Джеф взял коробочку и прочитал вслух: – «Примите несколько доз этого превосходного препарата при первых признаках заболевания, и вы почувствуете себя здоровым». Ладно, я, правда, не очень‑то этому доверяю, но что нам, в конце концов, терять?
– Я буду ухаживать за ним, и к утру он уже будет как огурчик. Вернувшись на кухню, Шелби приготовила большую чашку чая для Мэнипенни, добавив туда лимон, мед, виски и солидную порцию мексиканского лекарства от головной боли и «Средства от простуды, излечивающего за двадцать минут».
– А сами‑то вы пробовали эти микстуры? – спросил Джеф, когда они шли в комнату больного.
– Слава Богу, нет. Я никогда не болею.
– Судя по запаху, думаю, это избавит его от страданий – так или иначе… – проборматал он с сомнением.
Мэнипенни, с красными, воспаленными газами и осипшим голосом, пытался возражать, уверяя, что он просто немного устал и не нуждается в помощи, но Шелби и слушать ничего не хотела. Попросив Джефа помочь старому джентльмену сесть, она поправила его ночной колпак, потом поднесла дымящуюся кружку к его губам.
Как ни странно, Мэнипенни проглотил эту взрывоопасную смесь, потом блаженно улыбнулся:
– Я бы сказал, что это ужасно хорошо. Отлично приготовлено, мисс Мэттьюз.
– Мы в Вайоминге, мистер Мэнипенни. Зовите меня просто Шелби.
Он снова опустился на подушки и ответил сонным голосом, еле слышно:
– А я – Перси, моя дорогая… Только для вас. – Рука его нашла ее руку и сжала ее. – Хотите почитать мою книгу? Пожалуйста, возьмите…
– Вы очень добры, Перси, – ответила она, ласково улыбаясь. – Возьму.
Они подождали, пока старый слуга задремал, потом Шелби взяла с ночного столика «Юстаса Даймондса». Джеф недоверчиво покачал головой, когда они на цыпочках вышли из комнаты и прикрыли за собой дверь.
|
|
– Перси? – воскликнул он, когда они были уже в коридоре. – Это просто неслыханно! За всю мою жизнь я знал только одного или двух человек, которые осмеливались называть Мэнипенни Персивалем, но сама мысль о том, чтобы кто‑нибудь назвал его «Перси», просто непостижима!
– Это ведь он предложил, а не я, – мягко напомнила девушка.
В кухне Шелби сунула тарелки, вилки, ножи и салфетки в руки Джефу, наказав ему накрывать на стол. Ветер рвался и ревел в их долине, неся с собой плотные полотнища дождевых струй. Тонкие оконные стекла задребезжали под напором бури, когда Шелби раскладывала по тарелкам мясо и нарезала горячий маисовый хлеб, поставив к нему маленький горшочек меда. От керосиновой лампы лился мягкий свет на клетчатую скатерть, уставленную кушаньями, и Шелби храбро улыбнулась Джефу, когда они вместе уселись за стол. Вдвоем.
– Что это? – спросила она, глядя на маленькие, из тяжелого стекла, рюмки, наполненные янтарной жидкостью, стоявшие рядом с каждой тарелкой.
– Вы раньше грозились, что выпьете виски, вот я и подумал, что немного хереса, может помочь нам согреться. Я привез с собой несколько бутылок из Лондона.
Шелби с удовольствием отпила, отметив про себя, что на вкус это настоящий напиток богов.
– Не думаю, чтобы вы ели что‑нибудь подобное в Англии, – сказала она, словно оправдываясь.
– Вы правы, – согласился Джеф с загадочной улыбкой.
– Что у вас обычно бывает на ужин?
– Ну… Жидкий мясной суп с овощами или крупой, палтус с приправой из омаров, бараньи котлеты. Капуста с рисом… Маринованные огурцы… Грушевый компот.
|
|
Он полил медом ломтик маисового хлеба, откусил кусочек и улыбнулся с неподдельным удовольствием.
