– А что там нормальное вообще? Оружие видел? Все кривое. И стены кривые, и вообще. Китай, ничего не поделаешь. Так что жуй червей, радуйся.
Я высыпал еще два пакета. Запахло сладким. Сладкие черви. Китай, однако. В котле забулькало.
– Зачем они прилетали, а?
– Собирали здесь образцы местных тварей. С какими‑то целями… Да какая разница? Радуйся, что жив, могли бы и распилить.
– Радуюсь… Там была такая… такое… Не знаю, на что похожее.
– Это коростель, – объяснил я. – От него коростой покрываешься. А выпь воет. А голем голый. Узнаешь их по именам их, все просто. Ешь давай.
– Да я это… Аппетит что‑то…
Я зевнул.
– Мне больше достанется.
Подцепил ножом длинного червя, изучил. Непонятно. Надо пробовать, вряд ли отрава, в конце концов у китайцев две ноги, две руки, хвост… Хвоста не видел. А червей я на самом деле много едал.
На вкус оказалось ничего, кисло‑сладкое, хрустящее, на черемшу похожее. Скорее растительное, вряд ли червь.
– Ну как? – поинтересовался Егор.
– Питательно. Вкусно. Лапша, макароны настоящие. Не хочешь если, можешь не есть…
– Дай‑ка попробую, папка любил макароньи…
Егор подцепил червя, задрал руку высоко, поймал зубами, втянул, подумал.
– Ничего вроде. Подходяще.
Стали есть. Ложками есть лапшу было неудобно, пришлось руками. А бульон кружками, он тоже ничего получился, бодрящий.
– В ракете, наверное, тоже жить можно, – сказал вдруг Егор. – Интересно…
– Не полезем.
Вкусно. Настоящая еда, хоть и китайская, хорошо бы перца еще. Для крепости. И чтобы в желудке завеселело, а так слишком пресно.
Звук. Знакомый. Страшно знакомый, сразу пятки зачесались.
– В ушах свербит… – Егор почесал голову. – Что за погань…
Жнец. Это называется жнец, давно их не видел.
Я достал из подсумка пузырек. Из него два шарика. Один забросил в рот, другой передал Егору.
– Что это? – спросил он.
– От нервов. И желудочное одновременно. Пей, сплошная польза.
Егор проглотил шарик.
– Теперь примерно минуту, – сказал я.
– Что минуту?
Доктор с Варшавки приготовил. Полезные штуки. Не приходилось еще испытать. Сорок шесть. Желудок сжался и вытолкнул содержимое. Лапшу и бульон, все.
– Ты чего это?.. – прошептал Егор.
Его тоже скрутило.
– Зачем?..
Я сунул ему оружие, сунул рюкзак.
– Что тут?..
– Беги, – прошептал я Егору.
– Что? – не понял он.
– Беги! – уже крикнул я.
– Зачем?..
Но я толкнул его в спину.
Егор побежал. Не очень быстро и не очень уверенно, оглядываясь.
– Беги! Через час здесь же!
Егор поспешил.
Я повернулся к зарослям. Я бежать совсем не мог. Если это на самом деле жнец, то удрать от него мне не удастся. Не получится, физически просто. Я еще прихрамываю, и в левом колене щелкают друг о друга мослы, теперь тягаться с ним совершенно бесполезно, какие пятьдесят семь минут, я не продержусь и десяти.
Но теперь я знал, что жнеца можно уничтожить.
В моем ружье лежали гранаты и разрывные пули, лучше бы бронебойные, но перезарядить уже не получится. Будем работать гранатами.
Я присел на круглый красивый камень, неизвестно каким путем тут оказавшийся, пристроился поплотнее, стал ждать. Ничего не происходило. Нет, звук не исчез, железное шелестение, сопровождаемое острым попискиванием, точно пела нестерпимо натянутая струна, продолжалось и даже усиливалось, но никаких других изменений не происходило, жнец меня почему‑то упорно не слышал.
