Не прошло и двух минут, как кони преследователей остановились перед проволочным ограждением.
– Тебе, видать, чего‑нибудь привиделось, Тед! Надо было мне остаться да сыграть еще – глядишь, и выиграл бы немного деньжонок! Так я и знал, что мы зря теряем время!
– Ты что это, Барт? Ты же сам видел эту лошадь, не хуже меня!
– Тогда где же она? Не могла она просто растаять в воздухе, потри глаза – тут же изгородь! Думаешь, она проползла под колючей проволокой?
Он захохотал.
– Спорю на что угодно, это был олень. Слишком уж ты стал подозрительным, вот что я тебе скажу. Этот английский молокосос шнырял тут, вынюхивая, вот ты и решил, что он что‑нибудь замышляет, тогда, как на самом деле у него наверняка не хватило бы ума даже на то, чтобы подтереть собственный зад!
Кролл расхохотался, в восторге от своего остроумия, потом закашлялся.
– У меня на эти дела нюх, – не сдавался Тед, когда они повернули обратно, отъезжая от изгороди. – Если этот сопляк ничего не задумал, почему же его сегодня вечером не было в салуне?
– Да потому что он забавляется с этой психованной девчонкой Мэттьюз! Хочет получить от нее все, что возможно, пока ее дядюшка не вернулся из Биллингса!
Снова хохот и снова кашель; затем, отъехав уже так далеко, что слов почти не было слышно, Барт добавил:
– Мы вот как все это выясним. Спросим Вив, не видала ли она или не слыхала чего этой ночью. Я научил ее, как следует стеречь ранчо, когда меня нет…
* * *
Непонятно отчего, но в эту ночь, когда они возвращались домой, и Шелби и Джефа отчаянно, неудержимо влекло друг к другу. Он притворялся, что сердится на нее, но в действительности, когда она вот так сидела перед ним в седле, прислонившись к его груди, он, очарованный, забыл обо всем. Увы, его собственное тело выдавало его, и он ничего не мог с собой поделать, – оно твердело, становясь все горячее под его легкими темно‑коричневыми брюками. Джеф мог только надеяться, что она слишком простодушна, чтобы заметить.
Губы его дрогнули в лукавой улыбке, и он подумал: «Может быть, она решит, что это моя кобура…»
Блаженство разливалось по телу Шелби, словно опьяняющий нектар, тем сладостнее, чем дальше отодвигалась опасность. Близость между нею и Джефом росла с каждым днем, будто их ссоры только больше сближали их. Притулившись в его объятиях, Шелби думала: «Он может ругаться и кричать на меня, и все‑таки я нравлюсь ему такая, какая я есть».
Когда они приехали и отвели жеребца в конюшню, Шелби проведала свою лошадку, потом с фонарем прошла в кораль и обнаружила там пропавших коров. Все восемь стояли у кормушки, жевали и пили воду; при виде их слезы невольно навернулись ей на глаза.
– Вы посмотрите, как они счастливы, что снова дома, где им уже не придется голодать, как скоту Барта Кролла! Кое‑кто может подумать, что с моей стороны глупо волноваться из‑за этих бедных созданий, – взволнованно сказала она Джефу, – но мне все равно! Они бессловесны, да, но тем больше мы должны заботиться о них и защищать их.
Она погладила коричневую с белым голову стоявшего к ней ближе всех бычка, и он посмотрел на нее и лизнул ей руку.
Джеф, стоявший по другую сторону ограды, потянулся и снял с нее серую широкополую ковбойскую шляпу, глядя, как свободно рассыпались по плечам ее волосы.
– Все ваши восемь потерянных детишек снова дома, в безопасности. Пойдемте и мы в дом.
Кэйл, Марш и Лусиус как раз выходили из кухни, перебираясь на ночь в амбар.
– Надеюсь, вы не против, что мы тут разогрели немного рагу, – сказал Кэйл. – Ничто так не возбуждает аппетит у мужчины, как опасность.
– Ага! – подтвердил Марш, рыгнул и покраснел, опустив голову.
