Чарльз, воодушевившись, схватил бутылку шампанского, только что принесенную официантом, вскочил на ноги и воскликнул:
– Пойдем! Давай выйдем отсюда, прогуляемся и обсудим все это как следует. Что нам, в конце концов, до каких‑то вертихвосток?
Джеф загасил сигару, поднялся и взял друга под руку:
– Веди меня! Вперед, в Вайоминг!
Слегка покачиваясь, они пробрались между столиками, выбрались на окутанную туманом, Глассхауз‑стрит и прислонились к уличному фонарю.
– Я совсем охрип, пока пытался перекричать весь этот шум! – пожаловался Чарльз. Глотнув из бутылки ледяного шампанского, он улыбнулся: – Ах, чудодейственное зелье! Ну, так, теперь о Вайоминге. Сандхэрст, ты помнишь, наверное, то шоу «Дикий Запад» Баффэло Билла, на котором мы были в юности – лет в шестнадцать, если не ошибаюсь. Вспоминаешь? Потрясающее впечатление! Даже тебя оно вряд ли оставило равнодушным. Я так мечтал, что когда‑нибудь сам, своими глазами увижу этот первозданный американский Запад, если, конечно, он еще существует.
– Ну, в этом нет ничего необычного, Чарльз. Все тепличные английские юнцы – или как там они нас называют – просто помешаны на Диком Западе, особенно с тех пор, как войны с индейцами закончились.
Поддерживая друга, он зашагал по направлению к особняку Липтон‑Лайензов.
– Так что с твоим кузеном? Он едет туда?
– Да нет. А вообще‑то, может быть. Он обедал с тем самым Коди, когда ездил в Нью‑Йорк прошлой осенью. Шоу «Дикий Запад» все еще пользуется большой популярностью. По правде говоря, у Коди теперь такие доходы, что он выстроил свой собственный город! Тревор, мой кузен, совершенно очарован рассказами Коди о тех местах; он расхваливает их повсюду, гастролируя по всему миру. Понимаешь, он пытается убедить людей, переехать туда насовсем или хотя бы приехать посмотреть. Похоже на то, что в городе собралось весьма разношерстное общество!
– А где он находится? – не повышая голоса, спросил Джеф. – И как называется?
– Как называется? Ну, разумеется, Коди!
Чарльз закинул голову и расхохотался, причем цилиндр чуть было не слетел у него с головы.
– Это где‑то недалеко от того замечательного национального парка – Йеллоустон, м‑м‑м? Виды там, если верить старику, просто волшебные. Городок процветает, в этом году Баффэло Билл построил там великолепную гостиницу, а кто хочет, может поселиться неподалеку, на ранчо, где вокруг только синее небо, леса да журчащие ручейки, ну, знаешь, вся эта поэтическая чепуха, и проводить целые дни в седле или удить рыбу – в общем, наслаждаться райским блаженством.
Джеф внезапно остановился и схватил Чарльза за руку, устремив на него пристальный взгляд; свет фонаря, пробивавшийся сквозь туман, падал на его прекрасное лицо.
– Поедем туда!
Чарльз молча вытаращил на него глаза.
– Я говорю серьезно! Для чего тогда вообще жизнь, как не для того, чтобы пускаться в подобные приключения? Я должен кое в чем тебе признаться, дружище, – я помню то представление «Дикого Запада». И еще как! Будто это было вчера. После был устроен прием в честь Коди и звезд его шоу, и мы с родителями тоже там были. Там была Анни Оукли и этот ужасающий Вождь Краснокожих, и нас пригласили осмотреть индейскую деревню и конюшни…
На какое‑то мгновение граф Сандхэрстский стал снова похож на мальчишку.
– Та жизнь, которую они нам показывали в своем шоу, невероятно влечет меня, Чарльз! Какой свободой можно там наслаждаться! Никому нет дела до того, как ты одет, или какое у тебя состояние, или произведешь ли ты на свет наследника или нет!
