«Когда Бетховен садился компонировать, а Ньютон решать математические вопросы, они совершенно забывали про потребности желудка, и когда слуга подавал им кушать, они ругали его, полагая, что уже поели».
В объяснение такой рассеянности Ломброзо говорит следующее:
«Неестественное напряжение способности ощущения и следующее за сим истощение всех сил и способностей – несомненно служат причиной странных поступков, общих у гениальных людей и у помешанных».
Я не согласен с тем, что эти странности гениальных людей должны быть отнесены на счёт «истощения», а, напротив, объясняю их повышением умственной деятельности. При сосредоточении внимания на внутренних процессах, когда, как мы видели, исключаются впечатления всех непосредственно причастных органов чувств, чувство голода также не воспринимается. Впрочем, вовсе не нужно быть гением или помешанным, чтобы забыть за интересной работой про еду и питьё. У идиотов, которые вообще не способны сосредоточить на чём-нибудь своё внимание, обыкновенно можно наблюдать чисто животное влечение к пище.
Если помешанные отказываются от пищи или забывают об естественных потребностях, то и этому могут быть самые различные причины. Один, подобно здоровому человеку, увлёкшемуся своей работой, может обратить все своё внимание на внутренние процессы и выгородить все остальные впечатления; но его внутренние процессы не состоят из последовательного ряда мыслей, а из галлюцинаций, поглощающих всё его внимание. Иногда это бывают религиозные видения, которые так всецело овладевают его чувствами, что он становится нечувствительным не только к голоду, но и ко всякой физической боли. Другой больной отвергает пищу, потому что страдает бредом преследования и считает пищу отравленной. Пациент с галлюцинациями отказывается от еды, потому что божественный голос запретил ему это. Меланхолик не ест, потому что считает себя преступником, недостойным принять дара Божьего. Ипохондрик воображает, что его желудок неспособен переварить пищи, и он поэтому не желает есть. Из этих больных иногда ни один не желает указать врачу причины, почему он отказывается от еды, так что внешний вид симптома во всех случаях остаётся одинаковым. Задача же психиатра в том и заключается, чтобы доискаться причины на основании побочных явлений и всего поведения больного и таким образом получить возможность диагностического применения симптома.
Мы видим, стало быть, что ни психолог, ни психиатр никогда не должны удовольствоваться поверхностным рассмотрением поступка, а всегда должны доискиваться лежащих в основе мотивов, чтобы иметь возможность делать из поступков какие-либо выводы. Иногда самые нелепые на вид поступки объясняются психологически так просто, что совсем нет основания заключать по ним о болезни, между тем как, наоборот, поступок, которому публика не придаёт никакого значения, для психиатра служит очевидным признаком болезни.
Дальнейшее объяснение некоторых странностей гениальных людей мы находим в окружающих их общественных условиях.
Человек, одарённый высокими умственными достоинствами и талантами, отличавшийся ещё в юности от своих сверстников своими дарованиями и гениальностью, рано привыкает видеть вокруг себя почитателей и поклонников, а нередко и льстецов. Если ему суждено несчастье быть чудо-дитятей, то в нём с самого раннего детства поддерживается мысль, что его гений ставит его высоко над остальными людьми, что он – необыкновенное существо. Если такой человек впоследствии встречает критику, в которой на него справедливо нападают по тому или иному поводу; если, быть может, создаются школы или партии, враждебные его направлению в искусстве или науке, - то он, конечно, иначе отнесётся к такому обстоятельству, чем человек, привыкший к нападкам. В своих правых критиках он может узреть личных врагов; он начнёт жаловаться, что люди его не понимают или несправедливо преследуют, и в своей страсти он может зайти так далеко, что публика или поверхностный наблюдатель примут его за помешаного, страдающего бредом преследования.
Если мы у гениальных людей часто встречаем особенные склонности и другие психические странности, то и эти в большинстве случаев могут быть объяснены вполне просто психологическим путём. Кто привык по мере возможности психологически изучать и анализировать всех людей, с которыми он приходит в соприкосновение, тот наверное заметил, что у каждого человека имеются более или менее бросающаяся в глаза странности, имеются свои «слабости». По-моему, это – психическое место наименьшего сопротивления, общеизвестное в соматической медицине.