– Ничего вкуснее не пробовал!
– Вы ведь нарочно все это выдумали, да? – Шелби не выдержала и рассмеялась. – Чтобы не смущать меня. Кто же станет, такое есть?
– Англичане, – коротко ответил он. – Мы тушим и маринуем, чуть ли не все, что едим. Для нас это прямо‑таки вопрос чести.
Оба засмеялись. Гроза пронеслась над ранчо и ушла стороной, и Шелби почувствовала себя спокойнее. Надкусив кусочек подрумяненного картофеля, она заметила:
– Надеюсь, мальчики в безопасности и вернутся домой, как только буря утихнет, хм‑м‑м? Они, вообще‑то, привыкли к такой погоде.
– Наверняка, вы правы.
Он доел рагу, лежавшее у него на тарелке, потом заметил:
– Это просто восхитительно. И как странно, что у вас тарелки с «Голубой ивой». Такой же повседневный сервиз был в нашем загородном доме в Йоркшире, когда я был еще мальчиком. Я всегда любил его гораздо больше, чем тот позолоченный фарфор, который так нравился моей матери.
– Я сама его выбрала, когда возвращалась из колледжа в Массачусетсе, – объяснила Шелби. – Не то чтобы я любила копить приданое – я никогда не думала о таких глупостях, но у меня есть собственные вкусы, и я знала, что вряд ли мне удастся найти что‑либо подходящее в Дэдвуде.
Шелби смотрела, как Джеффри доливает ей вина в рюмку, и улыбнулась.
– Так мне пришлось потратить один ужасно утомительный день, чтобы купить, что мне нравилось: сервиз с «Голубой ивой», множество бельгийских кружев, которые я пока убрала, льняное постельное белье, кое‑какую восточную упряжь, ею я редко пользуюсь, и книги. Я очень дорожу моими книгами. К сожалению, дядя Бен заставил меня оставить большую их часть дома… и я согласилась, потому что беспокоилась, как бы с ними чего не случилось в дороге. Я не знала, чего мне ожидать в этих пустынных местах и что это за дом, в котором мне придется жить.
|
|
– Я понимаю. А что это за история с «Юстасом Даймондсом»? – спросил он тихо, захваченный очарованием минуты. Комната изнутри была освещена золотистыми языками пламени, а снаружи в нее проникали ослепительные закатные лучи солнца, прорывавшиеся сквозь грозовые облака. Но Шелби была еще ослепительнее.
– Откуда вы узнали, что Мэнипенни читает Троллопа? Вы что, вдвоем основали закрытый литературный клуб?
– Не совсем.
Она почувствовала, что ей все больше начинает нравиться Джеф. Его непринужденное остроумие, было под стать ее собственному острому уму и воображению и напоминало ей отца. Ей также нравилась его способность сохранять спокойствие чуть ли не при любых обстоятельствах, в отличие от дяди Бена и, уж конечно, от нее самой. И наконец, было что‑то еще в карих глазах Джефа, что придавало смысл его холодному спокойствию. Он смотрел на нее с молчаливым пониманием, и оно внушало ей доверие к нему, несмотря на все ее старания воспротивиться этому. Расхрабрившись от выпитого хереса, Шелби выпалила: – Перси сказал мне о вашем сундуке, полном книг!
У него было такое лицо, будто она дала ему пощечину.
– Ради всего святого, не называйте его Перси! Уверяю вас, он не одобрит этого, когда поправится и придет в себя!
Шелби широко улыбнулась:
– А я‑то, увидев ваше лицо, решила, что вы сердитесь из‑за того, что я узнала вашу тайну.
– Тайну? Но это вовсе не тайна. Вы хотели бы посмотреть книги? Боюсь, сундук, слишком громоздкий, чтобы перетаскивать его, так что нам придется пройти в мою спальню. Совершенно невинно, разумеется! – сказал он легким, непринужденным тоном, промокнул губы салфеткой и отодвинул стул. – Но сначала я помогу вам вымыть посуду.
