Егор попал в воздух. Казалось бы.
Потому что это был не совсем воздух. Пуля ударила во что‑то плотное и чрезвычайно твердое, вжикнула, как по железу. Из пустоты, из ничего посыпались искры, Егор вскочил и уже побежал, бросив карабин, закрыв голову.
И тут же Егора кольнула молния. Но не из тучи, а опять же из воздуха. И молния опять же необычная, даже не молния, а скорее луч, белый и блестящий. Егор взмахнул руками, подпрыгнул, завалился лицом в мох и не поднялся.
Я вскинул винтовку и стал стрелять. Ненормальными короткими очередями, в воздух.
И я тоже попал, искры посыпались гуще, там, в этом воздухе что‑то висело, я зацепил это что‑то, нащупал и уже не отпускал, бил и бил.
Еще молния. Из пустоты. И мне в плечо. Через броню, в мясо.
Мне показалось, что это штырь. Хорошенько намороженный штырь, пробил меня насквозь, навылет.
Я попробовал наклонить голову, чтобы увидеть… Но голова не наклонялась. От штыря распространялся холод, и этот холод… Винтовка вывалилась. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, покачнулся и стал падать. Как Егор, лицом вниз. И лишь диким усилием воли сумел толкнуться левой ногой, чтобы упасть на спину, чтобы видеть.
Я увидел.
Как метрах в пяти над землей полыхнуло электрическим огнем. Как из этого огня вывалилась непонятная фигура, отдаленно напоминающая человека, только очень, очень горбатого. Человек этот загорелся и рухнул вниз, вокруг него зашипело и вскинулся белый дым. И тут же нарисовались еще две точно такие же фигуры. Они висели над землей, за спиной у них бешено вертелись оранжевые круги, именно эти круги издавали стрекотанье, именно они поддерживали горбатых в воздухе. Свет еще. Из‑за спин летающих людей бил яркий белый свет, двумя плотными, расходящимися в небо лучами из‑за плеч каждого.
Люди.
Едва я успел подумать, что это все же люди, как один из них снова выпустил в меня молнию. Мир остекленел окончательно. Исчез слух. И запах. Осталось зрение, но какое‑то ненормальное, все происходило с какой‑то задержкой, точно за толстой ледяной коркой. Мир затормаживался ею и искажался до кривизны, как в мутном выпуклом зеркале из полированной стали.
Люди приземлились. Один направился к Егору, другой ко мне. Облачный полк. Неожиданно в голову мне пришло именно это. Наверное, так и должен он выглядеть. В сиянье. Сверху. Дождались…
Только почему они в нас стреляют?.. Они должны взять нас под руки, поднять, смыть с наших лиц страданье и злобу и препроводить в небесные чертоги с музыкой и рукоплесканиями…
Никто нас никуда препровождать не собирался. Летающий человек приблизился, я смог разглядеть его. Немного, глаза останавливались, все мышцы коченели, а в глазах ведь тоже мышцы, человек – сложная машина…
Летун был невысок, ростом, наверное, чуть выше Егора.
Круги оказались не кругами, а прозрачными крыльями, по форме напоминающими крылья стрекозы. Эти крылья торчали из рюкзака, который я издали принял за горб. На голове летуна сидел шлем, скрывавший лицо за черным блестящим светофильтром. Грудь закрывала броня, вспыхивающая стеклянными пупырышками. Оружие. В руках. Незнакомой конструкции. Труба, ракетомет напоминает. Кроме того, человек был увешан всевозможными приборами, квадратными, продолговатыми, цилиндрическими и прочих сложных форм.
Он приблизился ко мне почти вплотную, наклонился.
Он должен был протянуть мне руку… снять шлем, улыбнуться, сказать: «Здравствуй, друг, я давно ждал этой встречи…»
Рассматривал меня. Придирчиво, точно я совсем не человек. Потом он перевернул меня на живот. Я не чувствовал ничего, перед лицом были красные цветочки, выросшие на мягком зеленом мху.