Воодушевившись так, как с ним ни разу не случалось за последние годы, Джеф не умолкал до тех пор, пока они не дошли до Маунт‑стрит и не остановились у лестницы, ведущей в роскошный особняк Чарльза. Джеф снова схватил друга за руку, требовательно вопрошая:
– Когда мы едем? По‑моему, в понедельник отплывает какое‑то судно.
Вид у Чарльза был довольно‑таки жалкий, когда он ответил:
– Послушай, не лучше ли обдумать все это как следует, на трезвую голову? Ты ведь, в конце концов, предлагаешь мне не увеселительную прогулку в Брайтон на выходные!
– Я вовсе не предлагал тебе этого – это было твое предложение!
– Ладно, допустим, но не следует ли тебе сначала переговорить с родителями?
– О, разумеется, я скажу им, но мне, черт побери, не требуется у кого‑либо спрашивать позволения, чтобы поехать в Вайоминг! Мне скоро тридцать один год, и я могу ходить или ездить, куда мне заблагорассудится. Я ведь безропотно женюсь на леди Клементине, чего же им еще? Я просто объясню им, что мне нужно еще закончить кое‑какие дела, прежде чем мне наденут на шею ярмо, связав цепями законного брака.
Он помахал в тумане своей изящной рукой; колокола на церкви Гросвенор пробили три.
– Все это совсем несложно.
– Может быть, и так, – с сомнением ответил Чарльз. – Увидимся завтра в Роттен Роу и обо всем окончательно договоримся. Ты что‑то неважно выглядишь, Джеф. Почему бы тебе не пойти и не лечь в постель, прежде чем с тобой случится что‑либо неподобающее джентльмену?
Обрадовавшись этому предложению, молодой человек повернулся, и шагнул уже было, к дверям.
– Но, Сандхэрст, как же ты доберешься до дома?
– Пойду пешком! – Улыбка его блеснула в темноте. – Клянусь, я уже тысячу лет себя так не чувствовал! Наверное, с того дня, как мы побывали на том представлении «Дикого Запада» в 1887 году и я удостоился чести прокатиться в этой удивительной ярко‑красной колымаге – дэдвудском дилижансе! У меня до сих пор еще волосы стоят дыбом! Ты просто гений, Чарльз!
Липтон‑Лайенз так и остался стоять на верхней ступеньке, глядя, как его друг широкими шагами, держась на удивление прямо, удаляется в ночь. Ему вдруг пришло в голову, что он, должно быть, породил на свет чудовище, но делать было нечего, разве что пойти спать.
* * *
Королева Виктория умерла в самом начале 1901 года, и теперь ее подданные привыкали к новой королевской чете. Перемены, казалось, подкрадывались со всех сторон. Нравы теперь, когда жесткие моральные правила, установленные королевой Викторией, смягчились, были другие. Громадные особняки продавали и превращали в клубы или в многоквартирные дома, и новинки вроде автомобиля или беспроволочного телеграфа никого уже особенно не удивляли. Однако британцы цеплялись за свои традиции, сопротивляясь переменам. Этим утром, когда Джеффри Уэстон, верхом на своем великолепном жеребце Торе, ехал по направлению к Гайд‑Парку, он заметил, как мало еще автомобилей на улицах города. Лондонцы все еще отдавали предпочтение экипажам и кебам, с кучерами в высоких сапогах, восседавшими на козлах, и с ливрейными лакеями на запятках.
Джеф через Альберт‑Гейт въехал в парк, заполненный легкими колясками и всадниками. Женщины тоже выезжали прокатиться верхом, правда, сидя боком – в дамском седле – и в сопровождении грума, тоже на лошади. Этим мягким и свежим апрельским утром в Роттен Роу собрался, казалось, весь высший свет, так что Джефу не так‑то легко было отыскать Чарльза. Когда он заметил его наконец, на углу Гайд‑Парка, он поднял руку и громко, совершенно неподобающим образом, окликнул его.
Сэр Чарльз Липтон‑Лайенз, все еще выглядевший не совсем здоровым, послал свою лошадь ленивой рысцой и подъехал к графу.
