Ни Цзао рассказывал с большим воодушевлением, но сестра его тут же осадила. «Никому не говори! — нахмурилась она. — Главное, чтобы про это не узнали японские учителя! Понял? Потому что сейчас проходит четвертая кампания укрепления правопорядка. Если кто-нибудь скажет, что японцы плохие, они могут об этом узнать, и вас сразу же схватят. Ясно? Думаю, что ваша учительница сейчас в опасности!» — мрачно закончила сестра.
Откуда она это знает? Почему так решила?.. Вообще-то она ведет себя как взрослая, часто бывает печальной и грустит из-за того, что происходит в семье…
Ни Пин старше Ни Цзао на целый год, поэтому она больше его знает и больше думает. Иногда в позднюю пору, когда Ни Цзао уже почти спит, через оконце доносится из хутуна тягучий, заунывный звук дудки. Мелодия дрожит, словно кто-то плачет, но все же на настоящий плач не похоже. Ни Цзао знает: это дудит слепой старик — гадатель. Старика ведет за руку маленькая внучка, а он играет на дудке, зарабатывая на пропитание. Слепой гадатель ему очень симпатичен. Ни Цзао часто упрашивает родных: «Давайте мы тоже погадаем!» Мама не успевает ответить, а сестренка уже говорит: «Что ты о нем знаешь? Если бы он просто гадал — пусть себе гадает. Может быть, этот слепой только прикидывается гадателем, а сам торгует опиумом или мукой». Ну почему он всегда появляется к ночи, когда все кругом стихает и люди уже лежат под одеялами? Кому нужно гаданье, если все уже спят? Наверное, его дудка — условный сигнал, который он подает покупателю запретного товара: я, мол, пришел с товаром, принес столько-то, один лян стоит столько-то. Тот, кто хочет у него купить, открывает дверь дома: скрип, скрип! И слепой входит в дом.
У Ни Цзао пошли по коже мурашки. Он слышит тягучий звук дудки, потом в ночной тишине раздается громкий скрип дверей. Его спина покрывается холодной испариной.
Сестра рассказывает младшему брату о нищих. Идешь ты по узкому хутуну, кругом ни души, тихо, пустынно. Вдруг впереди появляется человек: то ли мужчина, то ли женщина. Идет прямо к тебе и ухмыляется — вот так. Потом легонько берет тебя за руку… И вдруг: слева — море, справа — ущелье, сзади — пламя! Или со всех трех сторон — высоченная стена. Беда! Перед тобой только один путь — узенькая тропинка, но на ней стоит тот мужчина (или женщина). Он машет тебе рукой, и ты идешь за ним, потому что другого пути у тебя нет. Ты ушел с ними, и домой больше не вернешься, и маму свою не увидишь, потому что этот человек уведет тебя в дальние края и продаст в рабство. Если же ты стал рабом, считай, что тебе еще повезло, а то он может тебя прирезать, вынуть из груди твоей сердце, изъять печень, мозги и сделать из них отвар, который потом сольет в тыкву-горлянку[70]. Не веришь? На северной Сисы есть одна начальная школа. Там во втором классе учился мальчик по имени Люэр. Вот его-то и увели нищие.
Ни Пин любила слушать истории, которые рассказывал учитель, бабушка, тетя или мама, и она их хорошо помнила, а потом пересказывала брату. В этом пересказе Ни Цзао слышался особый, «женский выговор» — язык, которым рассказывали истории мама, тетя и бабушка.
У Ни Пин личико круглое и полненькое, но она вовсе не толще своего брата. Во время разговора она вдруг начинает ни с того ни с сего хихикать, но ее глазки при этом очень внимательно продолжают следить за собеседником, который видит во взгляде такую горячую убежденность, что начинает верить каждому сказанному ею слову.
