Гейнц достал сигарету, закурил.
– Лю полагал, что миф о Нибиру не следует понимать так буквально. Конечно, никакой антипланеты на другой стороне Солнца нет. Но эта планета могла быть гораздо ближе. Рядом. Здесь.
Гейнц ткнул пальцем воздух.
– То есть…
Крик. По коридору. Нечеловеческий. Но знакомый, слышал я это уже где‑то.
Белов поднял топор.
– Ксеноактивность… – проскрежетал рыжий. – Это все из‑за тебя!
– Что делать? – Белов повернулся к Гейнцу.
Тот промолчал.
– Я его…
Рыжий снова кинулся на длинного человека.
Белов встал между.
– Отойди! – Рыжий толкнул Белова. – Он ведь знал, он ведь знал, что все так случится! Он знал!
– Что делать?!
Гейнц принялся листать блокнот. Сначала от начала к концу, затем наоборот. Жевал сигарету, выдыхал дым.
– Он издевается! – простонал рыжий. – Издевается! Ты погляди на него…
– Что делать, я спрашиваю?!!
– Что делать? – Гейнц захлопнул блокнот. – Ничего, разумеется. Сейчас мы не можем ничего делать, только наблюдать. Механизм явления несколько непонятен… Вы чувствуете вибрации? Мне кажется, что мощность Потока продолжает расти. Что решительно невозможно. Если только…
Гейнц замолчал. Он полуприкрыл глаза и стал шевелить губами.
– Я убью его! – Рыжий кинулся в третий раз.
Экран прострелила помеха, рыжий исчез. Точно растворился в малиновом, мгла охватила его и втянула в себя и не выплюнула уже.
Гейнц продолжал бормотать, обмахиваясь блокнотом.
– Бежим! – заорал Белов.
Он рванул мимо Гейнца, заметался от стены к стене, стараясь увернуться от невидимых нам препятствий, упал, покатился и, вместо того чтобы побежать дальше, вернулся назад и наткнулся на Гейнца, длинного, вытянувшегося поперек коридора. Это мог быть только он, слишком длинный, слишком поперечный. Хотя, наверное, покороче, чем раньше. Без головы. Правая рука была вывернута за спину и отставлена от туловища, в пальцах блокнот.
Белов осторожно подобрал блокнот и тут же снова отпрыгнул, размахнулся топором и ударил в стену, и из нее брызнуло, Белов завизжал и побежал, запнулся и упал, промелькнула фигура, изображение исчезло.
– Ты видел? – спросил Егор. – Ты видел, там?
– Сумрак, – сказал я. – Или кто‑то очень похожий. Перематывай…
Егор перемотал, включил воспроизведение.
Белов дышал. Громко и перепуганно, так дышат люди, глубоко погруженные в страх. Он лежал между толстыми оранжевыми трубами. Сверху била струя белого пара, растекаясь вокруг комками ваты. В трубах гремело.
– Не получилось, – сказал Белов. – Добраться до градирни. Коридорчик, а там… Я не знаю, что это, монстры какие‑то… Двигаются быстро, их почти не видно. Они… Они убивают всех. К баллонам с гелем не пробраться, буду пытаться на поверхность. Немного отдохну, потом. Все, конец съемки, кина не будет. Электричество кончилось…
Глава 16
Трупный Дед
Звук, без изображения. Дыхание, прерывистое и испуганное, скрежет.
– Вы слышите?
Это был голос Белова. Только сильно изменившийся. Так голос ломается от жажды. Белов давно не пил.
– Послушайте…
Егор зажал уши.
Я стал слушать. Ничего. Сначала вроде ничего, а потом крики. Человеческие. Кто‑то кричал от ужаса, кто‑то плакал, кто‑то звал на помощь. И близко, и далеко, везде. Темнота была заполнена криками.
– Два дня уже так, – сказал Белов. – Кричат. Я сижу на крыше… Почти сорок часов лез по трубе, повезло, не захлебнулся… Весь центр превратился в болото, слизь по стенам стекает, первые этажи затоплены… Военные пытаются навести порядок, кажется, бесполезно. Кричат вокруг… Кажется, все рухнуло. Сейчас два часа дня…
Темнота.