Подождав еще немного, я двинулся через кустарник. Стараясь особо не хрустеть, но и не таиться чрезмерно. Надо было удирать. Спасаться, но мне не хотелось спасаться, мне хотелось посмотреть. Оно, любопытство. И потом у меня был гранатомет.
Кусты разредились, я увидел. Четверо. Действительно, жнецы. Но необычные. Поломанные. Без секир. Они бродили по дну небольшой пологой воронки, шелестели, поскрипывали искривленными суставами. Впервые я смог рассмотреть их в спокойной обстановке, обычно я от них только убегал, когда убегаешь, трудно разбирать преследователя…
А эти целые, но совсем неисправные. Квадратные. В движении этого не видно, сейчас напротив. Угловатый корпус, снизу ноги. То есть лапы. То есть конечности. Четыре, в два сустава, как у птицы. Мне всегда казалось, что у жнеца их две, как у нас примерно, но на самом деле четыре. Больше всего жнец оказался похож на лосенка. Да, именно, такая же нескладность, изломанность даже, только головы нет и тело короче. Ну, и еще не живой.
Меня жнецы не заметили, что опять же было странно, обычно у них чувствительность поразительная. Но эти не слышали моего присутствия, были очень заняты своими делами. Ворочались в воронке, которая, скорее всего, являлась началом большого провала, копошились, бродили в бессмысленности, стукаясь друг о друга, скатываясь к центру ямы и выбираясь снова. Чтобы через минуту скатиться обратно.
А некоторые уже истратили все свои нечеловеческие силы и валялись, похожие на дохлых куриц. И даже запах, кажется, был, я потянул воздух, почувствовал. Непонятная вонь. Когда живое существо умирает, вонь одна, когда погань успокаивается, совсем другая. У этих тоже вонь присутствовала. Особенная, ни с чем не сравнимая, бензиновая. Колченогие, уродские или больные, как я. А может, старые. Все стареет, жнецы тоже, детали изнашиваются, а новыми никто не снабжает. Глохнут. Слепнут. Собираются в кучу, как умирающие животные. Это кладбище. Кладбище жнецов. Как в Порту кладбище кораблей.
Глядя на это, я вдруг представил необычное такое. Вот ракета, она ведь тоже механизм. Тоже, наверное, изнашивается, становится непригодной. После чего ее, наверное, отвозят на ракетное кладбище и там себе преспокойненько оставляют. Ракетное кладбище. Лежат себе огромные, бесполезные и забытые, не нужные своим хозяевам, ржавеют, переговариваются и тоскуют о космосе.
Интересно, эти о чем тоскуют?
Я стал выщелкивать и прятать в патронташ патроны. Разрывные – они тут все равно бесполезны. Вместо них зарядил неожиданно быстро пригодившиеся бронебойные. Не спеша, немного специально щелкая пружиной, но эти так и не услышали.
Снарядившись, я прицелился в самого здорового. То есть в исправного. Который хромал меньше, и потрепан был меньше, и полосатая окраска на нем держалась вполне себе еще неплохо.
Начал с бронебойного.
Неплохо. Пуля пробила оранжево‑черную пластину, застряла внутри, жнец завалился и тут же поднялся, заковылял прочь. Не ко мне, а от меня. Спасался будто. Останавливался постоянно, точно отдыхал. Я догнал его еще одним бронебойным, совсем остановился.
Остальные продолжали копошиться, на мою стрельбу даже не повернулись, жизнь вокруг их не очень интересовала. Подстреленный жнец вздрагивал, шевелил конечностями, скрипел. Я переключился на нижний ствол. Граната.
Взорвалось неожиданно мощно, жнец исчез во вспышке, по кустарнику шарахнуло металлическими обрывками. Как просто. Такое бы ружьецо мне в Рыбинске, глядишь, и Гомер был бы жив, а так от него одни руки остались…
Я выстрелил в следующего. Сразу гранатой, решил не переводить на него бронебой.
Получилось почти так, как с предыдущим, разрушительно. Со жнеца сорвало верхнюю часть корпуса, наружу выставились рычаги, покрытые белым маслом, трубопроводы, моторы и другие внутренние приспособления. Все эти механические потроха шевелились, напружинивались и старались сдвинуть разрушенного жнеца с места, но он так и остался стоять.