Обыкновенный человек, по крайней мере так называемый образованный, согласно своему воспитанию привык подавлять особенные склонности, идущие в разрез с общепринятыми понятиями и условными обычаями. Он умеет настолько следить за собой, чтобы сдерживать привычки, которые могли бы броситься в глаза или даже не нравится другим. Но гениальный человек слишком занят своими внутренними процессами, своей фантазией, своей работой, чтобы обращать внимание на внешние мелочи. Он представляет пред нами таким, каков он в действительности есть, чего средний человек обыкновенно не делает, а потому возможные странности и особенные склонности у того скорее и более замечаются, чем у последнего.
Из сказанного видно, что при суждении о поступках великих людей мы во многих отношениях не должны пользоваться масштабом, который мы прилагаем к простым смертным; что мы должны прежде всего взвешивать мотивы, лежащие в основе каждого поступка и что нам следует всегда иметь в виду психологические условия данного индивидуума, чтобы уяснить себе выводы, вытекающие из того или другого действия. Нам придётся приучить себя судить о великих натурах по их собственной организации, а не с филистерской точки зрения так называемого нормального среднего человека.
Дальнейшим доказательством существования известного родства между гениальностью и помешательством служило то обстоятельство, что большое число выдающихся людей действительно с ума сошло.
Из поэтов назовём: римского поэта Лукреция, Тассо, страдавшего периодической меланхолией с галлюцинациями и состоянием возбуждения, Ленау, Свифта, Райнгольда Ленца, которые умерли от душевного расстройства. Гельдерлин большую часть своей жизни был помешанным, Лессман страдал меланхолией и покончил самоубийством, Зонненберг, английский поэт Sonthey, а также Бен Джонсон были помешанными. Мольер неоднократно подвергался припадкам меланхолии. Руссо большую часть своей жизни проболел умопомешательством. Гуцков и Купер с ума сошли, также как французские поэты Бертез, Дюбелэ, Дюбуа, Батайль, Бодлер и Гюи де Мопассан, и русские писатели Гаршин, Глеб Успенский. Самоубийством покончили: Клейст, Мерк, Раймунд, Штиглиц, Луиза Брахман и Невраль.
Душевнобольными естествоиспытателями были: Сваммердам, страдавший религиозной меланхолией; он полагал, что обидел Бога, а потому сжигал свои сочинения, - и Альбрехт фон Галлер. Знаменитый физиолог Иоганн Мюллер сошёл с ума и кончил самоубийством. Математик Bolyai, а также Карданус и Иоган Георг Циммерман были душевнобольные.
Из душевнобольных философов известны Огюст, Конт и Энгель.
Из композиторов с ума сошли Шуман и Доницетти. Гуно также временами страдал приступами душевной болезни.
Душевнобольными живописцами были Гоес, Лейден Вирц, Карло Дольче.
Вопрос о том, вправе ли мы из якобы частого существования душевных болезней у выдающихся людей выводить какие-либо заключения, например, что расположение к душевным болезням сильнее развито у великих умов, чем у среднего человека, или что между гениальностью и помешательством действительно существует более глубокое родство, - вопрос этот опять-таки может быть решён лишь с точки зрения опыта; другими словами, выяснить его могла бы только точная статистика. Но как далеки мы от обладания хоть сколько-нибудь достаточным материалом, которому можно было бы дать какое-нибудь научное применение! Что доказывает нам этот ряд выдающихся помешанных людей, если мы добросовестно отнесёмся к делу? Если бы число вышеприведённых примеров было в десять раз больше, то разве мы вправе делать из этого какие-либо выводы? Ведь не в том дело, чтобы доказать, что многие выдающиеся люди с ума сошли, а в том, чтобы доказать, что отношение помешанных к здоровым у выдающихся людей большее, чем у простых смертных.