– Это небо, – сказал Белов. – Сейчас камера направлена на небо. Его нет. Я не знаю, что это…Это не лицо Бога…
Он всхлипнул.
– Скорее всего, они бросят бомбу. Бомбу, это правильно, бомбу… Если, конечно, успеют. И если смогут. Надо успеть. Это… Это… Кажется, это ад.
Белов закашлялся.
– Сейчас я покажу.
Белов поднялся, направил камеру.
Город. Его трудно было узнать. Из‑за тьмы.
Сейчас, даже в самые темные ночи мир четко делится на землю и небо. Потому что есть звезды, есть отблески солнца, и я почти всегда могу провести черту. Здесь же небо сошлось с землей окончательно, и не стало ни неба, ни земли, только мрак со всех сторон. Свет тоже остался, но его было мало, и перевесить тьму у него не получалось. Горели свечи в окнах, костры на крышах, горели дома. Желтели фары у машин на дорогах, мелькали лучи фонарей, происходила какая‑то суета. И крики.
– Непонятно, – сказал Белов. – Что произошло?.. Небо погасло… Мощность установки повысилась, такого не может быть… Всех энергостанций Земли не хватило бы даже на четыре процента той мощности, что влилась к нам… Как будто кто‑то закачал энергию извне…
Запись прервалась.
– Все? – спросил Егор.
Я посмотрел на счетчик.
– Еще восемнадцать минут. Перемотаю чуть.
Включил убыстренную перемотку, на экране возник город, снял палец с кнопки.
– Видимо, это все‑таки струны, – сказал Белов. – Гейнц предполагал… Но он не предполагал, что это будет так… наглядно. Энергии слишком мало, ее не должно было хватить. Повторюсь, возможно, это прорыв извне, наложение…
Белов рассмеялся.
– Похоже, мы прикончили все.
Камера развернулась, промелькнула крыша, еще что‑то, и мы увидели самого Белова. Старый. Непонятных лет дядька. С щетиной, седой, с гладкой кожей. Он даже улыбнулся, я отметил, что половина зубов сломана. Недавно. И губы разбиты в мясо.
Добро пожаловать в наш мир.
– Недавно расцвело, – сказал Белов. – И вот как выглядит город, я наеду.
Камера заглянула через реку.
Пожары. Машины везде, от края до края, заторы. Люди. Бредут куда‑то, присыпанные пылью, растерянные. В реке, справа, самолет. Большой, настоящий, упал, расколовшись на половины, по воде плывут масляные пятна. Удивительная все же вещь – камера, видно чуть ли не больше, чем получится схватить взглядом, растекающееся по поверхности масло видно в мелких подробностях.
– Катастрофа, – сказал Белов. – Похоже… Не знаю… Возможно, это были реакторы, под городом восемь реакторов, если не считать научных. Цепная реакция могла затронуть их все, она могла пройти по волне… Тогда это… ядерная зима.
Запись прервалась, и тут же началась новая.
Было светло. Белов выглядел исхудавшим, но довольным. Город не горел. Вернее, горел, но гораздо меньше. Улицы запружены автомобилями, движения никакого. Зато людей много. Шагают с сумками понурые. На перекрестках военные.
– Привет еще раз, – сказал Белов. – Это я. И все еще жив. Тьма сегодня отступила. Военные объявили эвакуацию. Через порт, через вокзалы, все направляются туда. Город серьезно разрушен, везде мародеры. Не хватает воды…
Белов усмехнулся.
– Говорили, что вода станет важнейшим ресурсом, никто не верил… А это правда. Вчера днем… Или, вернее, вчера ночью… Не знаю. Одним словом, меня чуть не убил какой‑то бухгалтер за полторашку без газа. Когда такое еще было? Наступают новые времена, в этом нет никаких сомнений. Хотите кое‑что покажу?
Белов направил камеру на небо, она принялась бродить меж облаками.
– Облачность… – разочарованно сказал Белов. – А есть на что посмотреть, зрелище небывалое. У нашего Солнца появился двойник.