Остались два. По ним стрелять мне перехотелось, потому что это оказалось совершенно неинтересным занятием, никакой опасности, никакого азарта. Я плюнул и вышел из кустарников.
– Эй! – позвал я.
Жнецы замерли и повернулись в мою сторону. Они должны были кинуться, в них обязано было пробудиться кровожадное их нутро, но ничего подобного не случилось. Как стояли, так и продолжили стоять.
– Эй! – уже крикнул я.
Тот, что поближе, скрипнул и направился ко мне. Переваливаясь на гибких‑негибких лапах. Секир у него не виделось, да и сам он выглядел механически дряхло и безопасно. Но на всякий случай я все же держал оружие под рукой, если что, влуплю с обоих стволов, только куски в разные стороны полетят.
В нем перекатывались гайки, вжикали и подвывали моторы, жнец приближался, лениво и неопасно. Остановился метрах в трех, задумался, как мне показалось. А потом случилось то, чего я ожидал меньше всего. Жнец выпустил пар, затрясся и сказал:
– Уважаемый гость! Мы рады приветствовать вас на территории Федерального выставочного центра! В настоящее время вы находитесь рядом с павильоном «Космос». Предлагаем вам посетить павильон, в котором вы сможете осмотреть экспозицию…
Что я смогу осмотреть в павильоне «Космос», я так и не узнал, потому что в жнеце защелкало, зашипело и он замер.
Робот. Но не боевой, а служебный. Проводник или рассказчик. Механические тигры, Курок рассказывал. Как они в зоопарке жили, распространяли меж посетителей конфеты, рассказывали, какое к чему животное предназначено. А здесь жнец. С конфетами, правда, не спешит.
Жнец прочихался и повторил:
– Уважаемый гость! Мы рады приветствовать вас на территории Федерального выставочного центра! В настоящее время вы находитесь рядом с павильоном «Космос». Предлагаем вам посетить павильон, в котором вы сможете осмотреть…
Заело. От старости. Нет ничего вечного, ничего. Если дело пойдет так и дальше, то лет через сто от нас вообще ничего не останется, человечество ахнется, и на нашем месте весело заживет прожорливая погань.
А может, жнецы сначала не были жнецами? Может, это потом к ним секиры приделали? С убийственными целями.
Я не знал, что мне делать со жнецом. Стрелять? Какой смысл, если они безопасны?..
Ко мне направлялся второй. Подковылял, замер, закряхтел, как предыдущий, и выдал:
– …павильоне «Рыболовство» производится дегустация рыбных деликатесов! Рыба частиковых пород! Морепродукты… Новинки угольной промышленности…
Я заметил, что остальные жнецы, переминавшиеся на противоположном краю воронки, зашевелились, поднялись, натужно воя, и поползли в мою сторону.
– …Палладиевые ожерелья помогут вам при бессоннице, воспалении троичного нерва и псориазе… Автомобильные шины «Дикобраз» – лучший выбор для наших зим…
Жнецы торопились, гребли конечностями, стремились, я слышал, как они стонут, и секунду спустя я оказался в кольце бормочущих, толкающихся, нелепых и жалких механизмов. Они рассказывали мне о необыкновенных и непонятных вещах, видимо, в изобилии существовавших в исчезнувшем мире. О тефтелях из рыб частиковых пород, о билетах на трансатлантические джамперы, об акциях сталелитейных корпораций, о распродажах суперхолодильников и еще о многих и многих, безусловно, полезных штуках, о пилюлях от поноса. Зря я лапшу вытошнил, получается. Можно было сохранить. Ладно.
Они окружили меня, смотрели с надеждой… Глаз у них не было, но они смотрели, я чувствовал.
– Брысь, – сказал я.