– Доброе утро! Хорошо, что я живу так близко. А то бы я, пожалуй, не доехал. Думаю, я больше никогда не возьму в рот шампанского.
Джеф хмыкнул:
– Свежо предание! Ты никогда не задумывался об этом утомительном ритуале, у которого все мы в плену лишь по тому, что нам выпало «счастье» принадлежать к определенному классу? Изо дня в день, кроме воскресенья, одно и то же. Мы, мужчины, должны непременно появиться в Роу, затем быстро вернуться домой, чтобы переодеться в сюртук и ехать обедать в один из клубов. Потом настает очередь Уимблдона или Ханлингема – поло, или стрельба по летящим мишеням, или крикет в Бертон‑Корте. И, что самое смешное, мы обязаны еще раз появиться в парке перед заходом солнца, после чего нас ожидает еще одно мучительное испытание – необходимо переодеться в вечерний туалет, и от правиться в оперу, или на бал, или в театр; и все это сопровождается бесконечным, изобилующим слишком сытными блюдами ужином. Все это прекрасно, если тебе по вкусу такая жизнь, и я знаю множество молодых людей, которые с наслаждением подчиняются этому распорядку, но мне все это опостылело до смерти.
По мере того как он говорил, его радостное, приподнятое настроение постепенно таяло, сменившись тем хмурым выражением, к которому Чарльз привык.
– Не то чтобы я был каким‑нибудь неблагодарным. Совсем напротив, я рад, что достаточно богат, для того чтобы не тратить свою жизнь, надрываясь на кнопочной фабрике. И я хочу найти моему богатству достойное применение, отправившись туда, где нет ни Роттен Роу, ни Уайтс Клуба, ни Вест‑Энда, ни всей этой напыщенной чепухи, которая отравляет мое существование здесь, в Лондоне.
– Я вижу, ты и правда, принимаешь все это слишком близко к сердцу, Сандхэрст, и мне жаль тебя.
Джеф, просветлев, сорвал цветущую веточку яблони, склонившуюся слишком низко.
– Я рад слышать это от тебя, Чарльз. Я уже начал было беспокоиться, когда ехал сюда сегодня утром, что ты пойдешь на попятный. Зря, конечно, ведь ты же сам первый заговорил о Вайоминге!
Он рассмеялся над своими, по всей видимости, необоснованными страхами.
– Вообще‑то…
– Так я и знал!
Сдерживая Тора, Джеф с негодованием взглянул на друга:
– Ты всегда был худшим из трусов! Но это уж действительно выходит за всякие рамки – потчевать меня всеми этими россказнями о дальних странах, а потом – поджать хвост и в кусты…
– Послушай, Сандхэрст, ты несправедлив! Я думал, мы просто болтаем, чтобы отвлечься от этих неприятностей с леди Клементиной! Я чуть не упал, когда услышал, что ты и правда, собираешься туда ехать!
Проезжавшие мимо всадники с удивлением поглядывали на двух молодых людей, замерших, как вкопанные, прямо посреди Роу.
– Клянусь Богом, чего бы я для тебя не сделал! Но, честное слово, я что‑то не испытываю особого желания тащиться в несусветную даль, в какой‑то захолустный городишко Коди, в Вайоминг, где я наверняка стану мишенью для всеобщих насмешек. И… мне, в общем‑то, нравятся все эти развлечения, которые ты находишь столь ужасающе скучными!
Щеки Липтон‑Лайенза пылали от возбуждения, тогда как Джеф слушал его, неподвижный, с каменным, застывшим лицом. Чарльз не смог удержаться, чтобы напоследок не подколоть друга:
– Ты можешь, конечно, считать меня обывателем… Но может быть, все дело в том, что я просто не так потрепан, как некоторые.
Джеф помолчал, смахнул не спеша, пылинку с рукава, затем холодно ответил:
– По‑моему, друг мой, вся эта мелодраматическая декламация была совершенно ни к чему. Простого «нет» было бы вполне достаточно.
