– Совершенно верно! – поддержала её мама.
А старик пенсионер, который вчера за меня заступился, сказал мне:
– Молодой человек, поздравляю с полнейшей реабилитацией! Рад, что это произошло в течение одного дня. Я, позвольте заметить, в своё время ждал подобной минуты несколько лет… Очень, очень рад!
И я был рад, и мама тоже, хотя и не показывала виду: такой уж был у неё характер.
Дома она мгновенно раздела меня. Я даже не успел вырваться. Отец сказал маме:
– Твоя десятка лежала не под часами, а под вазочкой.
– Было бы странно, если бы я за эти два дня не потеряла голову. Если бы вы, мужчины, хоть на один денёчек стали мамами! – воскликнула мама, закутывая меня в свой пушистый халат.
Когда она ушла в ванную выжимать рубашку и брюки, я сказал отцу (мне всегда приходилось мириться первым):
– Пап! Вот посмотришь, я не завалю русский!
– Посмотрим… посмотрим… Я читал твой диктант. Только пиши на совесть. Почему ты думаешь, что я не умею диктовать?
– Тебе надо поучиться. А завтра у меня диктант в милиции и с Петром Ильичом, – сказал я.
– Всё же, если бы ты вчера посоветовался со мной, многого бы не случилось, – заметил отец.
– Ты сам сказал, что не собираешься вести меня за ручку по жизни!
– Не хитри. Про Гарика мог бы рассказать и мне и маме, а тем более Маринке.
– Ты меня ругал, когда я ябедничал в детском саду? Ругал. А вчера было сложное дело. Не сразу всё становится ясно. – Мне стало совсем весело оттого, что мы наконец разговорились.
– По-моему, всё было ясно, – сказал отец.
– Это по-твоему всё ясно.
– Ну, мне тоже не всё ясно… – вздохнул отец.
– А что? – с интересом спросил я.
– Например, – отец перекусил леску, – неясно, почему в автоматах вкусный сироп и разный. А у газировщиц – невкусный и одинаковый. А главное, мне неясно, почему эта скотина Голдуотер не сидит в сумасшедшем доме.
|
|
Я задумался, расхаживая в халате, как боксёр по рингу. Всё это было мне тоже неясно.
– Не отвлекай его от главного своими проблемами, – сказала мама, вернувшись из ванной. – А ты садись за правила!
– Нет уж. Сначала поужинаем, – сказал отец.
– Правильно!
Мне страшно захотелось есть.
– Эй, Серёжка! Айда по лужам! – закричал кто-то со двора.
Мама закрыла окно, подошла к зеркалу и спросила отца:
– Ты не находишь, что я постарела за эти два дня минимум на два года?
Мой отец осторожно погладил маму по щеке и сказал:
– Ну, скажем, не на два года, на два дня. И тебе это очень идёт. Кстати, мы тебя очень любим.
– Ага… – откликнулся я и подумал: «Конечно же, это я сам виноват, что так неудачно началось моё двенадцатое лето…»
Рассказы
Первое и второе
В тот вечер я никак не мог заснуть, потому что мой отец очень хотел есть.
Он шагал по комнате, как тигр в зоопарке перед обедом, что-то ворчал себе под нос, то и дело уходил на кухню и гремел там кастрюлями. Они были пусты, но отец как будто не мог поверить этому и всё заглядывал и заглядывал в них.
Потом он тяжело вздохнул, достал из буфета хлеб и сел за стол. Я слышал, как он посыпал хлеб щепоткой соли и налил из графина воды в стакан. Сначала он, как я понял, злился, с трудом заставляя себя есть, но постепенно разошёлся и отреза́л хлеб кусок за куском. Потом достал из ящика «Известия».
Немного погодя отец включил приёмник и больше уже не ходил по комнате, как тигр. Это значило, что он наелся.
|
|
Мне тоже хотелось есть, но я вспомнил, как Зиганшин с товарищами во время океанской голодовки старался поменьше двигаться для сохранения сил, и попытался уснуть.