Белов хихикнул.
– Да‑да, двойник. Это не оптический эффект, совсем другое. Второе солнце маленькое, меньше почти на треть. Оно висит правее. Я увидел это сегодня, я смеялся… А вот и власти. Они все еще пытаются взять район под контроль, вы видите эту запоздалую демонстрацию силы…
По набережной двигалась танковая колонна. Танки плющили сбившиеся в кучу машины, рычали и плевались черным дымом.
– Глупо. Все равно что штопать пробоину в танкере нитками. Нужен удар, нужно все выжечь… Мне кажется, мы немного опоздали…
Выстрел. Только такой, что Белов даже подпрыгнул. Танк.
– Ну вот, снова стрельба. В Москве становится жарковато. Миронов с четвертого канала обещал достать аусвайс в обмен на пленку. Так что я отправляюсь в телецентр. Прямо сейчас, пока еще можно пройти. С вами был инженер Иван Белов. Я думаю…
В коридоре грохнуло. Егор щелкнул зубами, прикусил язык, плеер упал, экран раскололся, проскочила искра.
– Это…
– Растяжка, – сказал я. – Оставил в коридоре, за баррикадой.
– Китайцы снова, – прошептал Егор. – Они идут… Уже совсем близко.
– Похоже. Надо выбираться. Скорее.
Плеер кассету не отдавал.
Я нажимал на кнопки, никакого эффекта. Умер. Разладилась тонкая внутренняя механика, шестеренки зацепились за шестеренки. Выхватил ножик, попытался вскрыть. Кожух не поддавался.
– Скорее, – Егор оглядывался испуганно. – Скорее давай… Они уже близко…
– Не мешай.
Плеер упорствовал. Ладно, возьмем целиком.
Сунул аппарат в пакет, завязал узлом. С собой брать нельзя, лучше…
Егор дышал. Громко и нервно, очень уж ему не хотелось попасть еще раз к китайцам, крови было жалко, всю ведь откачают.
Проверил двустволку. Все в порядке. Бронебой, картечь. Надоели мне что‑то китайцы.
Опять грохнуло. И тряхануло.
– Еще растяжка? – спросил Егор. – Ты две поставил?
– Одну. Опять, наверное, на крышу садятся. Иди к баррикаде.
– Что?
– К перегородке. Сядь на пол у стены и жди. Не дергайся.
– А ты?..
– Живо!
Егор послушно вышел из монтажной. Я остался один. Времени мало. Китайцы же…
Ладно, с китайцами разберемся. Теперь главное. Собрал кассеты, ссыпал их в полиэтиленовый мешок. Хотелось сказать что‑то, а просто плюнул. Убрал кассеты в рюкзак. Порядок. Еще кое‑что надо сделать, две минуты, куда бы…
– Дэв! – позвал Егор. – Давай скорее!
– Сейчас! Иду.
Егор сидел на полу, у стены, как я и велел. Начинает мне нравиться. Жизнь учит человека лучше любого наставника.
Железная переборка. Цела. Под потолком с уютным жужжанием горела лампочка, старомодная, похожая на вытянутое яйцо.
– Слушай дальше, – прошептал я. – Сейчас мы пролезем в ход…
– А если они там?
– Конечно же, они там. Они там. И ждут. Мы их убьем. Потом вернемся за Алисой. Понял?
– Да.
– Тогда начинаем.
Я достал гранату, выдрал кольцо, швырнул в дыру. Граната запрыгала по полу. Егор вжался в пол, рвануло. Крепкая баррикада, не рассыпалась, хорошо строили бродяги.
– Теперь вперед!
Я сунулся первым. Выдохнул, втянул живот, пролез, прижался к стене. Через секунду протиснулся Егор, сунулся ко мне, я оттолкнул его на противоположную сторону, приказал:
– К левой стене. Я возле правой, ты возле левой. Идем на ощупь.
– Хорошо…
Карбидку зажигать не стал, в коридоре она не очень поможет, а китайцы, напротив, заметят нас издалека.
– Кассету не забыл? – спросил Егор.
– Взял, не волнуйся. Вдоль. Пошел медленно, я прикрою.