В спине зачесалось. Острое, невыносимое щекотанье выше поясницы.
Меня перевернули. Похлопали по щеке.
Я видел Егора, он тоже лежал лицом в мох. И над ним стоял другой летун. В руках у него блестел большой шприц с длинной и толстой иглой. Летун наклонился над Егором и воткнул в спину иглу. Егор дернулся. Летун прижал его ногой. Это продолжалось долго, наверное, с минуту, потом летун вынул шприц и стал его разглядывать, ногу с Егора не убрал.
Затем летун спрятал шприц в костюм и помахал рукой тому, что стоял рядом со мной, схватил Егора за ногу, поволок.
В спине защекотало сильнее. Я попробовал пошевелиться. Не шевелилось, повсеместное остолбенение, какое‑то даже окочуривание. Летун тащил Егора по мху. Бросил, выхватил сеть, запутал в ней Егора. Я дернулся…
Наверное, я немного перенапрягся. Лед перед глазами треснул, я отключился. Организм не восстановился. Ослаб. Я слишком перетянул внутренние струны.
Очнулся я, наверное, через минуту, чуть больше, может. Летуны стояли над Егором, видимо, как‑то переговаривались, я не слышал, поглядывали в мою сторону и жестикулировали, кажется, спорили, затем один двинулся ко мне. Он преодолел половину расстояния, и вдруг появилась Алиса. Красное пятно, она возникла на границе зрения и тут же кинулась на летуна.
Я думаю, она бы с ними справилась. Если бы не молнии. Летун успел обернуться и уколол Алису белым лучом. Алиса замерла. Попыталась прыгнуть.
Тогда летун выстрелил еще, уже почти в упор.
Но даже этого оказалось мало. Алиса сумела сделать еще несколько шагов.
Третья молния ее завалила, но на третьей летун не остановился и выстрелил еще два раза, для верности.
Летуны приблизились к Алисе. Разглядывали ее с удивлением. На них были маски, я не видел лиц, но знал, что они удивлены. То, что случилось потом…
Они снова достали шприц. Перевернули Алису. А я снова попытался вскочить…
Когда я очнулся в очередной раз, летунов уже не было. Ни летунов, ни Алисы, ни Егора. Туча над головой продолжала наливаться желтизной и опустилась еще ниже. Холод.
Я чувствовал его. Хлад пробивался через толстую кожу ботинок, кусал за пальцы. Чувствительность медленно возвращалась. Я пошевелил челюстью. Туго. Однажды у меня случилось зубовное воспаление, флюс, или как там оно называется, челюсть разнесло, и она не ворочалась, чуть с ума не сошел. Старая Шура натолкла ивовой коры с медом и велела жевать, я жевал, только выздоровления не выжевал, боль только усугубилась. Хорошо, что Гомер был человеком решительным, достал ножик и вырезал из моей челюсти всю заразу, грязные черные сгустки. Но я и потом почти месяц не мог разговаривать нормально, только мычал, как древний лось.
Сейчас я не мычал.
Глава 7
Китаец
Темнело. Уже по‑зимнему быстро. А я еще не оттаял. Ноги почти не слушались, я мог пошевелить только ступнями, да и то немного. Руки же почти не двигались, окоченение рассасывалось снизу вверх, да и то медленно.
Голова поворачивалась. Еле‑еле.
Оружие. Винтовка. Я попробовал дотянуться до ремня. Если бы руки двигались хотя бы по локоть.
Шевелились только пальцы. До винтовки не достать.
Я попытался напрячься, чтобы хоть как‑то расшевелить мускулатуру, ничего не получилось. Мышцы не распускались, продолжали оставаться в напряжении, сейчас бы под душ. Горячий.
Но ничего горячего не было, наоборот, я продолжал упрямо остывать. Туча над головой не рассосалась, небо сквозь нее не просвечивало, и тьма обнимала жирно и ласково. Стал светиться мох. Приглушенным зеленоватым светом, на фоне которого красные цветочки сделались черными. Холод. Теперь я чувствовал его уже всем телом. И это был какой‑то другой холод, проникающий. Наверное, это получалось из‑за того, что я не мог дрожать, дрожь, как известно, предназначена для утепления тела.
