч яростно бурлили в вышине, наскакивая друг на друга. Вдруг из-под холма вырвался бешеный ветер и понесся через рощу, закручивая петли и спирали. Травы и кусты, не выдержав его напора, согнулись к земле. Ветер превратился в вихрь и взвился в поднебесье, размалевав небо грязно-синей краской.
— Эй, Мое Дерево! — пытался перекричать шум листьев Тука. — Не бойся! Я здесь, рядом с тобой! Я люблю тебя. Мое Дерево! Я не дам тебя никому в обиду! — Тука бочком подобрался к Дубу и потерся о него спиной. Потом, с трудом преодолевая напор ветра, прополз вокруг ствола, чтобы проверить обереги. Колышки были на месте. Хнусь дожидался друга на крылечке.
Зайдя в хижинку, кыши накрепко заперли дверь. За окном уже искрились молнии. Гром без устали бил в свой страшный барабан. Тука и Хнусь завернулись в пледы и нырнули под топчан. Там малыши забились в угол и заткнули уши. Они не видели, как посыпал град, крупный, с лесной орех, как он кромсал листья, травы и цветы и как полосовали небо сверкающие молнии.
Бурю надо терпеливо переждать, а лучше накрыться подушкой и постараться уснуть. Что друзья и сделали.
А когда они проснулись, кругом было тихо. Кыши вылезли из-под топчанчика и очень удивились: за окном светило солнце, щебетали и посвистывали птицы, тренькал кузнечик. Дуб весело шелестел кроной.
— ОНО было или нет? — тихо спросил Хнусь.
— Не знаю, — прошептал Тука.
Кыши открыли дверь и увидели поникшие головки цветов, сломанные дубки и разбитое крылечко. Тогда Тука сказал:
— ОНО было, Хнусь! Было, но кончилось.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Происшествие с Асем
Капризная погода.
Куда подевался Ась?
Слюнин рассказ.
Вчера был град, сегодня лил дождь и дул холодный ветер. Побитая градом листва обмякла под тяжестью воды.
Тука затушил очаг, надел соломенный плащик-стожок, пропитанный утиным жиром, которым снабжали Ася щедрые утки, и нацепил на спинку котомку. В ветреную погоду все кыши непременно надевали такие вот котомки, куда клали камешки, чтобы ветер не оторвал пуховичков от земли. «Пойду к Асю. Близятся новые несчастья. Пора откапывать Книгу Мудрости и решать, что делать дальше», — подумал он.
Едва Тука вышел из домика, ветер цепко обхватил его своими лапами, стал кружить и тянуть за собой. Но все же ветру не удалось испугать малыша. Рассердившись, он загудел, задул что есть силы в спину Туке и понес кыша прямо к роще. Тот едва успевал