– Нет, давайте пока просто положим ее в раковину – пусть помокнет.
Она едва могла сдержать нетерпение.
– Я просто не могу дождаться! Ох, вы даже представить себе не можете, как я мечтала о вашем сундуке, полном книг, с тех пор как Мэнипенни упомянул о нем несколько дней назад. Он сидел на веранде и читал Троллопа, и я так завидовала ему! Когда он сказал мне, что у вас есть еще десятки книг, – признаюсь, я подумала о вас самое худшее…
Они шли в его спальню, и Джеф нес бутылку с хересом и обе рюмки.
– Шелби, дорогая моя, что вы хотите этим сказать?
– Я думала, что вы скупердяй, сидящий на своих книгах!
Ему ужасно захотелось привлечь ее в свои объятия, но он только ласково взглянул на нее.
– Клянусь вам, знай я о вашей страсти к литературе, я пригласил бы вас в свою спальню, в первую же ночь после моего приезда.
– И я бы, наверное, оказалась настолько бесстыжей, что согласилась.
Они стояли на пороге его спальни, глядя в глаза друг другу, и искра, казалось, вспыхнула между ними подобно вспышкам молнии, озарявшим ночное небо. Ни один из них не испытывал ничего подобного раньше, и оба они тотчас же отступили назад.
– Не знаю… – пробормотал он.
– Может быть, это не… – шепнула Шелби.
«Ты же культурный человек, – напомнил себе Джеф. – Чего ты боишься?»
«Не будь жеманной дурочкой!» – подумала она.
– После вас, мисс Мэттьюз, – он галантно распахнул перед ней дверь, пропуская ее вперед.
С бьющимся сердцем Шелби переступила порог спальни Джеффри Уэстона и услышала, как он вошел вслед за ней. В комнате стоял чудесный, присущий ему запах, и она не могла отвести взгляд от его белой железной кровати. Она была покрыта стареньким, потертым одеялом, расшитым простым узором, и одна из голубых рубашек Джефа висела перекинутая через ее спинку. На подушке виднелась вмятина от его головы.
Шелби внезапно стало очень жарко, несмотря на ненастный вечер.
Глава шестая
– Сундук…
Джеф встревожился, услышав, как хрипло прозвучал его голос. Это был совсем не тот самоуверенный молодой человек, каким он хотел казаться. Но с другой стороны… разве он не бежал от лондонского света в поисках именно такой встряски, напоминающей о том, что он жив?
«Возможно, я слишком поспешно отверг мое обычное холодное безразличие», – подумал он, указывая на кованый, покрытый холстом сундук. Он и в самом деле был смущен, чувствуя, как все сжимается у него внутри, когда Шелби заглядывала ему в глаза. Что в ней такого особенного? Почему он не ощущал ничего подобного в присутствии английских женщин?
– Он не заперт? – спросила она, опускаясь на колени перед сундуком, стоявшим в ногах его кровати. Лицо ее сияло. – Я просто вне себя от нетерпения!
Джеф налил себе еще одну рюмку хереса и проглотил ее залпом.
– Я тоже, – пробормотал он с усмешкой.
Она смотрела, как он опустился на корточки рядом с ней и откинул крышку, указав своей изящной рукой на содержимое сундука:
– Прошу вас.
– О! Ох, подумать только, какие чудесные книги!
Все они были в кожаных, тисненных золотом переплетах; о них, несомненно, заботились и хранили с любовью. Шелби пришло в голову, что это многое говорит о Джефе: ему так необходимы были книги, что он не побоялся повредить или испортить их, протащив с собой в такую даль. Когда она достала первую из них и посмотрела на название, она пришла в еще большее восхищение.
– «Айвенго»! Я обожаю этот роман. То место, когда он возвращается из крестового похода и принимает участие в рыцарском турнире, и никто не знает, кто это, пока он не поднимает забрало!..
Она вздохнула; у нее даже голова закружилась от восторга.