Сестра вдруг произносит: «Как было бы хорошо, если бы наш папа стал немного получше!» Ни Цзао бросил на сестру удивленный взгляд, не поняв ее слов. Он не знает, хороший папа или нет, потому что он никогда об этом не задумывался. В своем отце он что-то любил, а что-то ему не нравилось, в чем-то он сомневался, иногда он надеялся на отца, а иногда терял надежду. Но Ни Цзао никогда не считал, что его отец плохой, потому что видел других отцов — отцов тех мальчишек, которые жили в их хутуне или учились в его классе. Рано состарившиеся и какие-то худосочные, с красными опухшими глазами, подобострастно кланяющиеся, с глупой ухмылкой на лице. Почти у всех у них вид жалкий, несчастный. Ну что хорошего в таких отцах? Был еще один папа, который разъезжал в легковом автомобиле, — отец мальчика из их класса по имени Чжан Чжунчэн, всегда одетого во все новенькое. Его папа подарил школе целую телегу угля. Директор школы и все учителя повторяли его имя с уважением и почитали, будто святого. А как увидят махонького Чжан Чжунчэна, так сразу же делают радостную мину, гладят его по головке, по щечке, теребят шевелюру, похлопывают по плечу. Ну прямо рук от него не могут оторвать! А учитель (он же классный руководитель), который когда-то дал Ни Цзао конфетку, по целых два часа помогает этому мальчишке готовить уроки. Вообще, классный руководитель у них очень хороший. На его уроки даже приходят учителя из других начальных школ. На открытых уроках Чжан Чжунчэну, как и другим, приходится читать отрывок текста или отвечать на вопросы. И здесь уже не поможет ни телега с углем, ни легковая машина, ни дополнительные уроки учителя. Кто же на этих уроках отвечает без запинки, так что все вздыхают в восхищении, кто по-настоящему прославляет учителя и всю школу? Разве этот Чжан Чжунчэн? Вовсе нет, это вы бросьте! Он здесь ни при чем. Первым всегда идет Ни Цзао, самый маленький в классе и самый младший из учеников.
Из всех отцов ему больше всего нравится только один — папа его однокашника Чжу Сали, которого все в классе презирают, потому что он полукровка. «Маленький выродок, иностранец, рыжий!» — так зовут его почти все. А вот Ни Цзао он нравится. Однажды он даже был у мальчика дома. Его мама русская. Отец мальчика немного важничает, но все же он очень добрый. А как он разговаривает с мамой мальчика — так тепло, задушевно! Ни Цзао даже немного позавидовал.
Как-то они с сестрой завели разговор о их тете, Цзинчжэнь, и сестра сказала: «Если бы ее муж не умер, жизнь у нее была бы намного лучше!» Навряд ли! Чем же лучше? Кто видел этого «хорошего» дядю? И откуда он может появиться? И вообще кому он нужен? Если бы он сейчас был жив, еще неизвестно, как бы они все жили?
Ни Цзао с этими вопросами обратился к тете, которая в этот момент, прикрыв одну щеку рукой, полоскала рот, потому что у нее болели зубы. У тети постоянно болели зубы, и потому по ночам она часто стонала. Иногда половина лица раздувалась, как огромный пузырь, но тетя решительно отказывалась идти в больницу, потому что пуще огня боялась врачей, особенно тех, кто лечил «по-иностранному». Она испытывала страх и перед лекарствами, а при малейшем упоминании об уколе могла потерять сознание. Она называла свое состояние «помутнением от укола иглы». Однако больше всего она трепетала, когда при ней заговаривали об удалении зубов. Услышав вопрос племянника, тетя весело рассмеялась. «Ах ты, глупыш! Если бы мой несчастный муж не умер, я вряд ли бы приехала в Пекин. Я не жила бы вместе с вами и не следила бы за тем, как ты делаешь уроки!»
Когда об этом разговоре узнала сестра, она обругала брата: нельзя, мол, такие вопросы задавать тете. А ты сама почему об этом говорила? Почему тебе можно, а мне нельзя? — перешел в наступление Ни Цзао. Они принялись переругиваться, пока не вмешалась мать. «Полно вам! Что такого, что он спросил? И вовсе тетя не боится этих вопросов. Что она, неженка?! Она не обращает на них никакого внимания, нисколько от них не страдает, потому что ей все равно, и уж подавно не станет лить слезы! Всякий раз, когда Ни Цзао ссорился с сестрой, мать брала его под свою защиту. И неудивительно, что утром в его „клейстере“ появлялся красный сахар, а у сестры снова его не было».