Но тут пришла мама. Отец сразу вскочил с дивана и снова заходил из угла в угол. Мама разделась и сказала:
– Всё-таки в читальне лучше заниматься, чем дома. Кажется, я не завалю французский.
Отец стукнул кулаком по столу и страшным шёпотом спросил:
– Начинается?
– Что начинается? – удивилась мама, расчёсывая свои красивые волосы.
– То, что я опять съел полбуханки хлеба с водой, и всё! – крикнул отец.
– Ты мог позаботиться об ужине или съесть хлеб с вареньем и с чаем, – сказала мама.
– А я люблю с солью и с холодной водой, – заупрямился отец. – Я хочу первое и второе!
– Приготовь сам, – засмеялась мама.
– Поговорим без шуток, – голос отца стал серьёзным и мрачным. – Ты уже две недели не заглядываешь в «Книгу о вкусной и здоровой пище» и, таким образом, разваливаешь семью… Я смотрел на это сквозь пальцы, но хватит, – добавил он, как артист. – Хватит! Одно из двух: или институт, или семья. Я не могу обедать в столовой, а он (речь шла обо мне) запустил арифметику. Из-за чего? Из-за ненормального питания и недостатка фосфора. Нам надоела сухомятка и наспех приготовленная бурда. Вот. Мы – мужчины!
– Тебе не стыдно? – спросила мама.
Отец помолчал немного и закричал, наверно, потому, что ему было стыдно:
– Нет! Мы хотим первое и второе! Щи хотим! Уху хотим! Котлеты хотим и жареную рыбу. Ребёнку нужен фосфор для мозгов!
|
|
– Значит, из-за какого-то фосфора я должна бросить институт?
– На карту поставлено многое… – загадочно сказал отец, пугая маму.
– Так вот, – не испугалась мама, – я работаю и занимаюсь, как вол, в последний дипломный год. Тебе известно, что раньше я не кончила институт из-за него.
Я задумался: почему это из-за меня?
– Но я его кончу. А ты не товарищ, ты – эгоист!
– А ты плохая жена и мать ребёнка!
– А ты кто такой?
– А я хочу первое и второе. Вот кто я такой! И мне надоело жарить полуфабрикаты!
– Поговорим по дороге на работу. Я хочу спать. Же ве дормир.
– О-о! Я не сдамся! – снова, как артист, сказал отец и всё-таки замолчал, поняв, что мама устала от работы и французского языка.
Я лежал, притворившись спящим, и думал: «Наверно, когда я появился на свет, мама бросила институт, чтобы возить меня в коляске и стирать пелёнки. Потом она водила меня в ясли и в детский сад, а я часто болел то ангиной, то корью, то желтел от желтухи, то проглатывал подшипник, то вывихивал ногу. И вот наконец она кончает институт, а мой отец вдруг не может без первого и второго. И я ещё забыл из-за телевизора купить что-нибудь на ужин, а мама оставила деньги…
Мама потушила свет. В темноте засветился фосфор на стрелках и цифрах нашего будильника. Я решил спросить отца, можно ли слизнуть с циферблата фосфор, чтобы не отставать по арифметике, и заснул.
Утром перед школой мне почему-то захотелось заглянуть в «Книгу о вкусной и здоровой пище». Я достал её с полки и прочитал оглавление супов. Оказывается, в мире было столько прекрасных супов, и бульонов, и щей, и борщей, и окрошек! А я и не знал!
У меня потекли слюнки. Я захлопнул толстенную книгу, положил её в портфель, съел манную кашу с вареньем и побежал в школу.
И по дороге я вдруг придумал, что́ мне нужно сделать для того, чтобы мама кончила институт, который бросила из-за меня, и чтобы отец ел первое и, может быть, второе, и чтобы наша семья совсем не развалилась.
В тот день на первом уроке не было нового материала. Я положил «Книгу о вкусной и здоровой пище» на коленки и незаметно читал про приготовление супов. Из них мне больше всего понравилась чихиртма из баранины. Но сделать её, подумал я уныло, мне бы ни за что не удалось. Я не знал, что такое кинза, виноградный уксус и шафран. И с другими супами, щами и борщами было бы много возни. Я чуть не вскрикнул от радости, когда увидел в оглавлении супов «мясной бульон быстрого приготовления» и прочитал про способ его варки. Он был очень прост. Мясо отделить от костей, купить лук, петрушку и морковку, всё это кинуть в воду, и бульон готов через сорок минут. И мой отец не будет ходить, как тигр, из угла в угол.