– Я рад, что хозяин вас забрал и все обошлось, мисс Шелби, – добавил Кэйл. – Очень уж мне не хотелось оставлять вас там.
– В следующий раз так не делайте, – строго сказал ему Джеф. – Кролл и его братец чуть не схватили меня, и наше бегство с мисс Мэттьюз было весьма рискованным. Они стреляли в нас. На будущее я бы посоветовал вам руководствоваться вашим внутренним чутьем и не позволять… моему компаньону убеждать вас в обратном. – Он улыбнулся. – Во всяком случае, я должен поблагодарить вас, ребята, за то, что вы спасли наших коров и привели их, да и Бродяжку вместе с ними, домой.
Кэйл раскрыл было рот, словно собираясь что‑то сказать, но передумал и просто пожелал спокойной ночи, после чего вся троица вразвалочку вышла. Уже войдя в дом, Шелби почувствовала, что ее бьет дрожь, и она поплотнее закуталась в пальто.
– Что это со мной? – удивилась она, так стуча зубами, что ей даже самой стало смешно.
Джеф, заглянув к Мэнипенни и убедившись, что выздоравливающий пожилой джентльмен крепко спит, вернулся и обнял ее.
– Слишком много потрясений, я думаю. – Аромат ее волос взволновал его. – Но это было замечательно, правда?
Шелби все еще дрожала, но что‑то в ней незаметно переменилось, и она всем телом прижалась к Джефу; его объятие стало крепче. Она склонилась к нему на грудь и, сквозь расстегнутое пальто, ткнулась лицом в его фланелевую рубашку.
– Я всегда мечтала о чем‑нибудь подобном, но, так как мое семейство – столпы общества в Дэдвуде, мне приходилось жить совсем по‑другому. И все же мне по душе только такая жизнь! Я обожаю наше ранчо, и наших животных, и эти горы, и эту реку – и Коди! Даже когда я просто вдыхаю этот ночной воздух, я чувствую себя счастливой…
«И вы… Я обожаю вас!» – подумала Шелби, и ей показалось, что ее мысли прозвучали так громко, что он не мог их не услышать.
– Осмелюсь ли я добавить еще один недостающий пункт к вашему списку? – пробормотал Джеф чуть насмешливо, по‑прежнему держа ее в объятиях.
Сердце ее забилось сильнее.
– Пожалуйста…
Она почувствовала, как запылало ее лицо, и была рада, что он не может этого увидеть.
– А как насчет опасности. Вы ведь не станете отрицать, что получаете удовольствие, рискуя собой?
– Возможно, – согласилась она. – Я никогда не отличалась благоразумием.
– Да, – сдавленно сказал Джеф; желание надвигалось на него, как грозовая туча, готовая вот‑вот пролиться дождем. Джеф знал, что он приближается, но не мог предсказать, когда именно он прольется.
– Шелби… Я…
Руки ее, путаясь в рукавах пальто, поднялись и сомкнулись вокруг шеи Джефа, она обратила к нему свое лицо, словно цветок к солнцу.
–Да.
Слово это прозвучало скорее утверждением, а не вопросом. Какой‑то голос в отдаленном уголке ее сознания предостерегал ее, что такое поведение недопустимо, но ее истинное «я», как всегда, восторжествовало.
–Да.
Он прижался губами к ее рту, наслаждаясь ее щедрым, чудесным поцелуем. Ни одна другая женщина не была похожа на Шелби, ни одна не чувствовала и не откликалась на его ласки так, как она, и дело тут было совсем не в обычной похоти. Джефу давно уже наскучили поиски все более сильных наслаждений. Он считал, что повышенная сексуальная возбудимость свойственна лишь зеленым юнцам.
Но Шелби, отдаваясь его жадным поцелуям, открывала в Джефе новые, неизведанные чувства. Как чудесно сочеталось в ней чистое желание с невинностью и любопытством – и все это рождало сплав, который только они двое во всем мире в состоянии были создать.