Для решения этого мы должны были бы иметь возможность в точности узнать, какова была процентность помешанных в известную историческую эпоху, сколько в то же время было «гениев» и какое количество этих гениев страдало душевным расстройством. Такие исследования должно было бы повторять в различные исторические периоды, и если бы они были вполне правильными и надёжными, мы, быть может, могли бы прийти к какому-нибудь заключению. Но подобных наблюдений мы даже теперь не можем предпринять относительно настоящего времени, а о прошедшем и толковать нечего. Самое большее, что мы можем теперь делать, – это вести записи больных в домах для умалишённых, но из помешанных гениев, о которых нам сообщают, лишь меньшинство находилось в лечебнице; большинство же составляли такие больные, которые могли жить и вне больницы. Конечно, и в настоящее время о таких больных не имеется надёжных цифр. Для каждого очевидно, насколько бесцельно вылавливать из истории душевнобольных поэтов, чтобы пользоваться ими как доказательством. Стоит только подумать, как трудно нам бывает прийти к заключению относительно связи между более доступными нам вещами. Уже с давних пор между психиатрами ведётся ожесточённый спор о том, существует ли связь между сифилисом и прогрессивным параличом. И тот, и другой составляют два точно ограниченных понятия, которые отлично можно определить. Здесь дело не идёт о понятиях вроде гениальности и помешательства, которых даже нельзя определить, но о двух вполне типичных и точно характеризуемых формах болезни, - и всё-таки исследования не привели ещё к решительному результату, ко взаимному уразумению. В этом вопросе всё ещё различнейшие теории имеют своих многочисленных представителей.
Пытались ещё доказать родство между гениальностью и помешательством на основании условий наследственности. Невзирая на несколько ценных работ, имеющихся по этому предмету, приходится сознаться, что сделанных до сих пор наблюдений ещё не достаточно для научного применения. Тот факт, что в семьях некоторых великих людей случались душевные болезни, не даёт нам права делать какие-либо выводы. Для этого мы опять-таки должны были бы быть в состоянии установить точные статистические сравнения между наследственными условиями у гениальных людей и простых смертных. В этом отношении прошлое совсем не может идти в расчёт, да и в настоящем мы натолкнулись бы на непреодолимые трудности. Но и помимо всего остального, уже сама растяжимость и неопределённость понятий о гениальности и сумасшествии дала бы повод к самым ошибочным выводам.
Исследования, произведённые в этой области, настолько противоречивы и ненадёжны, что каждый объективный наблюдатель не может не заметить этого сразу. Ломброзо говорит, например: «Гальтон и Рибо замечают, что гениальность так же передаётся по наследству, как помешательство, и особенно легко от родителей к детям переходит музыкальное дарование, которое стольких уже привело в дом умалишенных. Палестрина, Бенда, Дюссек, Штиллер, Моцарт и Айхгорн имели детей с выдающимся музыкальным талантом. Семейство Бах дало миру восемь поколений музыкантов, из которых 57 были выдающимися. Из знаменитых художников фон дер Вельд, фон Эйк, Мурило, Веронезе, Биллини, Караччи, Кореджио, Бассано, Тинторетто, Калиари (дядя, отец и сын) все произошли от семейств, члены которых уже занимались живописью. Между поэтами мы находим Эсхила, имевшего двух сыновей и двух внуков, которые тоже были поэтами; Свифт был племянником Драйдена; Люциан был внуком или племянником Сенеки; Торквато Тассо был сыном Бернардо Тассо; брат и племянник Ариосто были поэтами; два сына Аристофана сочиняли комедии; Корнель, Расин, Софокл, Кольридж были отцами или дедами недюжинных поэтов». Но в прямом противоречии с этими данными находится тотчас же следующее за ними утверждение Ломброзо, что «...гениальность не может так легко передаваться по наследству, потому что гениальные люди большей частью бесплодны, или же ими начинается то вырождение рода, которое мы так хорошо можем наблюдать в рядах высшего дворянства». Этим Ломброзо сам настолько удачно опровергает предыдущее положение, что нам уже ничего не остаётся прибавить к его словам. Для подкрепления своего последнего мнения он говорит: «Шопенгауэр, Картезиус, Лейниц, Мальбранш, Конт, Спиноза, Микель Анджело, Ньютон, Фосколо, Альфиери остались неженатыми, а великие люди, не побоявшиеся брака, вели подобно Шекспиру, Данте, Арцоло и многим другим очень несчастную жизнь». Как будто безбрачие или несчастный брак обязательно должны сочетаться с бесплодием! Относительно бесплодия великих людей и другие психиатры высказались в подобном смысле, например, Арндт. Но, как видно уже из отчёта самого Ломбразо, этот взгляд не соответствует фактам, и мы поступили бы непростительно опрометчиво, если бы попытались создать научную теорию на таком фундаменте.