На следующем уроке мы писали диктант, и я не смог почитать книгу, а на третьем уроке, когда Игорь Павлович вызвал Игнаткина решать пример, я снова положил книгу на колени. И только я стал читать про паровую треску, в которой, по словам моего отца, было много фосфора, как Игорь Павлович сказал:
– Рыжиков, положи книгу на стол. Быстро! Я жду, Рыжиков!
Я зажмурился, представив себе всё, что сейчас будет, встал из-за пары и положил «Книгу о вкусной и здоровой пище» на учительский стол.
Игорь Павлович прочитал название книги, мрачно на меня посмотрел и стал её перелистывать. Вдруг он сглотнул слюнки и, широко раскрыв глаза, уставился в книгу.
Я подумал: «Наверно, увидел картинку с жареным поросёнком, набитым гречневой кашей и окружённым бутылками и всякой зелёной всячиной…»
Я спросил Петьку:
– Как думаешь, учителям хочется есть, как нам перед большой переменкой?
– Нет, по-моему, – шепнул Петька, – а то бы они, как я, на уроках ели пирожки с повидлом…
Весь класс тихо ждал, что сейчас будет.
Игорь Павлович твёрдо сжал губы, покраснел, захлопнул книгу и потряс ею над головой:
– Вот какие книги читает Рыжиков на уроках!
Я встал.
– Вот что его интересует больше всего на свете! Вкусная и здоровая пища! Позор! Она для него важнее пищи духовной! Кто знает, что такое духовная пища?
Все молчали, наверно, потому, что за ответ всё равно не поставили бы отметку, а я тихо сказал:
– Интересные книги…
– Так почему же, – вышел из себя Игорь Павлович, – ты не читаешь на уроках «Занимательную математику» Перельмана? Это бы я ещё мог простить. Почему же ты читаешь, – он с интересом заглянул в книгу, – про, так сказать, жареных поросят и отстаёшь по арифметике?.. Молчишь? Так пусть все знают: ты – гурман и лентяй!
Кое-кто засмеялся.
– Что такое «гурман»? – спросил любознательный Лимский.
– Надо поднимать руку! Весь класс разболтался!.. Гурман – это школьник, для которого пища – первое, а уроки – второе, – Игорь Павлович смутился. – Продолжим урок. После уроков, Рыжиков, зайдёшь в учительскую.
На пути в учительскую я больше всего боялся, что Игорь Павлович вызовет в школу моего отца, отдаст ему «Книгу о вкусной и здоровой пище» и весь мой план сорвётся. Когда я приоткрыл дверь учительской, Игорь Павлович доказывал учителям:
– Дело, коллеги, не в жареном поросёнке. Ничто человеческое мне не чуждо. Я только утверждаю, что человек живёт не для того, чтобы есть!
– Можно? – сказал я.
– Полюбуйтесь! Вот он! – объявил Игорь Павлович.
– Безобразие, – сказала Вера Адамовна. – Тридцать шесть лет я работаю в школе. У меня есть список книг, отобранных за эти годы у учеников, но книги о пище в нём нет. Я бы ещё поняла девочку, но тебя, Рыжиков…
Я обиделся, подумал: «Была не была…» – и коротко объяснил, зачем мне понадобилась эта книга. Под конец я сказал:
– Мой отец считает еду первым делом, а духовную пищу – вторым. Не может он без первого и второго. Маме нужно кончить институт. А мне фосфора не хватает для арифметики… Я больше не буду.
Учителя задумались. Потом Вера Адамовна ворчливо посоветовала:
– Рыбу жарь на постном масле… Я не люблю на сливочном… И не забудь снять пену с бульона… Представляю себе твоё варево!
