Говорил Князь:
– Ну что, сука ебаная, где твоя подружка?! А?! – в его голосе слышались вызов и угроза.
Некоторое время длилось молчание. Потом Макар не выдержал:
– Бля, сука, ты будешь говорить или нет? Тварь...
Я тихонько переместилась на другое место в коридорчике, так, чтобы меня не заметили, но я все видела. Ольга стояла, опустив голову и потупив взор. Гавозда взял ее за подбородок и поднял харю кверху. Со злобой он прошипел ей в глаза:
– Гнида, у тебя три минуты. Если не скажешь, где твоя подруга, пустим тебя по кругу, – он многозначительно хмыкнул, в его взгляде отразилась похоть. В глазах Ольги светился страх и забитость. Видя это, братва почувствовала себя еще уверенней:
– Блядь... Сука... Ну и пидарка же она. Бля...
Надо было держать себя смело, как будто у тебя есть охуенная крыша. Сука, даже если ты последнее чмо, войди в роль блатного, будь агрессивен и бдителен, и тогда никто не сможет угадать твой блеф. Насколько ты сможешь вжиться в этот образ, так и будут тебя воспринимать. «Бля, Ольга, не чморись, сука, выебут же, тварь. Ну стань сильной, уверенной в себе, блядь, пусть, мол, только попробуют пацаны тронуть, узнают, где Кузькина мать зимует. Напизди с три короба, пусть они на очко сядут. Они, а не ты. Бля, Ольга!» – хотелось крикнуть мне, видя, как Ольга тухнет прямо на глазах, как она, парализованная страхом, расползается, растекается, становится такой слабой, что ее хочется пнуть.
«Вот он, еще один закон жизни – если ты слаб, тебя будут пинать, будут чморить до тех пор, пока не забьют», – подумала я.
«А ведь и правда, когда ты силен, активен, агрессивен, все окружающие чувствуют, что от тебя как бы исходит ток, электричество, ты как бы генератор энергии, в тебе стихия, буря, сила. И все чувствуют это и знают, что они со стихией не справятся, что они слабее тебя, что у них нет этой энергии, этого тока, этой силы. Психологически они уже настроены не на победу, а на поражение. Они уже как бы заранее сдаются в руки сильнейшего», – думала я, наблюдая за Ольгой.
Если ты слаб, если ты боишься, то твой страх отбирает у тебя силы и уверенность. Поддаваясь ему, ты отдаешь всю свою энергию и обесточиваешься, становишься пустым, безжизненным. Но в природе пустоты не бывает. Чтобы ты жил, тебе нужна сила и энергия. Обесточившись, создав вакуум внутри себя, ты начинаешь подсознательно просить энергию, но, поскольку ты слаб, то придет она в самом грубом и примитивном виде – в физическом. Люди, которые будут окружать тебя, почувствуют вдруг агрессию к тебе, ощутят, как они наполняются силой, видя твой страх, твою слабость. Это накапливается энергия для передачи тебе. И тогда они начинают пиздить тебя, давая силу и энергию. Вот и круто: стопроцентная усвояемость должна быть.
Мне хотелось как-то подсказать Ольге, что ей нужно блефовать, строя из себя крутую, тогда может братва упадет на очко, соображая, есть ли крыша у нее или нет, и если есть, то большая ли? Стоит ли трогать ее или потом будет пиздец.
Вот, когда я пожалела, что вовремя не обмолвилась парой слов о том, что знакома кое с кем из блатных. Как бы так, мимоходом, невзначай.
То сжимая, то ослабляя хватку, смотря Ольге в глаза, Гавозда сдавил ей подбородок:
– Все, птичка, время вышло. Чирикни последнюю песню. Где Киса?
Гавозда еще сильнее сжал ей подбородок, она схватилась руками за его пальцы, пытаясь разжать их и, ревя, замычала:
– Не-е знаю, где она. Она ушла.
Братва заржала.
– Ну, что она не улетела, это, конечно, – прикольнулся Пиля.
– Так что будешь за двоих пизду ставить, курва, – вставил Кривой.
Гавозда злобно заржал.
– Ха, сука… твоя подружка оказалась слишком умной и съеблась, на хер. Повезло стерве. Но тебе повезло больше-е-е. – Гавозда двигал пальцами. – Ха! Посмотрим твои зубки, – Гавозда тряхнул ее голову, – ну, блядь, открой рот, падаль.