В голове Ни Цзао никогда не собиралось так много грустных мыслей. С чего бы? В школе он — первый ученик; пришел домой — его окружают любовь и ласка и, конечно же, игры. Таким было его детство!
О, эти радости, которые невозможно убить никакими силами!.. Ясный день поздней осени, насквозь пронизанный солнечными лучами. После уроков Ни Цзао вместе с несколькими соседскими мальчишками играет возле ворот дома в догонялки. Кто будет салкой? «Вверх ладошка, вниз ладошка, будешь салка-растерешка!» — ребята тараторят считалку, выбрасывая вперед руку. Салкой становится мальчик по прозвищу Чернявый, живущий в угольной лавке. Все ребятишки показали тыльную часть руки, а он — открытую ладошку. Надо же, как не повезло! Теперь он салка-растерешка! Он будет догонять других ребят. Но мальчишка, приложив пальцы к губам, вдруг издает звук «бе-бе-бе» и кричит: «Играем без домиков!» Это означает, что тот, кого ловят, не имеет право останавливаться и отдыхать возле дерева, стены или телеграфного столба. Если бы они играли «с домиком», то парнишка Чернявый не имел бы права схватить ни одного из игроков, нашедшего свой «домик», то есть сумевшего к чему-то прислониться. Не успел Чернявый высказать свое требование, как его перебил Ни Цзао, который, приложив сложенные пальцы к губам, издал пронзительный звук, похожий на первый: «бе-бе-бе!» И крикнул: «Присел — замер». Чернявый не согласен: «Я первый сказал: „Без домиков“, я раньше тебя бебекнул!» Но Ни Цзао ему возражает: «Ты сказал „без домиков“, я и не против. Разве я говорил „с домиком“? Я только крикнул: „Присел — замер“!» Ни Цзао хотел сказать, что если салка, его догоняя, вконец его замотает, то он может присесть на корточки и замереть. Тогда салка его схватить уже не сможет, потому что поймать сидящего не считается. «К тому же я тоже успел бебекнуть!» — добавил Ни Цзао. Он знал, что опровергать слова, сказанные после «бебеканья», уже не полагается.
После короткого спора ребята в конце концов признали «бебеканье» Ни Цзао, однако его условие ограничили: долго сидеть на корточках не полагается. Кто будет сидеть больше, чем надо, тот выходит из игры. В общем, кроме закона «бебеканья», существует еще общественное мнение, определяющее сознательность каждого из игроков. Чернявый вынужден согласиться. Игра началась: кто-то гонится, кто-то убегает, стараясь ускользнуть от салки и спрятаться, а иной раз неожиданно налетает прямо на салку. Словом, победы и неудачи, всеобщий смех, когда кто-то оказывается схваченным. Мальчишек охватывает радостное возбуждение. Хохот и крики наполняют весь хутун.
Ни Цзао — мальчик не слишком крепкий и бегает не шибко, но у него хорошая реакция, позволяющая ему легко ускользать от опасности. Несколько раз его чуть было не осалили, но он, изловчившись и пригнув голову, ускользнул от преследования. Воодушевленный игрой, он ни разу не присел на корточки, хотя сам предложил условие «присел — замер». И все же он не избежал неудачи, как говорится «влип в торт». Дважды его осалили, значит, он проиграл. Правда, эти два раза он был салкой совсем недолго и кого-то быстро поймал, то есть сделал новой салкой — своего рода заложником.
Игра была в полном разгаре, когда Ни Цзао услышал голос матери: она звала его домой. Он подбежал к воротам, мать, склонившись к нему, сказала на ухо: «Играй здесь и во двор не заходи. Внимательно смотри в оба конца переулка. Как только увидишь отца, мигом беги домой. С ним не разговаривай. Понял?» Теплое дыхание матери, коснувшееся уха, словно подчеркивало серьезность и таинственность ее слов.