– О Джеф, тут даже бумага чудесная! Знаете, у моих родителей прекрасная библиотека, но я, по‑моему, никогда еще не видела таких великолепно оформленных книг.
– Не спорю, они действительно великолепны.
Он смотрел, как она скинула сапоги и уселась на пол, скрестив ноги, в юбке‑брюках и в носках. Пальцы его жгло от желания дотянуться и вынуть черепаховые шпильки из ее волос, позволив им свободно спадать ей на плечи.
– «Доктор Джекил и мистер Хайд»! О‑о‑о! – Шелби шутливо поежилась. – Осмелюсь ли я прочитать это? Я в восторге от «Острова сокровищ», но мои учителя считали, что такая литература не для девушек, а потом, в колледже, я просто забыла об этом.
Джеф присел напротив нее на коврике и склонился над открытым сундуком. Он тоже снял сапоги, пошевелил пальцами и, пожав плечами, заметил:
– Вещь эта, я бы сказал, скорее, тревожит, чем пугает, и, без сомнения, она доступна не каждому. Но вы, мне кажется, не робкого десятка и способны глубоко проникать в суть. Понимаете, это сказка, полная глубокого проникновения в человеческую природу и попыток уравновесить добро и зло.
– Тогда я непременно прочитаю ее.
Она отложила книгу в сторону и стала вытаскивать другие, издавая радостные восклицания – то потому, что она уже читала эту книгу, то оттого, что давно мечтала прочитать ее. «Моби Дик» был первым в списке книг, которые она хотела прочитать, Шерлока Холмса она открыла для себя прошлым летом, а Диккенс был любимым писателем ее детства.
– Меня всегда приводили в восторг имена его героев, и я плакала без конца, когда с ними случались какие‑нибудь несчастья. Я прочитала «Большие надежды» в двенадцать лет, и эта книга произвела на меня громадное впечатление.
Джеф попытался вспомнить, когда его в последний раз что‑нибудь приводило в восторг – вплоть до настоящей минуты, – и забыл ответить, пока она не спросила, почему он молчит.
– Я как раз думал, что вы не похожи ни на одну девушку, которую я знал до сих пор.
– Это хорошо?
– И даже очень.
Он улыбнулся ей так, что ее щеки покрылись румянцем.
– И вам нравятся мои книги, хотя среди них нет ни романов Джейн Остин, ни сестер Бронте…
– Я, пожалуй, еще выпью хересу, – сказала Шелби: она смотрела, как он потянулся за бутылкой и тяжелыми стеклянными рюмками. Когда рюмки их снова были наполнены, она предложила тост: – За общие обыкновенные интересы и за необыкновенную дружбу!
Они чокнулись, чувствуя себя весело и беззаботно. Шелби с наслаждением сделала первый большой глоток, потом произнесла задумчиво:
– Признаюсь, я даже представить себе не могла, чтобы мне мог понравиться такой человек, как вы. Я знаю, что мы договорились не вспоминать о вашей прошлой жизни в Англии, но меня мучит любопытство. Вы ведь не простой человек, не так ли? – Она укоризненно погрозила пальчиком. – Герцог?
– Нет, не герцог… но, в общем‑то, да, у меня есть титул. По правде говоря, мне бы не хотелось…
– Хорошо, можете не говорить… но скажите мне вот что: что бы вы сейчас делали, если бы были в Лондоне?
Застигнутый врасплох, Джеф с минуту смотрел за окно. Дождь все так же барабанил по стеклам, будто набрасывая на дом полотнища из водяных струй. Комнату Джефа освещали старомодные керосиновые лампы, напоминавшие о тех днях, когда еще не существовало газового освещения, и воздух был довольно прохладный. Вытертый коврик, на котором они сидели, почти не защищал от жестких, нестроганых досок пола. И все же Джеф чувствовал себя счастливее в этой простой, деревенской обстановке, чем в своем собственном особняке на берегу Темзы, с его драгоценными персидскими коврами, хрустальными газовыми люстрами, современными мраморными ваннами, роскошными перинами, слугами, готовыми исполнить малейшую его прихоть, и автомобилями, стоявшими в недавно построенном гараже.