Ольга раззявила ротяку и показала свои мелкие редкие зубки. Подбежал Кривой и, запустив свои грязные лапы ей в рот, растянул челюсти. Ольга завыла:
– Уа – уа – уа – уа – уа, – замахала руками, пытаясь высвободиться.
Братва уссыкалась:
– Что, сучка, разродилась? А пизденыш-то где?
Кривой заглянул в глотку:
– Ау – у - у? Заячий пиздюшонок.! Вылазь на свет Божий, крестить будем, – ангельским голоском пропел Кривой.
Пацаны ржали, радуясь, что нашли над кем можно поиздеваться. Уж никто не стеснялся, не задумывался и проявлялся, как хотел.
Кто-то дергал за волосы, кто-то за нос, все как будто впали в детство. Оторжав, Князь щелкнул пальцами с предвкушением тупого наслаждения и сказал:
– Ну, давай, становись раком, барыня, сейчас мы тебе покажем русских князей. Братва звучно поддержала Князя, отрыгивая выпитое бухло.
– Я не бу-у-уду. Отпустите меня. Мне сейчас станет херово. Мне надо домой. Пустите меня, – ревела Ольга, пятясь как рак на карачках.
– Шо, сука! Съебаться хочешь, свиное рыло? – закричал Гавозда и, схватив шмат старой трубы, занес его над головой. – Бля буду, падла, или пизду ставишь, или, сука по хребту переебу, – со злостью рычал хулиган.
– Че, сука?! Вооще, обурела, бля? Тебе же тварь, русским по-белому сказано было, снимай свои подштанники сраные и, бля, нахуй, становись раком, – подпездывал Кривой.
Ольга нерешительно мялась, в глазах появился страх загнанного кролика. Братва обступила Заю плотным кольцом и начала дергать ее и шарпать за одежду.
– Бля, Князь, пусть она нам стриптиз-шоу покажет, – глумливо заржав, предложил Пиля.
– Князь, пожалуйста, не надо! Пожалуйста! – запричитала Ольга, заглядывая ему в глаза. – Князь, пожалуйста, не надо, я больше не буду! Я никому ничего не скажу, честное слово-о-о… Ну, пожалуйста, отпусти меня, – ныла Ольга, тря сопли и слезы и теребя в руках край своей сумочки.
Князь глумливо заржал и рявкнул:
– На колени, падла.
Ольга неуверенно топталась на месте, в голове ее происходил бунт. Одна часть просила пощады, а другая часть, что внушила мамка, яростно сопротивлялась, твердя о том, что унижаться нельзя, это стыдно, это позор. «Ты же у меня самая лучшая, самая хорошая. Как же ты будешь унижаться перед кем-то, нет ты не должна делать этого…»
Ольга, глядя испуганно и забито на Князя, попыталась сделать шаг назад, но стоявший сзади Макар ловко засунул руку ей под юбку и схватил сзади за пизду.
– Ап! Поймалась, рыбка!
– Ай! – взвизгнула Ольга и подпрыгнула от неожиданности.
Братва взворвалась диким ржанием и стала подходить ближе.
Макар держал крепко, и как ни пыталась рыбка вырваться, ничего у нее не получалось. Она схватилась двумя руками за его пальцы и стала вытаскивать их. Пацаны дохли от хохота.
– Бля, пиздец, Макар, она тебе помогает. Глянь, аж по локоть руки в пизду засунула…
– Бля, да ты глянь, как она тащится. Смотри, как она себе клитор дрочит.
Ольга чуть не плакала. Макар глумливо заржал и позвал Князя.
– Ваше Величество, лошадь подана, – и, не вынимая руки из пизды, отвесил галантный поклон.
Все ржали не умолкая, взрываясь дикими визгами и хрюканьем, блеяньем, кваканьем и тому подобными проявлениями повышенных чувств своей широкой и щедрой души. Князь важно подошел к Ольге и, став перед ее мордой, властно сказал:
– Сука, раком, быстро!
Макар пнул ее под зад и поставил на колени. Князь начал медленно расстегивать ширинку, гипнотизируя телку каждым движением.