Чарльз покраснел еще больше, однако протянул на прощание руку и выдавил из себя улыбку.
– Всего хорошего, Сандхэрст!
– Да… Пожалуй, мне пора ехать. У меня еще множество всяких дел, и среди них не последнее – сообщить моему верному Мэнипенни, что он должен сопровождать меня в Вайоминг, вместо тебя. Как ты думаешь, он сумеет сдержать свой восторг?
Знакомая ироническая усмешка заиграла в уголках его рта, никак не выдавая его глубокого разочарования от мысли, что их дружба с Чарльзом дала трещину. Он пожал руку своего школьного товарища и бросил беспечно:
– Увидимся через год. Я разрешаю тебе ухаживать за леди Клементиной и сопровождать ее куда угодно во время моего отсутствия!
Сэр Чарльз Липтон‑Лайенз почувствовал, что глаза ему жгут слезы, когда он смотрел, как граф Сандхэрстский развернул своего Тора и медленно поехал прочь, прокладывая себе путь между экипажами и лошадьми, заполнявшими Роу. Остановившись на углу, недалеко от Альберт‑Гейт, Джеф оглянулся и приподнял шляпу; его золотистые волосы сверкнули на солнце.
Охваченный внезапным, горьковато‑сладостным сожалением, Чарльз приложил ладонь ко рту и крикнул:
–Счастливого пути, Джеф! Пиши, не забывай!
Глава вторая
Ранчо «Саншайн», окрестности Коди, Вайоминг
Апрель 1902 года
Лежа под толстыми, ворсистыми одеялами в своей новой постели, Шелби пошевелилась, потом вытянулась и с удовольствием подумала о том чудесном дне, который еще только начинался. Понемногу рассветало; льдисто‑голубой, сизоватый свет просачивался в темное ночное небо за окном. Еще несколько минут – и она спрыгнет с постели, разведет огонь, разгоняя предутреннюю знобкую свежесть, оденется и возьмется за приготовление аппетитного завтрака для себя и для шестерых мужчин.
Всякий раз расцветающее новое утро несло с собой радость.
Шелби обычно оттягивала, как могла, ту минуту, когда должна будет засесть за бухгалтерские книги и ведомости, ворохом громоздившиеся на ее письменном столе, предпочитая скакать верхом с Тайтесом, Беном и четырьмя их юными помощниками – Джимми, Маршем, Кэйлом и Лусиусом. В мае они устроят первый большой загон для клеймения быков, коров и телят, но сейчас у них пока еще целая куча других дел. Нужно закончить ограждения, пригнать лошадей, отбившихся от табуна коров и телят с горных пастбищ и спасти других – тех, что в поисках воды, которой им не хватало всю зиму, забрели в предательские ямы, полные жидкой грязи.
Шелби была не настолько сильной, чтобы выполнять тяжелую мужскую работу, но ей нравилось отыскивать потерявшихся лошадей, и дел ей хватало. В оставшееся время она устраивала веселое представление, притворяясь одним из мальчишек‑ковбоев, а они баловали ее, потакая ей во всем. На самом деле Шелби просто обожала скакать верхом по просторам Вайоминга, окунаясь в блеск его упоительной весны. Красота его пейзажей ошеломляла, они были даже прекраснее, чем ее любимые Черные горы, хотя она ни за что не призналась бы в этом вслух. Ранчо «Саншайн» находилось в долине, тянувшейся вдоль южного притока реки Шошони. За домом вздымались в небо снежные вершины гор, а всего лишь в нескольких милях от них раскинулся великолепный Йеллоустонский национальный парк.
Перевернувшись на спину, Шелби на мгновение закрывала глаза, вспоминая тот день, когда они с дядей Беном приехали на железнодорожную станцию. Она находилась в полутора милях от Коди, так что путешественникам нужно было перебраться через реку, чтобы попасть в этот маленький разношерстный городок. Все было совсем не так, как Шелби себе представляла.