Очертания окружающего начали расплываться, тая, растекаясь в огне их поцелуев и пламенных ласк. Не отводя своих глаз от глаз Джефа, Шелби сбросила пальто с себя, а потом и с него. Теперь она уже больше не дрожала от холода, напротив, ей было жарко, ее щеки пылали.
Он строго, почти торжественно посмотрел ей в глаза; лицо его, казалось Шелби, было невыразимо прекрасно. Она привыкла видеть вокруг себя симпатичных мужчин, имея такого отца и брата, которым многие оборачивались вслед, но Джеф в ее глазах был единственным – он был неповторим. Статный и сильный, гибкий и грациозный, как лев, он поднял ее на руки и вынес из кухни.
– Музыку? – шепнул он, щекоча ее ухо своим теплым дыханием, и Шелби кивнула, почти теряя сознание от наслаждения. Джеф бережно опустил ее на диван, зажег одну лампу, потом поставил первую же пластинку, которая попалась ему под руку. Из ящика, словно по волшебству, послышались высокие, звенящие звуки песенки «Мой милый», и Шелби стала мечтательно подпевать.
– Мой милый за океаном, за море уплыл милый мой… – тихонько мурлыкала Шелби; Джеф громко рассмеялся и стянул с нее сапоги, потом снял свои. Он присоединился к ней, напевая припев:
– Верни мне его! О, верни мне, верни мне его скорей! Вскоре музыка стихла, и они вместе поднялись, держась за руки, и пошли в просторную спальню Шелби.
– Мэнипенни? – обеспокоенно спросила она, когда: Джеф зажигал лампу, у ее кровати.
– Спит, как младенец, – успокоил он ее.Сердце Шелби снова сильно забилось, но, когда Джеф,улыбаясь, раскрыл свои объятия, все ее страхи рассеялись. Она подошла к нему в одних носках и подпрыгнула, обхватив его руками за шею, а ногами – за талию, и радостно засмеялась. Их губы снова встретились, не желая, отрываться друг от друга, разве что на миг, чтобы вздохнуть, стремясь испить, утолить желание и не в силах насытиться сладостью поцелуя; руки Джефа, обхватив ее ягодицы, ласкали их через брюки, которые она надела для сегодняшней ночной вылазки.
– Да… – снова услышала Шелби свой шепот. Казалось, слово это вырвалось из самой глубины ее души. Все в ней трепетало от неистового желания полностью слиться с Джефом.
Он сел на край постели, так что Шелби оказалась у него на коленях, а керосиновая лампа лила на них свой мягкий свет. Он медленно запустил свои длинные пальцы в массу ее каштаново‑рыжих кудрей, ощущая их шелковистость, потом нежно коснулся очаровательного личика Шелби.
– Восхитительно, – прошептал он хрипловатым, сдавленным голосом.
Когда Джеф с восхищением обвел ее рот своим пальцем, в ней вдруг все всколыхнулось, и она тронула его палец кончиком языка. Сладостное томление у нее внутри разрасталось, обжигая ее, требуя выхода. Она нашла пуговицы на его рубашке и расстегнула их с удивительной легкостью, вызвав у Джефа улыбку. Когда рубашка была расстегнута, руки ее скользнули внутрь, исследуя каждую клеточку таинственного и неизведанного мужского тела. Оно было таким волнующе незнакомым: твердое, точно точеное, сужающееся к бедрам, мускулистое и гладкое. Шелби никогда еще так не касалась мужчины. Она вся горела – не только от желания, но и от любопытства.
Джеф позволял ей делать все, что ей вздумается, с трепетом ожидая, когда же ее рука, блуждая, опустится ниже и обнаружит истинное доказательство его мужественности. Он опасался этого прикосновения. Прошло уже несколько недель с тех пор, как он в последний раз был с женщиной. К его сдержанному, неудовлетворенному желанию прибавлялась невероятная страсть, которую возбуждала в нем Шелби, и Джеф прилагал неимоверные усилия, чтобы обуздать себя. Это должна была быть, ночь Шелби…
Руки его, нежные, но уверенные, откинули назад ее волосы и привлекли ее ближе, так что он мог тихонько целовать ее щеки, спускаясь вниз к ее стройной, атласной шее. Он незаметно расстегнул пуговки ее рубашки, потом легонько, едва касаясь, стал целовать ее обнаженные плечи.