Я, замерев и затаив дыхание, смотрела что же дальше будет. Противный голосок мамки пиздел в моем ухе: «Ты должна немедленно позвонить в милицию. Беги отсюда к ближайшему автомату и звони. Срочно звони в милицию. Их всех нужно посадить, они насильщики, тьфу, то бишь, насильники. Не смотри туда – это трагедия жизни. Не дай Бог случится и с тобой. Все! После этого можно вскрывать вены или с камнем на шее с моста прыгать, а то, как же жить дальше? Ведь самое главное – гордость девушки – ее честь поругана. Все, это конец жизни».
Слушая мыслепиздеж, я подумала: «Бля, вот хуйня, крепко засела, сука! Жизнь закончена! Ха-ха! Трагедия жизни. Да никакая не трагедия – просто жизнь. Если не ты, то тебя. Или ты кого-то наебешь, выебешь, заебешь, или тебя. Какая, в пизду, честь еще тут примешивается. Как у больного здоровье».
Я следила за развертывающимися событиями, округлив глаза и открыв рот: «Вот, что скрывают все мыши. В ихней жизни, как и в их голове, сплошная поебень, это просто внутренний массаж для всех лохов и добрых девочек-давалок, которых так воспитала мать. Она дура не учила просить, а учила отдавать, жертвовать чем-то ради сраных иллюзий. Вечно пиздела поговорку: «Чем больше даешь, тем больше вернется», – забывая, что обещанного три года ждут».
Князь расстегнул ширинку и приспустив плавки, достал свой грязный вонючий хер, уже стоявший в столбняке.
Ольгу поставили на четвереньки раком, посадив на стол, где еще недавно бухали вместе. Макар пошевелил своими пальцами в ее пизде.
– А прорубь ничо! Ребристая!
Братва заржала.
– Макар, ты там пошевеливай, шоб вода не замерзла, – крикнул Пиля, – а то Князь еще хвост отморозит, – и, повернувшись к Ольге, сказал с издевкой, ущипнув ее за сосок. – Колись, сука! Ты фригидна?
Перекрикивая общий ржач, Гарик с расквашенным носом и подбитым глазом, внес свои пять копеек. Он стал возле Ольги и, сделав вид, что тянется к ее шее, страшным голосом, подобно раскату грома, прорычал.
– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
Услышав эту фразу, пацаны забалдели пуще прежнего. Князь, подойдя почти вплотную к Ольге, сунул ей свой хер прямо в рожу.
Ольга поморщилась и попыталась отодвинуться, но не тут-то было. Толпа окружила ее со всех сторон, и, схватив за ближайшие участки тела, крепко сжала, удерживая на месте.
– Лижи яйца, сука, – сказал жестко Князь, и, схватив за патлы, притянул ее голову к себе. Ольга зажмурила глаза и сжала зубы, не желая выполнять его волю.
Увидев, что его не слушаются, Князь озверел, дернув ее за патлы так, что она ебнулась носом об стол.
– Да, ты чо, падаль, охуела, что ли? – заорал он на нее, – я что с тобой в цацки пецкаться буду, что ли? Ну, рот открыла, быстро, тварь!
И он снова ебнул ее мордой об стол. Из ебальника потекли слюни, сопли и кровь.
– Блядь недорезанная, – заревел как бык Князь, – Гарик, сволочь, утри ей сопли.
Братва ржала. Гарик подбежал, и, достав из какой-то коробки сапожную щетку с кремом, начал натирать ей морду.
– Ща, Князь, она будет блестеть как самовар. Недаром пузатая, – и растирая ей колючей вонючей щеткой морду, наконец-то стер сопли и кровь, ровно покрасив фейс в темно-коричневый цвет.
– Бля, негритосок-то я еще не ебал, – заржал Князь, – они, говорят, охуенно сосут.
С этими словами сдавливая руками горло заставил ее лизать ему яйца.
Наблюдая эту сцену, я подумала, что вот как они веселятся пиздато, не то что порядочные чахлые суслики. Во мне стал проявляться какой-то хулиганский похуизм. И я наблюдала дальше.
Макар дрочил Ольгу сзади, засунув одну руку в пизду, а другой придерживая и лаская жопу. Кривой, Пиля и Гарик стояли по бокам от Ольги и, вытащив свои хуи, щупали ее за титьки. Гавозда терся об ее ляжку и приговаривал: «Толще жопа, слаще ебля».