– Как ты прикроешь, ничего не видно же…
– На слух. Пошел.
– Темно, – прошептал Егор. – Я шагаю вдоль…
Свет. Он зажегся разом, во всем коридоре. Яркий, ударил мне в лицо, по глазам полыхнуло, я ослеп.
Закрыл глаза, так мозг быстрее привыкнет. Почти сразу почувствовал. Китайцы. Вокруг. Сразу, много. Что‑то звякнуло, Егор закричал:
– Я ослеп! Они здесь…
Его оборвали, но я услышал все, что мне было нужно. Я выстрелил. Левее, чем Егор. Не знаю, попал или нет, наверное, попал, я ведь не промахиваюсь.
Еще выстрел. И еще.
Китайцы не стреляли в ответ. Почему‑то. Не собирался разбираться, это их, китайское дело. Я стрелял. Бронебойными. Картечь в ход не пускал, чтобы не поранить Егора, – он иногда мычал, я представлял его расположение.
Огонь. Огонь! Получите!
Оружие – твой единственный надежный друг. Потом бронебойные кончились, я отбросил двустволку и выхватил топор.
Отступать. Укрыться в монтажной с ней. Спрятаться под ванну. Алиса! Разбудить Алису!
Я размахивал перед собой топором, стараясь прослушать, как они ко мне подбираются. Но они вроде как и не подбирались. В коридоре остро пахло горелым, воздух колыхался, но шагов слышно не было, и китайцев я тоже больше не ощущал.
Я заорал, рванул назад, ударился о железо, разбил лицо. Пробрался через проход, на четвереньках, как жалкое робкое насекомое, дополз до двери в монтажную, нащупал ручку, перевалился за порог, задвинул засов. Все.
Попробовал подняться на ноги, тут же стукнулся обо что‑то острое, снова упал, снова пополз. На коленях, на коленях полезно, гордыню смиряет, хотя ее во мне и так почти не осталось, точно насекомое, таракан.
– Алиса!
Алиса не отозвалась.
Продолжала спать.
– Егор!
И он промолчал. Попался скорее всего…
Я прекрасно помнил, как выглядела монтажная изнутри, но сейчас, ослепнув, я растерялся. Шарахался от стены к стене, натыкаясь на предметы, которые вдруг все сделались квадратными и острыми, несколько раз падал, звал Алису, сбился окончательно. Отполз к стеллажам, прислонился спиной, замер. Звуки исчезли. В коридоре было тихо, и вокруг тихо, тишина расплывалась, я испугался, что оглох, и, чтобы убедиться в обратном, щелкнул пальцами. Не оглох. Наверное, это мозг выкрутасит, отключились глаза, теперь кажется, что и слух. Или это специальная граната, слепоглушащая, раньше такие делали, кажется. Чтобы насмерть не убивали, лишали зрения и слуха. Если так, то моя слепота ненадолго.
Если же нет…
Не видел ни одного слепого, которому удалось бы выжить самому по себе. Возможно, какие‑нибудь шахтеры в подземельях. Но и у них тоже, кажется, лампы. Слепому жить…
Стало так противно, что я решил пока в эту сторону не думать. Лучше пока о насущном. Зря я бросил двустволку, неправильное решение, бешеное. Теперь я совсем без оружия. В рюкзаке остались патроны, несколько гранат. Топоры, нож. Тощий арсенал. Бесполезный по большей части, особенно гранаты. Ладно, поживем – увидим.
– Алиса, отзовись!
Молчок.
Да где же она?..
– Алиса! – я заорал громче.
Тишина. Шагнул, нога поехала на чем‑то круглом, растянулся.
– Алиса…
Я уже слеп один раз, но, во‑первых, давно, во‑вторых, вокруг тогда было много людей, и все они мне помогали, а в‑третьих, тогда я точно знал, что это ненадолго, скоро пройдет.
А теперь…
Влетел в стул со скелетом, лба коснулась сухая кость, неприятно. Наткнулся на коробку, опрокинул, кассеты с пластиковым звуком разлетелись по помещению. В угол. Надо забраться в угол, туда, где елка.