Шелби закрыла глаза, словно подхваченная и уносимая мощным потоком новых ощущений. Она не видела мгновенной улыбки Джефа, когда он коснулся ее белья. Вместо костяного корсета – непременной принадлежности туалета всех светских дам – на Шелби была хлопковая маечка в тонкий рубчик, напоминавшая детскую, с тонкими кружевными лямочками на плечах. Однако в том, как эта мягкая ткань облекала ее чудесную грудь, не было уже ничего детского. Тихий стон сорвался с губ Джефа, и он понял, как нелегко ему будет сдержать себя.
Шелби погрузила свои пальцы в волосы Джефа, и тот бережно опустил ее на подушки. Сквозь ресницы она, как сквозь дымку, видела его, склонившегося над ней, – воплощение ее мечтаний; он ласково улыбался ей и нежно целовал ее руку, сначала ладонь, запястье, а потом с внутренней, самой нежной, стороны, поднимаясь губами к локтю.
– Господи, Шелби, ты – чудо!
Джеф сказал это, и она поверила ему. Он целовал ее горло, ладонями обхватил ее груди, лаская их через мягкую рубчатую ткань. Трепещущий, жаркий бугорок между ее ногами вздрагивал, набухая и содрогаясь все сильнее – мучительно, сладко; когда он снял брюки – ее и свои – и обнял ее, на Шелби остались только хлопковые трусики и маечка, и они нисколько не мешали ей впервые в жизни ощутить, что значит мужчина, возбужденный до предела. И она, жаждала большего. Она раздвинула свои обнаженные ноги, инстинктивно придвигаясь так, чтобы горячий конец его члена мог разъединить ее пухлые нижние губки даже через трусики.
Страсть захлестывала Джефа, она струилась от его собственного тела и от тела Шелби. Шелби была такая открытая, жаждущая его поцелуев; пальцы ее непрестанно скользили по его телу, руками и ногами она все крепче обхватывала его. Джеф не мог насытиться ее щедрым, сладостным ртом, изгибом ее шеи у затылка, ароматом ее волос. Ее горячая грудь прижималась к его груди, огонь его поцелуев охватывал ее, стекая от горла вниз. Соски ее встрепенулись, напряглись под рубчатым хлопком, темно‑розовые, они просвечивали под рубашкой, и Джеф зажал их губами, посасывая сквозь ткань; касания его теплого, влажного рта и прохладного дыхания необычайно взволновали Шелби.
–О,о!
Она закинула голову на подушки, выгибаясь под ним. Всем телом, трепеща от желания.
Джеф все эти долгие, опасные мгновения словно висел над пропастью, готовый вот‑вот сорваться. Он бережно снял с нее трусики и маечку и привлек к себе, так чтобы они могли полностью почувствовать чудесную наготу друг друга.
Он поцеловал ее снова, ласкова откинув волосы с ее влажного лба. Откликаясь, Шелби шире раздвинула ноги под напором его твердых, мускулистых бедер. Стройное, гибкое тело Джефа казалось ей таким изумительным, как ни одна из скульптур, какие она когда‑либо видела в музеях. Она ласкала его, не стыдясь и не смущаясь своей любви, ее руки скользили по всему его телу легкими, волнующими движениями и пробегая по спине к ягодицам, совершенным по форме, твердым, как мрамор. И он позволил ей найти его член, хотя сладостность ее прикосновения была почти мучительна, и Шелби направила его в свое тело, вздрогнув от первого болезненного толчка, но храбро, побуждая его проникнуть глубже.