А Игорь Павлович отдал мне книгу и сказал:
– Тебе, Рыжиков, не фосфор нужен, а крупная доза усидчивости. И учти: если твоя кулинария хоть на йоту отразится на занятиях, я напишу письмо на работу отцу. Иди.
– Ладно! – обрадовался я и пошёл домой.
Я бы, конечно, сразу взялся за приготовление обеда, но мне не давали покоя последние слова Игоря Павловича, и я решил сначала позаниматься. Географию и русский я оставил напоследок и усидчиво взялся за арифметику. Я думал, что на решение двух трудных задач уйдёт часа три, но меня разобрало такое зло из-за отставания по арифметике, что задачки неожиданно очень быстро решились без всякого фосфора и даже показались мне интересными.
После задачек я взял из ящика деньги, которые оставляла мама для покупки полуфабрикатов и другой сухомятки, перекинул через плечо авоську и пошёл в магазин.
Я купил мяса, но поругался с продавцом, потому что он сказал: «Бери, что дают, и не капризничай…» Потом выбрал большую треску, а в овощном взял луку, морковки и петрушки…
Во дворе ребята попросили меня постоять вратарём, но я сказал:
– Есть дела поважнее…
Дома я выложил покупки на кухонный стол, а «Книгу о вкусной и здоровой пище» раскрыл на страничке с бульоном и поставил на подоконник. Я стоял перед ней с ножом в руке, как дирижёр в оркестре перед нотами, и очень волновался: всё-таки первый раз взялся за такое дело.
Прочитав рецепт, я решительно отделил мясо от костей, которых мне надавал продавец, положил всё это в кастрюлю и поставил варить. Прокручивать мясо я не стал, потому что не умел. А лук, морковку и петрушку я очистил и сразу кинул в кастрюлю, хотя их нужно было сначала обжарить.
Заведя будильник, чтобы не прозевать бульон, я подумал: «Нелегко, конечно, готовить обед и делать уроки…»
Треску я разрезал на куски, потом начистил картошки, но делать рыбу по книге не захотел, это было сложно.
Я вспомнил, как её готовила мама, положил ещё не оттаявшие куски на сковородку, покрыл их ломтиками картошки и лука, облил всё это постным маслом, накрыл крышкой и поставил в духовку.
Бульон варился, а я писал упражнения по русскому и учил правила. Меня не тянуло ни во двор, ни к приёмнику…
Когда зазвенел будильник, я потушил газ под бульоном и ударил себя по лбу: я же забыл снять пену, хотя Вера Адамовна мне напоминала. И бульон получился каким-то мутным, но жирным. Я вынул из него мясо и обсосал кости. Есть мне хотелось как никогда: ведь поел я давно, ещё на большой перемене. Только есть я не стал, а решил дождаться своего отца.
Варёное мясо я положил на тарелку и посыпал его листьями петрушки.
Из духовки вкусно пахло рыбой. Я попробовал кусочек картошки и обрадовался: она пропарилась и красиво запеклась сверху, вместе с луком, хотя с краёв очень подгорела.
Был уже шестой час. Отец вот-вот должен был прийти с работы. Я прибрал в кухне и засел за географию.
Когда отец открыл дверь, я услышал, как он принюхивается к запаху первого и второго. Потом он загремел на кухне крышками и сказал:
– Ага! Подействовало! Я сказал, что не сдамся!.. А где же мама? – спросил он меня, зайдя в комнату.
– Она пришла на часок и, всё сделав, ушла, – сказал я. – Ей же нужно заниматься. Думаешь, легко с твоими первыми и вторыми?
Мой отец, смотря в потолок, задумался и потёр подбородок.
– Ладно… – сказал он. – Ты поел?
– Тебя дожидаюсь, – сказал я.
– Так… так… Давай-ка попьём чаю с вареньем и хлеб с колбасой съедим, а обед уничтожим вместе с мамой… А она поела?
– Не успела, – соврал я. – Для неё институт – первое, а еда – второе. Не то что для тебя.
– Что-о? – прикрикнул отец.
– Давай пить чай, – сказал я.
Мы молча попили чаю с хлебом и колбасой, которую принёс отец. Он всё о чём-то думал, вздыхал, потом улёгся на диван читать «За рубежом».