Но не дрожалось.
Пробовал стучать зубами, но даже это не очень получалось. Оставалось ждать. Рюкзак с термоодеялами валялся метрах в десяти, доползти до него я не мог.
Стемнело совсем. Я валялся посреди белой заплаты, вокруг мрачнел вереск, потом из вереска начали подниматься жидкие столбы зеленоватого газа, земля подпирала тучу колышущимися подпорками испарений. Красиво, я даже через вялое отупение замерзания отметил, что это красиво. Даже в этом мире красота не растворилась окончательно. Она изменилась, приобрела другие, необычные формы, но вовсе не исчезла. А может, тут и раньше так было, кто его знает…
Начали подрагивать колени и чуть сгибаться локти. А еще я почувствовал, как стало теплее. То ли из‑за газов, то ли из‑за влажности, а может, я замерз уже до такой степени, что и холод перестал ощущать.
Главное, не уснуть. Не уснуть, постараться не уснуть, конечно, смерть от замерзания – одна из самых ласковых смертей, замерзнешь посильнее, и станет тебе тепло, явятся сладкие сны, и ты забудешься в них и заблудишься, а перед тем, как смерть поцелует тебя в лоб, ты увидишь всех, кто был тебе дорог. Они улыбнутся, похлопают тебя по плечам, и вы вместе двинетесь по дороге вдоль моря.
Пожалуй, я так и сделал бы. Принял карамельные объятия. Ведь я снова остался один, и продолжать барахтанье у меня не было никакого настроения, я устал. Я бы сдох. Если бы не любопытство. Нормальное человеческое качество, одно из самых полезных. Именно благодаря любопытству человечество вырвалось из бескрайних гнилых болот и распространилось во все стороны, и даже вверх, в воздушную сферу, и даже за нее.
Впрочем, мир оказался ввергнут в бездну тоже любопытства ради. Слишком уж хотелось людям заглянуть за изнанку, в те бездны, для которых человеческое око не предназначено. И заглянули. И очи их выгорели, став прахом.
Я замерзал и готов был замерзнуть, но тут мне захотелось узнать, как все будет потом. Ведь придет же кто‑то, сметет погань стальным ураганом, а я, получается, пропущу самое интересное, буду наблюдать издали, на облаке сидя. Расстроился я и решил, что умирать пока подожду. Негероическая это смерть, несерьезная. Праведник должен встречать свой последний час с оружием в руке, в борьбе и в крови. А замерзнуть – все равно что быть расплющенным горящим роялем.
Поэтому я попробовал подняться. На кривых ногах. Упал. И попробовал снова. Старался не думать, в некоторых случаях лучше вообще не думать. Ноги не слушались, минут через двадцать я понял, что стараться выпрямиться бесполезно, лучше ползти, добраться до одеял.
Но и так не получалось, я укапывался в мох…
Мох!
Неплохая идея. Я стал собирать мох. Сгребал его под себя, укладывал вокруг туловища, а потом и на грудь. Мох плотный и тяжелый, отрывался толстыми кусками. Через час усердной работы я оказался в берлоге, и уже там, внутри, меня скрутила боль. Поясницу прострелило, в позвоночнике возникла горячая точка, боль из нее расплескалась по телу пылающей волной, холод исчез, и я неожиданно уснул.
Увидел Папу. Сначала я не понял, что это сон, подумал, что Папа каким‑то образом вдруг ожил и снова прибился ко мне, и только потом понял – что не было у настоящего Папы четырех лап. И хвоста. А у этого кота присутствовало все. Я стал оглядываться во сне, чтобы отыскать камень, запустить его в этого кота, шугануть его подальше, но местность во сне оказалась равномерной… Кот мяукнул, и мне подумалось, что, возможно, это действительно Папа. Только не тот Папа, что жил при мне, а другой. Воображаемый, какой он был бы в лучшем мире, толстый и довольный.