Жнецы послушно расступились, и я двинул в обход воронки. Кажется, здесь тоже когда‑то раньше стоял дом – из земли торчала арматура и бетонные блоки. Я хотел посмотреть самолет. Поближе. Конечно, там все уже растащили, но все равно, вдруг что. Жнецы тащились за мной, бубнили, лязгали, падали, поднимались, снова бубнили. Не отставали. Вот уж смех‑то. Никогда не мог предположить, что так случается. Что у чудовищ выпадают зубы.
Так мы и добрели до самолета. В салон вела лесенка, я растолкал жнецов и поднялся вверх. Я немного побродил внутри, но ничего интересного не нашел. Кресла вырваны, а кроме кресел, там ничего и нет. Прошел в кабину. Рычаги, расковырянные циферблаты, переключатели, ничего интересного. Я ожидал другого. Непонятно, как эта штука вообще летать способна. Ладно…
Жнецы стояли внизу, бубнили, предлагали грибной соус и какие‑то особые пуговицы, которые можно купить только в павильоне «Животноводство».
Глава 12
Огляд
– Чапа!
Егор прищелкнул языком, оторвал кусочек лапши.
– Чапа, Чапа!
Чапой Егор стал называть Алискину крысу. Чапа появилась неожиданно, возникла, раз – и сидит на плече у Егора. Живая, толстая. Мы обрадовались крысе совершенно неожиданно, даже я ей улыбнулся.
Подманить ее у Егора получилось лишь с третьего раза, китайским салом. Егор тоже прихватил несколько банок китайских консервов, открыли. А внутри сало. Похожее что‑то, только со щетинистой шкурой, сиреневое. Ладно лапша, но это…
Есть это было решительно невозможно. Егор же отступать не желал, нарубил сало мелкими кусками и зажарил на огне до легкого обугливания. Воняло паленое сало чрезвычайно, даже в носу щекоталось, и Чапа не устояла. Явилась и продалась и слопала почти полбанки, Егор попытался ее погладить, но Чапа не позволила, растаяла и через секунду объявилась на соседнем камне, сидела, облизывалась и поблескивала глазками.
С тех пор они дружились.
– Чапа! – позвал Егор. – Чапа, китайский червячок! Иди сюда, больше тебе не дам сегодня. До вечера не дам.
До вечера было еще далеко, мы остановились отдохнуть и погреться. Китайские комбинезоны неплохо защищали от холода, но он ворочался внутри, схватывая желудок и почесывая коготками печень. Разводить огонь не хотелось, и мы варили лапшу на языке – откусывали от червя, запивали кипятком из термоса, ждали, пока разбухнет, а затем жевали. Тошнотворно немного получалось, но это дело привычки.
Егор рассказывал про свои приключения. Пока я разбирался с неожиданно миролюбивыми жнецами, Егор тоже кое‑что обнаружил. Еще одну яму.
– Там шахтеры лежали, – сказал он. – Штук двадцать, дохлые все. Они снизу лезли и… Кажется, они обгоревшие были.
– Двадцать?
– Угу. И сгоревшие, точно там…
Егор ткнул пальцем в землю.
– Точно там пожар.
Может, и пожар. Бегут шахтеры, лезут из‑под земли, пекло, пекло…
– Воняет там… Волосы аж зачесались.
Егор почесал волосы, поглядел на пальцы.
– Это неудивительно, – сказал я. – Когда человек жив, сиянье его души уравновешивает вонь тела, а когда душа тело оставляет, остается одна сплошная вонь.
– Шахтеры разве люди?
– Отчасти. Только души у них нет почти, мало. Вот они и уродуются. Плохо, что на поверхность лезут. Внизу тоже не в порядке…
– Как при пожаре? – спросил Егор.
– Что?
– Как при пожаре. Животные, чувствуя приближение огня, бегут из леса, так?
– Вроде.
Вроде… Похоже, что так оно и есть. Шахтеры спасаются из‑под земли. И нам уходить надо. Чем скорее, тем лучше. Дело только закончить. Ведь уже почти шаг остался.
– А ты? – спросил Егор. – По кому стрелял?
– Да так, показалось…
– Показалось? И ты принялся палить?
– Ага. Нервы разболтаны, чуть что, стрелять начинаю. Ногу дергает постоянно, руки чешутся. Алисы не видел?