Вся братва была при деле, не страдая мамкиной хуйней о единственности. Они все вместе, дружно ебали телку. «Лучше ебать телку с друзьями, чем дрочить хуй в одиночку» перефразировали они на свой лад слова Рулона. Каждый дрочил и щупал Ольгу не пропуская интересных мест.
Охуевшая от такого обильного внимания, Ольга начала извиваться всем телом. В ее кровь впрыснулся зашуганый гормон, начавший с запозданием включать животные инстинкты самки. Обсасывая хуй Князя и млея от щупающих ее рук, Ольга стала подмахивать пальцам Макара, копошащимся в ее пизде.
– Бля, Князь, – крикнул Макар, – щас сучка соком истекет, бери ее свеженькую, пока не остыла.
Князь хохотнул и, подойдя сзади Ольги, раздвинул ее жопу руками и со всего маха засадил ей свой штопор по самые кукры.
– А-а-а-ах… – застонала Ольга, прогибаясь в спине и закатывая глаза.
Князь начал ее молотить, наскакивая на нее все яростнее и яростнее.
«Бля, да она же тащится, – осенило меня, – нихуя себе скромница, нахуй, столько ломалась. Ни за что пизды получила», – подумала я, глядя на ее разъебанный нос, покрашенный сапожным кремом.
Князь трахал ее с наслаждением, впиваясь руками в ее жопу. Управляя ее задницей, Князь тащился от горячей ебли. Братва все яростнее щупала Ольгу и тыкалась в ее пухлые телеса своими хуями. Гавозда балдел от минета, взяв ее за уши, он то приближал ее башку, засаживая свой член в самое горло, то отдалял ее, массируя корень. Ольга начала стонать, рядом засопели еще несколько голосов, и раздался рык Князя.
– Бля, сука, спустил… – Князь, устало, но удовлетворенно отстранился от Ольги, – ладно братва, следующий…
Братва не останавливаясь, продолжала возбуждать себя и балдеть еще больше. Следующим был Гавозда. Он, рыча начал отталкивать всех, и схватив Ольгу за волосы поволок ее к печке. Братва заржала.
– Ха-ха-ха! Че, Гавозда, мяса то у телки много, может шашлык сделаем. А? – спросил Пиля, дроча свой член и пощипывая один из сосков Ольги.
Я чуть не заржала, увидев, как вытянулась у нее пачка, глаза полезли на лоб, а челюсть повисла.
– Не-е-ет, – завыла она, старательно цепляясь руками за все, что попадалось на ее пути.
Братва ржала над ней, предлагая посыпать ей сраку солью, чтобы вкуснее было. Ольга все сопротивлялась, крича, что пусть ее ебут во все дыхательные-пихательные, но не на печке.
Гавозда, дико зарычал, подражая какому-то зверю, и, встряхнув семьдесят килограммов, как перышко, потащил ее дальше.
Внутри меня закопошилось непонятное чувство, снова заработала мамкина дурь. И она, на плане чувств, включала у меня самосожаление, какую-то пассивную боязливость увидеть, что будет дальше. Я ощутила, что не могу больше смотреть, что если увижу, как ее будут жарить на печке, то закричу во весь голос. Я зажмурила крепко глаза и закрыла руками уши, чтобы ничего не видеть и не слышать. Мое больное воображение уже нарисовало хуевый конец. Где Ольгу садят пиздой на печку, и по хате раздается запах паленых волос и жареного мяса.
Я мысленно перевела взгляд на огромную печку и вся сжалась, как будто это меня тащили к ней. Как и в кино, вместо того чтобы чувствовать себя сильной, я отождествилась со слабым героем – с Ольгой, со всем, что делали с ней. Я стала почти что физически переживать это на себе. «Бля-а-адь, су-у-ука», взвыла я, понимая, что эту свинью подложила мне мать, уча эмоционально переживать фильмы, представляя себя хорошим, добрым, правильным героем, который очень много страдает за правду, но все-таки побеждает своей честностью и правильностью большое и сильное зло. Нихуя, так не бывает. Это я сейчас поняла очень четко. В жизни все по-другому, кто сильней, кто агрессивней, тот и прав. Нехуй отождествляться со слабым, тогда мир не будет тебя задалбливать. Мать же, сука, учила всегда: «Вон, смотри, кто-то наступил собачке на лапку, она скулит, ей больно. Чувствуешь, как она страдает, слышишь, как плачет бедная собачка?» И в том же духе.