Когда пришла мама, он, подлизываясь, сказал:
– Ну, как французский, Ириша? А мы вот ждём тебя с обедом. Мы чай попили…
Мама не стала с ним разговаривать, она ушла на кухню. Отец пожал плечами и растерянно улыбнулся, когда она там захохотала. Я молчал.
Мама разогрела бульон и принесла его в комнату. Отец накрыл стол. Я первым уселся за него.
– Мясо оставим на завтрак, – сказала мама, – оно немного недоварено. Я, между прочим, очень люблю мясо с петрушкой.
Я замер.
– Сыроватое даже полезней, – сказал отец, и я успокоился.
Мама налила всем бульон.
– Хорошо, что пена не снята. В ней много белков, – заметил отец, – а кожура от лука сообщает приятный цвет…
– Прекрасный бульон! – Мама закрыла глаза от удовольствия.
Я прикусил губу: бульон был без соли.
Отец расспрашивал маму про институт, чего никогда раньше не делал, и шутил. В общем, после первого и он, и мама совсем помирились. Потом мама принесла сковородку со вторым.
– Вообще-то можно обойтись без второго, пока ты здорово занята. Долгое это дело, а вот без первого я не могу. Не могу, и всё… – виновато заявил мой отец.
– Ну нет, – сказала мама, – без второго нельзя. Такая вкусная рыба, и картошечка запеклась…
– Это самая вкуснота, когда рыба не чищена! По-рыбацки это называется… – сказал мой отец. – Как будет по-французски «это жизнь»?
– Се ля ви, – ответила мама, а я, разозлившись на себя, заворчал:
– Разве это се ля ви? И рыба не очищена, и всё без соли…
И тут отец забушевал:
– Значит, человек забыл положить соли, а ты ворчишь, как старик! Подумаешь! И это вместо того, чтобы помочь маме и не болтаться во дворе. Тебе лень сходить в домовую кухню, а она учится, и работает, и ещё готовит первое и второе, причём вкусные! Лентяй! Я из-за тебя вчера ел хлеб с солью! Я в твои годы…
– Ну что особенного, Вова, в спешке всё бывает. Возьми и посоли. Папа не виноват, – сказала мама.
Я чуть не рассмеялся.
– А для тебя в рыбе важна не соль, а фосфор!.. – продолжал бушевать отец. – Решил задачки?
– Я все уроки сделал! – сказал я.
– После обеда проверю… А не нравится такой хороший обед, можешь вылезать из-за стола!
– А рыбу нельзя есть ножом. Эх, ты! – сказал я, вспомнив заметку из «Книги о вкусной и здоровой пище».
– А я буду каждый вечер проверять тебя по арифметике, – обиделся отец, но перестал есть рыбу ножом.
Мама засмеялась и сказала моему отцу:
– Спасибо.
И он тоже сказал:
– Спасибо.
А я ничего не сказал.
Я думал о том, что мои поварские дела раскроются рано или поздно, но это не беда. Главное – я буду варить обед, мама спокойно кончит институт, а отец получит своё первое, без которого никак не может. Не может, и всё. Такой уж он у нас человек.
Морозные дни
В декабре в нашем городе стояли сильные морозы, и мы, младшеклассники, не ходили в школу.
Настроение у меня было весёлым и чуть-чуть праздничным. Морозные дни казались мне настоящими днями каникул. Три дня, не вылезая из кровати, я читал номера «Огонька» за прошлый год.
На четвёртый день я решил позаниматься, но никак не мог сосредоточиться. Меня всё отвлекало: альбом с марками, значки, приёмник, сломанная клюшка и даже морозные узоры на стёклах. Я просто пожалел, что нам нельзя ходить в школу. На уроках хоть занимаешься и ничего тебя не отвлекает. Странно всё-таки! В Антарктиде бывает восемьдесят градусов, и то ничего – работают люди. Прямо на улице. А нам нельзя ходить в тёплую школу.
«А что, если… – я спрыгнул с подоконника, хлопнув себя по лбу. – Вот это мысль! Как я раньше не догадался!»