– Нет… Может, она ушла?
Может, и ушла. Вернется. Крыса вернулась, и Алиса вернется. Что‑то мне подсказывает. А нога‑то и вправду болит. Сильно. Так и цапает за пальцы, точно жрет их весенняя голодная лиса, а ничего сделать не получается, смотришь грустно, как ног тебя лишают. Вот.
Сидели на дне большого квадратного водоема, телецентр был здесь, совсем рядом, но я туда не очень торопился. Представлялось мне, что не все там в порядке. Слишком большое здание, в таком безопасности ждать не стоит. Хотелось присмотреться.
Размеры строения не внушали хорошего настроения. Очень большое. Искать архив… Наверное, в подвале. Все самые ценные вещи хранят в подвале, я бы их хранил именно там. Ладно, разберемся.
– На! На, вкусненькое!
Чапа схватила лапшину, отбежала на пару метров, остановилась.
– Кушай! – улыбнулся Егор.
Чапа принялась всасывать лапшину. Аккуратно, медленно, смакуя, с присвистом. Время. Раньше мы заводили собак, или кошек, или рыбок в стеклянных банках, или маленьких бегемотов, которых можно прятать в карман и таскать под мышкой. У меня вот был Папа, а сейчас…
Чапа.
Время крысы. Кажется, крысы живут быстро, года два. Как все. Но мне еще Гомер говорил – главное не протяженность, главное – ширина. Он прав.
– А я себе лягушку хочу завести, – сказал вдруг Егор. – Лечебную, мне про них папка рассказывал. Бычью. Их можно прикладывать к больному месту.
– Зачем тебе лягушка, если у нас Алиса есть? Ее, конечно, к любому месту не приложишь…
– А лягушку можно. Хоть к ушибам, хоть к порезам. Вот ты к пальцам бы приложил…
Пальцы. На руках вроде бы зажили, сохранилась небольшая припухлость, покраснение, а так ничего вроде, порядок, а вот на ногах… Ноги не вылечились. То есть не до конца вылечились. Не все. На левой зажило, на правой стало только хуже.
И с этим надо что‑то делать. Чем скорей, тем лучше.
– Чапа, на еще.
Егор кинул крысе еще лапши. Чапа подхватила червя, устроилась поодаль. Стала питаться по‑другому. Держала в передних лапках, поворачивала, скусывая по кругу. Я вдруг подумал, что Чапа не очень крыса. То есть не совсем крыса, что‑то в ней есть от белки. Может, помесь. Крысиная белка, днем скачет по крышам, ночью ползет в норе.
– Чапа! Иди сюда!
Егор принялся причмокивать губами, стараясь подманить животное, хотя я на месте животного на эти причмокивания ни в жизнь не поддался бы – чмокал он так, будто слопать хотел.
Егор достал из пакета еще лапшину, самую длинную. Облизался и продолжил:
– Иди сюда, Чапа…
Зачем ему эта крыса? Хотя в его возрасте все любят животных, даже полные скоты, а Егор вообще человек хороший.
– Что это там?..
Егор встал.
Чапа исчезла. Раз – и нету. Она, как я успел заметить, умела быстро двигаться, в хозяйку.
– Чапа!
Крыса не показалась.
– Туман какой‑то… Дэв, туман.
Туман. Туманов в нашей жизни слишком много. Погода скачет, туманы получаются. И на земле, и в воздухе, туман днем, тени в сторону солнца, только что дождь в небо не падает. А может, и падает, кто его знает?
Этот туман выглядел необычно.
Пелена сползала на нас широким плоским языком. Огибая разрушенный дом, перекатываясь через сплющенные машины, вывороченные камни и поваленные столбы. Рано еще, не вечер, откуда туман? И странный, не стелется, а точно вытекает, как густое молоко, как пена.
– Ползун… – выдохнул Егор.
– Что?
– Ползун. Ползет… Это не туман, это… я не знаю что… Папка от него спасался…
– Спасался? От чего?!