Шелби тронула его за руку:
– Вы не хотите отвечать?
– Если бы я был в Лондоне сегодня вечером… – начал он медленно, – я был бы в театре в Вест‑Энде, или на концерте, или в опере. Или я мог бы обедать в каком‑нибудь изысканном особняке у кого‑нибудь из высшей знати, а за обедом последовал бы пышный, великолепный бал…
Глаза ее широко раскрылись, сверкая точно сапфиры.
– В самом деле? Но если так, зачем же вы приехали сюда? У нас тут нет даже граммофона, не говоря уж о развлечениях, к которым вы привыкли.
– Мне и правда не хотелось бы обсуждать эту…
– Быть может, вы были вынуждены удалиться в изгнание? – Обхватив рукою сундук, Шелби наклонилась вперед и прошептала ему на ухо: – Может быть, вам пришлось бежать в Америку, чтобы затаиться, пока скандал утихнет?
Уголки его губ дрогнули в насмешливой улыбке.
– Мне жаль разочаровывать вас, но нет, я приехал в Вайоминг по собственной воле. Не думаю, что вы поймете меня, но я нахожу все эти развлечения в Лондоне невыносимо скучными.
Она разглядывала его, пока он говорил, подмечая и его профиль, четко вырисовывающийся в мягком сиянии лампы, и острый ум, светившийся в его карих глазах. Он был до кончиков ногтей аристократ, благородный, изысканный; это чувствовалось с первого взгляда, даже если не слышать его правильного выговора и литературной речи. И все‑таки в Джеффри Уэстоне появилось что‑то грубоватое, мужественное. Отросшая золотистая щетина поблескивала у него на подбородке, а волосы, чуть взъерошенные, вились, спускаясь на воротник его зеленой клетчатой рубашки. Но хотя внешне он и становился похож на ковбоя – продолжал придерживаться определенных привычек, таких, например, как ванна, которую он принял перед ужином сегодня вечером.
Шелби почувствовала, что ее неудержимо тянет к этому человеку, который решил идти за своей собственной путеводной звездой и не видел причин, почему бы ему не оседлать сразу оба света – и Старый, и Новый, – расчистив себе место между ними.
– Почему же я не должна вам верить? – сказала она, наконец. – Я могу любить культуру, и иногда мне не хватает здесь книг, и картин, и музыки, и театра, но я терпеть не могу притворства, а именно в этом, судя по всему, и состоит ваша жизнь в Лондоне. Мне бы тоже до смерти надоела вся эта вычурность и мишура!
Джеф едва мог поверить своим ушам. Он, уже потянулся было к ней, но Шелби – живая, изменчивая в своей безыскусности – мгновенно допила свою крохотную порцию хереса и снова принялась перебирать книги. Находки сопровождались восклицаниями, книги откладывались. Они беседовали о литературе, обменивались мнениями, пока тени не сгустились вокруг них в маленькой комнатке, Шелби вздрогнула и потянулась за бутылкой хереса, наполняя свою рюмку.
– Я думаю, нам нужно еще раз зайти к мистеру Мэнипении, и вас, наверное, утомила моя болтовня…
– Напротив, – перебил ее Джеф, пальцами слегка приподнимая ее подбородок. Он заметил, как румянец медленно заливает ее щеки, и острое, мгновенное желание пронзило его насквозь.
– Прежде чем мы уложим все это обратно, – застенчиво сказала она, – у меня есть предложение, это нечто вроде игры – в колледже мы обычно играли так по вечерам с подругами.
– Игра?
– Не могли бы вы выбрать ваше любимое стихотворение и прочитать мне отрывок? Это многое говорит о человеке.
Джеф не колебался. Он взял тоненький томик из тех, что горкой высились рядом с ней на коврике, и перелистал его.
– Не то чтобы оно было единственным, просто оно отражает мое теперешнее настроение.