Ни Цзао растерялся. Что случилось? Наверняка ничего хорошего! Над головой черной тенью промелькнула ворона…
Он вернулся к друзьям, но прежнее воодушевление покинуло его: пропала ловкость и быстрота движений. Его очень быстро и без особого труда осалили. Став салкой, он долго гонялся за товарищами, пытаясь кого-нибудь схватить, но безуспешно. Единому коллективу игроков был нанесен серьезный урон. Стих смех, игра замедлилась. Все недовольно смотрели на Ни Цзао.
«Ни Цзао не умеет играть! — вдруг серьезно сказал Чернявый. — Не буду больше с ним играть!» Это было самое страшное обвинение, которое мальчишки могли предъявить друг другу: «Ты не умеешь играть!» «И я с ним не стану играть!» — заявил другой мальчик, мелкий фракционер. «Я пошел на улицу — мне надо купить уксус!» — сказал третий. «Не играем с тобой, не играем, не играем!..» Сплоченный коллектив в один миг развалился. Мальчишки не удосужились даже объясниться с Ни Цзао.
Ни Цзао остался один у ворот. А где сестра? Ее дома нет. Вдруг мальчик услышал далекие шаги, которые вроде бы приближались, но затем стали удаляться. Скоро он уловил звук шагов где-то в стороне. Потом он увидел в хутуне незнакомых людей — нет, не отца. Они шли тяжело, едва волоча ноги, видно, сильно устали, словно прошагали без отдыха несколько дней и ночей. К Ни Цзао, посмеиваясь, подошел пожилой мужчина и протянул палочку с засахаренными фруктами — танхулу. Неужели нищий?! Если нищий, то куда мне от него бежать, где от него скрыться? С трех сторон поднимается высоченная стена. Это — конец!
Лучи вечернего солнца стали мягче. От старой акации, что росла у ворот, протянулись длинные тени. И тут Ни Цзао заметил крупную фигуру отца; тот не появлялся дома вот уже три дня. Мальчик хотел было бежать в дом, но ноги словно приросли к земле — не оторвать. Сатанинская сила!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
История с печатью была для Цзинъи смертельным ударом. Раньше, когда она ссорилась с мужем, ссоры нередко перерастали в ожесточенные, прямо-таки катастрофические конфликты, однако у Цзинъи всегда оставалась надежда, пусть очень зыбкая, что ей удастся образумить мужа, усмирить его вздорный, суматошный нрав, наставить шалопута на путь истинный. После истории с печатью эта надежда пропала. Осталось лишь отчаяние, злость, возмущение, чувство глубокой ненависти и острое желание отомстить.
Могла ли она, в то время совсем юная девушка, вообразить, что ей достанется такой муж? Она вспомнила прошедшие годы — сплошной мрак! За нее все решили другие люди, словно она не человек. Она еще ходила в школу, когда ей сказали, что ее выдают замуж. Она хорошо помнила день их первого свидания — «смотрины». Смущенная и растерянная, она в то же время испытывала сладостное чувство. Статная высокая фигура будущего мужа в один миг покорила ее воображение. С большим трудом она сумела подавить в себе чувство растерянности, охватившее ее, глупую маленькую школьницу, одетую в кофту, сотканную из бамбукового волокна, и черную юбку, — чувство чего-то греховного и дурного. Но необъяснимое чувство влекло ее к этому мужчине, который скоро станет ее мужем и хозяином ее судьбы. Страх, таинственность, неизбежность. И полный мрак впереди!