Нельзя отрицать, что между выдающимися людьми, так называемыми гениями и помешанными, существует некоторого рода сходство, но, как мы уже видели, дело идёт всегда лишь о сходстве, а не о родственных состояниях, как это полагают многие. Так же как всякий психический болезненный симптом сводится к аналогичному физиологическому процессу, так он находит свою аналогию и у гения, а раз вся умственная деятельность у последнего интенсивней и выше, чем у среднего человека, то состояние, аналогичное болезненным симптомам, здесь яснее будет обнаруживаться. Гениальность во многом походит на помешательство, но только лишь так, как золото похоже на медь. Их сходство заключается лишь во внешнем виде; когда же мы начинаем основательно исследовать это дело, то находим, что тут имеются существенно различные вещи и что мы не имеем никакого права предположить родство между гениальностью и помешательством или, как это делает Моро, считать гениальность болезненным состоянием.
В заключение укажем ещё на тот факт, что большая часть великих людей как в области искусства, так и в области науки не были поняты их современниками, а их произведения оценивались по заслугам лишь после смерти авторов. Ум действительно великого человека находится всегда впереди своего времени, толпа же, которая не в состоянии следовать его полёту, которая его не понимает, считает его безумцем и смешивает... гениальность с умопомешательством.
ВЫРОЖДЕНИЕ
Относительно наследственности наука пока ещё не сумела проникнуть в таинства природы. Что семенное тело и яйцо, мужское и женское зародышевые вещества, от слияния которых происходит человек, способны не только вызывать телесное сходство между производителями и потомством, но и передавать последнему от предков психические свойства, характерные особенности – это факт, о котором мы узнали только на основании опыта, но об естественно–исторической причине которого наука не даёт нам никакого указания.
Врачам издавна уже известно, что при целом ряде физических и душевных болезней наследственность играет важную роль, и факт этот не мог укрыться уже от такого наблюдателя, как Гиппократ. В большинстве случаев, однако, дело идёт не о передаче определённой болезни, а об унаследовании известного предрасположения, слабой способности сопротивления вредным воздействиям, которые, следовательно, должны быть рассматриваемы как непосредственные возбудители болезни.
В этом смысле наследственность образует важный момент в патогенезисе всей медицины, особливо же душевных расстройств. Наследственность может быть прямой, передающейся от родителей детям, или же косвенной. В последнем случае дело идёт о передаче от дедов (атавизм) или же о сторонней наследственности, например, от дяди и тётки.
Существенно отлично от этого понятия о наследственности явление, которое впервые Морель тщательно изучил и описал под видом постепенного, прогрессивного вырождения. Морель приводит следующую схему:
1–е поколение: нервный темперамент, нравственный упадок, излишества.
2–е поколение: наклонность к апоплексии и тёплым неврозам, алкоголизм.
3–е поколение: душевные расстройства, самоубийство, умственная неспособность.
4–е поколение: формы врождённого тупоумия, уродство, задержка развития.
С этим последним поколением вырождающийся род погибает вследствие неспособности продолжать его.
Кроме целого ряда психических симптомов Морель приводит множество признаков, которые он наблюдал у вырождающихся. Это всякого рода телесные уродливости, асимметрия обеих половин лица или иных соответствующих друг другу частей тела, затем аномалии в строении черепа, торчащие или неодинаковые уши, приросшие ушные серёжки, косоглазие, заикание, неправильное строение зубов, недостающие или излишние части членов, недоразвитие или уродство половых органов и т.д.
