— Стоит ли обращать внимание? Плюнь на него!
Только недавно сестра прыгала и сотрясала воздух проклятьями, намереваясь расправиться с соседкой, а сейчас ее воинственность словно испарилась. Она находилась в состоянии умиротворения и расслабленности. Цзинчжэнь не хотела ссориться, потому что боевой огонь в ее груди погас. Она благодушествовала. Цзинъи сразу же это поняла.
Этого еще не хватало! Планы, которые они втроем разрабатывали, рухнули. Сведения об отце, только что принесенные Ни Цзао, оказались никому не нужными.
И снова короткий угрожающий окрик: «Откройте дверь!» Цзинчжэнь оторвалась от книги и поежилась, на ее губах появилась слабая улыбка.
Цзинъи сидела как на иголках. Сердце Ни Цзао бешено колотилось в груди. Лицо госпожи Чжао покраснело и напряглось. В комнате появилась Ни Пин. Она, как мышка, проскользнула во двор, а оттуда в дом, никем не замеченная. Наверное, только что кончила дежурство в школе. Увидев, что происходит в доме, девочка горько заплакала.
— Откройте дверь!.. Откройте… дверь!
Пронзительные звуки хуциня раздирают барабанную перепонку. Откуда они доносятся? «Помост воздвигнем… приимем восточный ветер…» — послышались слова песни, но голос быстро исчез, заглушенный криками, доносившимися из переулка: «Покупаю иностранные бутылки… Покупаю!..» В этих звуках, которые неслись со всех сторон, слышался вызов.
Ни Учэн несколько раз с усилием дернул за цепь, но замок не поддавался. Его охватила ярость. Проклятая цепь сковывала вовсе не замок, а его самого, его душу и плоть. Ни Учэн походил сейчас на дикого взбесившегося зверя, который, вцепившись в запор, тянул и дергал его из стороны в сторону, пытаясь сорвать. Обе половинки двери под яростным напором ходили ходуном и жалобно скрипели. Эти звуки воодушевляли Ни Учэна. Он напряг все силы. Раз, два!.. Обе створки, вырванные из дверных проемов, с грохотом упали на землю. Раздался треск ломающихся досок и звон разбитого стекла.
|
|
Ни Учэн пошатнулся и едва не упал. Задыхаясь от ярости, он переступил порог, словно перешагнул через лежащий на земле труп. С гневно насупленными бровями он вошел в комнату и, подойдя к небольшому столу, опустился на стул.
Цзинъи металась в западном флигеле, не зная, что ей делать. Мать, кипя от злости, собиралась ринуться на супостата, но Цзинчжэнь ее остановила. Она посмотрела в окно, туда, где сейчас лежала разломанная дверь, с шумом выпустила через ноздри воздух и вдруг захохотала.
Ни Цзао в эти мгновения думал: «А все-таки мой отец молодец!» В его детском сознании дверь и замок представлялись неодолимой преградой, которую человек не в состоянии преодолеть, словно пламя огня или высокую стену. А вот отец — бац-бац — трахнул по двери и опрокинул ее наземь. Ну и силища у него, может горы свернуть! Такой смелостью и силой обладают, пожалуй, далеко не все отцы его соучеников из второго класса. Ребята, с которыми он учился, часто собирались вместе и обсуждали достоинства своих родителей. Сегодня его отец заткнул бы всех за пояс. Когда в следующий раз Ни Цзао встретится с ребятами, он непременно похвастает отвагой своего отца и его силой. Только поверят ли они?..
Ни Учэн чувствовал себя в родном доме как в погребе, набитом льдом. Ему казалось, что он опустился в какое-то мертвое царство. Его гнев постепенно утих. Он прислушивался. Во дворике стояла тишина — ни единого звука. Интересно, что они изобретут еще? Неужели снова не пустят в дом?… Амито́фо! Какие низкие, дешевые приемы!.. В чашках, стоящих на столе, он увидел остатки засохшего бог весть когда чая. Пол уже много дней не метен, на кровати лежит слой пыли. Он ощутил прикосновение смерти и невольно вздрогнул. Дрожащей рукой он достал из коробки сигарету «Большой мальчик», попытался ее зажечь, истратив при этом несколько спичек. Комната наполнилась запахом серы. Наконец сигарета загорелась. До него снова донеслись звуки хуциня и пение, но они вскоре снова стихли, а затем послышалось чириканье. Он увидел воробья, вспорхнувшего с опрокинутой двери и пролетевшего мимо окна вверх. За ним вдогонку устремился еще один воробей, наверное любимый друг или подруга. Какие они счастливые! Они не обращают внимания на несчастных людей. Летят себе вверх, к вечерней заре, и не оглянутся назад — на человека, одиноко сидящего в этой дыре, словно в глубокой черной норе.