Если я выйду за него замуж, я буду ему хорошей женой. Недаром есть поговорка: «Вышла за петуха — живи с петухом; вышла за кобеля — живи с кобелем!» А если ей выпало выйти за чурбана, значит, такая ее судьба, придется жить с бревном. Муж — это судьба, ниспосланная небом. Ван Баочуань[71]в сырой землянке восемнадцать лет ждала возвращения мужа. Разве этот подвиг мне не по плечу? У меня хватит сил вырастить только что родившееся чадо, пока оно не станет взрослым, ростом с меня. Я могу прождать даже дольше, чем Ван Баочуань. А если муж умрет? Тогда я больше замуж не выйду — ни за что! Так поступила и моя сестра. Такова вся наша семья Цзянов. Правда, больших чиновников и людей знаменитых среди наших предков не было, но зато у нас во всех поколениях были ученые люди и все почитали старые обряды. Такие уж нравы в нашем роду и в нашей семье. Такие же обычаи во всей нашей округе. И еще: я привыкла к жизни скромной и простой. Правда, я как-то слышала от отца и матери, что они дают за мной приданое — 50 му земли, но я этих разговоров всегда очень боялась, думая, что в чужом доме меня за это будут презирать.
На самом деле Цзинъи вместе с приданым получила и уверенность в своем будущем.
Под оглушительный грохот барабанов и завывание труб она пришла в новую семью — семью Ни. По настоянию мужа в день свадьбы она не надела красную с зеленым кофту и не украсила своих волос цветами. На ее руках никто не увидел браслетов из золота или серебра и дорогого нефрита. На ней была все та же кофта из «бамбуковки» и черная юбка — форма ученицы средней школы. Одев этот скромный наряд, она чувствовала в день свадьбы неудобство и даже стеснение, но покорилась воле будущего мужа.
Через какое-то время она оставила школу — решение вполне естественное в ее новом положении. Она даже почувствовала себя счастливой. У нее есть муж, с какой стати ей теперь жить в общежитии? К тому же, проучившись несколько лет, она могла теперь написать письмо или составить денежный счет и прочитать роман. Впрочем, она это умела делать уже давно. А все эти геометрии, тригонометрии и прочие мудреные науки — их все равно не постичь! Замужество избавило ее от этого бремени. Что же в этом плохого?
Вот только свекровь — как ей потрафить? Цзинъи раньше никогда не видела таких женщин. Огромная, толстая, похожая на массивную колонну. Говорит невнятно, будто задыхаясь, не засмеется, не пошутит. Желтые с синими прожилками веки все время полуопущены, как у больной. Она осталась для Цзинъи навсегда чужой. Как было легко и свободно в материнском доме! А здесь — этакая кислятина! Громко разговаривать не положено — первая заповедь, которую преподала ей свекровь. Чудно! Разве люди говорят не для того, чтобы другие их слышали? Если ты говоришь громко, внятно, то тебя слушают внимательно. Разве не так?.. А здесь изволь ходить потише — еще одна заповедь свекрови. Получается, что в своем собственном доме ты стараешься незаметно прошмыгнуть, как жулик. И что это за правила такие? Во время еды не стучи палочками или ложкой, не дребезжи тарелками и чашками! Старая женщина, опустив веки, дает ей очередное наставление. О, как раздражает Цзинъи свекровь: чопорная, ленивая, медлительная — в каждом своем движении. А какая странная манера разговаривать! Цзинъи задыхается от ярости. Откуда у свекрови этот вонючий гонор? Ее семья, можно сказать, вымирает, почти уже выродилась, а она ведет себя так, словно она императрица-мать, самая главная во всем дворце! Все они такие, эти Ни. А вот ее родня — совсем другая. Все люди деловые. Отец Цзинъи занимается китайской медициной и считается в своей области крупным специалистом. Медициной он зарабатывает на жизнь и благодаря ей выбился в люди — стал одним из первых богачей во всей округе. Ее мать происходит из семьи Чжао, положение которой куда выше, чем у этих Ни. Жаль только, что у дедушки с бабушкой нет сыновей, а у матери нет родных братьев, поэтому домашние дела у них идут неважно, с перебоями. Если бы не это, их семья заткнула бы всех Ни за пояс. Но все же почему в ее родной семье так много неудач?