Я быстро оделся и, перекинув портфель через плечо, выбежал на улицу. На улице было тихо-тихо. Деревья стояли белые, кудлатые и покачивались из стороны в сторону.
Я думал: «Вот это да! Вот это мороз!.. Всё равно пойду в школу. Просижу в классе четыре урока и выучу грамматику. Потом напишу сочинение, назову его «В мороз» и пошлю в «Пионерку». Пускай в Антарктиде почитают».
Я побежал, но ветер больно колол нос и щёки. Тогда я сложил носовой платок и закрыл им лицо до самых глаз.
У дверей школы я столкнулся с каким-то парнишкой. Лицо его тоже было закрыто носовым платком.
Мы осторожно прошли мимо вздремнувшей нянечки, взбежали по лестнице и сдёрнули платки.
Я удивился:
– Коля? Грачиков? Ты чего?
– Тс-с! А ты чего? – спросил Коля.
Он был самым тихим учеником в нашем классе. Мы раньше сидели за одной партой, но нас рассадили, потому что я списывал у него диктанты.
Мне не хотелось выдавать секрета. Не зная, что ответить, я заморгал, и от тепла у меня сразу же слиплись заиндевевшие ресницы. И у Коли слиплись. Мы вошли в класс, растирая пальцами льдинки на ресницах.
Коля заложил дверь стулом.
– Ну, ты чего? – спросил я, раздеваясь.
– А ты? – упрямо сказал Коля.
Я решил не терять времени.
– Хочу здесь учить уроки. Дома скучно. Всё отвлекает. Ты же знаешь, что у меня большое воображение. Терпения только нет.
Коля разделся и вздохнул:
– Терпение-то у меня есть. А воображения нет. Нет, и всё. А почему нет – не знаю.
Он уныло встал у окна.
– Географию хоть вызубрить можно. А историю – никак. Ничего не могу запомнить. Лучше бы у меня терпения не было.
Коля ещё раз вздохнул.
Я сказал:
– Это ерунда. У меня вся история как на ладони. Я отвечаю, а сам всё вижу. Воображаю. Понимаешь? Только вот когда пишем диктант, я больше всех делаю ошибок. Помнишь, Игорь Павлович диктовал: «Когда наступает осень, журавли улетают в тёплые страны!» Он диктует, а я вижу: журавли летят и курлыкают, листья падают тихо, мы их во дворе собираем и жжём и руки греем у костра. Журавли далеко-далеко… Маленький клинышек… Летят над Нилом… Пирамиды всякие… И я думаю: «Скорей бы древнюю историю начали…» И столько ошибок делаю, что не успеваю исправлять. В общем, мне бы твоё терпение…
Коля посмотрел на меня с завистью и сказал:
– Давай я поучу тебя терпению, а ты за это поучишь меня воображению. Хочешь?
Я сказал:
– Воображение – ерунда. Терпение! Вот трудная штука. Я-то тебя в один миг научу. Для начала представь, что ты не Коля Грачиков, а учитель Игорь Павлович.
– Что ты? – Коля замахал руками. – Разве я смогу?
– Представь! Ты входишь в класс. Должен быть диктант. Я рисую клеточки для морского боя. Что говорит Игорь Павлович? Представляй! А то учить не буду.
Коля, вспотев от напряжения, смотрел на меня ошалевшими глазами. Потом тихо и смущённо сказал:
– Рыжиков… Вова… Ты чем занимаешься?
Я рассмеялся и поправил Колю:
– Не «ты», а «вы». И говорит Игорь Павлович смелей. Он же не боится меня. Это я его боюсь.
Коля сказал:
– Не перебивай… а то не буду воображать.
Я раскрыл тетрадь. Коля взял мой учебник и начал диктовать. Изредка он прерывал диктовку:
– Не смотри в потолок. Там нет самолёта… Забудь про «Кавказского пленника»… Вглядись в слово… Вспомни грамматику. Думаешь, мне не известно, почему ты её плохо знаешь? Ты с утра до вечера бродишь по выставке ремесленников. Без моей записки тебя туда больше не пустят.