– Тем лучше, – сказала она, перебираясь к нему поближе, так, чтобы их руки соприкасались. Счастье волной поднималось из самой глубины ее души. Может ли такое быть, чтобы она провела эти последние часы с человеком, который находил удовольствие в тех же, непонятных для других, вещах, что и она? Разумеется, все это слишком хорошо, для того чтобы быть правдой, но пока Шелби собиралась насладиться минутой.
– Какой это поэт?
Голос ее дрожал от нетерпения.
– Теннисон.
– Потрясающе! Подождите, я попробую угадать… «Лок‑
сли Холл»? «Едоки лотоса»?
– Тихо, тихо, не спешите!
Его длинные пальцы, нашли наконец нужную страницу, и он стал читать – медленно, отчетливо – отрывки из большой поэмы «Улисс»:
Любая остановка иль конец – скучны,
Ржаветь – а не сиять на пользу, – как это
грустно,
Будто жизнь дана, чтобы дышать, – когда
и много жизней
Все было б мало, тут же – лишь одна,
Да и от той немного остается; но каждая
минута на счету…
И бледный дух, тоскующий, стремится
За знаньем – ускользающей звездой,
Стремясь непостижимое постигнуть.
Шелби закрыла глаза и шевелила губами, повторяя слова, когда Джеф дошел до тех строф, которые она особенно любила:
Вперед, друзья, еще не слишком поздно
За новым устремляться…
И искать, прикладывать все силы, находить
И не сдаваться.
Тишина – глубокая, полная – царила, пока Шелби не открыла глаза и не увидела, что он смотрит на нее так, что ее бросило сначала в жар, потом в холод. Грудь ее затрепетала, в ней что‑то заныло и в сердце тоже.
– Вы прочитали чудесно.
– Херес делает вас чувствительной, ласково подтрунил он.
– Да.
– Ну что ж, теперь ваша очередь.
Улыбаясь, Шелби раскрыла крохотный томик, в ожидании лежавший у нее на коленях.
– Я выбрала рубаи Омара Хайяма в переводе Фицджеральда, – объявила она.
– Невероятно! Признаюсь, мне нравится эта игра. Это действительно позволяет многое понять.
– Я прочитаю только некоторые. – И она начала, выразительно, с чувством произнося каждое слово:
Спросил у чаши я, прильнув устами к ней:
– Куда ведет меня чреда ночей и дней?
Не отрывая уст, ответила мне чаша:
–Ах, больше в этот мир ты не вернешься. Пей!
Перевод О. Румера
Из глины чаша. Влагой разволнуй –
Услышишь лепет губ, не только струй!
Чей это прах? Целую край… и вздрогнул:
Почудилось, мне отдан поцелуй.
Перевод И. Творжевского
Когда голос ее замер, Джеф сказал тихо:
– Вы думаете, это о винопитии и вине? В четверостишиях Омара Хайяма много говорится о вине.
Шелби наклонилась ближе, пока не ощутила аромат его волос и кожи – смесь нежного, душистого мыла и тонкий, еле уловимый запах степной пыли и лошадей. Это была пьянящая, возбуждающая смесь.
– Я так и думала, пока была еще совсем юной и глупенькой. Теперь мне кажется, что он говорит о жизни. «Пить» означает «жить».
– А «поцелуй»?
Джеф и сам пришел в ужас от своего вопроса. Что это, может, тут что‑нибудь было в воздухе?
– Я думаю, это означает… вот что.
Шелби обвила руками его шею и прыгнула к нему на колени.
– Я никогда раньше не вела себя так дерзко, – призналась она, когда он крепко сжал ее в своих объятиях. – Пожалуйста, не подумайте ничего плохого.
– Ну конечно, – пробормотал он глухо, и рот его коснулся ее губ, с нетерпением стремясь отведать их сладость, мучительно желая насытиться. Казалось, он желал Шелби с той первой минуты, когда увидел ее в салуне Парселла. Каким‑то образом, несмотря на ее нелепый маскарадный костюм, он был пленен.