Верный старый Тайтес Пим ждал их с повозкой, и они заторопились сделать все необходимое в Коди. Погрузили провизию, и Бен договорился с хозяином лавчонки, что тот возьмет к себе на хранение вещи Шелби, привезенные ею из Дэдвуда и, по мнению Бена, совершенно ненужные. Когда она попыталась возразить, хозяин предложил погрузить все ее сундуки и корзинки в фургон и переправить их на ранчо за разумное вознаграждение. Шелби, не слушая возражений дяди, тотчас же согласилась, понимая, что Бену понадобится не меньше недели, чтобы перевезти все ее пожитки своими силами.
Шелби хотелось как следует осмотреть Коди, но Тайтес объяснил, что скоро стемнеет, а по местным дорогам лошадям, да еще с повозкой, и днем‑то нелегко проехать. Глядя по сторонам, когда они потихоньку выбирались из города, Шелби ощущала растущее беспокойство. Какой романтикой был овеян Коди в описаниях Баффэло Билла! Это открытое всем ветрам поселение, раскинувшееся на поросшем полынью клочке земли, было совсем не то, что она ожидала. Домики были в основном дощатые, наспех сколоченные, улочки грязные, занесенные перекати‑полем, а молчаливые пастухи‑ковбои и старухи‑индианки, закутанные в свои одеяла, останавливались около покосившихся лачуг, чтобы посмотреть на нее. Хотя Шелби была одета в немаркую темную юбку, белую английскую блузку с высоким кружевным воротником и жакет, она сознавала, что выглядит необычно и обращает на себя внимание. Она бы рада была укрыть свои буйные темно‑рыжие кудри под широкополой стетсоновской шляпой, свои досадные округлости – под мешковатыми, просторными рубашками и ковбойскими штанами, лишь бы эти люди перестали глазеть на нее. Костюм, в который она вырядилась дома, чтобы напугать мать, может быть, и был шуткой, но она от всей души надеялась, что сумеет сбросить с себя хотя бы часть наложенных на женщин запретов, как только приедет на ранчо. Она могла бы даже полюбить этот неприглядный город, если бы взамен получила хоть немножко свободы.
Дорога, по которой они ехали на юг, была едва различима. Она то появлялась, то исчезала, почти везде проходя вдоль русла реки Шошони, которую, как дядя Бен сообщил Шелби, до недавнего времени называли «Зловонной рекой».
– В воде ее полно серы, – добавил он.
Несмотря на беспрерывную качку, из‑за которой ее не раз чуть не выбрасывало из повозки, и на саднящую боль ее натертого под юбкой тела, Шелби нашла, что панорама, которая разворачивалась перед ее восхищенным взглядом, могла с лихвой вознаградить ее за все эти неудобства. Вдали появлялись усадьбы и деревенские домики – крохотные точки, окруженные игрушечными деревьями, казавшиеся еще меньше на фоне далеких гор, чьи пики, устремляясь вверх, точно врастали в небо.
Ранчо «Саншайн», как, оказалось, было расположено почти в двадцати милях от Коди, а ехали они медленно. После двух часов путешествия Шелби начала подумывать, что вряд ли ей захочется, этак между делом заскочить в город, чтобы навестить кое‑кого из знакомых, как это случалось в Дэдвуде… Но Бен рассмеялся и заверил ее, что у нее найдется множество способов, чтобы скоротать время. Не раз за время этой долгой поездки она задумывалась, гадая, что за дом выстроили Тайтес и дядя Бен. Не следует ли ей заранее подготовиться к разочарованию? Все знали, что ни один из них не обладает чувством прекрасного, и когда Шелби издалека заметила жалкий, покрытый дерном домишко, окруженный кустиками полыни, несколько тощих коров да старика, задубевшего от ветров и непогоды, верхом на лошаденке, опасения ее усилились.