«У-у-у-у, курва, не хочу быть слабой, не хочу страдать», – мысленно бунтовала я, закрыв уши и глаза от сцен, происходящих в хате. Борясь сама с собой, я забыла об окружающем. И только через несколько минут открыла глаза, и посмотрела на Ольгу.
К моему удивлению, жареным мясом не пахло. Ольга висела пузом на трубе, возле печки, и раскорячив ноги. Сзади к ней пристроился Гавозда.
Братва, глядя как семидесятикилограммовая туша висит в воздухе, дрыгается всем телом от стремительных движений Гавозды, стала дрочить свои хуи и наслаждаться открывшимся зрелищем.
Макар, разминая руками член и щекоча пальцами головку, сказал:
– Новая поза, – воздушная ебля. Ей, Гавозда, а какие преимущества у этой позы?
– Да пизда уже, кажется, трубой прижата, больше кайфа, – сказал Гавозда, и, сделав еще несколько кабаньих ударов и кончив, спрыгнул с подружки вниз.
Она так и осталась висеть на трубе. Макар дернул ее за ногу, стягивая вниз. Она завизжала и шмякнулась на пол.
– Ну заче-е-ем? – заныла Ольга.
Но Макар с помощью братвы быстро поставил ее в удобную позу и начал кадрить. Гавозда и Князь, оттянувшись, глядели, как трудится, по очереди ебавшая телку, пиздобратия. Пацаны быстро менялись, возбужденные предыдущим зрелищем до предела. Они кончали буквально через несколько секунд.
«Вот до чего можно дойти, мечтая о безоблачном счастье с бомжом», – подумала я, глядя, как трещит по швам Ольгина жопа и дымится от трения пизда. Братва ебала скопом. Пиля давал в рот, Макар ебал в пизду, Кривой одновременно сзади в жопу, А Гарик терся хуем о ее тело. Ольга стонала и извивалась, давясь спермой и ощущая, как здоровая кукурузина Кривого рвет ей пердак до самых ушей. Ее ебали в бешеном темпе. И тут Князя осенила идея. Он подозвал Гавозду и сказал ему что-то на ухо. Гавозда заржал и на некоторое время исчез из поля зрения. Разъебанная и выебанная Ольга еле держалась на ногах, шмоток на ней не было. Ее трусики и лифчик в порыве ярости сорвали Князь и Гавозда. Вся она была мокрая, липкая, потная. От нее воняло, как от душного козла. Братва оторвалась конкретно.
Все повалились отдыхать. Кто где стоял, там и упал. Вокруг был полный бедлам, кругом мусор, ссаки, блевотина, пятна спермы и крови…
Ольга ошарашенно смотрела на все это не в силах сказать ни слова.
Я ощутила, как во мне просыпается жалость к ней и узнала в этом мамку: «Ах ты моя бедненькая, как с тобой плохо поступили, как тебе не повезло. Ну иди сюда, мама тебя пожалеет, конфетку даст».
«Бля, с-сука, – подумала я, – нашла чем заниматься – жалеть подружку, которая сама хотела, чтоб ее выебали. Бля, сами же гуляли с Ольгой, ищя на свою жопу приключений, вот и нашли. И нет здесь ничьей вины, в том, что наши мечты о прекрасных принцах-бомжах не сбылись. Жизнь показала себя в самом ярком виде. Вот она, мамкина конфетка в пиздатой обертке с хуевой начинкой».
Ольга стояла с потеряным взглядом, глядя по сторонам и ничего не понимая, где она, кто ее ебал, и вообще, что происходит. Пузо ее раздулось – литра два спермы всосала – прикольнулась я, преувеличив объем. Нахуй, теперь неделю жрать не будет. Пиздят, что сперма калорийная.
Пацаны балдели, прикалываясь с Ольги:
– Че, томатным соком ссышь? – глумливо спросил Гавозда, пнув ее под зад. Все дружно заржали, увидев, что у нее вся жопа в крови.