Джеф закрыл глаза от острого, немыслимого наслаждения, целиком погружаясь в ее тугое, горячее лоно. Ее ногти впились в его спину, из губ, прижатых к его горлу, вылетали гортанные крики, ее крепкие, округлые груди, казалось, жгли его грудь. Каждый толчок, каждое проникновение в нее были самым прекрасным ощущением, какое он когда‑либо испытывал в своей жизни. Он так много хотел дать ей этой ночью, но его предательская мужская плоть стремительно неслась к завершению, и когда оно пришло – в последнем, ослепительном взрыве, – Джефу казалось, что он умрет сейчас от наслаждения и восторга.
Сдавленные, первобытные крики, казалось, вырвались из самых глубин его существа, и Шелби знала, что никогда не забудет их. Она прижала к себе его содрогающееся тело – их пот смешался, сердца их стучали, как одно, – и поняла, что так привязывало друг к другу ее родителей в течение многих лет. Это были узы огня, последний, окончательный союз – соединение духа и плоти.
Джеф уткнулся лицом в ее шею, и она гладила его по волосам, что‑то нашептывая, чувствуя, как по всему ее телу разливается теплая волна удовлетворения.
– Шелби… – благоговейно прошептал он.
– Я знаю.
Глаза ее жгло. Она моргнула и слизнула теплую слезинку.
– Я знаю.
Глава десятая
– Что тут, черт побери, происходит, хотелось бы мне знать!
Шелби смутно различила знакомый голос, потом почувствовала, как ноет у нее все тело. Она была совсем без сил. Не открывая глаз, она отвернулась к стене, стараясь спрятаться от грубого и громкого голоса, от утреннего света, но вместо этого ее точно окатило солнечным, щедрым потоком, лившимся из раскрытого окна.
Чья‑то рука толкнула ее в бок.
– Ради всего святого, проснись же, Шел!
Джеф.., где Джеф? В последний раз, когда она просыпалась, он лежал здесь, в постели, тесно прижавшись к ней.
– Я не собираюсь просить тебя дважды, ты, маленькая чертовка!
Когда рука ухватила за край ее простыни, натянутой до подбородка, Шелби вдруг будто ударило.О Господи! Это был дядя Бен – собственной персоной, здесь, в ее комнате, – а она совсем голая! Она в ужасе открыла глаза и ухватилась за простыню и одеяло обеими руками, изо всех сил сжимая их, оберегая свою стыдливость и свою тайну, кровь жарко прилила к ее щекам.
– Бога ради, выйди отсюда, оставь меня! Как ты смеешь так сюда врываться?
Бенджамин Эйвери растерялся.
– Послушай, Шел, уже почти десять утра, а весь дом спит! Меня не было столько времени, и я хочу знать, что, в конце концов, происходит в моем собственном доме?
Краска стыда на ее щеках стала еще ярче, когда Бен поднял два пальто на одной руке, держа в другой две пары сапог.
–Я… Понимаешь…
– Я вхожу в дом и нахожу эти два пальто на полу в кухне, потом – эти сапоги около дивана и между ними – шейный платок! Когда по всему дому разбросана одежда, и никто мне не отвечает, я начинаю думать, что вас всех тут поубивали!
Шелби хотелось заползти под одеяло и спрятаться.
– А где Джеф? – спросила она тихонько.
– Спал как убитый, когда я заглядывал. И я уж не говорю о том, что время уходит попусту. – Бен неодобрительно покачал головой. – Мистер Мэнипенни сидит в постели, читает газету и ждет, пока кто‑нибудь принесет ему завтрак. Сказал мне, что он болеет! Черт побери, Шел, этот милый джентльмен мог бы сто раз умереть, дожидаясь, пока ты соизволишь вылезти из постели и…
– Ну, нет, это уж слишком! – крикнула она, оправившись от потрясения. – Я вовсе не собиралась спать так долго, и Джеф наверняка тоже, но дело в том, что оба мы устали, после того как ночью выкрадывали – и, кстати, успешно! – наших собственных коров с ранчо Барта Кролла!
Она порадовалась, увидев, как у Бена чуть глаза не вылезли из орбит при этой новости.
– Что же касается Мэнипенни, он уже почти поправился, и если бы ему действительно, что‑нибудь понадобилось, то, я уверена, он мог бы это получить без посторонней помощи.