– Мои новые соседи? – спросила она с любезной улыбкой. Бен Эйвери взглянул на крохотную жалкую землянку и, разумеется, не мог удержаться, чтобы не поддразнить племянницу. Он, как ни в чем не бывало, помахал рукой фермеру и заметил:
– Барт Кролл вовсе не так уж плох. Что с того, что у него не хватает половины зубов? Он так сворачивает цигарки – любому сто очков вперед даст! К тому же у него полным‑полно земли.
Бен ткнул Тайтеса в спину:
– Помнишь, Тайтес, Барт вроде говорил, что переписывается с одним из этих брачных агентств на востоке?..
Тайтес Пим, розовощекий маленький человечек, так до конца и не избавившийся от своего корнуоллского акцента, сжалился над Шелби. Он прослужил у Фокса Мэттьюза чуть ли не двадцать шесть лет, с той поры, когда Фокс и Мэдди еще даже не подозревали, что полюбят друг друга. Тайтесу нелегко было думать о Шелби иначе как о маленькой девочке, которую он поклялся защищать. Он нахмурился, неодобрительно глянул на Бена и проворчал:
– Ты и всегда‑то был баламутом, парень, еще, когда бегал в коротких штанишках по дэдвудским пустошам! Что ты морочишь голову нашей маленькой Шелби? Барт Кролл ей не пара, даже если бы у него и не было жены. Я слышал, он привез себе прехорошенькую милашку из Сент‑Луиса пару недель назад.
– Невеста по почте, а? Бедняжка!
Страх Шелби постепенно улегся, сменившись негодованием; она повернулась к дяде:
– Как ты можешь говорить мне такие гадости – и в такое время! Если б я думала, что это поможет, я бы пожаловалась на тебя маме.
– Она уже привыкла, Шел. Она ведь знает меня всю мою жизнь!
Бен засмеялся и вытянул свои длинные ноги, но отказался отвечать на какие‑либо вопросы; он только заверил племянницу, что ее новое жилище не крыто дерном.
И вот, наконец на сочной, заросшей зеленью поляне около синего разлива реки глазам Шелби открылось ранчо «Саншайн». У поворота на тропинку, отходившую от большой дороги, стояло нечто похожее на арку – два высоких столба, по одному с каждой стороны, а между ними – длинная доска с высеченной на ней эмблемой ранчо: круг, от которого расходились в стороны восемь лучей – в точности как у ребенка, когда он рисует солнце [5]Шелби и сама не ожидала, что будет так тронута этим символом своего нового дома.
Одни хозяйственные строения были уже возведены, другие еще строились, но Шелби смотрела мимо них, пытаясь сквозь тесные ряды старых, могучих тополей разглядеть дом. Когда они подъехали ближе, она в первую минуту ощутила огромное облегчение, потом радость.
Просторная веранда тянулась спереди, вдоль фасада прочного бревенчатого дома. Ее тотчас же поразило его сходство с тем первым домом, что выстроил ее отец в Дэдвуде, – длинным строением, которое все еще существовало; Фокс устроил там свою контору. Ранчо это показалось знакомым ей с первого взгляда. Дом был просторный, окна большие, широкие. Шелби с удивлением заметила, что крыша его покрыта настоящим, отличным гонтом. С одной стороны ее поднималась печная труба, а по обеим сторонам дома, точно сжимая его в своих объятиях, тянулись исполинские расщелины речных скал.
Тележка, подкатив к дому, остановилась, и Бен Эйвери, приподняв племянницу, опустил ее на землю. В начале апреля было еще довольно прохладно, но блеск солнца и щебетанье птиц обещали скорую весну. Гордясь всем, что они с Тайтесом и нанятыми ими хорошими работниками успели сделать меньше чем за год, Бен указывал Шелби на конюшни, сараи, на другие постройки и на еще не законченный амбар. В загонах стояло множество коров и быков, диких, неприрученных лошадей, а участок на солнце, в стороне от деревьев, Бен отгородил аккуратным белым штакетником, подготовив его для сада, который они в скором времени разведут здесь.
– Я знаю, что ты не смогла бы приготовить обед даже ради спасения собственной жизни, Шел, и все‑таки тебе придется этому научиться, и чем скорее, тем лучше. Надеюсь, Мэдди обучала тебя зимой, как она обещала?