Полез в сторону елки.
Бум. В дверь ударили. И тут же запела пила по железу, я слышал такие у Петра. Пилят дверь. Собираются меня достать. Сначала ослепили, теперь возьмут беззащитного…
Совсем не хочу к китайцам. Не хочу висеть в клетке с разными проводами. Пусть из кого‑нибудь другого кровь выкачивают, я им не мальчик.
Пила завыла пронзительнее, наткнулась на петли. Я вжался в угол. Петли на дверях три, какое‑то время повозятся. Я достал банку с пластиком. Поставил на пол рядом с собой. Теперь гранаты. Одну в левую, другую в правую, скрестил руки на груди. Продел большие пальцы в кольца. Все, готово.
Пила прошла вторую петлю.
Год назад я так бы совсем не сделал. Барахтался бы до конца…
С другой стороны, я и так барахтаюсь до конца. Подожду, пока комната наполнится китайцами, только потом.
Руки неожиданно задрожали. Раньше я был совершенно бестрепетен, раньше я бы смеялся, нет, что‑то определенно со мной произошло, я не хотел умирать.
Наверное, в этом заключался Его промысел и Его ирония. Какой интерес умирать без страха? В этом нет никакого развития, страх… Его следует преодолевать, бороться с ним, пинать его в зад, только так заслужишь место в строю, встанешь рядом с воинами Света в блистающих шеренгах Облачного Полка.
Третья петля.
Я дернул за кольца. Гранаты вспотели в руках, я сжимал их ребристые пузатые тушки и готовился разжать пальцы.
Дверь с лязгом провалилась внутрь, запахло горелым железом, послышались шаги. Я дернулся и сместился по стене вправо и наткнулся на Алису. Она сидела у стены. Здесь, не убежала, значит… Не знаю, спала она или нет, я обнял ее, как мог, с гранатами. Дико. Я хотел этого давно и никак не мог подумать, что это случится так. Хотя на наш мир очень похоже. С гранатами.
– Алиса!
Она не ответила.
Китайцы вошли и окружили нас, я прекрасно это чувствовал. Они молчали. Смотрели, твари, проклятые китайцы! Дотронутся, и я разожму пальцы. Разожму!
Четыре секунды. Сейчас, может быть, шесть, время портит все, даже порох. Он становится медленным… Тогда шесть. И все.
Алиса.
Сейчас. Сейчас. Суки…
Руки дрожали. Я обнимал Алису за шею.
Пальцы горели, я был неловок и глуп, и…
Тогда я ее поцеловал. Куда‑то в краешек губ, в щеку. Кто‑то сжал меня за плечо, крепко. Вывернул запястье, другое. Затем они отняли меня от Алисы, ее забрали.
А я так и не разжал пальцы.
Не смог.
Все.
Китайцы перемещались по монтажной. Я слышал, как они двигают стеллажи, как жужжат их приборы, как скрипит под ботинками пластмасса. Мне казалось, что сквозь плотную вонь горелого железа я ощущал особый китайский запах, чем‑то похоже на вонь особых болотных улиток, они водятся далеко на севере и протестующе пищат, если их взять в руки.
Мне представлялось, что китайцы смотрят. Во всяком случае, я чувствовал взгляд. Китаец стоял напротив и целился мне в лоб из винтовки, только так.
Я улыбнулся.
И снова не разжал.
Китайцы продолжали обыск. Долго. Я ждал. Выстрела. Вот сейчас они выстрелят. В голову, потому что туловище прикрыто китайской же броней, пули в которой безнадежно застревают. Голова же обычная, больная и совсем не пуленепробиваемая, она разлетится, и я уже не буду контролировать руки, пальцы ослабнут, и тогда…
Долго, очень долго.
Китаец не выстрелил. Они исчезли. Вот только что были, и нет, пустота. И я, с двумя гранатами в руках, с полкило пластической взрывчатки у левой ноги. Некоторое время в воздухе еще висел запах северных улиток.
– Егор! – позвал я.
Нет ответа.
– Алиса!
Ничего.