Она с достоинством выпрямилась.
– Теперь, если ты оставишь меня ненадолго, я оденусь и выйду к вам. Мне не терпится увидеть Тайтеса и Джимми и послушать о вашей поездке! Как она прошла? Чудесно?
Он, поутихнув немного, пожал плечами:
– Да вроде бы. Пожалуй, это слишком сильно сказано, но, в общем, да, все в порядке… А вот о тебе сейчас иначе и не скажешь, как «герцогиня»…
Уже выходя за дверь с победоносной улыбкой, Бен ощутил прилив великодушия.
– Я, пожалуй, мог бы приготовить кофе, пока вы одеваетесь, ваша светлость!
– Я была бы очень тебе благодарна, мой дорогой дядюшка Бен.
Стараясь не замечать насмешки, Шелби одарила его своей очаровательной улыбкой и продолжала улыбаться, пока дверь за ним не закрылась. Тогда она вскочила, переполненная сознанием перемен, происшедших в ее жизни. Даже Бен Эйвери, считавший ее способной почти на любую выходку, не мог бы заподозрить, что она голая под одеялом и провела большую часть ночи, безудержно, самозабвенно занимаясь любовью с Джеффри Уэстоном.
При этой мысли она снова покраснела.
Я больше не девушка. Но что же я теперь?
Что же мы теперь?
Шелби отчаянно хотелось принять ванну, но вместо этого она быстро натянула на себя темно‑синюю юбку и белоснежную английскую блузку с высоким воротом. Стоя перед зеркалом и расчесывая волосы, она всматривалась в свое отражение и вспоминала о ласках Джефа, отыскивая видимые следы перемен, происшедших с ней этой ночью. «Конечно же, теперь, когда я познала тайну женщины, я должна выглядеть по‑другому…»
Нелегко было спуститься обратно на землю, и Шелби просто не представляла, как ей вести себя, когда, выйдя из своей спальни, увидела Мэнипенни, входившего в гостиную. Старый слуга был одет в темные, в едва заметную полоску, брюки, белую рубашку, серый шелковый жилет и полосатый галстук. Он надел даже туфли, хотя и не смог как следует зашнуровать их, а его попытки самостоятельно пот бриться оказались не слишком успешными.
Шелби бросилась к нему, глубоко тронутая, его достоинством:
– Мистер Мэнипенни, как вы чудесно выглядите!
Она взяла его под руку и почувствовала, как он опирается на нее, пока они вместе шли в кухню.
А вы уверены, что уже достаточно поправились, чтобы вставать? Вы знаете, силы так сразу не возвращаются. Что говорит Джеф? Надеюсь, вы позволили ему помочь вам одеться.
– Если говорить откровенно, мисс Мэттьюз, я бы сказал, что его свет… – а‑гхм! то есть я хотел сказать, мистер Уэстон ведет себя с прискорбным отсутствием какой‑либо дисциплины.
Он покачал своей громадной головой, подчеркивая, как глубоко на самом деле пал Джеф.
– По‑моему, он совсем недавно заметил, что утро великолепное и вполне заслуживает его драгоценного внимания.
Шелби рассмеялась этому церемонному остроумию Мэнипенни.
– Я и сама ленилась сегодня не меньше, сэр. Этой ночью нам пришлось спасать наших коров с соседнего ранчо, поэтому‑то сегодня утром мы оба совсем без сил.
– Ну, разумеется.
Каждый его слог так и сочился иронией, и Шелби покраснела, раздумывая, не известно ли ему больше, чем они с Джефом предполагали. К счастью, ей не пришлось ничего отвечать, так как в эту минуту они увидели Тайтеса Пима, наливавшего себе кофе в чашку и смотревшего на нее смеющимися глазами. При виде корнуолльца, Мэнипенни заметил, опираясь о спинку стула:
– А вот и ваш друг, мисс Мэттьюз. Идите, поздоровайтесь с ним, не обращайте на меня внимания.
Шелби помогла ему сесть, потом, бросилась к Тайтесу я обняла его, удивившись и сама этому взрыву нежности.