Папа стал мяукать громче, назойливо и противно, а потом подполз ко мне и стал грызть пальцы на левой ноге.
Я не выдержал, шугнул его, проснулся, что‑то много стало мне сниться в последнее время, сон влечет меня, отбирая время у этой моей здешней жизни, гадкой, мерзкой и вонючей.
Спина болела. Я попытался сесть, не получилось, голова не поднималась, что‑то держало волосы. Тогда я попытался ощупать шею и обнаружил, что примерз волосами. Видимо, во время сна я здорово вспотел, пот остыл, потом превратился в лед. Надо постричься. Раньше я регулярно брил голову, для борьбы со вшивостью и паршой, к тому же на бритую голову сыть хуже садится. А за время жизни на Варшавской распустился из‑за повышенной чистоты, и от этой же чистоты у меня отросли волосы. Не очень длинные, не такие, как у Серафимы, к примеру, но все равно примерзнуть смогли.
Я достал нож, подковырнул лед, оторвался.
Встал на ноги, почувствовал боль.
Ночью прошел заморозок, прихватил мне пальцы на ногах. Я стащил ботинки, размотал портянки. Пальцы совсем белые. Чуть телеснее снега. И болели. Очень сильно, точно их зажали в тиски, разжали и хорошенько отварили. Наступать почти невозможно. Но я знал, что это только начало. Что завтра пальцы покраснеют, а еще через несколько дней почернеют. И если их не отрезать… Почернеют ступни. А когда чернота доберется до колен…
Алиса…
Егора не видно. Алисы тоже. Полянка пуста. Рюкзаки. Мой и Егора, все. Нет, не все, не увидел за постаментом – в дальнем конце полянки лежал летун. Вернее, сидел. Видимо, тоже примерз за ночь. Дохлый. Оставили его здесь, зачем тащить за собой труп?
Вообще пальцы отрезать лучше прямо сейчас. Можно топором или секирой, так получится гораздо быстрее, ножом лучше не пытаться. Я достал бутылку со спиртом, стал растирать ноги. Вряд ли поможет, но сечь пальцы сейчас совершенно не хотелось. Вечером. Или послезавтра. Найду время, сяду, выпью спирта, затем секирой, раз…
Больно. Даже растирание доставило неприятности, я оставил пальцы в покое. Достал из рюкзака сухие портянки, в мире нет ничего лучше сухих портянок, горячего сладкого чая и десяти часов сна. На руках пальцы тоже не очень хорошо действовали, заворачивание портянок растянулось, но я справился.
Спина ныла. Я подсунул руку под щиток. В спине была дырка. Небольшая совсем, от того шприца. Наверное, загнали слишком глубоко. Зачем в спину шприц? Ладно, жив, и нормально. Как говорила Старая Шура, живому все хорошо.
Подышал на пальцы, занялся карабином. Обычно я делаю все наоборот – сначала карабин, затем портянки. Теперь вот наоборот.
Вогнал в ствол обычную свинцовую пулю.
Винтовка. Поменял магазин. Карабин повесил на одно плечо, винтовку на другое.
Стоило осмотреть полянку получше.
Алису и Егора забрали. Меня почему‑то нет. Я оказался им не нужен. Интересно, что в Алисе и Егоре было такое, чего не нашлось во мне?
Разберемся…
Направился к летуну. Было много гораздо более важных дел, например, срочно пожрать, вбросить в желудок энергии и тепла, но я поддался любопытству, оно спасло мне жизнь. И теперь я собирался прислушиваться к этому славному чувству.
Мне хотелось узнать, кто этот летун.
Он сидел. Совсем как живой, даже голова не болталась, видимо, его костюм был снабжен шейными пружинами. Егор попал ему в нагрудник. Егор не очень разбирался в оружии, но почему‑то он очень любил пули с урановыми сердечниками. И заряжал их часто. А еще двойной порох. Для усиления. Так вот, пуля не смогла пробить грудную пластину летуна. Она врубилась в нее и застряла, расплескав по сторонам пластик, как густой кисель. Или как жидкое железо, даже на ощупь я не смог определить, что это за материал. Но он смог остановить пулю. Такую, какую не смогло бы остановить ничто.