Китайцы опять явились и опять забрали Алису и Егора. И кассеты. Они собирали кассеты, они видели меня, но ничего не сделали, не тронули. Я им не интересен… Почему? Все равно не понять.
Глупое положение. Что теперь делать? Кольца выкинул, глаза не видят, молодец. И руки дрожат все сильнее. Окна… Забраны железными занавесками. Попробовал подняться на ноги. Колени затекли, но со второго раза получилось. Я стоял возле стены. Вперед. В ванную. Сделал шаг. Вдруг мне представилось, что они вырезали пол. Адская китайская хитрость, вырезать пол. Я слепой. Шагну – и провалюсь вниз, наткнусь на пианино. Пройдет сто лет или сто пятьдесят, и кто‑то, не мой потомок, придет сюда посмотреть и увидит в одиноком пианино истлевшие кости и скучный череп, и это буду я. Хотя через сто лет тут ничего вообще не останется, великое уравнение поглотит здания, затянет все лесом, или вообще придет вода, или холод, и…
Я шагнул вперед. Пол оказался на месте. Мелкими шажками, стараясь ни за что не запнуться, я пересек монтажную и нащупал дверь ванной. Подойдет. Вошел внутрь, нащупал бадью…
Нельзя! Нельзя взрывать в монтажной! Едва не забыл, болван!
Вернулся в коридор. Через вырезанные двери. Через лаз в баррикаде. Вдоль по стене. Кажется, раньше слепоту лечили. Вставляли в голову компьютер, человек с помощью него видел. Или выращивали глаза в особых сиропах, я читал. Сейчас ничего такого нет, сейчас каждый неудачный шаг имеет слишком высокую цену.
Запнулся. Равновесие не удержал, упал в труп. Гранаты не выпустил, разбил кулаки в кровь, едва запястье не сломал. Труп. Алиса. Или Егор. Или китаец. Потом проверю. Сейчас другое.
Шагал вдоль правой стены. Прижавшись спиной, держал направление затылком. Иногда звал. То Егора, то Алису. Они не откликались. Восьмая дверь оказалась открыта, я пнул ее и вошел в помещение. Большое, я не видел, но мне показалось, ушами, что ли, почувствовал.
Швырнул гранаты, выскочил в коридор и на пол.
Рвануло хорошо.
На возвращение в монтажную у меня ушло… не знаю, сколько долго. Полз, отставляя вправо руку. Чтобы нащупать тело. И нащупал.
Это был не Егор, определил по росту. Труп оказался гораздо длиннее и крепче в запястьях. И не Алиса, это я тоже определил. Китаец. Я порадовался – пусть лучше китаец, их наверняка и сейчас много. А нас чуть.
Да нас совсем почти не осталось.
Устал. Спать хочу. Вспомнил про ванную. В них удобно, пару раз я уже пробовал. Ноги выставляются, но к этому быстро привыкаешь.
В ванной оказалось неожиданно тепло.
Устроился получше.
Замер. Глаза не исправлялись. Перед ними по‑прежнему стояли белые кругляки, отгораживавшие от меня мир. Я мог закрывать глаза, мог их не закрывать, все равно.
И мне было все равно. Я устал думать, устал бороться, я хотел отдохнуть.
Лежал в ванной до ночи. Наступление тьмы я определил по похолоданию. Когда холод стал нестерпим, я сел, перевесился через борт и вытащил скелет. На нем болталась куртка из шершавого материала, пыльная, но вполне сохранная, я натянул ее поверх брони, надел капюшон. Почти сразу стало тепло, я подумал, что куртку эту прихвачу с собой. Зима на носу.
А еще в карманах обнаружились перчатки, неожиданно теплые, наверное, в карманы были вмонтированы особые теплосохраняющие полости. На несколько мгновений я засомневался, мне почудилось, что в перчатках осталось тепло их бывшего хозяина. Если бы и так. Перчатки мне понравились, тоже возьму их с собой. А что, если у этого трупа и штаны неплохие?
Со штанами потом разберемся.
Куртка согрела меня, и я уснул.
Странно получилось. Место совсем неподходящее, время – самое неподходящее за всю историю человечества, состояние мое… Скверное. Но мне приснился самый счастливый сон за всю мою жизнь.