– Ох, мистер Пим, я так скучала без вас! Вас троих, кажется, не было целую вечность!
Удивленный ее пылкими объятиями, маленький человечек отстранился, вглядываясь в ее лицо.
– С тобой все в порядке, малышка? Думаю, мне не нужно говорить тебе, как я беспокоился, пока нас тут не было, ведь твои родители поручили тебя моему попечению и…
м‑да…
Он кашлянул и бросил многозначительный взгляд на Мэнипенни, читавшего газету, которую мужчины привезли из города.
– Мы ведь почти не знаем этих людей, не так ли? – заговорщическим шепотом закончил Тайтес… – Надеюсь, они тебя не обижали?
– Ну что ты, конечно нет! И вы ведь знаете, я не из тех, кто позволяет садиться себе на шею, мистер Пим!
Шелби наконец отпустила его и принялась доставать сковородки.
– Уже одиннадцатый час, но, думаю, никому не повредит хороший поздний завтрак вроде того, что мама с бабушкой Энни готовили по воскресеньям, возвращаясь из церкви. Оладьи и яичница с беконом – по‑моему, чудесно, а?
Она понимала, что вид у нее, должно быть, чересчур возбужденный, но просто не могла остановиться. Разбивая яйца, просеивая муку и нарезая ломтиками бекон, Шелби рассказывала Тайтесу, как долго и тяжело болел Мэнипенни, в красках расписала все ужасы весенней бури, поведала и как они нашли пропавших коров, как они с Джефом поехали в Кода, чтобы поговорить с шерифом, и как он купил граммофон. Она ловко переворачивала оладьи, а яйца с беконом шипели на сковородке, когда открылась задняя дверь и мужчины гуськом вошли в дом.
Шелби была счастлива, что все опять по‑прежнему и дядя ее снова дома, и она улыбнулась, увидев среди работников Джимми, но когда Джеф появился вслед за ними и взгляды их встретились, сердце ее подпрыгнуло и отчаянно забилось. Ладони стали влажными, голова закружилась, и все внутри сладко затрепетало.
Джеф казался ей прекрасным, как никогда. Поток утреннего солнечного света хлынул сквозь отворенную дверь, окутывая его выжженные волосы и загорелое лицо золотистым сиянием. Улыбка, которой он приветствовал Тайтеса, была такой дружеской, открытой, а тело, столь хорошо знакомое Шелби после этой ночи, скрыто было теперь под брюками цвета хаки и белой, распахнутой у ворота рубашкой. «Быть может, – мечтательно подумала она, – идеальный мужчина – это как раз и есть нечто среднее между аристократом и ковбоем?»
– Как вы попали на улицу? – спросила Шелби, понимая, как глупо она выглядит, но не в силах остановиться. – То есть, просто дядя Бен сказал, что вы еще одеваетесь…
Он улыбнулся ей, и вся комната словно осветилась.
– Я незаметно проскользнул через парадную дверь, пока вы, чуть ли не в лицах, представляли тут все ужасы пурги мистеру Пиму. Я чувствовал себя виноватым, что не проведал животных сегодня утром.
– Ну и как они там?
Джеф не успел еще ответить, как Бен растолкал их и выхватил у нее из рук лопатку.
– Ради всего святого, Шел, оладьи подгорают! Какая муха тебя укусила?
– Это я виноват. – Джеф бросился на помощь здоровяку Бену, добавив: – Я отвлек ее разговорами.
Шелби, не желая пререкаться, принялась накрывать на стол, и вскоре они все с наслаждением уписывали завтрак и обменивались новостями. Поездка в Биллингс, судя по всему, прошла удачно. Тайтес с Беном и Джимми привезли с собой несколько новых лошадей; остальных привезут их друзья, которые как раз едут в эту сторону. Часть оборудования, купленного для фермы, уже в Коди, нужно только забрать его, другая прибудет следующим поездом.