Впрочем, пуля свое дело тоже сделала – от удара под нагрудной пластиной лопнул комбинезон, разошелся от подмышки почти до пояса, из прорехи вывалились трубки и провода, так что мне подумалось, что человек – он не совсем человек. Решил убедиться.
Летающего рюкзака я не заметил, с собой уволокли. Правильно, я бы так поступил. Оружия у летуна тоже не наблюдалось, свои забрали. Но все равно я приблизился осторожно, мелкими шагами. Летун не шевелился, я заметил изморозь на шлеме. Ткнул карабином.
Летун не пошевелился. Я наклонился и попробовал снять шлем. Не получилось. Шлем сидел плотно. Тогда я заметил систему защелок и два рычага, справа и слева, чтобы снять, надо потянуть за оба.
Два чувства. Яркое ощущение опасности. И не менее яркое любопытство.
Оно и победило. Я потянул за рычажки. Снял.
Китаец.
Именно это всплыло в моей голове. Я примерно представлял, как выглядят китайцы, вот так как раз. Правда, я не знал, что они еще остались, думал, вымерли. Китайское бешенство здорово их подмело, но, видимо, не всех. Остались еще. Слишком много их было на земле, все не умерли.
Китаец.
Зачем они явились сюда? Прилетели… На крылатых рюкзаках. Алису и Егора забрали, я не пригодился. И невидимые… Рюкзак обеспечивал не только летаемость, но еще и маскировку. Откуда прилетели? Никто из наших никогда не видел живого китайца, никто никогда про китайцев не слышал даже. Вряд ли они живут в пределах города. Или под землей. Скорее всего, они явились извне.
Огни. В последнее время Егор видел огни…
С какой тогда целью? Что им здесь надо? Почему…
И вдруг я понял, что думаю неправильно. Не о том, о чем следует. Это ведь известие огромной важности! Жизнь за МКАДом существует! Нет, я и так знал, что там есть жизнь, сам оттуда, из грязей, но сейчас я подумал про другую жизнь, про настоящую. Чтобы много людей, медицина, цветы в вазах и вечерние пироги, игра в пинг‑понг, субботнее чтение, бабушка носки вяжет, да просто есть она, эта бабушка, одним словом, не наше убогое рыбинское существование. Ведь возможно, что даже цивилизация сохранилась. Кое‑где. Тот крестик в небе, самолет, теперь вот эти, крылатые китайцы. Живут где‑нибудь в китайских горах, там, где близко небо.
И все‑таки что они тут делают?
Что‑то ищут. Что можно искать?..
Я попытался представить, что могут искать китайцы. Не представил. Кто исповедает китайские тропы? Ладно, об этом будем потом думать, сейчас надо решить насущные проблемы. Срезать с китайца комбинезон. Для утепления. И эта броня… Китаец как раз с меня ростом, подойдет, у нас такой брони тут не найдешь…
Китаец открыл глаза. Я даже отпрыгнул. Живой!
Вскинул карабин, прицелился в лоб. Китаец выкрикнул что‑то, заслонился ладонью.
Что ж они его живого‑то бросили… Загадочная китайская душа.
Китаец съежился и начал что‑то бормотать, продолжая закрываться рукой. Всем умирать страшно, даже китайцам.
Я не выстрелил. Товарищи его оставили. Вот если бы меня товарищи оставили, я к ним не очень добрые чувства испытывал бы, не люблю всякое предательство и вероломство. А если он теперь не очень любит своих китайских друзей, то… То, возможно, он согласится мне помочь. Я должен узнать, куда утащили Егора и Алису.
Я не выстрелил. Опустил карабин.
– Эй!
Китаец съежился еще сильнее, как у него получалось, не знаю, наверное, китайская премудрость.