Бен запустил пальцы в свою густую, песочно‑рыжую шевелюру. Вид у него был по‑мальчишески открытый, доверчивый.
Шелби рассмеялась:
– Дядя Бен, ты же знаешь, что мама сама‑то с трудом может что‑нибудь приготовить!
Лицо его вытянулось.
– Но мы так рассчитывали на тебя! У меня горит все, к чему я только ни прикасаюсь, так что две пары хороших рабочих рук заняты у нас на стряпне…
– О, ради Бога, не хнычь! У тебя такой жалкий вид, дядя Бен! Я целые недели проводила на кухне с Айдой, нашей новой кухаркой, и с бабушкой Энни тоже. Даже у мамы есть несколько своих фирменных блюд, и она попыталась научить им меня, только мне кажется, они больше подходят для великосветских раутов, чем для обедов на ранчо. Так что не волнуйся!
Шелби закинула голову, улыбнувшись дядюшке Бену своей лучистой, с ямочками, улыбкой, и похлопала его по спине.
– Я могу делать все, к чему мне захочется приложить руки, – даже готовить!
И с того дня она начала вести хозяйство. Бен по каталогу «Роубека и Ко» выписал изумительную никелированную стальную плиту с шестью конфорками. Ее доставили на поезде всего неделю назад, пока Бен был в Дэдвуде; рядом стоял новый дубовый ледник. Они заказали также всю необходимую кухонную утварь и всякие новомодные приспособления, до каких только могли додуматься, – от кофейной мельницы последней модели до никелированного устройства для подъема крышек. Если бы Шелби любила готовить так, как она любила скакать верхом, она бы просто купалась в блаженстве! Тем не менее она попыталась воспользоваться всем этим как можно лучше. Она старалась придерживаться рецептов, прислушивалась к замечаниям мужчин и готовила те блюда, которые имели особый успех, она училась на собственных ошибках и в самом деле начала получать удовлетворение от своей роли полновластной хозяйки в этом кухонном мире.
Теперь, сбросив с себя одеяла и одеваясь в сизовато‑лиловом предутреннем свете, Шелби вдруг подумала, как быстро пролетел этот ее первый месяц в Вайоминге. Скоро май. Она с нетерпением ждала их первого загона, и в голове ее роилось столько планов по поводу их ранчо, что она едва могла сдерживать возбуждение. Единственными препятствиями были дядя Бен и Тайтес. Если бы только она могла убедить их послушаться ее и немного рискнуть, ранчо «Саншайн» достигло бы такого расцвета, какого никому и не снилось, в том числе и ее отцу.
Шелби остановилась перед овальным зеркалом, висевшим над умывальником. Она одевалась так, чтобы было удобнее, и все‑таки и в этом наряде она была хороша. Сегодня она надела мужской нательный комбинезон, даже и не подумав, затянуться в корсет, а сверху юбку‑брюки из тонкого шоколадного сукна, заправив ее в мягкие высокие сапоги. На ней была простая, но очень милая кремовая блузка с высоким воротом и длинными рукавами, пышными от плеча до локтя и сужавшимися к запястьям. Узенький ремешок подчеркивал ее тонкую талию; ворот она заколола фигурной золотой булавкой, а ее огненные, сияющие волосы, были высоко подобраны в прическу, которую девушки Гибсона сделали такой модной. Она как нельзя лучше шла к личику Шелби, к ее изумительным серо‑голубым глазам, к изящным очертаниям ее щек, подбородка, к ее большому, яркому рту.