Современные авторы, занимавшиеся этим предметом, в особенности Маньян, усердно изучавший вопрос о вырождении, почти оставляют без внимания вопрос о прогрессивном упадке и конечном вымирании рода, а видят весь центр тяжести в наследственности. Мебиус поэтому прямо заявляет, что было бы целесообразно заменить слово «наследственник» словом «выродок».
И вот мы видим, как в наше время стали путать разные выражения, вроде «обременённые», «наследственники», «выродки». Если в этой области господствует такое различие во мнениях, так причина в том, что как это, к сожалению, так часто случается в науке, учёные спорят о словах, вместо того чтобы уяснить себе понятие. Так, например, Крафт–Эбинг считает первичное помешательство (паранойя) исключительным психозом вырождения и в своём возражении Менделю, отрицающему дегенеративное значение этой болезни, приводит в качестве доказательства своего утверждения, что он наблюдал первичное помешательство лишь у «обременённых». Но обременение и вырождение – две совершенно различные вещи, которые имеют разве некоторые точки соприкосновения. Существует большое число первичных помешанных (параноиков), которые имеют вполне здоровых детей и которых поэтому нельзя назвать выродившимися в смысле Мореля. Паранойя может поразить совершенно здоровых индивидуумов в пожилом возрасте, у которых поэтому о вырождении не может быть речи.
Понятие «наследственное обременение» в психопатологии означает лишь, что у родственников человека в восходящей линии встречаются заболевания нервной системы. Он сам может быть вполне здоровым; и действительно существует огромное число людей с наследственным обременением, которые сами вполне здоровы. Я уже указал на то обстоятельство, что наследственное обременение играет важную роль не только при дегенерации, но и при большинстве душевных заболеваний, и мы поэтому должны будем отличать понятия: «наследственность» и «вырождение».
Описанные Морелем под именем Degenerescence болезненные формы сводятся, следовательно, им и его последователями, особливо Фальрэ, исключительно к наследственному обременению, и таким образом стали уже говорить просто о «наследственном умопомешательстве». Если мы, с одной стороны, видели, что наследственности при большинстве психозов принадлежит патогенетическое значение, то, с другой стороны, доказано, что так называемое «наследственное помешательство» или Degenerescence могут наблюдаться и у индивидуумов в восходящей родственной линии которых вообще нет никаких душевных заболеваний, мы, таким образом, имели бы здесь «наследственное помешательство» без наследственности.
Эти факты, очевидно, должны были основательно пошатнуть учение Мореля, а неясность понятий повела ко многим недоразумениям и разногласиям. Если желательно удержать понятие дегенерация или вырождение, то это возможно лишь при условии, чтобы свести к нему все те случаи, в которых дело идёт о недостаточно развитом или, так сказать, изувеченном психическом органе. Выродившиеся – это духовные уроды; болезненная форма вырождения – идиотизм.
Причины вырождения можно разделить на три класса:
1. Дегенеративная наследственная передача. Это понятие существенно отлично от простой, вышеописанной формы наследственности. В то время как при простой наследственности дело идёт лишь об унаследовании известного предрасположения, индивидуум же сам от рождения здоров, - мы при дегенеративной наследственной передаче должны уже представить себе больное зародышевое вещество, которое ведёт затем к прогрессивному ухудшению потомства. Заболевание зародышевого вещества в большом числе случаев обусловливается действительным отравлением, особливо алкоголем. По утверждению многих авторов, для этого вовсе не нужно хронического отравления спиртными напитками, а достаточно преходящего опьянения во время акта совокупления, чтобы потомство приобрело черты вырождения. (Вот что говорит по этому поводу Крафт–Эбинг: «Это удивительный факт, но Флеминг, Рюр и Демо вполне доказали, что даже дети трезвых родителей, если их зачатие произошло в злосчастный час случайного опьянения одного из родителей, сильно расположены к психическому расстройству, к нервным болезням вообще».)
2. Внутриутробные расстройства развития (до рождения). Сюда относятся: заразные болезни матери во время беременности; дурное питание зародыша вследствие упадка питания матери (рахит и т.п.); уродливое строение таза и обусловливаемое им сжимание черепа; поранения головы при искусственных родах и при несчастных случаях с матерью во время беременности и т.д.