Цзинъи часто размышляла об этом, однако вслух ничего не говорила. Она молчала и терпела. Свекровь обладала чудовищной силой устрашения, не позволявшей Цзинъи проронить ни единого звука. Свекрови побаивалась даже пятнистая кошка, общая любимица всей семьи, которая в доме не боялась решительно никого. Когда свекрови не было в комнате, кошка спала, похрапывая, на ее кресле, на кане или на шкафу. Но, едва заслышав шаги приближающейся старухи или ее покашливание, животное мигом покидало свое место, словно в чем-то провинилось. В глазах кошки сквозили страх и растерянность. Вот так же жила и Цзинъи, следя за каждым своим словом и каждым шагом, с утра до вечера сдерживая себя во всем, будто связанная веревками по рукам и ногам. Молодая жена в доме свекрови!
После свадьбы Ни Учэн продолжал учебу в уезде. Иногда он на несколько дней приезжал домой, и тогда они жили вместе. Но часто мать звала его к себе. Он уходил к ней и проводил в ее комнате целую ночь. Таковы уж были обычаи этих мест, и Цзинъи не могла возражать, но, когда вспоминала, ей казалось, в нее все тыкают пальцем. Муж появлялся с красным, будто распаренным, лицом, разговаривал невнятно. Когда они лежали рядом и она пыталась заговорить о домашних делах, то Ни Учэн не проявлял к ним ни малейшего интереса. А когда заговаривал он сам, она не понимала его — ни единого слова, как ни старалась. Почему в его речи так много непонятных слов? Наверное, он вычитал их из разных книг. Иногда он принимался говорить по-английски, что приводило жену в ужас. Ей казалось, что ее сердце сейчас выскочит из груди, голова шла кругом, вот-вот потеряет сознание или у нее начнутся корчи. За кого я вышла замуж? Почему он не такой, как все? Цзинъи уже давно задавала себе этот вопрос. Она жила во власти сомнений.
Амитофо[72]! Свекровь наконец-то померла! Ни Учэн решительно отказался заниматься хозяйством, заявив, что хочет поехать учиться за границу. Они продали по дешевке усадьбу, но денег все равно не хватило. Пришлось добавить кое-что из материнского кошелька. Ни Учэн отправился в заморские края, а Цзинъи вернулась к матери.
Вскоре умер отец, и они остались втроем: две вдовы — мать и старшая дочь, ее сестра, — и она, Цзинъи. На их плечи легло тяжелое бремя забот. Как уберечь хозяйство от житейских бурь? Сначала появился племянник по отцовской линии по имени Цзян Юаньшоу, который заявил о своем праве наследника, предъявив письмо, написанное при жизни их отцом. Племянник требовал свою долю. И верно, когда-то отец действительно хотел усыновить Цзян Юаньшоу. В доме поднялась суматоха. Грозившую всем опасность сразу же осознала недавно овдовевшая старшая сестра Цзинчжэнь. Она встала на дыбы. Еще когда отец был жив, она с помощью близких друзей и добрых знакомых сумела довольно быстро собрать неопровержимые доказательства того, что Цзян Юаньшоу — азартный игрок и развратник, шляется по потаскушкам. К тому же он еще и заядлый курильщик опиума. Она подключила к своей деятельности мать, и они вместе повели наступление на тогда еще живого, но больного отца, и тот от своих замыслов в отношении племянника в конце концов отказался. Цзян Юаньшоу, пережив первый отпор, однако, не смирился и после похорон, подговорив своих дружков-шакалов, он вместе с ними заявился в дом к Цзинъи, и они стали безобразничать и сквернословить. К нему примкнул кое-кто из родни и слуг. В эти тревожные дни во всей полноте проявился непреклонный дух и твердость, присущие матушке и сестре. Цзинчжэнь встретила гостей в дверях, держа в руках секач для разделывания овощей, готовая в любой момент вступить в бой. Потом она положила секач на каменного льва, что стоял у ворот дома, давая племяннику понять, что он переступит порог лишь после того, как убьет ее. «Убейте меня! Ведь у меня нет ни семьи, ни хозяйства, ни мужа, ни сына. Можете легко меня прикончить! И чем быстрее вы это сделаете, тем раньше духи моей семьи водрузят в мою честь торжественную арку верной вдовы!.. Братец Юаньшоу! — скажу я. — Спасибо тебе за доброту и милость! Я непременно отплачу тебе в будущей жизни! Если же ты меня нынче не убьешь, ты станешь самым последним ублюдком, которого породили не мать с отцом, а дикий зверь! Потому что ты — бессовестная тварь с волчьим сердцем и собачьими потрохами, коли отважился, бесстыжий, обидеть двух несчастных вдов!»