– А кто его знает… Оно наползает. Мне кажется, что лучше не проверять.
Я был согласен. Лучше не проверять, что этому ползуну надо, держаться подальше. От всего незнакомого лучше держаться подальше.
– Надо залезть куда‑то, – сказал Егор.
– Согласен. Туда.
Я кивнул в сторону телецентра.
Мы подхватились, собрали вещи, и стали обходить справа пересохший пруд, и почти успели, но откуда‑то – не успел разглядеть, кажется, из открытого люка, выдавился еще туман, отрезал нам дорогу. Неширокая лента, метра три.
– Перепрыгнем? – предложил Егор.
– Нет.
Перепрыгнем… Я шагаю с трудом, куда мне прыгать. К тому же пена выглядела уж слишком живой, скакать через нее хорошей идеей не показалось.
– Окружает ведь… – шепнул Егор.
Окружает, это точно. Или просто течет себе, тут уже и не поймешь. Лучше не проверять.
– К дороге, – указал я.
Побежали туда. То есть бежал Егор, я хромал вприпрыжку.
Воздушная дорога висела на опорах, метрах в пяти над землей. Прямо над нами поезд, разваленный пополам, из распотрошенного вагона свисали вереницей желтые сиденья, не доставали до земли чуть больше моего роста.
До посадочной станции недалеко, но пена уже оползла ее вокруг. Хитрая. Наверное, здесь, под землей, канализация еще не забита. И эта пена по канализации перебирается, устраивает западни, живет. Вверх она ползать явно не умеет, мы умеем.
Подбежали к свисающим седушкам. Пена накатывалась со всех сторон. Наверное, это не пена вовсе. Микробы. Просто очень текучие. Чуют мясо и текут в нужную сторону. Из‑за этих микробов здесь и нет никого, никакой движимой жизни, только бестолковые беззубые жнецы туда‑сюда шастают. А шахтеров они жрать не стали, слишком в них подземного духа много. Или стали?
– Высоко!
Егор попытался подпрыгнуть, не достал, конечно. Хиляга. Я подпрыгнул, уцепился за спинку, сиденье скрипнуло и подалось, понял, что еще секунда и оборвется. Разжал пальцы. Свалился. Правую ногу скрутило болью, свалился на спину.
– Давай первым, – велел Егору.
– Я не достаю, слишком высоко…
Егор шмыгнул носом. Унылая старая песня. Они не достают. Они не могут. Они мажут. А я их спасаю. Всегда.
Я сел, затем, опираясь на кулаки, встал. Сцепил пальцы, сделал ступеньку.
– Вперед.
– Но…
– Вперед! – рявкнул я.
Подкинул его вверх, Егор повис, поглядел на меня.
– Ползун рядом, – прошептал он. – Уже совсем…
– Лезь!
Егор лез, топтал мое плечо ребристыми рантами ботинок. Пена почувствовала, что добыча ускользает, зашевелилась, заспешила, потянулась ко мне с морозным скрипом.
А Егор никак не мог подняться. Уцепился за спинку, пальцы соскальзывали, подтянуться не получалось. Кольцо смыкалось.
Метра два. Егор сорвался, заорал. Я успел его подхватить.
– Лезь!
Снова ступенька, снова подкинул вверх. Теперь Егор топтался уже на другом плече. Пена приблизилась. Все. Согнул левую ногу, почему‑то мне захотелось сберечь ее.
Пена захватила меня по щиколотки. Я ожидал жара, почему‑то представлялось, что дрянь эта будет горячей. Или холодной. Что она прочувствуется. Ничего. Пена как пена. Я собрался, подпрыгнул, вцепился в решетку и стал на руках подниматься.
Влезли в вагон, перебрались в другой, бухнулись на скамейки, и только тут проняло. Правую ногу, отмороженные пальцы пощипывало. Прихватило. Я откинулся и стал стаскивать ботинок. Ботинки у меня из двойной кожи, а между ней еще особый студень, вроде как охлаждающе‑согревающий, что совсем не помешало мне пальцы отморозить. А ботинки от пены помогли. Верхнюю кожу съело почти по кругу, а там, где были пальцы, прожгло еще и нижнюю. Наружу выставились проплавленные портянки, между которыми чернели пальцы.