– Не бойся. – Я закинул оружие за плечо. – Не бойся, все в порядке, не стреляем…
Показал ему ладони, Гомер учил. Китаец дернулся. Пугливый, шарахается от меня, как от чудища.
– Ты ранен? – спросил я.
Уставился на меня черными глазами. Дурак, по‑нашему не понимает. Трясется. Боится меня, видимо, хотя я вполне человечен, и внутри и снаружи.
Ладно, пусть сидит. Надо нам пожрать, после жратвы у всех настроение улучшается, даже у китайцев. Я собрал вереск, поджег спиртом, подвесил над ним котелок. В рюкзаке у Егора остался чай, сахар, обезвоженная кукуруза. Масло. Ссыпал все в котел, пойдет, надо чтобы много, горячо и питательно, вкусовые достоинства не важны. Съел полгорсти сахара.
Вытряхнул рюкзак Егора на мох.
Носки. По размеру мне не очень, ладно, чуть подрежем. Надел.
Шарф. Зеленый, потертый, видимо, семейный. Пойдет. Обмотался шарфом.
Рисунок. В пластиковой упаковке. Старший в молодости. Карандашом тонким нарисовано, похоже очень, наверное, какой‑нибудь художник старался. Память. Спрятал себе. Вдруг удастся Егора выручить как‑то…
Патроны, порох, другая полезная мелочь.
Нужно еще два костра, нужно просушиться…
Отправился рубить вереск. Полезный куст, горит медленно. Разложил костры, устроился в центре. Тепло.
Китаец наблюдал за мной со стороны. Поднялся на ноги, смотрел. Ну, пусть смотрит, мне надо подумать. Что дальше делать.
Алису и Егора забрали китайские летуны. С какими‑то неясными китайскими целями. Не убили сразу, втыкали в спину шприцы… Анализы. Видимо, это были какие‑то анализы. Егор подошел, и Алиса подошла, а я нет, не сгодился.
Вопрос в том, для чего сгодились они.
Я вдруг подумал, что из них будут делать китайцев. А что? Возможно, китайцы сами уже не могут по каким‑то причинам воспроизводиться, и вот они теперь переделывают в китайцев всех, кого смогут поймать.
А меня почему тогда не взяли? Получается, что я даже в китайцы не гожусь?
Алисе не понравится в китайцах, это точно. Надо попробовать выручить.
В каком направлении идти… Этот должен знать. Вряд ли летуны прибыли издалека, на большие расстояния на таких аппаратах не очень‑то полетаешь. Значит, база у них неподалеку. Туда они и поволокли. С научными целями.
У меня есть преимущество.
Я лучше… Я вдруг понял, что все мое преимущество – это ускоритель. Можно попытаться ускориться и перебить китайцев. В обычном состоянии с ними справиться будет непросто. С другой стороны, к ускорителю я не очень готов здоровьем, можно вообще рассыпаться, как отец Егора…
Ничего, посмотрим. Конечно, они летают, конечно, у них почти непробиваемая броня, и они могут становиться невидимыми…
На моей стороне Правда. Если бы китайцы были сильны в Правде, они вряд ли стали бы в такие доспехи обряжаться. Если они используют столько техники, значит, они уязвимы. Правда же…
Варево в котле забурлило, я подумал, не насыпать ли туда для крепости еще чая?
Достал ложку, попробовал. Съедобно.
– Эй! – позвал я китайца. – Иди сюда!
Китаец не услышал.
– Иди сюда! – повторил я. – Еда! Ням‑ням! Иди сюда, придурок, сдохнешь ведь…
Я даже помахал специально рукой, призывно, чтобы до этого дурака дошло. Китаец заковылял, понимает, что в одиночку тут не выживет. Без всех своих приспособлений, свои‑то у него даже оружие забрали.
Китаец приблизился. Он продолжал поглядывать на меня настороженно и испуганно, ну, в общем, правильно и делал, я человек опасный, много набил тварей разных.
Кукуруза распарилась, разбухла, пропиталась сахаром и стала выпирать из горшка. Я навалил в миску с горкой, сунул китайцу.