3. Внеутробные расстройства развития (после рождения). Таковыми считаются поранения головы, заразные болезни и т.п. в раннем детстве.
Что касается клинической картины вырождения, то многие пытались разделить его на различные классы и установить в них особенные формы болезни. Морель подразделяет вырождающихся на четыре класса.
К первому относятся все те индивидуумы, у которых не замечается особенных уклонений ни в рассудочной, ни в душевной жизни, но которые отличаются лишь так называемым нервным темпераментом. Здесь дело идёт обыкновенно о невростенниках, об истеричных индивидуумах, о людях, отличающихся известного рода странностями, но вполне сознающих своё состояние.
Во втором классе мы находим индивидуумов, которые при полном сохранении интеллектуальных способностей обнаруживают в чувствующей жизни и в своих влечениях значительное расстройство, а в нравственном отношении большие пробелы и извращения.
К третьему классу принадлежат слабоумные, у которых духовная слабость проявляется в области рассудка и у которых инстинкт господствует над интеллектом.
В четвёртом классе, наконец, находятся идиоты, у которых все умственное развитие достигло лишь наименьшей степени.
Такого рода подразделения всегда произвольны; мы видим постепенные переходы одного класса в другой, и отдельные явления образуют различнейшие комбинации между собой.
Вследствие нарушения умственного развития сущность болезненного заключается при вырождении большей частью в несоразмерности психических факторов между собой. Маньян говорит поэтому о вырождающихся: «...несомненно, что существенное здесь составляет дисгармония, отсутствие равновесия в умственной жизни».
При суждении об умственном состоянии дело должно идти, следовательно, не только о том, какой ступени достигло общее духовное развитие, интеллигентность, ибо имеются глупые, как и умные, духовно здоровые люди, а главная задача должна заключаться в том, чтобы узнать взаимное отношение отдельных психических факторов между собой. Человек с короткими ногами может быть также здоров, как человек с длинными ногами; если же условия развития в обеих ногах были различны так, что одна нога вышла длиннее другой, то эти конечности не могут удовлетворить своему назначению, и тогда дело идёт о болезненном состоянии, хотя каждая нога в отдельности может не представлять ничего патологического.
Точно так же дело обстоит и с психическими способностями. Если чувства и настроения несоразмерно развитее других психических свойств, так что последние находятся в зависимости от первых, то разовьются главным образом истеричные состояния. При несоразмерном развитии фантазии может дойти до безумных мыслей и галлюцинаций, в то время как духовное развитие с особенно сильным развитием влечений в ущерб ощущениям в связи с интеллектуальной слабостью, может повести к нравственному помешательству, так как такие качества, как совесть, сострадание и т.д., здесь отсутствуют. Это, разумеется, не общеустановленные правила, а каждый случай имеет свои особенности, что требует отдельного его изучения и обсуждения.
То, чем вырождение отличается от других душевных болезней, именно и заключается в нетипичности проявления и течения его симптомов. В то время как мы при хроническом помешательстве находим систематичное построение безумия, не претерпевающее изменения и лишь впоследствии тускнеющее вследствие общего ослабления интеллектуальных способностей, мы в историях болезни вырождающихся находим самую пёструю смесь симптомов. То дело идёт о навязчивых представлениях, неодолимых влечениях и других подобных преходящих состояниях, то мы находим у них безумные мысли, которые, однако, не возникают и не остаются, как у помешанных, в систематическом виде, а так же имеют преходящий и нетипичный характер.
Выдающуюся роль при вырождении играют разнообразные болезненные ощущения и влечения, нередко образующие исходную точку самых странных поступков. Маньян описал большое число болезненных влечений и отвращений (syndromes) как духовные признаки вырождения. Важнейшая из них следующая: страсть к вопросам, болезнь сомнения (folie du doute); боязнь острия: иголки и все острые вещи наводят страх на больного; боязнь открытых мест (агорафобия); боязнь закрытых мест (клаустрофобия); запой (дипсомания); неодолимое влечение к еде (ситиомания); влечение к поджигательству (пиромания), побуждение к воровству (клептомания); страсть к покупкам (ониомания); болезненная любовь к животным (зоофиломания); искание имени или слова (ономатомания) и т.д. Эти болезненные влечения и боязни никогда не проявляются отдельно, как бы для образования особенной формы болезни, а всегда служат лишь частичным явлением болезненного состояния нервной системы вследствие дисгармонии отдельных факторов.