Однако она даже и не думала ни о чем подобном. Она еще раз взглянула на себя в зеркало – проверить, все ли в порядке, быстро застелила постель и вышла в гостиную. Шелби всякий раз улыбалась при виде этой просторной комнаты, разукрашенной дядей Беном. На длинной ее стене во всю ширь была растянута гигантская медвежья шкура. Она терпеть ее не могла, но боялась, что дядя обидится, если снять ее слишком быстро. Здесь стояло несколько грубо сколоченных стульев, а на продавленный, потертый диван было наброшено полосатое индейское одеяло. На стенах не было ни картин, ни портретов, ни каких‑либо красивых часов, зато Бен Эйвери водрузил тут свой трофейный винчестер и громадный потрепанный плакат, извещавший: «Шоу „Дикий Запад" Баффэло Билла и Состязание отважных наездников“. Реликвия десятилетней давности изображала карту Европы и красочные рисунки индейских пирог и итальянских гондол, а над ними лозунг: „Из Прерии – во Дворец! Отдых на Двух Континентах!“. Бен получил эту афишу в подарок от самого полковника Коди, и вечный ребенок, живший в его душе, не желал расставаться с этим бесценным даром.
Дядя и племянница не обсуждали обстановку их дома, но оба знали, что многое тут придется менять. Шелби намеревалась обставить ранчо по своему вкусу, и даже дядюшка Бен не мог еще вообразить себе всю силу ее решимости.
Она надеялась, что сытный, обильный завтрак поможет задуманному, ослабит сопротивление со стороны дяди Бена или Тайтеса. Ее навыки в приготовлении пищи до сих пор неплохо служили ей, и Шелби принялась что‑то напевать тихонько, улыбаясь, повязывая клетчатый передник и доставая яйца, бекон и масло из морозильника. Она еще напечет оладий с горячим кленовым сиропом. А что, если приготовить пудинг – или это уж слишком?
Через час мужчины ворвались в дом, неся с собой бодрящую предутреннюю прохладу и свежесть. Все четверо работников, одетые по‑ковбойски, были точно близнецы‑братья. Ноги – чуть кривоватые от месяцев, проведенных в седле, лица – загорелые дочерна в любое время года, все четверо в громадных шляпах, прикрывавших лица, с яркими платками, повязанными узлом вокруг шеи. Шелби нравился перезвон их шпор и отчетливая дробь каблуков их сапог по деревянному полу. Все говорили одновременно, перебивая друг друга, удивляясь этой неожиданной снежной буре в конце апреля, обсуждая, сколько еще нужно всего переделать перед майским загоном. Шелби нравилась вся эта суматоха. Когда все шестеро мужчин уселись за большой откидной стол, и Бен Эйвери прочел благодарственную молитву, они взялись за еду всерьез, одобрительно, с набитыми ртами кивая головой Шелби. Она подливала им кофе в кружки, передавала полные тарелки с оладьями, яичницей, ветчиной, пока не заметила, как Тайтес и ее дядюшка сонно заулыбались, расстегивая ремни на поясе.
– Ну, – пробормотал Бен, удовлетворенно отдуваясь, – должен признать, что наша маленькая Шелби научилась‑таки, в конце концов, готовить.
– Так выпьем же за ее здоровье! – воскликнул Тайтес. Сияя улыбкой, он поднял свою кружку с кофе.
– Лучше и быть не может, мисс Шелби, – сказал Кэйл, разглядывая, свою пустую тарелку. Остальные, трое ковбоев закивали головами, издавая одобрительные восклицания.
Шелби поблагодарила их всех улыбкой, лучистой, словно утреннее солнышко, которое уже заглянуло в их бревенчатый дом.
– Не стану говорить, что я их не заслужила, но благодарю вас всех за эти лестные похвалы.
Как по команде, все четверо работников отодвинули свои стулья и встали.
– Изгородь надо ставить, – пробормотал Лусиус.
– Дров наколоть, – вставил Джимми.
– Ага, – подытожил Марш.
– Надеюсь, мне удастся‑таки взобраться в седло, – Кэйл, говоря это, похлопал себя по плоскому животу. – Лошадь, наверное, осядет!
Все четверо парней вышли друг за дружкой из дома; когда дверь за ними захлопнулась, Шелби засмеялась:
– Ну, разве они не замечательные? Вы слышали когда‑нибудь, чтобы Марш говорил что‑нибудь, кроме «ага»?