– Ха, Макар, нахуй ты жопу дефлорировал? В пизду ебать нужно было. Вечно у тебя наклонности с оттенком, – строгим голосом издевался Князь.
На что Макар, сделав подобострастный вид и, вытянувшись по стойке смирно, гаркнул:
– Легче срать, ваше благородие!
Все дружно покатились со смеху. Князь посмотрел на Гавозду и сделал какой-то жест, на что братва отреагировала очень бурно. Ольга, так же как и я, не поняла этого жеста. Но очень скоро ей все наглядно объяснили. Схватив ее за руки и за ноги, ее положили на спину в позу дохлого таракана. Князь стал, как врач-гинеколог у ее пизды и, посмотрев на эту грязную, опухшую и вонючую щель, торжественно объявил:
– Раньше, бля, было принято с покойника снимать посмертную маску, оттиск его лица, нахуй, в последнюю минуту жизни. Мы, – он обвел рукой всех присутствующих, – бля, поддерживаем этот обычай. И сейчас, нахуй, будем снимать восковую маску с твоей пизды. И, не выдержав дальше такого серьезного тона, Князь заржал вместе со всеми. Ольга начала вырываться и кричать:
– Не-ет! Ебите меня еще, но не надо...Я не хочу умирать! Не надо посмертную маску! Пожалуйста, бля, отпустите меня!
На что пацаны заржали и зажали ее крепче. Гарик подал Князю свечку.
– Ты че, охуел, я че свечу держать буду? – заржал Князь, но взял ее в руки.
Кривой чиркнул спичкой и зажег свечку. Ольга с ужасом наблюдала за манипуляциями Князя. Тот, со зловещей улыбкой занес свечу над раскоряченной Ольгой и начал отпевать ее, подражая голосу священника. Вытянув морды, пацаны стебались с мышиного ритуала.
«Ну, нахуй, в самую точку попали. Ха-ха-ха, – мысленно ржала я, глядя, как смешно со стороны выглядит тупая привычка мышей плакать, жалеть, страдать. Во, придурки, они наверно думают, что все, пиздец, сдох мудак и нет его больше. Как жалко, что так мало прожил. У-у-у-у, а-а, ха-ха-ха, – прикалывалась я, – дебилы, они не понимают, что со смертью приходит натуральный кайф. Ты уже не страдаешь, тебя уже не пиздят, ты не голодаешь, не болеешь, не боишься. Это же классно. Всю жизнь страдал, а как только сдох, так и кончилось страданье. Умирать не страшно, жить страшнее», – думала я, глядя на животный ужас в Ольгиных глазах. Она действительно поверила в то, что ее порешат на месте. Мамка и родичи приучили ее заранее думать о плохом и заранее страдать и репетировать переживания. Научили, бля, видеть жизнь в самом хуевом свете. Припиздки, или жизнь видят в розовых очках или в черных. Из одной крайности в другую. Нет, чтобы снять очки и смотреть просто, как кот – реально, без оценки. Как там пел Титомир: «Не думай ни о чем, что может кончиться плохо». Во-во, не еби мозги хуевыми мыслями».
Князь нес какую-то околесицу, пародируя напутствие в мир загробный. Закончив последнюю фразу, он сказал: «Маминь», – и слегка наклонил свечку над Ольгиной пиздой. Расплавленный воск закапал на вспухшую щель.
– А-а-а! У-у! Ой, мама! Не надо! Ой, мамочки-и-и... – визжала Ольга, корчась и извиваясь как змея.
– У-у, жирный толстый червь, – презрительно спизданул Гавозда.
Князь балдел, глядя, как Ольга страдает от своего тупого страха: не настолько сильной была боль, сколько увеличивал ее страх. «Что же будет дальше? Меня, наверно, убьют или сожгут мою пизду до самой задницы, бля, а может, меня будут ебать горящей свечкой... О-о-о, мама, я не хочу-у-у!» Ольгины мысли были написаны у нее на лице.
– Пустите меня, пожалуйста. Не надо-о-о, – скулила Ольга.
Кривой заржал:
– Так, пустите, или не надо?
Братва покатилась со смеху. Князь передал свечку Гавозде и сказал:
– Заканчивай, коллекционер.