И вот теперь, думала Шелби, она полностью отдала себя во власть человека, которому должна была бы мстить всю свою жизнь. Вероятно, у нее совсем больше, не осталось гордости – только это жадное стремление теснее прижаться к человеку, который выманил у нее половину ранчо «Саншайн».
Поцелуй был восхитителен; обладая неуемным любопытством, Шелби, кончено, не раз целовалась с мальчишками в Дэдвуде, но ни один из них не шел ни в какое сравнение с Джефом. Рот его был горячий и твердый, искусный и требовательный. Тело его было гибкое и крепкое, волосы мягко вились, когда она проводила по ним пальцами, и он ласкал ее руками столь изящными, что они казались изваянными самим Микеланджело.
Волна ощущений так опьянила Шелби, что она, ошеломленная, была не в силах пошевелиться. Ее внутренний голос приказывал: «Ты не лишишься сознания, как какая‑нибудь кисейная барышня! Отвечай же на его поцелуй!» Ощущение его рук на плечах, сквозь блузку и сорочку, не только возбуждало своей лаской, но и было обещанием тех наслаждений, которые Шелби могла себе только вообразить.
Джеф тоже был ошеломлен силой внезапно охватившей его страсти. В течение многих лет он просто проходил сквозь череду движений и ощущений, которые – когда‑то острые, – казалось, поблекли со временем. Теперь, целуя щедрые, влекущие губы Шелби, вдыхая ее аромат и держа ее в своих объятиях, Джеф вдруг подумал: он забыл, что такое настоящая страсть. А это чувство было еще жарче, сильнее.
Что с ним происходит? Джеф смутно сознавал, что его пленяет нечто гораздо большее, чем внешняя красота Шелби. Она точно светилась изнутри, зажигая в нем ответную искру… Ради всего святого, не будь, таким слащаво‑сентиментальным! – оборвал он себя. Он давно уже оставил какие‑либо надежды на истинную любовь, и слишком крепка была броня цинизма, в которую он заковал себя, чтобы так сразу попасться на эту удочку. И все же одного поцелуя Шелби было достаточно, чтобы он задумался, не было ли в стихах поэтов какой‑либо доли истины, в конце концов…
Он жаждал расстегнуть ее блузку, коснуться груди, снять юбку, перенести ее на постель, но это было немыслимо. Шелби – девушка из хорошей семьи, неопытная, и Джеф понимал – выпитый херес был отчасти причиной того, что она оказалась в его объятиях.
Он, наконец с усилием откинулся назад и вновь обрел способность говорить.
– Наверное… нам нужно минутку передохнуть.
– Почему?
Шелби пылала, вся влажная от пота, волосы ее теперь вились еще сильнее.
– Зачем нам говорить о чем‑то?
Видя, что она совсем потеряла голову, он тем не менее, повел себя так, как подобает джентльмену.
– Послушайте, мы не можем продолжать так без конца, без того чтобы… не пойти дальше, вы понимаете, а это, разумеется, невозможно ни в коем случае…
– Я уже взрослая, – выдохнула она. – Мне двадцать один год…
– Необыкновенно впечатляюще. Он поцеловал ее в лоб.
– Тем не менее, нам незачем так спешить. Вы наверняка пожалели бы об этом позже, не говоря уже о вашем дяде, который, без сомнения, застрелил бы меня сразу же по возвращении.
С решительной улыбкой Джеф снял ее со своих колен и поставил на ноги.
– Возможно, я и так уже зашел слишком далеко.
Она смотрела, как он провел пальцами по своим золотистым волосам, жаждала снова коснуться их, прижаться щекой к его жесткой, колючей щеке, почувствовать его рот, ощутить, как его сильное тело прижимается к ее нежной груди. Шелби, обманутая, в своих желаниях, насупилась:
– Вы слишком ограниченны в своих взглядах, я думаю. Лицо его потемнело.