Вдруг за дверью кто-то засмеялся, но я подумал, что мне это показалось. После слов Коли я даже привстал от неожиданности:
– Ты что! Так не годится. Ты воображай, как Игорь Павлович. Он же не знает, что я хожу на выставку. Давай по правилам!
Коля вскипел:
– Я всё знаю! Ты возишься с приёмником и целыми днями катаешься на коньках. Безобразие! О чём думают твои родители?!
После этих слов я тоже вскипел и вылез из-за парты:
– Ну-у-у! Ты моих родителей не тронь! Не тронь родителей, а то подерёмся!
Глаза у Коли налились слезами.
– Ты как разговариваешь? Ты с кем хочешь подраться? Ну хорошо! На педсовете поговорим. Выйди из класса!.. Ладно, не выходи. Давай писать дальше. Скоро уже конец. Сядь на место, будь внимателен.
Я снова сел за парту.
– Пиши! – крикнул Коля, стукнув меня учебником по голове.
Я хотел броситься на него, но он сказал:
– Прости, пожалуйста… Это верно, Игорь Павлович тебя бы не стукнул.
Коля снова диктовал, а я писал и яростно думал: «Ничего, подожди… Потом моя очередь быть учителем… Я тебе покажу, что такое история…»
Коля опять крикнул:
– Последнюю фразу напиши ещё раз! Не будешь зевать. Кстати, мне известно, почему ты завалил контрольную.
Я удивился, потому что сам этого не знал.
– Ты днём катался с горки в футляре от Славкиной виолончели, а вечером взял у Копёнкина «Огонёк» за прошлый год. Вот! Пиши!
Я писал, повторяя про себя: «Назло напишу без ошибок… Назло напишу без ошибок…»
Когда прозвенел звонок, Коля сказал:
– Проверь, Рыжиков!
Я проверил диктант и удивлённо свистнул: всего две ошибки, и то в последней фразе!
Я выбежал из-за парты, радостно потирая руки.
– Значит, и у меня есть воображение? – сказал Коля.
Я толкнул его:
– Больше, чем нужно! Ты притворялся. «Без записки… не пустят…» Садитесь, Грачиков! Теперь я учитель. Понятно?
Коля сел за парту, а я а стол. Потом, подражая Игорю Павловичу, я протёр воображаемые очки и, близоруко прищурясь, сказал:
– Гм… гм… Кого же я вызову первым? Рыжикова? Нет, Рыжиков знает историю назубок. Итак, Грачиков!
Коля нерешительно вышел к доске.
– Расскажите нам, Грачиков, про Ледовое побоище. Говорят, вы большой специалист по крестоносцам.
Коля покраснел и начал, запинаясь:
– Они… наши… подрались… с этими… а лёд тронулся. И потом… положило начало освобождению…
– Садитесь, Грачиков! Двойка.
– Но я же ещё не ответил, – возразил Коля.
Я ничего не хотел слышать.
– Садитесь! Двойка! Воображения нет у вас! Ай-ай!.. По такому интересному предмету… Но мне известно почему!
– Откуда тебе известно? – спросил Коля.
И тут я разошёлся:
– Садитесь! Не ты, а вы! Что? Съел? Ты сам мне рассказывал. Я знаю, в чём дело! Почему вас тётка в кино не пускала? А? Когда мы «Александра Невского» смотрели – раз. «Чапаева» – два. «Капитана «Старой черепахи» – три. «Глинку» – четыре. «Суворова» – пять. Мне всё известно! Ваша тётка говорит: «В кино можно гриппом заразиться!»
Коля умоляюще зашептал:
– Ой, не нужно… Меня же класс засмеёт!
Но я быстро и неумолимо продолжал:
– Ага! Не нужно! Эх вы, Грачиков! Пионер называется! Тётку испугались! Вот почему у вас воображения нет. Мы это дело распутаем на сборе отряда! Вот! То ли дело Рыжиков! Ну-ка расскажи нам про Чапаева, Рыжиков!
Я вытер рукавом вспотевший лоб, приподнял стул, положил его на край стола и сказал, закатив глаза от радости:
– Тогда Петька из пулемёта – тра-та-та!.. Тра-та-та-та!..