Утро. Вода катилась медленно, как масло, сворачивалась в широкие, поблескивающие воронки. Я сидел на крутом берегу, свесив ноги, внизу суетились ласточки. За спиной у меня уходил к горизонту луг, на другом берегу лес, по реке плыли куски тумана, туман выдавливался между деревьями, и на широкой отмели стояли мальчишки с удочками. Солнце висело над деревьями, еще не разогревшееся, красный круг и никаких заедин с левого нижнего края, солнце. А я сидел и сидел, глядя, как на кочку из воды пытается выбраться ярко‑зеленая лягушка.
Ничего особенного, но мне почему‑то было удивительно хорошо и свободно. А главное, безопасно. Совершенно. Как никогда не чувствуется здесь, у нас.
Ощущение. Совсем другое.
Сон длился необыкновенно долго, так что я засомневался, сон ли? Река катилась, солнце висело, не собираясь взбираться дальше, лягушка с усердием заводного механизма карабкалась на берег, упрямая. На меня похожа этим упрямством, я вот тоже карабкаюсь, карабкаюсь, а меня все в воду и в воду, а я все равно.
И не просыпался.
В какой‑то момент я подумал, что умер. Что это вот оно и есть, царствие небесное, лягушка, вода, рыбаки, песок и туман.
И не просыпался. Хотелось искупаться, но я не спешил, вода парила, теплая наверняка, но мне хотелось, чтобы солнце разогрелось получше. Только солнце не двигалось, прилипло к небу, наверное, так и полагалось.
Сон длился. Лягушка выбралась‑таки на побережье, уцепилась за соломинку и стала жевать ее, посредством этого пережевывания поднималась вверх. Необыкновенно, никогда не подозревал в лягушках такого разума. И такого упорства. Лягушка поднималась, все ближе и ближе, затем она прыгнула и вцепилась мне в ногу. Я ожидал, что будет больно, но случилось не так. Лягушка повисла на пальцах, и это было приятно.
Прохладно.
В коридоре зазвонил будильник. Видимо, Егор потерял, когда его волокли китайцы. Часы старались долго, постепенно затихая, затем выдохлись вовсе, но по коридорам еще некоторое время бродило усталое эхо, а сон не отпускал меня долго. И я не хотел его отпускать. Не хотел возвращаться домой.
Открыл глаза. В них продолжало светить солнце. Я ослеп и не собирался вылезать из ванны. Сдохнуть здесь не самое худшее, что может случиться. Хотя Курок не одобрил бы, сказал бы, что в этом нет ничего героического. В ванне. В куртке, снятой со скелета. Вот тебе и Беовульф.
А ладно.
Некоторое время я лежал просто так, прислушиваясь к ощущениям. Ощущения были скучные, хорошо хоть нога не болела. Или болела, да я не чуял. Решил лежать просто, на боку, а потом на спине, а потом снова на боку, на каждой части тела. Непривычно. Вот просто так лежать, в безделье, в праздности. Хорошо, но очень, очень непривычно. Решил проверить карманы.
В правом внутреннем кармане оказались ключи, много, целая связка. В левом кармане нашелся непонятный предмет, походивший на кожаную книжку, внутри пластиковые квадраты непонятного назначения, я почистил с помощью их ногти. На ощупь.
В нижнем левом кармане обнаружилась плоская серебристая коробочка, я нащупал кнопку сбоку, нажал. Коробочка отворилась с музыкальным звуком. Внутри оказались палочки. Три штуки рассыпались в прах, четвертая оказалась целой. Это были папиросы, я догадался. Кроме того, в кармане оказалась короткая втулка, я нажал на днище. Втулка пшикнула, как раздавленная змея. Зажигалка. Я нажал еще, чиркнуло огниво. Огонек загорелся. Я сунул папиросу в зубы, поджег. Ничего не происходило. Втянул воздух.