Цзян Юаньшоу в растерянности отступил. Вскоре последовал суд, который организовали две женщины. Почтенная госпожа Чжоу (в ту пору ей едва перевалило за сорок) подала на племянника в суд за клевету, вымогательство, угрозы и намерение захватить их хозяйство. В день судебного заседания мать надела дорогое платье, нацепила сережки и другие украшения. В общем, выглядела она не только внушительно, но и весьма торжественно и всем своим видом сразу же подавила племянника, который, наоборот, предстал перед всеми как жалкий бездельник и шалопай. Внешность у него была действительно отвратительная: крысиные глазки, голова что у кабарги, обезьяньи скулы, ослиные уши. Словом, существо омерзительное и низкое.
На суде матушка, облаченная в строгое платье, со всей обстоятельностью доказала, каков этот Цзян Юаньшоу: кем он был раньше, кто он сейчас, каковы его настоящие намерения и какими средствами он пользуется. Словом, определила опасность, которую представлял этот человек, и всю серьезность положения семьи. В ее суровых словах содержалась неопровержимая истина, в них слышались боль и слезы. Это были даже не слова, а литые свинцовые пули. Всем сразу же стало ясно, что требования вдовы относительно наследства вполне обоснованные, законные. Наоборот, если оно попадет в руки Цзяна, то он пустит его на ветер. В общем, семья непременно разорится, общество погибнет, горы изменят свои очертания, воды повернут вспять, людские головы полетят с плеч! Дело нешуточное! В конце концов мать и обе дочери одержали полную победу. Суд вынес окончательное решение: не считать Цзян Юаньшоу наследником, равным в правах сыну, и лишить его родственных прав, то есть удовлетворить все требования госпожи Чжоу.
Вскоре, однако, возникла новая тяжба, на сей раз с соседями из-за земли. Женщины решили построить возле ворот маленький домик, а соседи воспротивились. Вы, мол, захватили нашу полосу. Из-за этого начался скандал. Один шалопай из соседней семьи улегся в канаву, которую вырыли для возведения фундамента, и каменщик не мог начать работу. Тогда в атаку двинулась Цзинчжэнь. Схватив лопату, она не долго думая стала засыпать прохвоста землей, приговаривая: «Пускай меня засудят, но я его закопаю живьем!» И она победила.
Во время сражений с врагами три женщины неизменно выступали в едином строю, причем особую решительность проявляла Цзинчжэнь, которая была готова пойти на смерть во имя победы. Изрядную твердость демонстрировала и почтенная госпожа Чжао, которая стояла, как гора Тайшань. Цзинъи обычно молчала и только таращила глаза. Она испытывала благоговение перед сестрой, готова была распластаться перед ней на земле. Как-то она сказала матери, что ранняя смерть мужа Цзинчжэнь для семьи вовсе не горе, а счастье, потому что, если бы он был жив, Цзинчжэнь народила бы от него детей и жила бы в другой семье — Чжоу, и тогда вряд ли бы они справились со своими врагами в ожесточенных сражениях.
Цзинчжэнь в этих баталиях проявила огромные скрытые силы и изрядную злость, словно она хотела избавиться от боли, которую носила в себе со дня смерти мужа, от своих неудовлетворенных желаний. Оказывается, она была в состоянии продолжать жить и отстаивать свои права.