Я трататакал до тех пор, пока не убил из четырёхствольного стула всех врагов до единого.
– Вот, Грачиков, учитесь. С вашей тёткой я поговорю особо.
Коля сидел испуганный, притихший, и у меня почему-то защемило сердце. Я ему сказал:
– Ладно, Коля. Будем вместе ходить в кино. Я тебе дам «Вокруг света» за двадцать первый год. Идёт?
Вдруг дверь кто-то дёрнул:
– Откройте, Рыжиков!
Я бросился в угол, а Коля полез под парту.
– Игорь Павлович! – сказал он оттуда шёпотом.
– Рыжиков, откройте сейчас же дверь!
Я снял стул, косо висевший в дверной ручке, и уныло отошёл в сторону.
Игорь Павлович вошёл в класс и сразу сказал:
– И вам, Рыжиков, и вам, Грачиков, – вылезайте из-под парты! – объявляю выговор за приход в школу. Понятно?
Я сказал:
– Конечно, понятно.
Хотя я совсем не понял, почему за приход в школу наказывают так же, как за прогул.
Коля молча складывал тетрадки в портфель. Игорь Павлович вдруг быстро вышел из класса, потом снова возвратился. Лицо у него было красное. На лбу блестели капельки пота, наверно, он очень был зол на нас и поэтому повысил голос:
– Оденьтесь! Закутайтесь! Сегодня я побываю дома и у вас, Рыжиков, и у вас, Грачиков!.. И – марш!
Мы с Колей быстро оделись, снова закрыли платками носы и щёки, вышли из класса и сразу же услышали, как захохотал Игорь Павлович.
Его хохот показался нам страшным, так гулко он раздавался в пустом классе.
Коля сказал:
– Воображает, как придёт к нам домой и что мне за всё это будет… Эх, попадёт!
Я догадался, что Игорь Павлович стоял за дверью и слышал все наши разговоры. Но лучше уж не представлять, как тебе попадёт…
Мы вышли на улицу и не успели дойти до угла, как у нас заиндевели ресницы.
Я сказал Коле:
– Ты вообрази, что мы идём по Антарктиде. А мороз – восемьдесят градусов! Представляешь?
Коля поёжился и радостно сказал:
– Ты подумай! Я это очень здорово представляю!
Белая мышь
Однажды днём, когда наши соседи, пенсионеры Гопшинские, ушли в кино, ко мне прибежал мой приятель Генка с двумя клюшками и шайбой.
– Давай потренируемся, – сказал он. – Такого коридора, как у вас, нигде больше нет. И линолеум точно лёд. А на дворе тает.
– Только поосторожней, – немного подумав, согласился я, потому что мне уже не раз попадало за игру в коридоре.
Сам я ни с кем из соседей нашей коммунальной квартиры не ссорился. Зато соседи ссорились из-за меня и подолгу не разговаривали друг с другом. При этом некоторые были за меня, а некоторые, в том числе и отец, против…
Генка скользил по линолеуму как на коньках, а я надел старое зимнее пальто отца, достал из чулана чьи-то огромные валенки и встал с клюшкой в «ворота» перед дверью Гопшинских.
– Тело твоё защищено, а лицо нет, – сказал Генка. – Вдруг я в нос тебе попаду или в глаз? Разговоров не оберёшься. Нужно маску какую-нибудь.
– Так она уже есть! – сказал я, побежал в комнату и достал из ящика с ёлочными игрушками старую маску льва.
– Вот и стой в воротах, как лев, – сказал Генка, крепко завязав тесёмки на моём затылке, и приготовился к броску.
Он от самой входной двери скользил по линолеуму, финтил клюшкой и делал броски не хуже Альметова. А я отбивал шайбу клюшкой и бросался под ноги Генке, как Коноваленко.
Потом мы носились как бешеные по коридору и боролись на полу. От стука клюшек я слегка оглох, и вышло так, что мы с Генкой одновременно ударили клюшками по ногам друг друга. Тут мы завопили в один голос от боли.