Особенно их заинтересовала традиционная одежда. Длинная Рубашка – хаори – доходила до колен и была сделана из грубого льна. Материалом для штанов – хакама – служила легкая саржа. Широкие развевающиеся штанины полностью скрывали мускулатуру их обладателя. Ишигуро заметил, что мальчики заинтересовались.
– Мистер Ли и я решили, что вы будете приняты как сизоку, что означает потомки самураев. Мы, так же как и ваш друг, мистер Элиот, придаем этому особое значение. Это накладывает на вас большую ответственность. Вы не должны будете никому позволять унижать вас. Если вы возложите на себя этот долг, то не исключено, что вы можете очутиться в такой ситуации, когда придется покончить с собой. Поэтому на этой церемонии вас учат, как пользоваться мечом. Чтобы принять подобное решение, требуется истинное мужество. Я должен рассказать вам о дзид‑зин, то есть о том, как правильно пользоваться ритуальным мечом, чтобы свести счеты с жизнью.
Ишигуро сел на пол, скрестив ноги перед собой. Он взял маленький меч, длина лезвия которого составляла четырнадцать дюймов, и провел им горизонтально справа налево по своему животу.
– Боль будет очень сильной. Но вы докажете свое мужество тем, что, не обращая внимания на боль, сохраните полную достоинства позу, сидя со склоненной головой. Ваш помощник завершит дело.
Приблизившийся Ли взял меч, лезвие которого равнялось сорока дюймам, и разыграл финальный акт – обезглавливание.
– Удар должен быть точно рассчитан – нельзя перерубать шею до конца. Нужно оставить небольшой лоскут плоти, чтобы голова не отделилась от туловища полностью. – Ишигуро взглянул на мальчиков и улыбнулся. – Это и есть сэппуку, что значит вскрытие живота или почетная смерть. Любой другой способ называется дзисай, или просто самоубийство. Все это – часть почетной традиции, посвящение в тайну истинного мужества, которое исчезло из нашей жизни. В том, чему мы вас будем учить, нет ничего загадочного или возвышенного. Вы научитесь убивать или, если вы проиграли, с честью принять смерть.
|
|
Пораженные всем увиденным и услышанным, мальчики молчали.
– Теперь для вас настало время отказаться от преклонения перед другими людьми, – продолжал Ишигуро. – Отныне для вас будет существовать только собственное “я”. Вы не нуждаетесь ни в чьем одобрении. Это очень важно, потому что стремление заслужить одобрение окружающих низводит вашу личность до их представления о вас, до определенного стереотипа. Этот стереотип может быть принят, а может быть отвергнут в зависимости от доминирующего в данный момент в обществе идеала.
Когда ваше обучение у нас закончится, вы будете носить черные пояса. Это будет указывать на то, что вы очень серьезные ученики. Официально вы никогда не поднимитесь выше первой ступени, или седан, хотя на самом деле пойдете гораздо дальше. Если кто‑то узнает про истинную степень вашей подготовки, вам придется участвовать в соревнованиях на первенство страны и в международных соревнованиях. Но на выбранном вами пути самурая вы должны достичь гораздо большего, чем обычное демонстрирование искусства владения мечом или ножом для развлечения публики. Ваше предназначение значительно, серьезней.
Юноши узнали, как правильно сидеть, выполнять ритуальное приветствие, оказывать знаки уважения, как щадить побежденного противника.
|
|
Ишигуро занялся обучением Криса, Ли работал с Солом. На следующий день они поменялись учениками. Первые две недели были посвящены тому, чтобы научить юношей правильно падать, а также танцевальным движениям – катам – и приемам, благодаря которым можно заставить противника потерять равновесие. После того, как были заложены основы обучения, наставники перешли ко второму этапу, по окончании которого ученик обычно получает право носить черный пояс.
Они научились душить противника, брать его руки в замок, ломать конечности.
– Если ваш противник обладает такой же быстрой реакцией, как и вы, – объяснял Ли, – вы не увидите, как он наносит удар. Он обрушится на вас молниеносно. В этом случае вы должны просто сделать шаг назад или в сторону и наблюдать за тем, как ваш противник потеряет равновесие. Никогда не позволяйте загонять себя в угол. Старайтесь все время сами двигаться вперед, чтобы загнать в угол противника.
В то же время ждите, чтобы он атаковал вас первым. Защищайтесь уверенно, так, чтобы ваш удар всегда попадал в цель. Никогда не принимайте боя на расстоянии вытянутой ноги противника. Никогда не позволяйте ему осуществить захват спереди. Позволив это сделать, вы будете вынуждены перейти к спортивной борьбе. Я покажу вам, как защищаться при нападении со спины, когда ваш противник душит вас за шею или выкручивает руки. Вы научитесь, как опираться на колено и как использовать бедро в качестве опоры. Вы должны отработать эти приемы до полного автоматизма.
|
|
Они осознали, что победителем в схватке выходит не самый молодой и сильный, а тот, кто обладает секретами боя. С помощью приобретенных навыков они научились расслабляться и опережать опасность. Та сила, которой они теперь обладали, внушала им страх.
Ли часто им что‑нибудь рассказывал.
– Я посещал занятия в школе, открытой миссионерами. Я изучал вашу Библию – Ветхий Завет и Новый Завет. Я расскажу вам о том, что всегда меня удивляло. В первой книге Исайя ваш Бог говорит: “Я создал свет, я создал тьму. Я создал Добро, я создал Зло. Я, ваш Господь, сделал все этой. Меня всегда удивляло, почему люди Запада могут рассматривать зло, как нечто неправильное и плохое, если их собственный Бог его создал и поставил Люцифера охранять его. Странно, что военные, видевшие смерть” после окончания войны остаются в армии или уходят в монастырь, напоминающий своей дисциплиной армию. А те, кто отсиживался в безопасности дома, кто ничего не знает, рассуждают о том, что хорошо, что плохо и что такое грех. Хорошо, что в истории войн не существует таких понятий, как добро и зло, а только долг, честь и преданность.
Ишигуро разрешал мальчикам играть в синигурай. По‑японски это слово значит стремление к смерти. Он надеялся, что когда‑нибудь, благодаря этой жестокой игре мальчики смогут без колебания смотреть смерти в лицо. Во время этой игры они должны, были перепрыгивать друг через друга и через различные предметы, падать с высоты и приземляться на грудь.
Ли говорил:
– Нет ничего более волнующего, чем знать, что твой друг где‑то в темноте один на один со смертью. Это так щекочет нервы! Ишигуро предлагал им:
– Послушайте отрывок из книги “Хугакуре”. Название переводится как “Спрятанный среди листьев”. В этом отрывке говорится о традиционном кодексе чести самураев, о том, как самураи относятся к смерти. В тех ситуациях” когда ваши шансы выжить или умереть равны, вы должны встретить опасность лицом к лицу и, если будет нужно, умереть. Здесь нет ничего сложного. Просто соберитесь с духом и не отступайте. Того, кто потерпит поражение, выполняя свою миссию, и останется в живых, будут презирать как труса и неудачника. Чтобы стать настоящим самураем, вы должны быть готовы принять смерть в любую минуту вне зависимости от времени дня или ночи. Самое худшее жить в спокойные бедные событиями времена, когда вам не остается ничего другого, как дожидаться случая проявить мужество.
В тот день, когда завершилось их обучение, Ишигуро преподал им последний урок.
– В течение многих лет японской истории подчиненные все да воздавали почести своему командующему. Его называли сегун, нечто вроде вашего президента. У него в подчинении находились”! военачальники, владевшие профессиональным искусством, как у вас Пентагон и ЦРУ. Под защитой и в подчинении у этих военачальников были хатамото, которые, как и самураи, служили своим начальникам в лагере сегуна. Эти начальники как бы были промежуточным звеном – они клялись в верности своему главнокомандующему и обещали быть справедливыми к своим людям. Самураи в свою очередь должны были быть верными своему долгу и мужественными. Их долг назывался дзири.
Если самурай принимал монашество или в бою получал увечье, он освобождался от службы сегуну. Когда военачальник умирал, сегун освобождал его самураев от службы. Эти самураи скитались в одиночку по стране – они редко обзаводились женами. Но они владели особым смертельно опасным мастерством. Из‑за этого они часто подвергались нападкам, их преследовали. Они стали часто объединяться в группы. Некоторые стали бандитами, но большинство – монахами. Разве не странно, что умение убивать часто делает из военного монаха? Но в вашем случае сегун – это не президент вашей страны. Президент восходит на престол и уходит с него. Нет, ваш сегун – Элиот. Он может вас отстранить, может умереть. Но без него вы – самые обыкновенные скитальцы.
Дождь продолжал барабанить по крыше дома. Утро было таким же серым, как закатные сумерки. Эрика в смятении слушала объяснения Криса и Сола.
– Сколько, вы говорите, длилось ваше обучение? – спросила она.
– Три года, – ответил Сол. – По три часа каждый день. Она в изумлении воскликнула:
– Но вы были тогда совсем детьми!
– Ты хочешь сказать, мы были очень молоды, – поправил ее Крис. – Если учесть то, в каких условиях мы росли, то вряд ли мы когда‑нибудь были детьми.
– Мы получали удовольствие от этих занятий. Мы хотели, чтобы Элиот гордился нами, – сказал Сол. – Все, что нам было надо, – это его одобрение.
Крис кивнул на компьютерные распечатки на столе.
– Если принять во внимание все совпадения, то вероятнее всего, люди из этого списка выросли в той же атмосфере, что и мы.
– Безусловно, – ответила Эрика. Сол был мрачен.
– Это было хорошо задумано, – сказал он. – Весной, когда мы закончили школу, войска спецназа и восемьдесят второе воздушно‑десантное подразделение послали своих людей вербовать выпускников. Они провели у нас целую неделю, убеждая наш класс в преимуществах каждый своего подразделения. – В его голосе послышались горькие нотки: – Таким же образом фирмы “Ай‑би‑эм” и “Ксерокс” ищут будущих сотрудников в колледже. Юноши из нашего класса выбирали самые разные военные подразделения, но записались все до единого. Таким образом, мы продолжили традицию. Еще не было случая, чтобы выпускник школы Франклина не избрал военной карьеры. Они так рвались доказать свое мужество, что шестью годами позже, в шестьдесят восьмом, когда началось наступление при Тете во Вьетнаме, восемьдесят процентов учеников нашего класса были убиты в сражениях.
– Боже мой! – воскликнула Эрика
– Но для нас все еще только начиналось, – продолжал Крис, – Элиот назвал этот процесс пластование. После школы и тренировок у Ли и Ишигуро, после войск спецназа и Вьетнама мы прошли подготовку в школе Ротберга. Затем мы отправились на ферму, принадлежавшую управлению в Вирджинии. Элиот завербовал нас задолго до этого. Можно сказать, наша подготовка началась, когда нам было по пять лет. Но после фермы мы были наконец готовы работать на него.
– Он сделал из вас самых лучших, – сказала Эрика.
– Да, именно так. Он нас сделал. – Крис скривил в гневе губы. – А также и тех других. Он запрограммировал нас таким образом, чтобы мы были преданы ему душой и телом.
– И никогда ни о чем не спрашивали. Как, например, в деле с фондом “Парадигма”” – сказал Сол. – Мне даже и в голову не пришло спросить у него, зачем это надо. Он приказал, и этого было вполне достаточно.
– Мы были так наивны, что он, наверное, не раз смеялся над нами. Когда мы улизнули в ту ночь из школы и нас избили бандиты… – У Криса заблестели глаза. – Я только сейчас понял. Мне всегда казалось, что в этом деле не сходятся какие‑то концы. Эти парни выглядели уж слишком аккуратными, их кожаные куртки были совсем новенькими. Они приехали в дорогой машине. – Он вздрогнул. – Это, должно быть” были секретные агенты. Он послал их, чтобы они нас обработали. Ему было необходимо, чтобы мы разозлились до такой степени, что сами бы захотели пройти подготовку у Ли и Ишигуро. Одному Богу известно какими еще способами он манипулировал нами.
– А эти шоколадки! Он дал мне одну в Денвере, когда уже знал, что меня должны убить! – воскликнул Сол.
– Он сделал то же самое, когда попросил меня разыскать тебя, – добавил Крис. – Мы играли роль собак Павлова. Эти шоколадки символ его отношения к нам. Он использовал их для того, чтобы внушать нам любовь к себе. Это оказалось не сложно. До него никто не был с нами так добр. Старый человек, раздающий сладости ребятишкам!
Дождь сильнее забарабанил по крыше.
– А теперь мы узнали, что все, что он говорил нам, было ложью, уловкой, – сказал Крис. – Он никогда нас не любил. Он нас просто использовал.
– И не только нас, – подхватил Крис. – Те, другие, тоже, наверное, думали, что он их любит. Он обманывал всех. Мы были лишь частью группы. Я бы мог почти простить ему ложь и все, что он заставлял меня делать, если бы я верил, что мы для него были единственными. Но это не так.
Он прислушался к буре, бушевавшей за окном, и его слова прозвучали как раскат грома:
– И за это он должен будет заплатить своей жизнью!
Немезида
Не прошло и двух минут после открытия магазинчика бутлегера, как Харди уже шел по улице, прижимая к груди бумажный пакет с двумя бутылками “Джима Бима”. Он гордился своим вкусом. Правительственная пенсия не позволяла слишком разгуляться, но он никогда не опускался до дешевых невыдержанных сортов виски и не испытывал потребности пить плохие шипучие вина или же до тошноты сладкий самодельный фруктовый ром, который предпочитали другие пьяницы в его доме. Харди все‑таки придерживался каких‑то норм жизни. Ел он раз в день независимо от того, голоден или нет. Каждый день мылся и брился, менял одежду. Во влажном климате Майами приходилось соблюдать гигиену, потому что он постоянно потел, а алкоголь выходил из пор так же быстро, как поглощался. Уже сейчас, в пять минут девятого утра, жара была гнетущей. Солнцезащитные очки кое‑как прикрывали воспаленные глаза. Рубашка в цветочек прилипла к телу, намочив бумажный пакет. Харди опустил глаза, и ему стало неприятно от вида бледной дряблой кожи, выглядывавшей через расстегнутый ворот рубашки. Он застегнул пуговицу, чтобы иметь достойный вид. Его дом всего в двух кварталах отсюда. Скоро он вернется в свою комнату с задернутыми шторами, включит вентилятор и телевизор и будет смотреть последнюю получасовую передачу “С добрым утром” Америка” и пить за здоровье Дэвида Хартмана.
От мысли о первом стакане Харди затрепетал. Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет фараонов, свернул в узенький переулок между домами и зашел под пожарную лестницу, где чувствовал себя в безопасности. По улице с ревом проносились машины. Харди сунул руку в пакет, открыл пробку, поднес горлышко к губам и закрыл от наслаждения глаза. По пищеводу потек теплый бурбон, мышцы расслабились, дрожь прекратилась.
Неожиданно он услышал приближающиеся звуки музыки и напрягся.
Открыв глаза, Харди озадаченно уставился на кубинца. Он был необычайно высок, в блестящей фиолетовой рубашке и зеркальных очках и с узкими жесткими губами. Кубинец двигался в такт громким звукам, раздававшимся из радиоприемника, который нес на плече. Харди попятился к стене и вновь задрожал, только на этот раз от страха.
– Пожалуйста, у меня в бумажнике десять баксов. Не трогай меня! Не отбирай виски.
– Что ты мелешь? – удивился кубинец. – Один тип велел передать тебе вот это. – Он сунул конверт в бумажный пакет Харди и повернулся, намереваясь уйти.
– Что? Эй, подожди минуточку. Кто велел? Как он выглядел?
– Обычный парень. – Кубинец пожал плечами. – Какая разница, как он выглядел? Все вы похожи друг на друга. Он дал мне двадцатку, а на остальное я чихать хотел.
Пока Харди растерянно моргал, кубинец вышел из переулка и стал удаляться. Звуки музыки постепенно стихли. Харди облизнул губы и сделал еще глоток. Потом не без страха достал из пакета конверт. Нащупал длинный тонкий предмет, неловко разорвал конверт – на ладонь выпал ключ, похожий на ключ от почтового ящика. На нем стоял номер “113” и буквы: “ПССШ”. Несколько секунд Харди растерянно смотрел на буквы, пока не догадался, что они означают – почтовая служба Соединенных Штатов. В добрые старые времена он сам частенько пользовался почтовыми ящиками для передачи сообщений. Эта мысль встревожила его. Он ушел из разведки еще в 1973‑м, когда после Уотергейта в агентстве начались крупномасштабные чистки. Несмотря на пьянство, Харди обладал громадным опытом и надеялся дотянуть до пенсии на должности начальника южно‑американского отдела. Однако, как всегда, после громкого политического скандала начали искать козла отпущения, на роль которого лучше всех подходил пьяница. В шестьдесят два года его заставили подать в отставку. Харди повезло: он получил полную пенсию и, как и все алкоголики, ненавидя холодный климат, переехал в Майами.
Черт побери, я слишком стар для всяких игр, размышлял Харди. Почтовый ящик. Что за чушь! Сначала дают пинка под зад, а потом думают, что, стоит щелкнуть пальцами, и я прибегу, как собачонка. Он сунул ключ в бумажный пакет и вышел из переулка. Совсем у них мозги не варят!
Прошагав с полквартала, Харди почувствовал, что его начинают одолевать сомнения. Может, управление и ни при чем? Он нахмурился и остановился. Ключ могли прислать совсем другие люди. От всех этих мыслей разболелась голова. Что еще за люди? И самое главное – зачем? Может, ключ прислали и не из ЦРУ Кому нужен пьяница? Даже если я перестану пить, я все равно буду не в форме. Я уже девять лет на пенсии и ни черта не знаю, что творится в Управлении. Какого черта?
Солнце светило так ярко, что даже черные очки не спасали. Харди сощурился. Спина зачесалась от ощущения, будто за ним следят. Он огляделся и подумал тут же: глупо. Да, приятель, ты окончательно лишился формы. В былые дни такой идиотский поступок мог стоить тебе жизни.
Сейчас все это не имело значения. Какую бы игру ему ни предлагали, он не собирался играть в нее. Кто‑то напрасно потратил время и двадцать баксов. Ему хотелось одного – добраться до дома, включить вентилятор и выпить за здоровье Давида Хартмана. Выпить не раз и не два. А когда на экране появится его старый добрый приятель Фил Донахью, выпить еще несколько раз.
Вскоре показался подъезд его дома. Владелец называл это строение “совладением”, но более точным названием было бы сдаваемый в аренду многоквартирный дом. В этом сарае было пятнадцать этажей. Бетон оказался совсем никудышним и крошился от соленого воздуха, тонкие стекла лопались от рева машин. В коридорах воняло кислой капустой, в трубах все время раздавался какой‑то стук. Стены между комнатами были такие тонкие, что Харди слышал каждый раз, когда сосед ходил в туалет. На здании висела вывеска: “Вилла пенсионеров”. Больше подходит “Погребенные заживо”, подумал Харди.
Он подошел к зданию и увидел возле стеклянной двери в трещинах помет чайки, смешанный с перьями. Когда он вспомнил свой распорядок дня, в животе заурчало. Бурбон, спортивные состязания по телевизору, мыльные оперы и, наконец, новости, если, конечно, он к тому времени не заснет. Потом начинались ночные кошмары, после которых он просыпался в три часа утра в холодном поту. Черт, Дэвид Хартман может подождать, подумал он, прошел мимо двери и обозвал сам себя дураком. Беда заключалась в том, что несмотря на свои обиды и недоброе предчувствие, связанное с получением конверта, он не сумел побороть в себе любопытство. Любопытство его возбуждало и взбадривало. Он помнил, как у него поднялось настроение, когда в прошлом году на город обрушился страшной силы ураган и было на что посмотреть.
Какое же почтовое отделение? С чего‑то все равно нужно начать, и он отправился на ближайшую почту, остановившись по пути в переулке подкрепиться бурбоном. Длинное и низкое здание почты из стекла и хрома окружали поникшие от жары пальмы. Перед ним с шипением открылись автоматические двери, и он почувствовал острый запах промышленного очистителя, которым мыли бетонный пол. Вдоль обеих стен коридора тянулись почтовые ящики, 113‑й ящик с большой дверцей находился в правом нижнем ряду. Скорее всего во всех почтовых отделениях имелся ящик с номером “113”, и это еще не значит, что он нашел то, что ему нужно. Но когда Харди достал ключ из пакета и вставил его в замок, тот щелкнул. Ящик стоял так низко, и когда он открыл его, пришлось опуститься на колени, чтобы заглянуть внутрь. Он рассчитывал найти пакет, но внутри ничего не оказалось. Разочарованный и сердитый, что его одурачили, Харди собрался было встать на ноги, но годами приобретенный инстинкт не позволил ему это сделать. Почему нижний ящик? Потому что, даже нагнувшись, нельзя увидеть его потолок. Чтобы увидеть весь ящик, необходимо чуть ли не на пол лечь. Если к потолку прикрепить какой‑нибудь предмет, то почтальон, засовывая почту с другого конца, не заметит его. Если, конечно, не опустится на пол, как сделал сейчас Харди. Так оно и оказалось: к потолку магнитом была прикреплена маленькая плоская пластмассовая коробочка.
Лицо Харди покраснело от усилий. Он достал коробочку и с трудом встал. Посмотрел по сторонам. В коридоре никого не было. Вместо того чтобы открыть коробочку в безопасном месте, Харди решил рискнуть прямо сейчас. Он снял крышку и нахмурился. Внутри лежал еще один ключ. Какого черта?..
Этот ключ был уже не от почтового ящика. Увидев цифры “Зб”, он перевернул его и на обратной стороне прочитал: “Отель “Атлантик”.
Когда в замке щелкнул ключ, Сол напрягся. Он пригнулся за креслом, сжимая в руке “беретту” и не сводя взгляда с двери.
Шторы он закрыл заранее, и сейчас в комнате было темно. В щель между полом и дверью из коридора падала полоска света. Дверь начала медленно открываться, и полоска света стала шире. Потом свет закрыла чья‑то тень. В номер медленно и осторожно вошел толстый мужчина, прижимая к груди бумажный пакет.
– Закрой дверь и запри ее, – велел Сол.
Харди повиновался. Сол включил гибкую настольную лампу и направил свет в сторону двери. Все сомнения рассеялись, он узнал Харди. Харди снял очки и ладонью прикрыл глаза от света. Сол не видел его тринадцать лет. Харди и тогда уже выглядел неважно. Сейчас ему было семьдесят два года, и он выглядел еще хуже: одутловатая физиономия, красные пятна на сморщенных щеках, большой живот, раздувшаяся печень. Седые и какие‑то неживые волосы по крайней мере были аккуратно расчесаны. Харди побрился. От него не воняло ни чем, а только бурбоном. Ужасная рубашка в цветочек и серовато‑голубые брюки казались чистыми и даже выглаженными. Белые туфли были недавно начищены.
Черт, подумал Сол, если бы я был алкоголиком, едва ли бы стал обращать столько внимания на свой внешний вид. Рад тебя видеть, Харди. Выключатель слева.
– Кто?.. – дрожащим голосом произнес Харди и принялся шарить рукой по стене.
Зажглись две лампы: одна на комоде, другая над кроватью.
Харди сощурился и нахмурился.
– Не узнаешь? Обижаешь.
– Сол? – Продолжая хмуриться, Харди растерянно моргнул. Сол усмехнулся и протянул через кресло свободную руку.
– Как дела? Что в пакете?
– О… – Харди смущенно пожал плечами, – Так, кое‑что. Бегал в магазин.
– Выпивка?
– Ну да. – Харди смущенно вытер рот. – Пригласил друзей, а в баре пусто.
– На вид очень тяжелый. Поставь его на комод. Пусть рука отдохнет.
Изумленный Харди поставил пакет на комод.
– Я… В чем дело?
– По‑моему, это называется встречей старых друзей, – подняв плечи, ответил Сол.
Когда зазвенел телефон, Харди вздрогнул. Телефон упорствовал.
– Ты не собираешься отвечать? – спросил Харди, но Сол даже не шевельнулся, и телефон замолчал. – Господи, что происходит? Этот кубинец…
– …Производит впечатление, да? Мне пришлось его долго искать. У него отличная улыбка.
– Но зачем?
– Все по порядку. Ты вооружен?
– Издеваешься? Когда вокруг столько этих кубинских беженцев…
Сол кивнул. О Харди ходили легенды, что он ходил с оружием даже в ванную комнату. Однажды, к ужасу службы безопасности, он явился на пресс‑конференцию президента в Белый дом с револьвером. В другой раз, во время званого ужина, Харди изрядно перебрал и заснул на стуле. Револьвер выпал из кобуры и с грохотом упал на пол, напугав двух конгрессменов и трех сенаторов.
– Положи его на комод рядом с пакетом, – сказал Сол.
– Зачем?
Сол вытащил из‑за кресла руку и показал “беретту”.
– Делай, что тебе говорят.
– Эй, брось. – Глаза Харди округлились от удивления. Он попытался рассмеяться, словно хотел убедить себя в том, что все это шутка. – Он тебе не понадобится.
Сол и не думал смеяться.
Харди обиженно надул губы. Потом осторожно нагнулся и задрал правую штанину, под которой из пристегнутой за лодыжку кобуры торчал короткоствольный кольт тридцать восьмого калибра.
– Вижу, ты по‑прежнему предпочитаешь револьверы.
– Ты же знаешь, как меня прозвали.
– Уайд Эрп. – Сол напрягся, когда Харди вытащил револьвер. – Держи его двумя пальцами.
– Можешь меня не учить, – обиделся Харди. – Я еще не все забыл. – Он положил кольт на комод. – Удовлетворен?
– Не совсем. – Сол забрал револьвер. – Я должен обыскать тебя.
– О Господи!
– Обещаю не щекотать. – Во время обыска Сола особенно заинтересовали пуговицы Харди.
– Так вот в чем дело. – Харди побледнел. – Микрофон? Ты думаешь, у меня есть микрофон? С какой стати?
– С такой же, с какой мы использовали кубинца. Мы не уверены, что за тобой не следят.
– Следят? Но с чего вдруг за мной? Подожди минуточку. Мы? Ты сказал “мы”?
– Мы работаем в паре с Крисом.
– Килмуни? – растерянно уточнил Харди.
– Хорошо. Спиртное не отшибло тебе память.
– Как я мог забыть, что вы, ребята, сделали для меня в Чили! Где?..
– Это он звонил из холла. Два звонка. Он не заметил за тобой слежки. Если он заметит что‑нибудь подозрительное, то опять позвонит. Один звонок будет означать предупреждение.
– Но я тебе и сам мог сказать, что за мной никто не следит. – Харди обратил внимание на то, что Сол избегает его взгляда, и угрюмо кивнул. – Понятно. Вы думали, я уже не в состоянии заметить “хвост”?
– Когда не работаешь, чувства притупляются.
– Особенно у алкаша.
– Я этого не говорил.
– Ты и не обязан был говорить. – Харди сердито уставился на Сола. – Почему вы были уверены, что я приду?
– Мы не были уверены. Когда кубинец дал тебе ключ, ты мог выбросить его в канализацию.
– И?..
– Мы бы оставили тебя в покое. Ты должен был доказать, что готов вступить в игру и хочешь помочь.
– Нет.
– Что?
– У вас была другая причина. Сол покачал головой.
– Кубинец, – сказал Харди. – Я теперь понимаю, почему вы использовали его. В ключе тоже есть свой смысл.
– И?
– Но зачем почтовый ящик и второй ключ?
– Дополнительные меры предосторожности.
– Нет, вы хотели дать мне больше времени подумать на тот случай, если бы я захотел ускользнуть или кому‑то позвонить. Крис бы знал про это. Он бы предупредил тебя, а ты бы смылся! Черт побери, на кого, по‑вашему, я работаю? – недоумевал Харди.
Сол заколебался. Вполне возможно, что с Харди уже беседовали. С другой стороны, Сол не знал, к кому еще можно обратиться за помощью. Он быстро просчитывал варианты.
И в конце концов сказал все как есть.
У Харди от изумления отвисла челюсть. Какую‑то долю секунды у него было такое выражение лица, будто он не понял. Потом его щеки сделались багровыми, на шее вздулись вены.
– Что? – прохрипел он. – Элиот? Ты думал, я стану работать на этого сукина сына? После всего того, что он сделал со мной, ты думал, я стану ему помогать?!
– Мы не были уверены. Прошло много лет. Ты мог измениться. Иногда обида забывается.
– Забыть? Никогда! Этот гад вышвырнул меня на улицу! Я бы с удовольствием схватил его за глотку и…
– Это можно устроить.
Харди рассмеялся.
Когда Сол закончил рассказ, глаза Харди посуровели, лицо стало совсем багровым от ненависти.
– Что и следовало ожидать, – сказал он. – Меня это нисколько не удивляет. Удивительно только, что это произошло так поздно.
– Давай, давай. Продолжай.
– Я не знаю, что…
– Элиот всегда говорит, что, если хочешь узнать чьи‑то секреты, спроси у того, кто ненавидит этого человека.
– Ты знаешь о нем больше остальных.
– Я тоже так думал, но я ошибся. А вы были соперниками Ты пытался узнать о его прошлом.
– Тебе известно и об этом?
Сол промолчал.
Харди повернулся к бумажному пакету на комоде, вытащил полупустую бутылку бурбона, открутил пробку и поднес бутылку к губам. И вдруг смущенно посмотрел на Сола.
– Наверное, у тебя нет стакана?
– Стаканы в ванной комнате. – Сол забрал у него бутылку. – Но у меня есть для тебя кое‑что другое.
– Что?
– Неси стакан.
На лице Харди мелькнуло недоверие, но он послушно отправился в ванную. Он вернулся оттуда со стаканом, который крепко сжимал пальцами. Увидев бутылки – Сол достал их из ящика, – он тяжело сглотнул.
– Нет…
– Ты нужен мне трезвым. Если хочешь выпить…
– Вермут? Это что, шутка?
– Я что, по‑твоему, шучу?
– Это же гадость!
– Зато я разрешу тебе немного выпить. Если же ты почувствуешь соблазн, тогда… – Сол отнес бутылки с виски в ванную и вылил бурбон в раковину.