Сюда относятся так же многочисленные аномалии в области половой жизни, подробно описанные Крафт–Эбингом. Эти так же никогда не образуют особенной формы болезни, а служат всегда лишь симптомом общего заболевания. Если поэтому психиатру приходится решать, следует ли считать болезненным поступок, идущий вразрез с общепринятой моралью и с законом, то он при этом не должен будет руководствоваться самим поступком, а ему надобно будет доказать, следует ли считать психическое состояние данного индивидуума болезненным или нет, независимо от того поступка.
Как уже замечено было, симптомы болезни при вырождении могут быть весьма различного рода, и подобные случаи с ясно выраженными симптомами не представят для правильного их понимания никаких трудностей. Так как такие случаи кажутся болезненными уже публике, то родственники этих больных ищут для них врачебной помощи, и у тех выродившихся индивидуумов, с которыми бывает знаком врач по своей практике, дело идёт поэтому большей частью о случаях типичного слабоумия, болезненных влечений, превратных ощущений и т.д.
Иначе дело обстоит с теми вышестоящими выродившимися, которые не обнаруживают никаких прямых симптомов болезни, вроде разных боязней, маний, навязчивых представлений, безумных мыслей и прочее, но у которых имеется лишь нарушение душевного равновесия и которых Маньян поэтому назвал просто «неуравновешенными». У таких индивидуумов каждая умственная способность в отдельности может достигнуть степени развития, превышающей среднюю меру, и всё–таки отношение отдельных психических факторов между собою может быть столь непропорциональным и дисгармония столь выдающеюся, что этот индивидуум должен быть назван душевнобольным, несмотря на своё кажущее высокое умственное развитие.
Знакомство с этим классом вырождающихся людей важно не только для психиатра, но и для каждого врача, судьи, художественного критика, педагога, словом, для каждого, желающего иметь правильное суждение о людях, потому что такого рода больные всегда оказывали сильное влияние на искусство, политику, на всю культуру, особливо же потому, что публике они не кажутся больными, а, напротив, нередко даже играют в обществе выдающуюся роль.
Одним из наиболее характерных симптомов этих вырождающихся служит чрезвычайная восприимчивость, непредвиденные колебания их настроения.
Если у великих людей, вследствие высшего утончения их психической организации, настроения и чувства подвергаются сильным колебаниям; если Гёте о себе сказал, что он в отношении своих настроений переходил от одной крайности к другой, то в таких случаях это явление ограничивается исключительно субъективным ощущением. Люди с нарушенным душевным равновесием всегда сумеют владеть собою и никогда не дойдут до безрассудочных поступков. Несмотря на колебания своего внутреннего душевного состояния, Гёте наружно всегда сохранял своё благородное, импонирующее спокойствие, и как раз в этом сказывается величие его характера, равномерное развитие отдельных психических факторов, чистейшая духовная гармония. Несмотря на смелые скачки его богатой фантазии, не смотря на резкие колебания его настроений и чувств, его психический организм в общем всегда подчинялся могучей рассудочной деятельности, каждый его поступок руководился и определялся разумом.
У вырождающихся же внезапное пробуждение страстей и колебание настроений нередко приводит к самым странным и эксцентричным действиям. У них умственная деятельность не может поставить преграды импульсивной чувствующей жизни. Внутреннее возбуждение обнаруживается необузданно. Крайне раздражительные, восприимчивые к самым ничтожным впечатлениям, они часто самым экзальтированным образом отзываются на самый пустячный повод. Иногда достаточно бывает самого безразличного, незначительного процесса, чтобы вызвать у них душевное волнение, при котором они способны на самые невероятные поступки.