|
|
Ни Учэн почувствовал странную ломоту в теле. Он снял пиджак, повесил его на стул, накинул короткую стеганую куртку и переместился на плетеное кресло с небольшой подстилкой на сиденье — единственная оставшаяся в доме приличная вещь из разряда «дорогих». В минуты одиночества или усталости он садился в кресло, пил чай или закуривал сигарету, погруженный в раздумья. Он размышлял о своей неудавшейся жизни или, наоборот, упивался радужными планами. Единственное удовольствие, почти роскошь, которую он позволял себе, когда приходил домой.
|
|
Ему захотелось чаю. Он поднялся с кресла, хотя только что расположился в нем, сделал круг по комнате, пытаясь отыскать японскую чайницу, которой очень дорожил, однако не нашел ее, хотя прошел еще несколько шагов по кругу. Эту чайницу подарил ему японский друг. Где же она? Вдруг он вздрогнул. В мозгу соединилось несколько картин. Теперь он вспомнил. Ну конечно, японская коробочка лежала на витрине лавки, куда он пришел заложить свои часы. Он тогда не сообразил, так как был в дурном настроении, но потом что-то заставило его встрепенуться, однако волнение он почувствовал не сразу, а спустя некоторое время, когда уже купил рыбий жир, хотя причину волнения так и не понял. Теперь все стало ясно: японская чайница! Они заложили ее — его вещь! Господи, какая глупость! За нее дадут сущие гроши! На эти деньги в лучшем случае купишь штук двадцать лепешек — и все! Подарок друга!.. Но разве он сам не заботится о семье? Ведь он отдал в заклад даже свои швейцарские часы, собираясь дать небольшую сумму домашним!
Чудовищно! Солидный преподаватель университета вынужден закладывать часы, чтобы как-то прокормить семью. А женщины, оказывается, уже побывали в ломбарде до него. Почему приказчик ему ничего не сказал? Он же их всех знает!
Охота пить чай пропала. Ни Учэн придвинул к себе кресло и, повернув его к зиявшему проему двери спинкой, сел, продолжая курить сигарету, набитую грубой табачной крошкой. Дым сигареты горчил и отдавал плесенью. Он поднял глаза: его взгляд остановился на таблице с поперечной надписью, которая висела высоко на стене: «С трудом обретенная глупость». Мелкими знаками написано: «Обрести мудрость трудно, так же трудно обрести глупость. Но еще труднее превратить мудрость в глупость. Отложи писание, отступи на шаг, и сердце твое обретет покой. Не помышляй о грядущем вознаграждении». Это был эстамп с изречением самого Чжэн Баньцяо, который Ни Учэн приобрел совсем недавно. С большим трудом он постиг сущность философии «глупости». В минуты доброго расположения духа Ни Учэн не раз приходил к выводу, что в этой философии содержится свое рациональное зерно, что она полезна, в ней есть своя прелесть. Наверное, потому, что человек в ней черпает уверенность. Несколько раз он повторил эти слова вслух, стараясь проникнуть в их смысл, и почувствовал, что его душа обрела состояние покоя и некой гармонии, при которых все вокруг как бы существует и в то же время не существует. Он проникся уважением к этой простой, но необыкновенно глубокой истине. Отрешенность от всего и самоудовлетворенность, в которой чувствуется ироническое отношение к жизни, некая насмешка над ней. Он попытался сравнить себя с Чжэн Баньцяо, но скоро пришел к выводу, что он, Ни Учэн, несколько более легковесный и поверхностный человек.