Боль не чувствовалась. Пока.
– Здорово… – прошептал Егор. – Надо перебинтовать.
– Надо.
Я достал китайский кривой нож. Кожа ботинка скукожилась и обжала ногу с неожиданной крепостью, вряд ли получится снять. Пришлось резать. Нож у китайцев оказался тупой и с неудобной рукоятью – пальцы надо было вставлять как бы внутрь, и резал плохо, больше пилил, продрался до подошвы с трудом, чуть пальцы не выломал.
Захотелось пить. Егор сунул бутылку.
Нехороший признак, когда пить хочется. Воспаление. Но я все равно попил, мелкими глотками.
Напротив, на желтом сиденье, развалился мертвец. Не скелет, мертвец, хорошо сохранившийся труп в бархатном жилете и дурацкой шляпе. Жилет и шляпа были изъедены сверчками, кое‑где через материю проросли трогательные фиолетовые цветочки, в коричневых руках этот оригинальный человек держал трость с головой крокодила.
Странно. Ведь даже трупы у нас баловливые, а этот как умер, так и не встал. Возможно, Гомер прав, бродить отправляются только грешники. Праведники же усыхают. Или, напротив, разлагаются быстро, для безобразий не остается плоти. Наверное, летучие китайцы об этом имели научную информацию, жаль, что нельзя с ними поговорить.
– Даже глаз сохранился, – прошептал Егор. – Блестит…
Забавно. На лице покойника действительно поблескивал глаз.
– Смешно, – сказал я. – Робот, что ли?
Егор хотел потрогать, не решился. Выглянул наружу.
– Не уполз туман‑то, – сказал он. – Тут, сидит. Или лежит. Прямо под нами.
– Плюнь в него, – посоветовал я.
Егор плюнул.
– Опять не уполз.
– Это жаль.
Я закрутил бутылку и вытряхнул ногу из ботинка.
– Ого… – Егор покачал головой.
Действительно ого. Пальцы почернели. Некроз. Гангрена. Но это еще не все: кончики были точно слизаны – пена поработала. Неудачно… Впрочем, такие штуки всегда некстати происходят.
– Надо помазать… – неуверенно сказал Егор.
– Соплями? – осведомился я.
Снизу ударило, вагоны простонали железом, землетряс.
Голова у мертвеца дернулась, глаз вывалился и покатился. Стеклянный.
Почему‑то это обстоятельство Егора потрясло. Он поднял глаз, стал его разглядывать, дышать в стеклянный зрачок, протирать о куртку, перекидывать из руки в руку. А потом он стал думать про этот глаз. Вслух, разумеется. Как это – носить в голове стеклянный глаз, почему ему не сделали новый, при каких обстоятельствах был утерян настоящий… Мне не очень хотелось обсуждать чьи‑то посторонние, к тому же еще и стеклянные глаза, мне предстояла серьезная операция, а тут чей‑то посторонний стеклянный глаз…
Да и настроение было злое, давно не испытывал такого. В виски била свирепая кровь, хотелось кого‑нибудь убить, а потом хорошенько отоспаться. Я развел костерок из окрестной пластмассы, протер нож спиртом, затем прокалил на огне. Затем еще раз протер – пластмасса коптила. В наших условиях не стоит пренебрегать обеззараживанием.
Пошевелил пальцами, попробовал растопырить. Шевелиться шевелились, но растопыривались не очень. Надо резать, однозначно.
– А может, не надо все‑таки? – спросил Егор.
– Надо.
– А Алиса? Почему пальцы‑то не выздоровели?
– Выздоровели, – возразил я. – Но не на всех ногах. Не повезло.
– Ты что, вот так возьмешь и отрежешь?
– Ты хочешь мне помочь?
Егор помотал головой.
– Я так и думал.
Тянуть нечего, я взял нож, приставил к ступне, ударил подвернувшейся железкой.