В горло, в нос, в легкие ударил горький, тяжелый дым, из глаз брызнули слезы, я задохнулся и закашлялся, и тут же голова закружилась и поплыла. Я выпустил дым и тут же вдохнул еще. Дым был горячий и пьяный, я втянул еще. Второй вдох колыхнул подо мной ванну, я задержал дым изнутри и выдохнул его уже остывшим.
Я курил. Гомер всегда говорил, что курение – грех, кроме того, оно выпивает из человека силы и образует внутри черный наждак. Курение праведникам противопоказано. Но я курил. Минуты через три меня затошнило, причем сильно. В горле запершило, виски сдавило, сердце запрыгало, я отбросил папиросу.
Понятно. Все понятно. Праведники не курят. Правильно и делают. В этом есть смысл. Ничего, кроме тошноты.
Выкинул и коробочку, зажигалку оставил.
Остался нижний правый карман.
В нем лежал пистолет. Сначала я подумал, что игрушечный – слишком маленький, слишком легкий и слишком пластмассовый. Подумал, что подарок, – раньше люди часто дарили своим детям ненастоящее оружие. Зачем‑то. Направил пистолет в потолок, нажал на крючок.
Оружие неожиданно выстрелило. Несерьезный хлопок, пуля чирикнула по потолку. Зачем такое? Калибр крошечный, останавливающего эффекта никакого. Пули отравленные?
Вдруг я догадался. Пистолет не предназначался для боя, пистолет предназначался для последнего желания. Для самоубийства. Предусмотрительны были пращуры, на каждую ситуацию у них имелась отдельная вещь.
Некоторое время я думал, что это знак. Я ослеп, жизнь в нашем мире мне предстояла короткая и не очень веселая, смерть, наоборот, долгая и мучительная. Это выход. Вот полежу еще немного, и…
Полежу.
Я продолжил лежать. Очень скоро надоело. Кажется, я отдохнул. И стал понимать, что со мной случилось.
Слепота. Отчаянье. Отчаянья не чувствовалось. Злость. На то, что все получилось так глупо.
Искушение. Оборвать все это.
Слишком мощное искушение, чересчур. Стоит опасаться всего, что чересчур.
Я направил ствол в потолок, принялся стрелять. Всего семь патронов. Отшвырнул подальше.
Сел. Застегнул куртку, выбрался из ванной. Отыскал рюкзак.
Ладно. Раньше не было слепых героев, во всяком случае, я ни одного такого не знал. Кажется, в древности жили слепые поэты и писатели, и даже воины, правда, не совсем слепые, а одноглазые, кто‑то рассказывал. Слепых стрелков… Нет, кажется, не было. Нет, при случае я могу пальнуть на слух, только все равно ненадежно это. Раз, два, три, на пятнадцатый раз обязательно не повезет. Хотя вроде бы у слепых другие органы чувств хорошо развиваются. Слух, обоняние. Вибрацию тонко слышат. Жить можно.
Ладно. Пойду. Попробую вернуться к слону.
Слон – вот спасение. К слону вернется и Егор, если он, конечно, остался жив. И Алиса. Если она тоже жива. Если китайцы их не разобрали. В слоне перезимуем, Егор обещал, что в слоне хорошо, тепло и спокойно. Доберусь дотуда, дождусь.
Если никто из них не придет…
Там рядом магазин. Дорогу я помню. Доползу до магазина, спущусь вниз и стану жить. Одному на три жизни хватит.
Придется забыть. Обо всем, о чем мечталось. О Кнопке. О Предназначенье. С другой стороны, может, в этом оно и заключалось – Предназначенье. Что, если я неправильно его понял? Думал, что именно я должен все это остановить, положить Предел, ну и так далее… А что, если Предназначенье мое заключалось в том, чтобы…
Я ведь ничего так и не узнал. Нет, теперь понятно – все из‑за Нижнего Метро. И никакое это не метро, это на самом деле прибор. Открывший Врата. И эти Врата до сих пор распахнуты и пропускают к нам погань и грязный воздух, превращающий людей в чудовищ, и вся наша вода туда убежала, и конца этому не предвидится. Если только не запустить бомбу. Как там? Гелевую бомбу они придумали, мощная, разнесет весь город, бомба, ее нужно охлаждать…