Находясь в дурном расположении духа, как сейчас, Ни Учэн не воспринимал смысл изречения, оно просто не укладывалось в его мозгу. Развалившись в кресле, он поднял голову и созерцал слова мудреца. Ему хотелось с помощью слов Чжэн Баньцяо успокоить свои расстроенные вконец мысли. Увы, чем больше он смотрел на изречение, тем большее несогласие ощущал. В его груди поднялась волна раздражения. Что означает это состояние глупости, которое «трудно обрести»? Может быть, под глупостью понимается здесь глупость жизни, смерти, женитьбы, рождения детей. Может быть, здесь имеется в виду то, что глупо любить, ненавидеть, вредить людям или терпеть и сносить их злость?.. Что же это за жизнь, что за философия? Какая здесь может быть культура, история? Почему так нелепо я прихожу в эту жизнь, бестолково иду по ней и так же глупо из нее исчезаю?! Если бы я заранее знал, что все произойдет так глупо, разве стремился бы я родиться в образе человека, чтобы вот так бессмысленно прожить свою жизнь?
Он сидел в кресле в состоянии отупения, пока не почувствовал в желудке неприятные позывы. Совсем недавно он с большим удовольствием поглощал в ресторане белое мясо в горшочке. Неужели это мерзкое ощущение от мяса? Да, продукты в «Глиняном горшке» с каждым днем становятся все хуже. Старые люди толкуют, что мясо, которое нынче подают, уже не сравнить с тем, что готовили во времена маньчжурской династии, когда сюцай со всей страны приезжали в столицу на экзамены. Разница, как между небом и землею! Он поднял руку, чтоб посмотреть на часы — часов на месте не оказалось. Ни Учэн решил сходить в уборную.
Как только он покинул домик, возле которого валялась разломанная дверь, в дом проскользнула Цзинъи. Она огляделась по сторонам, стараясь заметить те изменения, которые произошли в комнате после возвращения мужа. На спинке стула висел пиджак. Цзинъи бросилась к нему и с большой ловкостью обшарила три наружных кармана и один внутренний. Она выгребла все содержимое: пачку денег, письмо и какую-то бумагу, оставив на месте лишь сигареты «Большой мальчик». Повесив на место пиджак, она так же быстро удалилась.
Вся операция заняла не больше полминуты. Ни Цзао не верил своим глазам. Что это — сон? Он оглянулся. Нет, мама сидит на месте, серьезная, погруженная в свои думы. Тетя выглядит необычайно довольной, будто только что осуществила какой-то хитроумный план. На лице Ни Пин ни кровинки, словно она заболела. Проходит довольно много времени, но отец все не возвращается. Ни Цзао это начинает беспокоить: может быть, отец провалился в выгребную яму? А ведь ее не чистили уже несколько дней. Чистильщик не приходит, потому что в последний раз ему здесь не дали «на водку», а в других домах дали. Пролетело еще несколько минут. Наконец отец вышел из уборной. Его высокая фигура направилась к черной дыре в стене дома. Она напоминала сейчас огромную, качающуюся из стороны в сторону тень. Ни Учэн вошел в комнату, испытывая неприятные чувства от посещения грязного отхожего места. В памяти возникли уборные Европы. Есть поговорка о луне за границей, которая круглее, чем в Китае. Может быть, это и не так, но вот что касается отхожих мест, то европейские уборные чище, чем китайский жилой дом. Это факт, хотя и печальный…
Что же делать? Какая скучища! Ни Учэн решил что-нибудь почитать. Рука нащупала старый номер иллюстрированной газеты «369», на обложке которой красовался портрет «Пекинской знаменитости — мадемуазель Ли Чжи». Фотография скверная, черты лица едва различимы. Он видел ее на одном из приемов. Фигурка, правда, ничего, да и мордашка довольно смазливая, но что-то было в ее образе мелкое, незначительное. И выглядит этакой болезненной, чахлой. Но потом, как ведет себя — ни дать ни взять настоящая болтушка, которая, как говорится, способна «грызть свой собственный язык». В общем, мелет всякий вздор. Действительно «грызет» свой собственный язык. Трещит, щебечет: тра-та-та, тра-та-та. И так шепелявит, что ничего не разберешь. И если хорошенько прислушаться, сразу понимаешь, что речь у нее не просто бесцветная, но и лишенная всякой логики и грамматики. Одним словом, несет околесицу!