– Моя дорогая девочка, если вы думаете, что я позволю вам вертеть нашими отношениями так же, как, очевидно, вы привыкли распоряжаться другими сторонами вашей жизни, вы глубоко заблуждаетесь. У меня есть мои собственные разум и воля, и я уверен, что они ничуть не уступают вашим.
Отдаленный кашель Мэнипенни заставил Джефа наклонить голову и прислушаться.
– Я схожу к нему, пока вы выберете книги, которые вам хотелось бы почитать. Я надеюсь, вы аккуратно уберете все остальные в сундук и закроете крышку, когда закончите.
Проводив его взглядом, Шелби посмотрела на бесценные книги, разбросанные в беспорядке на грубом коврике и неотесанном дощатом полу. Глаза ее жгли слезы. Неужели ее отвергли? Трудно было понять наверняка, но в сердце ее боролись противоречивые чувства: она, с одной стороны, чувствовала себя разочарованной и смущенной, даже возмущенной его решительным, властным отказом, а с другой – была просто на вершине блаженства. Каждый нерв, каждая клеточка в ее теле трепетали и пели от пробужденной страсти и пьянящей радости распускающейся любви.
Марш, Кэйл и Лусиус вернулись около полуночи, когда дождь прекратился. Заметив свет, горевший в окне кухни, Кэйл постучал в заднюю дверь – промокший до нитки, сжимая в руках свою мокрую ковбойскую шляпу.
На Шелби был длинный пеньюар, накинутый поверх тонкой ночной рубашки с гофрированным воротником, а волосы ее, заплетенные в густую, тяжелую косу, падали на спину. Она открыла дверь и широко улыбнулась при виде парня, с которого ручьями текла вода.
– Не смущайся, что я в таком виде, Кэйл, но мне пришлось дожидаться вас и хотелось чувствовать себя уютно. А где остальные? Вам всем нужно переодеться в сухое, а потом приходите сюда есть рагу и расскажите мне обо всем!
– Они все ушли в амбар, мэм.
Он кивнул Джефу, появившемуся за спиной Шелби. Англичанин тоже был уже в пижаме и в домашнем халате.
– Мы нашли пещеру в горах. Мы уже присмотрели ее раньше и переждали там бурю. Молнии так и сверкали, так что все равно невозможно было ничего делать. Я еще не сошел с ума!
– Ну конечно! Мы были уверены, что вы так и сделаете. А теперь иди‑ка приведи ребят, и я накормлю вас рагу. Я целый вечер держу его на огне.
Воспаленные, усталые глаза Кэйла стали еще более измученными.
– Весьма благодарен вам, мэм, но все так устали, что…
– Шелби, – к ее удивлению, заговорил вдруг Джеф, – почему бы вам не разложить рагу по тарелкам, а Кэйл отнес бы его в амбар, чтобы они могли съесть его прямо в постели.
Ковбой, облизнувшись, согласился:
– Это и впрямь было бы замечательно! То есть, если вы, конечно, не против, мэм…
– Конечно, нет.
Она попросила его подождать и, направившись к плите, искоса взглянула на Джефа. Уложив в корзинку тарелки и вилки, Шелби отдала все это Кэйлу вместе с небольшой жаровней, снабженной выдвижной ручкой для переноски
– Это и правда чудесно пахнет, – заметил Кэйл, беря еду. – Спокойной ночи, мисс Шелби, Джеф…
Оставшись опять вдвоем с Джефом, Шелби прошла мимо него, чтобы вытереть потеки соуса с плиты.
– Я все еще не могу поверить, что он называет вас «Джеф»! Что бы сказали ваши подданные?
Он засмеялся:
– У меня нет подданных, и вы это прекрасно знаете. Думаю, вы просто раздражены, поскольку воображаете, что я хочу навести тут свои порядки. Вы привыкли все делать по‑своему и отвергаете мое вмешательство, каким бы незначительным оно ни было.
Старательно оттирая никелированную поверхность плиты, Шелби бросила: