В конце года родилась Ни Пин. Стремясь облегчить жене роды, Ни Учэн позвал врача-специалиста и акушерку, чтобы принять ребенка как надо — по-научному. Все это время он проявлял необычайную заботливость и суетился, а когда родился ребенок, выказал большую нежность к нему. Но с Цзинъи он держался довольно странно: иногда оказывал знаки внимания, а порой даже не смотрел в ее сторону. Но настроение у него было хорошее. Он забавлялся с ребенком и разглагольствовал о прагматизме Дьюи[75]. Он заявил, что за всю свою жизнь уважал лишь двух людей: Ху Ши и свою мать. «Старая побирушка!» Цзинъи ждала, когда же муж скажет, что он любит еще одного человека — свою дочурку.
А как же я? «Какое место в твоей жизни занимаю я, твоя жена?» — спросила Цзинъи… И тогда разверзлось небо, обрушились горы, облака в небе изменили свой цвет! Впервые за четыре года их супружеской жизни Цзинъи попыталась заявить о себе и своих нравах. Ни Учэн был не то чтобы удивлен, он был просто потрясен. Вместе с чувством радости и благородного возбуждения он ощутил и некоторый стыд. Прибегнув к избитым фразам, в которые он старался вложить горячие чувства, Ни Учэн попытался объяснить ей, что он стремится к подлинной любви, что его жизнь должна быть современной, то есть культурной и счастливой. Он популярно ей разъяснил, что Китай отстал на двести лет, а потому их прошлая жизнь, включая и брак, лишена всяких человеческих черт, она примитивная и варварская, более того — «она пошлая, она грязная». Ни Учэн любил эти слова, которые никогда не употребляли в разговоре жители их родных мест и которые вызывали у жены какое-то неприятное чувство. «Вот ты и есть пошляк!» — бросила Цзинъи, но Учэн, увлекшись своей речью, пропустил это замечание мимо ушей или, возможно, сразу не понял его смысла. Он продолжал говорить, что так жить дальше нельзя, иначе все превратятся в животных, в скотов. Объясняя это жене, он мерил комнату широкими шагами и размахивал руками, его голос то и дело менял тембр и высоту. Ни Учэн походил сейчас на актера, который выступает перед публикой, или на проповедника. Он сказал, что всегда будет ей благодарен за то, что она родила ему ребенка. И тут же подчеркнул свою уверенность, что новое поколение, несомненно, будет жить в современном и цивилизованном мире, ибо он, Ни Учэн, по своей природе оптимист и верит в будущее. Что же касается их двоих — его голос при этом дрогнул, вот-вот заплачет, — то между ними никогда не было настоящей любви и полностью отсутствовала культура взаимоотношений. Но забудем прошлое — пусть оно исчезнет без следа. Море страданий беспредельно, но брег ты найдешь, если сумеешь вовремя осмотреться. Прошлое умрет, как вчерашний день. Будущему суждено длиться, как дню, который только что зародился. Нам с тобой всего двадцать с небольшим, и мы лишь делаем первые шаги в новой жизни. Я побывал за границей, я магистр наук, через несколько лет я стану профессором, ректором университета. За границей я научился плаванью, танцам, овладел искусством верховой езды, научился пить кофе. Поэтому сейчас я способен полюбить лишь современную женщину, только такая женщина может быть объектом моих устремлений, мечтаний и грез. Что до тебя, то ты, конечно, слишком далека от этого идеала. Впрочем, это совсем неважно, дорогая жена, мать моей Пин-эр. Все в руках человеческих, то есть свою судьбу сам человек определяет. Одно европейское изречение гласит: «Бог помогает тому, кто сам себе помогает!» И еще говорят: «Жизнь похожа на фортепьяно, из которого человек извлекает такие звуки, какие он хочет…» Взять, к примеру, меня, человек я в общем хороший, большой гуманист, никому не причиняю зла, тем более тебе, потому что ты мать моего ребенка. Я прожил уже порядочно, и за все это время пальцем не тронул даже курицы. Если я раздавлю муравья, я сниму перед ним шляпу, ибо знаю, что он мне ничем не мешал. Я знаю, что твои ноги исковерканы бинтованием, но я терплю… Однако я хочу, чтобы ты училась — для меня это очень важно. Не уверен, что ты станешь магистром наук, но хотя бы научись правильно произносить слова «мисс» и «мистер». И еще ты должна ходить выпрямившись, грудью вперед — ведь это так красиво, это впечатляет! Если женщина не умеет выставлять вперед грудь, лучше ей не жить на свете! Застенчивость и скованность — проявление невежества или своего рода пустой наигрыш. Этот человек не хочет расти над собой, он удовлетворен тем, что плетется где-то позади всех. Почему Китай такой слабый и отсталый? Потому что его народ не хочет двигаться грудью вперед… Перед незнакомым человеком надо уметь проявить свою вежливость, уметь вовремя улыбнуться, слегка кивнуть головой, скажем, как делаю я. Надо научиться танцевать, пить кофе и есть мороженое. Но едва ли не самое главное — научиться пить молоко, поэтому я договорился, чтобы тебе приносили молоко. А ты его, увы, не пьешь, выдумала, что у него дурной привкус сырости, что оно будто бы порождает в организме «огонь», что у тебя, мол, от молока отрыжка. Какая дикость!..
Что за глупость! Плетешь невесть что! Бредни и чушь! Очнись и протри глаза! Вспомни, мы поженились по всем правилам, со сватами. Меня доставили в ваш дом, как положено, в паланкине, который несли восемь человек. Мы должны друг другу оказывать уважение, до седых волос быть вместе. Вспомни старую поговорку: «Супруги на одну ночь, а взаимная любовь на сто дней». Представляешь, сколько любви должно быть между нами! А сейчас у нас с тобой появился еще и ребенок — можно сказать, второе поколение, как ты сам признал. Как же ты после этого смеешь говорить о какой-то «современной женщине»? Эх ты! Ничего себе придумал картинку! Знаешь, где ты сможешь найти такую женщину? В борделе!.. Что до меня, то я женщина порядочная, потому что я вышла из семьи образованных людей, где чтут церемонии. Понятно, что из меня никогда не получится лиса-оборотень[76], которая творит блуд… Ты обезумел! Недаром говорят: «Горы Тайшань закрылись туманом». Раскрой очи, оглянись по сторонам! Ты говоришь, что вокруг тебя дикари, идиоты, пошляки… Значит, и наши родители, наши предки тоже идиоты?! Только ты один — цивилизованный умник! А я вот считаю, что только ты один живешь во сне и грезишь о своей Европе да загранице. Ну что ты носишься со своей заграницей! Что до твоих «мисс» и «мистеров», то этим словам я давным-давно научилась. А еще я знаю слово «гуд бай» и «сенькью вери мач». Только не люблю я их произносить вслух, потому что я китаянка. Для чего мне эти английские слова, если я все равно не еду в Англию?.. Знаешь поговорку: «Высоко дерево в тысячу чжанов, а листья падают к корням…» Вот ты ездил в свою Европу и прожил там целых два года, а потом все равно вернулся обратно. Так неужели за это время ты успел забыть свои имя и фамилию, забыл, где надо приносить жертвы и ставить таблицу предкам? Ни Учэн, я хорошо слушала тебя, и вот что я тебе скажу: образумься и не суетись! Ты — мой муж, я — твоя жена, а вот твой ребенок — плоть твоя. И как бы ты ни мудрил, все останется как есть! Вот ты толкуешь, что нет у тебя ко мне любви. Если так, то откуда же на свет появилось это дитя? И еще скажи: на чьи деньги ты учился в своей Европе?.. Наболтал ты невесть что!
Цзинъи распалялась все больше и больше. В результате… Впрочем, понятно, каков результат.
Подобные сцены заполняли всю жизнь Ни Учэна и Цзинъи, едва ли не каждый из трехсот шестидесяти пяти дней и ночей, хотя, разумеется, в их жизни происходило множество других событий — разных взлетов и падений, расхождений и соединений. Случались, например, неприятности у мужа на работе в его общественных делах, которые сейчас же отражались на доходах семьи. Произошли события у моста Лугоуцяо, пал Пекин, после чего город был переименован в Бэйцзин — Северную столицу. Появился на свет второй ребенок — Ни Цзао. Потом Цзинъи, даже не простившись, увезла одного ребенка в деревню, после чего назад в Пекин уже нагрянули все три женщины вместе. Домашняя жизнь Ни Учэна резко осложнилась, и противоречия обострились. И хотя в семье происходили разные перемены независимо от того, жили ли они вместе или порознь, иногда подолгу — чуть не по году — их ссоры, которые Цзинъи уже перестала понимать, но которые неизменно приводили ее в состояние безумия, никогда не прекращались и не могли прекратиться, даже по ночам. Впрочем, иногда Цзинъи засыпала довольно спокойно, и, если ее не будили дети, она спала до рассвета, но, проснувшись, всегда чувствовала во всем теле страшную усталость, и ей порой было трудно дышать. Ей казалось, что всю ночь она проплакала, она кричала, шумела, она приплясывала, как в трансе, и тряслась в судорогах. Она спорила с мужем. Они ссорились, проругались всю ночь, и вот только сейчас она пробудилась…
Увы! Нет добродетели в восьми поколениях! Но за какие грехи она терпит эти наказания? Почему оказалось все так, а не иначе? Ведь она знает других мужчин, многих из них видела, о многих слышала. Среди них, понятно, немало очень дурных, и все же ни одного нельзя поставить рядом с Ни Учэном, ни одного нельзя сравнить с ее мужем. Ни Учэна просто невозможно понять!
К мужу часто заходили друзья и сослуживцы, с которыми он обсуждал планы добычи денег. Скажем, можно сорвать хороший куш, если добыть денежный чек, который потом пустить в ход от имени какой-то влиятельной персоны. Можно еще перепродать какую-нибудь вещь. Для этого Ни Учэну достаточно всего-навсего кивнуть головой — и дело в шляпе! Только один кивок — двести юаней в кармане! Услышав о таком легком способе добычи средств, Цзинъи сразу же загорелась, желая проверить их на практике. Дай ей волю, она давно бы заработала тысячу юаней! Но муж даже слушать не хотел. Он продолжал обсуждать с гостями идею Декарта: «Я мыслю, значит, я существую». Он рассказывал о слепой кошке Рассела, о Хьюме и Бергсоне. Друзья почтительно внимали его разглагольствованиям.
Кто же он? Затхлый книжный червь или мудрец? Неужели правда, что он не возьмет и вэня[77], если они заработаны нечестным путем? А его дорогие удовольствия, привязанности, его распутная, безалаберная жизнь? Ведь на одни его подарки в борделях семья может прожить целый месяц — мать, сестра… несколько человек! Он направо и налево берет деньги взаймы, тащит вещи в заклад. Он дошел до того, что заставляет расплачиваться за свои долги жену, которой приходится растить двух детей, ограничивая себя во всем: в еде, в одежде, едва сводя концы с концами.
Ты распутничаешь? Ну и распутничай! Тогда пускай я буду лучше вдовой, пусть у детей не будет отца. Все равно это будет лучше, чем теперешняя моя жизнь… И все же он любит своих детей, тянется к дому. Иногда он даже извиняется перед ней, раскаивается. Только чего стоят его раскаяния?.. Но зато как трогательно выглядит картина, когда он с детьми! Он их моет, подстригает им ногти. Делает это с большим терпением и вниманием, нежели сама Цзинъи, потому что она порой из-за спешки способна поранить нежный пальчик у маленького Ни Цзао, так что на пальчике даже появляется тоненькая ниточка крови. А все потому, что Цзинъи часто торопится, и потом ей приходится раскаиваться в происшедшем. У мужа такого не случается, когда он подстригает ноготки детям. Иногда Ни Учэн приносит детям иностранное питание, и, если в доме появляется что-то вкусное, он предлагает сначала детям, а сам наблюдает за ними, сидя в сторонке. Он объясняет жене, что точно так же поступает курица, которая, приведя свой выводок на ток и обнаружив червячка, начинает кудахтать, подзывая цыплят. Сама она червяка не ест, а отдает цыплятам, очевидно получая от этого большое удовольствие.
Цзинъи слышала от пожилых женщин, что у всех мужчин (разве кроме жалких бедняков) непременно есть женщина на стороне и удивляться этому не следует. Мужчина, имеющий положение в обществе, часто берет себе наложницу, вполне обычное явление. Даже поговорка есть: «Жена и наложница создают прекрасную гармонию!» Но главное, чтобы мужчина любил своих детей. Если он их любит, значит, он человек хороший, порядочный и добрый. Любить детей — это значит любить дом и заботиться о своей семье. Однако на это способен лишь очень хороший человек. Логика жизни непоколебимая, не вызывающая сомнений. Если мужчина любит своих детей, его связи на стороне не могут продолжаться слишком долго. Он скоро изменит свое поведение, вернется в семью и будет честно жить с женой всю остальную жизнь до гробовой доски.
Нет, Ни Учэн не станет честно жить всю жизнь. Он не может прожить с Цзинъи даже месяца, даже недели, потому что у него обезьяний нрав. Он похож на Сунь Укуна[78], который каждый день умудрялся совершать семьдесят два превращения. Дома Ни Учэн вполне нормальный человек: детей любит, со всем соглашается. Но стоит ему выйти за дверь, он сразу же становится другим. Он может не возвращаться домой по многу дней. Он никогда не спросит: живы ли, здоровы дети, взрослые. Цзинъи душит гнев. В эти минуты она готова своими собственными руками убить своих детей… Ни Учэн возвращается домой, а дети мертвы! Может быть, хоть это страшное зрелище как-то проймет его.
Цзинъи душат рыданья, она едва не теряет сознание, потому что ее дети для нее дороже, чем для Ни Учэна. Ее любовь к малышам ни с чем не сравнима. Бесспорно, для него дети также составляют какую-то важную часть в его жизни, она этого совсем не отрицает. Но для нее они — вся жизнь. Это награда за все ее прошлые страдания, единственное, что заставляет ее сражаться в этом жестоком мире. Они ее надежда на будущее.
Вряд ли Цзинъи всерьез считала, что Ни Учэн действительно никудышный и дурной человек. Верно, они постоянно ссорились, причем их ссоры нередко заканчивались потасовкой. Но после каждого скандала они, стиснув зубы, заключали меж собой некий договор, потому что ее надежды в отношении мужа еще полностью не рассеялись. А может быть… это и есть любовь? Бедная Цзинъи, разве ты найдешь какую-либо другую любовь, кроме этой? Где ты сможешь вкусить аромат иной любви?
История с печатью ее потрясла. Она прекрасно понимает, что муж — человек непутевый, безответственный и нелепый. Говорит и действует часто как-то шиворот-навыворот. Человек он страшно непрактичный, склонный к фразерству, порой не прочь прикинуться дурачком, впрочем, он и на самом деле немного придурковатый или, вернее, полоумный. Он никого не принимает всерьез, будто не замечает. Например, законная жена для Ни Учэна не больше, чем обыкновенная букашка или червяк — словом, существо, лишенное не то чтобы сознания, но даже простейших чувств и ощущений, способное лишь корчиться под действием света. Он не испытывает к ней никакого интереса. Его нисколько не волнует и семья. Но, несмотря на все это, никуда он от нее не денется и ему никогда не удастся создать новую семью, потому что, если бы он действительно захотел всерьез связаться с какой-нибудь женщиной, он, вероятно, давно бы уже это сделал и жил припеваючи, в свое удовольствие. Паскудник, и он еще ищет настоящей любви! Бесстыжий, он своим поведением рано или поздно накличет беду, его душа никогда не обретет спокойствия.
Он пожнет свои собственные плоды! Отчего все это с ним произошло? Оттого, что его попутала нечистая сила — заморская ересь. Он перестал думать о себе и своей жизни. Ему все безразлично — деньги, карьера. Он не понимает того, что в жизни, в обществе надо делать что-то серьезное, а он по-настоящему ничего делать не умеет, даже не в состоянии пришить оторвавшуюся пуговицу. Правда, знания у него кое-какие есть, этого не отнимешь, только они какие-то половинчатые, будто их вовсе и нет, — ни то ни се! Как говорится: «Ни осел, ни лошадь!»
Эти мысли вызывали у женщины еще большее раздражение и боль. И все же Цзинъи никогда не думала, что Ни Учэн способен на подлость, но он ее совершил, наверняка заранее все хорошо обдумав. Как мерзко он ее обманул, ее — мать двоих детей. Как жестоко он над ней посмеялся!
В ее сердце ничего не осталось, кроме злости и желания отомстить. О, если бы этот злодей сейчас попал мне в руки. О, если бы эта заморская нечисть, разъезжавшая по Европе, сейчас оказалась бы у меня под ногами. Пусть на него обрушится небо, пусть под ним разверзнется земля, пусть голова у него скатится с плеч! Пусть на шее у него появится шрам величиной с чашку. Бесстыжий кобель! Его не волнует, что мне приходится одной растить двоих детей. Вся помощь только от сестры, которая и сама мыкает горе, но все же живет наперекор всему: и Небу и Земле. А нужны ей всего-навсего два ляна вина да ароматные арахисовые орешки.
Цзинъи приступила к действиям по заранее намеченному плану, который она тщательно разработала вместе с матерью и сестрой. Они решили «изничтожить» Ни Учэна. Для осуществления этой цели ей понадобились некоторые знакомые и коллеги Ни Учэна, которых она знала лично, и несколько земляков, способных осуществить ее замысел. Она перебрала все вещи мужа и отобрала несколько визитных карточек. Теперь, чтобы «изничтожить» Ни Учэна, сил было вполне достаточно. В один из дней, чисто помывшись (в баню она обычно не ходила, не только потому, что жалела деньги, но и оттого, что стеснялась там мыться), она надела нижнюю рубашку и юбку, поверх них надела платье, не так чтобы очень новое, но и не старое, водрузила на нос очки, хотя и с простыми стеклами, но зато с позолоченной цепочкой. Ее ноги украсили дамские туфельки, в которые ей пришлось набить ваты. Думая об ответственной миссии, она испытывала радость и воодушевление. Ее месть скоро осуществится. В соответствии с адресами, добытыми из визиток, она и нанесла визиты.
Чувство гнева порой может возбудить человека, поднять в нем громадные подспудные силы и развить самые удивительные творческие способности. Прежде всего Цзинъи отправилась к одному знакомому — человеку не только почтенному, но и заслуженному. Потом она посетила англизированного ректора университета, поговорила с бородатым профессором и каким-то преподавателем с бритой головой. После этого ей удалось встретиться с двумя бедолагами журналистами, похожими на двух родных братьев, а также с хромым инспектором отдела просвещения, который даже дома не выпускал из рук палки; с врачом-окулистом; с владельцем фабрики, выпускавшей соевую пасту; с юным родственником командира зенитной артиллерии в марионеточной армии Ван Цзинвэя[79]— впрочем, его профессия и положение оставались для всех загадкой. Все это были люди разных профессий, возрастов, воспитания. Она ходила к ним на работу и домой, рассказывала о своих обидах, жалуясь на непутевого и бесстыжего мужа, ища у них сочувствия и заступничества. Если кто-то из них имел с Ни Учэном денежные отношения, она просила того человека больше не давать Ни Учэну денег. Если же у кого-либо из них перед Ни Учэном были какие-то обязательства или кто-то собирался сделать Ни Учэну денежный подарок или оказать ему материальную помощь, то пусть лучше даст ей. Все ей сочувствовали, оказывали знаки внимания, никто не отказывал в ее просьбе. Цзинъи вела себя толково, с подкупающей простотой и весьма тактично, говорила убедительно, культурно и очень непринужденно. Правда, иногда она употребляла некоторые литературные обороты не совсем к месту. На Цзинъи произвело большое впечатление то благополучие, которое она увидела в доме инспектора. Ей хотелось сказать хозяину, что у него счастливая судьба, но, ненароком оговорившись, она сказала, что ему в жизни сильно повезло, однако Цзинъи тут же поняла свою ошибку. Жалуясь на мужа, она, само собой, немного сгущала краски. И, наверное, особенно неубедительно звучали ее жалобы на то, что муж ни гроша не дает на детей. Поначалу она не собиралась ничего преувеличивать, но во время разговора ее охватывала вдруг такая злость, что она была уже не в силах остановиться, однако в общем вела себя вполне сдержанно и с немалым достоинством. Ее глаза не теряли живого блеска, не подергивались пеленой слепого гнева. Она заметила, что ее визиты производили весьма благоприятное впечатление, это было видно по выражению лица хозяина, с которым она разговаривала, и по его поведению. Какая приятная дама, а муж этакий безобразник. Дурно, очень дурно!..
Да, да. Все дело в судьбе! Вся их семья, то есть семья Ни, начисто лишена добродетелей, и эта «старая побирушка» свекровь и сам Ни Учэн — у всех у них не хватает добродетели — «Дэ»[80]. Цзинъи не скрывает, что ей самой недостает знаний и воспитания, но зато ей не занимать находчивости и деловитости. Она прекрасно разбирается в жизни и человеческих взаимоотношениях и хорошо знает, что такое церемонность и такт. Правда, эти качества у нее проявляются в основном по отношению к тем людям, с которыми она редко встречается. Цзинъи всегда может постоять за себя и вполне способна произвести впечатление женщины достаточно толковой и обходительной, в меру культурной, умеющей говорить вполне разумно и вежливо. Теперь понятно, почему ей не следует терпеть выходок Ни Учэна, граничащих с издевательством. У него нет ни права, ни моральных оснований поучать ее или руководить ее поступками, тем более навязывать свою волю — словом, пытаться перевоспитать ее по своей прихоти.
Неудивительно, что, когда она видит его полубезумный взгляд, брезгливо опущенную нижнюю губу, постоянно нахмуренные, насупленные брови, видит, как он смотрит сквозь человека, все внутри у нее начинает клокотать. А его манера разговаривать с людьми! Цзинъи, от природы очень мягкая и чувствительная, в какие-то мгновения испытывает приступы невероятной злобы, она становится грубой, дикой. Иногда присущая ей живость сменяется странной одеревенелостью, а радостная непосредственность — мрачной скованностью. Когда она смотрит на Ни Учэна, зрачки ее глаз как бы застывают и становятся похожими на глаза мертвой рыбы. Правильно говорили в древности: «Женщина красива лишь для того, кто ее любит!» Но если так, то какой же она должна казаться тому, кто ее ненавидит и презирает. Да, для того, кто к ней относится холодно, она становится просто невыносимой и безобразной… Поскольку я не удостоилась твоей любви, мое лицо останется для тебя пустым белым пятном. Ну и пускай я тебя мучаю, вызываю отвращение, пусть между нами увеличивается пропасть… Впрочем, все это сейчас происходит как-то само собой, даже не преднамеренно. А ведь в свое время Цзинъи хотелось казаться мужу умной, нежной, культурной. Потому что она надеялась быть им любимой. Увы, все вышло наоборот. Вот почему она уверена: это судьба!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Два дня она «изничтожала» и кляла Ни Учэна, который все это время где-то пропадал. Цзинъи плотно закрыла двери домика, в котором жил муж, повесила замок на цепи. Для себя она твердо решила: обратный путь мужу заказан навсегда.
Операция с замком и цепью и двухдневное «изничтожение прохвоста» несколько приглушили боль в сердце женщины. На третий день, поднявшись утром с постели, она принялась растапливать печь угольными шариками. Нынче ей надо сделать очень много, потому что в прошлые два дня все заботы по дому легли на мать и сестру.
Чтобы растопить печь, надо сначала настрогать лучинок. Цзинъи строгала их весьма экономно, обходясь без топора, пользуясь только старым и довольно тупым ножом для овощей, у которого давно потеряна рукоятка. Лучины у нее получились тонкие, похожие на куайцзы — палочки для еды. Цзинъи считала, что, если лучины делать очень тонкими, можно сэкономить на дровах. Теперь следует достать непрогоревшие угольки и золу из печки. Она выгребла все содержимое наружу, но несколько кусочков угля тут же положила возле дверцы, чтобы потом их использовать. Это тоже экономия. Свернув старую газету, она засунула ее в жерло печи; за газетой последовали лучинки, на которые сверху легли шарики из угля. Теперь можно зажигать. От угля повалил густой дым — значит, можно добавить еще. Процесс растопки знаком во всех деталях. Вопрос лишь в том, сколько придется класть лучин.
Если огонь вспыхивает быстро, Цзинъи сожалеет, что ей пришлось израсходовать слишком много щепы на растопку. В следующий раз надо будет положить поменьше. Что тут сомневаться? Ведь уже загорелось. Доказательством служат вот эти голубоватые огоньки горящего угля и неприятный сернистый запах, который течет из печи. Однако среди голубых огоньков можно заметить и золотые всполохи горящей лучины. Эта последняя быстро вспыхнувшая лучина подсказывает женщине, что она положила ее совершенно напрасно. Вряд ли в ней была необходимость, если по угольным шарикам уже заплясали голубые огоньки пламени.
От этого ей очень досадно. В следующий раз она непременно положит гораздо меньше лучин. Но тогда уголь может не загореться, и она лишь потратит время, а вместе со временем израсходует и лишние щепки. Где же та золотая середина, которую надо соблюсти, чтобы разжечь печку и избежать лишних расходов?
Нынче опять случилась подобная неудача. Печка разгорается из рук вон плохо. Надо постоянно махать руками, как веером, и того гляди придется пустить в ход настоящий веер или раздувать огонь ртом. Можно, конечно, попытаться добавить еще одну лучину, подсунув ее в печное оконце, сделанное для очистки печи от золы. Навряд ли удастся!
Желтый дым, отдающий запахом кошачьего кала, разъедает глаза, из которых уже вовсю текут слезы.
А вот Ни Учэн, у которого есть свой дом и своя семья и, следовательно, свои обязанности, ни разу не растапливал печь. Он и понятия не имеет, что означают вот эти угольные шарики. О Небо! Есть ли у тебя глаза? Скажи, почему такой человек не умер с голода?
Она выгребла из печи несколько угольных шариков, которые обожгли ей руку, так как успели раскалиться докрасна. Потом убрала остатки незагоревшейся свернутой бумаги и лучин, положила новую бумагу и немного щепок. Наконец печка разгорелась.
На дворе стало совсем светло. Теперь ребятишкам надо сварить мучную кашицу, а Ни Цзао положить в миску немножко красного сахара. Потом нужно проводить детей в школу. Но теперь они уже взрослые, мои милые детки, поэтому провожать их в школу необязательно. И все же сына она встречала даже тогда, когда он учился уже во втором классе. Часто она приходила в школу раньше, чем нужно. Уроки еще продолжались, и ей приходилось торчать посредине двора. Как-то раз она стояла одна-одинешенька, будто столб, и смотрела на классы. В многоголосом хоре учеников, которые в этот момент декламировали какой-то текст, Цзинъи слышался голос сына…
Дети ушли, сестра закончила свой утренний туалет. Три женщины начинают мыть косточки Ни Учэну… Этот прохвост снова не пришел домой. Наверное, нынче заявится. Плюнь ты на него! Если вернется, ни за что в дом не пустим! Заплюем негодяя!..
Но, кроме проблем с Ни Учэном, есть забота еще более серьезная: что нынче есть на обед. Кукурузной муки осталось всего горстка; простой муки — от силы два цзиня[81], да и расходовать ее жаль. Есть еще немного зеленых бобов. Главная загвоздка в том, что совсем нет денег!
Ни Учэну на все наплевать… Денег из деревни до сих пор не несут… Перед отъездом в Пекин женщины продали в деревне дом и землю, а на полученные деньги купили золотых и серебряных безделушек, боясь, что деньги могут обесцениться. Все эти годы они жили на свои сбережения и к сегодняшнему дню проели почти все, что у них было. Правда, в деревне осталось кое-какое хозяйство, которое они поручили вести двум честным крестьянам-землякам: Чжан Чжиэню и Ли Ляньцзя. Каждый год с наступлением зимы земляки приезжали в город с отчетом и привозили с собой гостинцы: сушеные овощи, бобы, бобовую сыворотку, мучные колбаски. Еще они отдавали старой госпоже незначительную сумму денег, чисто символическую. Собирать арендную плату становится все труднее, потому как жизнь нынче в деревне чрезвычайно тревожная: то японцы лютуют, то Восьмая армия заявится на постой…
До получения символической арендной платы остается больше месяца. От Ни Учэна помощи не жди. Что делать?
Старьевщик! Надо продать свои туфли. Я уже давно говорила, что носить их не могу. Значит, лучше их продать! И тот летний халат из легкой ткани тоже надо продать… Вот бестолковая! Что за глупости говорю! Зима на носу, погода становится все холоднее, кому нужен летний халат? А может быть, лучше продать кофту, подбитую мехом. Она все равно маме не нужна!
Сестра решает, как быть с кофтой на собольем меху. Мать проявляет недовольство. Однако вместе с разорением семьи у госпожи Чжао заметно поубавилось и величавости, и гонора, которыми она отличалась в те времена, когда сражалась со своим родичем Цзян Юань-шоу. И все же позволить дочерям решать за нее она не собирается. Как-нибудь она сама сообразит, продавать ей свою кофту или не продавать! Как они смеют об этом заикаться! Какая бесцеремонность! Какое непочтение к ее годам!
Лицо старой женщины окаменело. Цзинъи поняла, что совершила оплошность, и постаралась исчезнуть с глаз долой. Но скоро снова вернулась в комнату и принялась ни с того ни с сего расхваливать Ни Цзао: какой он смышленый, какой хороший! Вчера вечером он сказал, что если он когда-нибудь заработает деньги, то он отдаст их бабушке и тете. Лицо старой женщины тотчас разгладилось и подобрело, а на восковом лице Цзинчжэнь, которая уже успела стереть «белый грим», промелькнула печальная улыбка.
Из груди бабушки вырвался вздох: как так можно? За этим восклицанием последовали слова, в которых слышались досада и горечь: «Если зрачки не видят, зачем нужны глаза?»
Сестры переглянулись. Что мать имела в виду? Своих дочерей? Она на них рассердилась? Но ведь Цзинчжэнь, к примеру, ради семьи жизнь свою готова отдать! И действительно, сколько она для нее сделала! А сама Цзинъи? Ведь она слушается мать и сестру решительно во всем!
— Я имела в виду этого прохвоста! — проговорила мать, словно догадываясь, о чем думали дочери. Этим существенным пояснением она попыталась восстановить пошатнувшийся тройственный женский союз.
Вдруг Цзинъи осенило. В голове мелькнула мысль, которую она сейчас же облекла в дельное предложение: впредь не упоминать имени или фамилии Ни Учэна, не обзывать его прохвостом, чтобы не услышали соседи или кто из знакомых. Все-таки неудобно!