Тайтес попросил Шелби досказать про украденных коров, и они с Джефом по очереди поведали им о Барте Кролле и о событиях прошедшей ночи. Мужчины были потрясены, когда услышали, что Шелби участвовала в таком рискованном предприятии, и она тут же принялась защищать Джефа.
– Вы оба слишком хорошо меня знаете, чтобы полагать, что я останусь в стороне, и Джеф понимал: если бы пришлось, я тайком все равно пробралась бы за ними! Легче было сразу согласиться… Бен хмуро перебил ее:
– Похоже, мне придется подсказать нашему другу, как научить тебя вести себя прилично, Шел.
– Ну, вот еще, чего ты пыжишься, Бенджамин? – усмехнулся Тайтес, помешивая сахар в кофе. – Ты можешь справиться с нею не лучше, чем любой из нас.
– В свое оправдание, – заметил Джеф с простодушной улыбкой, – скажу лишь, что я мог бы попытаться приковать ее к очагу, но Шелби – единственная, кто мог наверняка опознать этих коров. Поскольку они были не клейменные, мы могли и ошибиться, тем более в темноте.
Переглянувшись с Шелби, он счел за лучшее умолчать о той несомненной опасности, которой они подвергались.
– Дело было рискованное, что и говорить, но Шелби была непреклонна, – так что тут, по‑моему, уместно было бы заключить: «Все хорошо, что хорошо кончается».
– Надеюсь, мне не придется увидеть лицо моей племянницы на объявлениях «Разыскивается полицией» в следующий раз, когда я приеду в Коди, – проворчал Бен. Потом, быть может чересчур небрежно, воскликнул. – Вот черт, что это со мной? Чуть не забыл, Уэстон, тут вас на почте дожидалось письмо! Выглядит довольно внушительно.
Нахмурившись, он полез в карман своей легкой куртки. Держа конверт так, чтобы Шелби могла отчетливо рассмотреть его, он медленно перевернул его, передавая через стол Джефу.
Она тотчас же поняла, что этот каллиграфический почерк принадлежит женщине. Письмо было адресовано:
«Джеффри Уэстону, графу Сандхэрстскому.
Город Коди. Штат Вайоминг.
Соединенные Штаты Америки»,
* * *
Шелби старалась не смотреть на письмо, на котором сверху, над сломанной восковой печатью, стояло имя, но ничего не могла с собой поделать. «Леди Клементина Бич» – гласила надпись. Наверное, какая‑нибудь старая, незамужняя тетушка, нет, скорее всего, это няня! Может быть, ей и удалось бы убедить себя в этом, если бы не лицо Джефа. Он виновато покраснел при виде письма, а Мэнипенни многозначительно приподнял брови. Все это длилось какие‑нибудь секунды, затем Джеф спрятал кремовый конверт и вновь обрел самообладание. Никто, ничего, не заметил – кроме Шелби, которая знала теперь, как бьется его сердце, какие зеленые искорки вспыхивают в глубине его глаз, какое влажное и горячее у него тело.
Леди Клементина Бич играла главную роль в его жизни в Англии! Женское чутье говорило ей, что ее догадка верна. Но Шелби была слишком счастлива, чтобы это могло быть правдой.
Она отчаянно хотела узнать содержание письма – и презирала себя за это. В тайных закоулках сознания Шелби уже видела себя крадущейся к Джефу в комнату, роющейся в его вещах и читающей письмо, и все в ней восставало против этого. У нее могло быть множество недостатков, но бессовестно прокрасться в чужую комнату и прочитать то, что адресовано не ей, – нет, до этого она еще не дошла!
И все же она понимала, что опустится и до этого. Она должна была знать. Не спросить ли ей у самого Джефа, но он, защищаясь, постарается смягчить правду. Во всяком случае, если бы он действительно был влюблен в леди Клементину Бич, то был бы сейчас в Лондоне, а не в Коди или хотя бы раньше упомянул о ней. Джеф не трус, он точно так же ни к кому не подлаживается, как и Шелби, но он аристократ – граф Сандхэрстский, а каждому известно, что те, у кого есть титул, обязаны жить по определенным нормам, соответствуя ожиданиям окружающих.