Не так больно, как боялось. Пальцы отвалились. Два. Поднял, посмотрел, кинул в костер. Полил рану спиртом, прижег.
– Теперь ты Беспалый, – с уважением сказал Егор.
Я чуть не рассмеялся – для того, чтобы завоевать уважение, мне пришлось отрезать пальцы. Как все просто. На самом деле просто, взял и отрубил еще один, под корень, чтобы наверняка. И тоже прижег.
Обмотал портянкой, сунул в разрезанный ботинок. Если повезет, то рана присохнет. Через пару дней смогу пробежаться. Но не быстро и не далеко.
– Теперь тебе надо отдохнуть, – заботливо сказал Егор.
– Отдохнем в гробу.
Я встал. Без пальцев было непривычно. В ноге ощущалась нехватка и еще некоторая неустойчивость.
– Надо подождать…
– В гробу подождем.
– Ага, в гробу… Ты хоть раз видел, чтобы кого‑то в гробу хоронили?
Егор снова выглянул в окно вагона.
– Не уползло. Загустело, кажется, еще. Как выбираться будем?
– А ты в него плевал?
– Плевал… Не уползло.
– Ну, не знаю, что тогда делать. Давай пожрем.
– Можно по рельсу пройти. Там…
Егор махнул рукой.
– Там машины почти доверху доходят, по ним спустимся.
– Не сейчас.
Пальцы на ноге начали болеть. Все вместе и каждый в отдельности, в каждый обрубок вбили гвоздь и стали его раскалять.
– Сволочь! – Егор плюнул вниз. – Сволочь…
Затем он поглядел на меня, точнее, на мой правый ботинок.
– Извини, – сказал Егор. – Я думаю…
– А я думаю, надо все‑таки пожрать.
– Да я сейчас, я сам думал…
Спинки прогорели, и Егору пришлось нарубить других. Кресла дымили и воняли, но на китайскую лапшу хватило. Она быстро разварилась, решили поесть по‑человечески, не из пластиковых коробочек, а из котелка, мне сейчас требовалось чего‑то человеческого, пусть хоть и китайского, горячего. Хотелось отвлечься от боли.
Егор потерял ложку, чтобы не есть руками, вырезал из желтой пластмассы грубую двузубую вилку, выуживал ею лапшу, поднимал высоко над лбом и отправлял в рот. Посматривая на засохшего мертвеца с неприязнью, мертвец явно портил ему аппетит. Мне не портил.
– Может, его это… – Егор кивнул вниз. – Отпустим? Чтобы не мучился?
– Нельзя, – ответил я. – Нельзя, он тут хозяин, не мы. Мы его скинем, а он обидится…
– Ты что? – Егор поглядел на меня с опаской.
– Будем звать его Акакием.
– Акакием… – протянул Егор. – Как скажешь. А то бы скинули, а пена стала бы его жрать, а мы в это время прорвались бы. А?
Неплохо придумано. Егор начинает понимать что‑то в этой жизни, ничего, если время пройдет, мы его из слоновости вытащим, выправим. Но этот одноглазый мертвец мне чем‑то нравился, чувствовалось, что он на самом деле хозяин.
– Глаз ему вставь, – велел я Егору.
Тот поглядел на меня уже с откровенным испугом, но спорить не стал, подышал на глаз, бережно протер и поместил в пустующую глазницу. Теперь порядок.
– Чай будем кипятить?
– А как же!
Егор начал рубить пластик для приготовления чая, я лег на сиденья. Немного трясло, от ноги распространялся озноб. Остался сахар и ириски, это надо было съесть.
Чай получился что надо, я не пожалел сахара, высыпал все, что осталось, пить переслащенный чай оказалось тяжело и не очень приятно, но я выпил сам и заставил Егора. И ирисками еще закусили, в лекарственных целях, поднять силы организма.
Слишком много еды, Егор почти сразу уснул, а я еще посидел, прислушиваясь к окружающей обстановке. Город был мертв и глух, лишь иногда вдали что‑то печально рушилось, да луна, по‑прежнему синяя и страшная, светила прямо в окна.