Все снова закудахтали. Гавозда продолжил плавить свечку и накладывать слой за слоем. Макар прикольнулся:
– Надо было в пизду морковку вставить, тогда потом маска была бы с дыркой. И ебать бы смог, и дрочить.
– Нахуй, позже целку пробью.
Братва снова стала потухать, держа все еще извивающуюся Ольгу. Расплавив почти всю свечу, Гавозда убрал огарок и засмотрелся на произведение своих рук. Вся Ольгина пизда была залита парафином. Гавозда поплотнее прижал слепок к пизде, чтобы отпечаток стал четче. Братва ржала и прикалывалась над телкой. Пиля спизданул:
– Ебантропы, людишки, снимают маски с ебальника, а нужно-то с пизды, так красивше. Морды-то мы видим каждый день.
Его речь поддержали новым взрывом хохота.
Гавозда самодовольно потер руки:
– Да, я коллекционирую такие слепочки, пизда пизды красивше, как на подбор стоят.
Братва снова заржала, видимо, знакомая с его коллекцией.
Я подумала, что мышам и не снилось коллекционировать такие слепочки-пиздюшки. А то понаплодили всяких меломанов, филателистов, нумизматов и прочей дребедени. А кому, нахуй, нужны будут их коллекции, так... гора мусора. А вот восковые пиздюшки – это круто, это авангард, протест.
Ольга затравленно смотрела, ожидая, что будет дальше. Пизда ее занемела и потеряла чувствительность. Гарик притаранил какие-то тряпки, веревки. Ольгу привязали за руки к трубе, а потом к большим железным штырям, торчащим из пола.
Вся пиздобратия поперла играть в карты. Ольга тревожным взглядом ловила каждое их движение, но на нее больше не обращали внимания. Она так и осталась лежать в раскорячку, с пиздой, залитой парафином.
Глядя на нее и на веселящихся рядом пацанов-припиздков, я вдруг увидела всю картину совсем по-другому. На моих глазах разыгралась вся жизнь человека. Сначала его губят родители, закладывая хуевую программу в его тупую башку, учат его быть пассивным, вялым, капризным, слабым. «Ты плачешь?.. Тебе больно?.. Ну, иди сюда, мое золотко, мама тебя поцелует, даст тебе конфетку». Чтоб скрасить горькую правду жизни, чтоб привить иллюзию того, что если все хуево в жизни, то ты можешь расслабиться, рассвиниться, заплакать, погрузиться в депрессию и за это какой-то добрый дядя или тетя, Ельцин, Бог или кто-то еще придет, погладит тебя по головке и даст конфетку. И тогда мир сразу станет хорошим и добрым, а я буду страдать и плакать, чтоб мне дали эту конфетку. Придурки! Стань сильным и сам возьми себе столько конфет, сколько хочешь, а не жди милостыню от бомжа. «Люби-и-ите ме-еня, пожалуйста, я хороший». Нахуй, сикуси-выкуси, понавнушала мамка хуйни и выходит человек в жизнь, как на бульвар за приключением: «Что бы такое найти, заманчивое, интересное? А где же мой прекрасный принц ходит? Он обязательно должен быть, иначе кто меня на руках будет носить? Он же моя конфетка, где же она есть?» А жизнь – пиздец, и не даст конфетки, и сколько не ищи, не найдешь рогатого зайца и мохнатую черепаху, так же, как и принца среди бомжей. Свяжешься с кем-то, вроде бы все, пиздец, жизнь веселая, друзья, пьянки, карты, разговоры, развлечения, успех. А потом грязь, вонь, блевотина, мрак и ты копаешься в этом дерьме. Отъебут тебя хором, как на производстве у станка задолбишься. А как станешь не нужен, подотрет тобой жизнь свою грязную жопу и скажет:
Довольно, детка, наигрались,
Давно пора за все платить,
С тобой ебались, наслаждались,
Пришел момент пизду зашить.
И тогда все покинут тебя, и ты останешься один у разбитого корыта. И вокруг будут бомжи, которые казались тебе принцами, и грязь, и болото, в которых ты копался, как червяк. А жизнь твоя уйдет к другому, и ты уйдешь со сцены жизни. Только надгробная плита сохранит какие-то отпечатки твоей жизни – даты рождения и смерти. И все...