После нескольких баталий положение трех женщин полностью восстановилось, колеблющиеся друзья, неверные слуги и арендаторы, поджав хвосты, выражали сейчас свою преданность и верность, более глубокую, чем когда-либо раньше. Незаметно пролетело два года. Цзинъи дышалось легко, теперь ей уже не придется больше терпеть дурной нрав «старой побирушки», как называла она свекровь, и не придется сносить обиды. Однажды Цзинъи рассказала матери и сестре о своих мучениях, и те обрушили на «старую побирушку» свои проклятья. С тех пор и закрепилась за старухой свекровью эта унизительная кличка. К этому времени Цзинъи простилась со своими девичьими мечтами. Она почувствовала, что ей уже успели преподать хороший урок жизни.
Через два года из-за границы вернулся Ни Учэн. Жить в провинции он наотрез отказался. К чему? Жизнь за границей покрыла его позолотой, а его ученость возросла. Теперь три пекинских института спорили между собой, приглашая его на должность преподавателя. В двадцать втором году Республики он приехал в усадьбу за женой, чтобы взять ее с собой в Пекин. Пожалуй, в их совместной жизни это были самые светлые и прекрасные дни, которых они никогда не знали раньше и не узнают в будущем. Жили как будто просто и буднично, но только сейчас им никто не мешал.
Ни Учэн всеми силами старался приобщить жену к ученому миру Пекина, ввести ее в круг «позлащенных интеллигентов», которые считали себя людьми современными, потому что учились за рубежом. Он водил жену на лекции Цай Юаньпэя[73], Ху Ши, Лу Синя, Лю Баньнуна[74]. Она ходила вместе с ним на банкеты, на которых присутствовали знаменитые профессора и иностранцы. Он гулял с ней в парке Бэйхай, они катались на лодке, смотрели кино, закусывали в ресторанчике. Вполне естественно, ведь они не виделись целых два года. Цзинъи впервые приехала в большой город, который казался ей огромным новым миром. Ее юные чувства еще не завяли, она всему удивлялась, всему радовалась, все ей было в диковинку. Рядом с ней был молодой, обладающий сильной волей муж, жизненные притязания которого шли в ногу с растущим заработком. Как гласит поговорка: «Небо благоволит, земля благоприятствует, люди находятся в согласии». Восемь знаков их гороскопов обещали полную гармонию.
Увы! Жизнь скоро обнаружила свои темные стороны: между супругами возникли противоречия — видно, обнаружились ущербность мужского и женского начал. Ощущение новизны городского быта быстро исчезло. Жизнь среди ученой элиты вызывала у Цзинъи чувство растерянности и какой-то неприкаянности. Она слушала лекции пекинских знаменитостей, но все, о чем они говорили, входило ей в одно ухо и тут же вылетало из другого. К тому же эти южные наречия, на которых они изъяснялись, эти умные словечки! Куда лучше слушать монаха, который талдычит буддийские сутры. Через месяц по приезде в Пекин она забеременела. У нее появились некие симптомы, которые поначалу ее сильно перепугали. Страх лишь обострил ее состояние. На третьем месяце резкие проявления недомоганий исчезли, но появилась страшная слабость. Как-то муж пригласил на обед очередную знаменитость. Они пили, разговаривали, перекидывались иностранными словами. Мужчины не обращали на нее никакого внимания, и она задремала. Ее голова склонилась над столом, почти коснулась тарелки. В уголках рта появилась ниточка слюны. Она не любила эти обеды в ресторане. Узнав, что один обед стоит столько, сколько хватило бы ей на целый месяц жизни, она вся задрожала, ее сердце сжалось от боли. Промах за столом вызвал снисходительную улыбку гостя, а когда они вернулись домой, муж устроил скандал. «Дура! Темнота! Бревно! Идиотка!» — обрушил он на жену шквал донельзя злых и обидных слов, ущемлявших добродетели ее предков во всех восьми поколениях, впрочем, в ответ он получил не менее злые оскорбления: «Деспот! Блюдолиз! Заморский придурок! Собачье дерьмо!» Цзинъи два года прожила вместе с матерью и сестрой и за это время успела сильно перемениться.