Китаец выдал что‑то. По‑своему, горлом. Такие звуки, много «о» и много «р».
– Да ладно, жри, – ответил я. – Привыкай, дружок, привыкай, так всегда теперь будет.
Китаец понюхал кашу.
– Нормально, – сказал я. – Бывает и хуже, я тебе потом покажу как.
Китаец вернул миску мне.
– Не бойся, не отравлено…
Но китаец подержал себя за горло.
– Что? – не понял я.
Он помотал головой, подержал себя за горло, показал пальцами размер. Затем вытряхнул на ладонь оранжевую таблетку, проглотил, запивать не стал. Вот так в Китае и питаются, таблетками.
Я не стал настаивать на каше, не хочет – не надо. Стал есть сам. Китаец сидел напротив, протягивал к огню коричневатые руки. Меня вроде бояться перестал, хотя кто его знает.
Слопал две миски. Остальное сгрузил в контейнер, разогрею вечером. Заварил чай, тоже с сахаром. От чая китаец не отказался, но пил его совсем не так, как я, не обжигаясь, видимо, привычен был.
После чая мы посидели немного, помолчали. Костры прогорали, тепло уходило, пора выяснить, что к чему. Китаец вроде бы оттаял.
Я достал ириску, кинул в рот, прилепил к зубу, скоро растает.
– Давай‑ка поговорим, – я улыбнулся китайцу, подмигнул.
Он тоже улыбнулся, зубы острые.
– Ты кто? – спросил я. – Я – Дэв.
Я ткнул пальцем в себя и повторил:
– Дэв. А ты?
И указал пальцем на него.
Китаец оказался догадливым. Он потрогал себя за нос и произнес что‑то длинное и рыкающее, из чего я понял только последнее – Ахира. Или Акира.
– Акира?
Китаец кивнул.
– Откуда?
Китаец сделал вопросительное лицо, не понял.
Понятно, подобным образом ничего разузнать не получится. Я достал блокнот и карандаш – в рюкзаке у Егора оказался неожиданный запас писчих принадлежностей, все из запасов подземного магазина. Нарисовал схему города. Кольца, улицы, продольные‑поперечные. Нарисовал, где мы примерно сейчас находимся, – нарисовал двух человечков. Один – я, другой – я кивнул на Акиру. К себе я пристроил стрелочку, указав, таким образом, откуда прибыл я. К другому человечку пририсовал знак вопроса.
Передал блокнот китайцу, тот немедленно стал чиркать. Недалеко от нас Акира изобразил длинную мачту на низеньком треножнике, я не сразу понял, что это Вышка. К верхнему концу Вышки веревкой крепился предмет, похожий на пузатый огурец. В огурце были прорезаны круглые оконца, в которых виднелись круглоголовые люди, Акира указал на себя.
Китайцы, понятно.
Акира почистил ногтем карандаш и снабдил дирижабль стрелочкой, уходившей за границы города. В сторону востока и куда‑то вниз.
Пока понятно. Прилетели на огурце… Наверное, на дирижабле, он должен выглядеть, кажется, так. С Востока. С самого восточного Востока. Китай как раз там, все понятно.
– Зачем? – спросил я.
Китаец не понимал.
Тогда я нарисовал еще один знак вопроса, уже жирный, в три ряда.
Китаец кивнул, принялся объяснять.
Словами. Говорил, делал знаки, лицом что‑то демонстрировал. До меня не доходило. Вот что может этот оскал означать?
– Не понимаю, – громко сказал я. – Не по‑ни‑ма‑ю!
Китаец стал рисовать, на чистом листе. Сначала шприц – и движение сделал соответствующее, точно нажал на поршень. Затем нарисовал волкера. Под шприцем. И голема. Тоже под шприцем. И еще несколько тварей, и все под. С каждым новым чудищем, он пририсовывал к большому шприцу еще одно деление, шприц как бы наполнялся.
Понятно. Как я и думал, анализы. Зачем тогда они забрали Алису и Егора?