Пораженная тем смыслом, понимание которого пришло мне в этот миг, я сидела тупо глядя в одну точку. Я знала дальнейший ход событий. Братва выждет время пока застынет парафин, затем снимет слепок и будет довольна. Ольгу может отпустят, а может тут же пришьют, чтоб кому че не спизданула. Этот момент меня волновал мало, нечто другое я поняла, глядя на продолжающуюся игру в карты и на Ольгу, лежащую на спине с расставленными ногами и тупо глядящую в потолок, я увидела, что она плачет. Ей было жалко, жалко себя, того, что все так получилось, жалко своей несбывшейся мечты о счастливой жизни с мужем-бомжем... «Вот так, – подумала я, – в конце жизни человек сталкивается с реальностью, и его иллюзии рушатся. Но жизнь уже прожита. Уже поздно что-то менять. На пороге смерть». Осознав все это, мне стала безразлична эта ситуация. Я уже не жалела Ольгу, я видела, что это просто игра, жизнь – игра.
Я тихонько встала и стала пробираться к выходу. Внутри у меня было некое успокоение, как будто я разрешила сложную загадку. Ольга осталась в котельной.
Написав всю эту историю, я вновь пошла на очередное занятие в Рулон-холл.
Напялив самые лучшие тряпки из того барахла, которое было у меня, я посмотрела в зеркало и ухмыльнулась:
– Ну и видок! Ни одного клевого наряда мне не купила мать. Одела меня в какую-то хуйню, как Золушку. Эта роба пойдет только для работы на свиноферме, а не для выхода в нормальное место. Поганая старуха! Растила меня шудрой, заводским быдлом. Она очень боялась, что я нормально прикинусь и буду тусоваться с нормальными людьми, которые могут, по ее мнению, меня «испортить», развратить, привить мне вкус к легкой, нормальной, богатой жизни, и отучить меня от скотского, нищенского существования, на которое обрекала меня мамаша.
– Вот тебе, старая дура! – сказала я показывая зеркалу фигу. – Я не буду жить и думать, как ты! Я не буду батрачить всю жизнь на какого-нибудь бомжа и плодить нищету! Я буду жить во дворце как королева!
С этой мыслью я развернулась и понеслась к Рулону. На улице была слякоть, машины ехали по грязным лужам, обрызгивая прохожих. Я ломанулась в переполненный автобус и, еле втиснувшись в него вместе с остальными баранами, толкаясь и давясь, поехала на автобусе.
В просторных залах Рулон-холла уже тусовалась большая орава разношерстной публики: панки с гребнями, длинноволосые хиппи и бритые гопники, обвешанные железом металлисты и кришнаиты с хвостиками, одетые в индийские дхоти, больше всего привлекали внимание. Лазили тут и чопорные бизнесмены, и какие-то лысые ментальщики в очках, и разряженные самки всех мастей, и пришибленные серые чадосы. Все они искали ярких впечатлений и великого знания Рулона. А вот и он сам появился на сцене в своем восточном халате, в черных очках и в тюбетейке, в окружении красивых самок и охраны. Сложив руки ладонями вместе, он поприветствовал нас по индийскому обычаю, и, сев в свое большое кресло, стоявшее на сцене, начал речь:
– Деревья, животные, рыбы живут без проблем. У человека же есть проблемы, начал он, – но все его проблемы оттого, что у него есть ум. Но ум человека недоразвит – это ум дебила, тупого дегенерата, ум олигофрена, – выкрикнул он, – это ум, неспособный думать! Ум зомби! Но, однако, некоторые люди могут научиться. Я думаю, что сюда пришли именно такие люди, а другим тут делать нечего. Пусть идут на партсобрание или в церковь на вечернюю службу. Там они найдут себе подобных. В зале раздался дикий хохот.
– Туда и дорога!
– Дак вот. Наш ум имеет информацию. Одна полезная информация. Это, скажем, арифметика, английский язык или русский, а может матерный. Это умение работать на компьютере, водить автомобиль, торговать моими экскрементами или другим говном. Все это хорошо. Но есть в вашем уме и вредная информация. О чем же она? Кто скажет мне? О чем? – стал спрашивать Рулон – Кто просек, где собака порылась?