Я отобрал у китайца блокнот. Нарисовал маленького человечка. Егор. И человечка чуть побольше, с длинными волосами. Алису. Затем забрал Алису и Егора в клетку. И вопрос.
Китаец сказал что‑то.
И протянул линии от клеток к дирижаблю. Подумал и добавил на дирижабль крест. Толстый, с квадратными сторонами.
Я узнал этот крест. Такой крепили над аптеками и редкими лечебными учреждениями. Их что, в дирижабле лечить, что ли, будут? Интересно, что они скажут, когда узнают, кто Алиса?
– А что же они тогда тебя бросили? – спросил я.
Акира не понял. Неудивительно, что у нас их всех перебили, ничего не понимают. Бестолковые ребята.
– Твои, – я помахал ладошками, как крыльями, указал пальцем в небо. – Твои – улетели. Тебя, – я ткнул Акиру в плечо, – тебя оставили здесь. Почему?
Нарисовал знак вопроса в воздухе.
Акира пожал плечами. Я повторил. Еще раз. Акира кивнул, вроде понял. Он потрогал пальцем карабин, затем потрогал пулю, вплавленную в пластиковую броню. Указал на прореху в резиновом комбинезоне, схватил себя за горло, немножко подушил, выпучил глаза, закрыл глаза.
Понятно.
Егор выстрелил, пуля пробила защиту, в костюм ворвался воздух, Акира его вдохнул. После чего товарищи не захотели его взять с собой. Он стал опасен. Я нарисовал в воздухе еще один знак вопроса.
Акира принялся брать из воздуха пальцами невидимые горошины, одну, две, три, собрал целую невидимую горсть, втянул носом, затрясся, задрожал, закрыл глаза. Умер. Значит, что‑то в воздухе. Отравленные горошины. Корпускулы дьявола.
Значит, правда.
Весело.
Но какая‑то несостыковка есть. Зараженных Алису и Егора они взяли, а зараженного китайца нет… И меня нет.
Непонятно.
Не нравится мне это. Лечебный дирижабль… А от чего их, собственно, лечить? Ладно, разберемся. Тут уже недалеко.
– Я, иду, туда.
Указал на себя и на этот летающий огурец.
– А ты?
Акира помотал головой.
– Как знаешь.
Я поднялся. А что? Я китайцев спасать не записывался. Если он не хочет спасаться – его дело.
– Вечером, – я указал в небо. – Вечером куда‑нибудь закопайся.
Показал рукой, как именно надо закапываться. Глубоко. В мох.
Стал собирать вещи. Акира сидел у догорающего костра. Воду найдет, с голода не помрет – таблеток, наверное, много запасено. Если не дурак, сумеет закопаться. Или в люк, китайцы наверняка спецы по люкам.
– Прыгай в люк, короче, – посоветовал я.
И двинул в сторону севера. Недалеко осталось, недалеко.
Глава 8
Вертикаль
Вблизи она выглядела совсем по‑другому. Тучи цеплялись за антенну, верхняя часть башни терялась в серой пелене, я вспомнил сказку. Про волшебный желудь, Гомер рассказывал. Как один человек нашел золотой желудь, посадил его, и вырос дуб, такой высокий, что по нему можно было прямо на небо забираться. А на небе лучше оказалось, чем на земле, человек полазил туда‑сюда, полазил, да и бросил, на небе остался, чего уж, только вниз на земляных людей поглядывал да радовался, что ему так повезло.
Про Вышку много чего мололи. Что на ней живут какие‑то отдельные люди, то ли вышкари, то ли лешие, то ли еще они как‑то назывались, что эти люди чрезвычайно гордые от своей возвышенности над остальными. Плевали на всех сверху, на плечи всем, на лысины, а если кто разгневанный собирался разобраться, то обстреливали его из арбалетов и луков.
Рассказывали, что вышкари знали толк в медицине. Могли излечить разные опасные болезни, причем не только хирургически, но еще и воздухом – наверху воздух гораздо лучше, стоит им подышать немного, как становится гораздо лучше, а иногда и вообще выздоравливаешь.