Видеть в болезненной внешности своеобразную красоту — это тоже черта, присущая только Китаю, подобно тому как и упиваться забитостью и задавленностью. Не оттого ли возникла идея бинтования ног и выращивания «недужных деревьев мэй»[91]в плоском тазе для карликового пейзажа? Отсюда, наверное, и преклонение перед чахоточной Линь Дайюй и девицей Ду Линян[92]с ее «расщепленным духом». Любопытно, имели ли когда-нибудь девушки Китая бодрый вид и спортивную внешность?
Он перевернул еще одну страницу и наткнулся на статью, повествующую о победах японской армии на фронтах Тихого океана. Другая статья — сплошное смердящее дерьмо, состоящее из трех историй с десятком небольших эпизодов. Одна история снабжена карикатурой. Толстая дама и тощий господин наметили свидание на стороне. Толстушка объясняет мужу, что идет к подруге на ночь играть в карты, а сама тем временем проводит время в объятиях любовника — тщедушного существа с бледным лицом. Тощий господин, ее муж, говорит, что нынче ночью он дежурит в редакции, сам же идет в бордель…
Ни Учэн поднес руку к глазам, чтобы узнать, который час, — часов не было. Кажется, у него на это время назначена встреча, но какая, он не может вспомнить. Едва он переступил порог родного дома, клетки его мозга сразу же потеряли способность к живой деятельности. В обстановке всеобщего идиотизма он и сам превращается в идиота. Но стоит только ему выйти из этого переулка, как он тотчас же вспомнит, куда ему надо было попасть нынче вечером… А может быть, мне с ними помириться? Нет, примирение невозможно! Он швырнул стеганую куртку на постель и, надев пиджак, похлопал по карманам. Никак не припомню, что еще надо сделать дома, как проявить свою заботу о семье? На глаза снова попалась доска с надписью: «С трудом обретенная глупость». Он скользнул по ней взглядом и, переступив через валявшуюся дверь, спустился во дворик.
С низко опущенной головой он подошел к западному флигелю.
— Ни Цзао! — В его голосе слышались сейчас мягкие нотки.
Прежде чем мальчик успел ответить, мать сделала предостерегающий жест.
— Не смей! — Голос матери звучал приглушенно.
Ни Цзао, приподнявшийся было со своего места, снова сел.
Ни Учэн ждал, на его лице появилось выражение разочарования. Вдруг дверь заскрипела, и появилась фигурка ребенка. Нет, это был не сын, а его дочь. Ни Пин, о которой он даже забыл. Она выбежала сама.
На ее бледном личике видны следы слез, но глаза горят.
— Папа! — закричала она. — Не уходи! Почему ты снова уходишь? Ведь твой дом здесь, куда же ты уходишь? Почему тебя никогда нет дома?.. Мы тебе больше не нужны?
Девочка обычно говорила с однокашниками или с гостями на чистейшем пекинском диалекте, но дома с родными она употребляла только местное наречие. Ни Учэн в свое время потребовал от дочери, чтобы она разговаривала только «по-пекински», однако девочка заупрямилась, может быть потому, что считала ненужным говорить дома «по-пекински». Что с ней поделаешь? Ведь сам он тоже не бог весть как говорил на общенациональном языке, то бишь на пекинском наречии. Однако употреблять местный говор, наречие их родных мест Мэнгуаньтунь и Таоцунь, он решительно отказался, а потому изобрел свой собственный «южно-северный» говор, который его жена, Цзинъи, называла не иначе как заморской тарабарщиной.
В глазах и голосе девочки Ни Учэн заметил что-то странное, неестественное, как у слабоумной. Ее слова заставили его вздрогнуть. Откуда в юном, чистом сердечке такая скорбь? Она сказала, что они ему не нужны. Откуда эти слова, что они означают? Ясно откуда, их вложила в детские уста их мать, Цзинъи! Но ведь это настоящее преступление! Молодое поколение должно расти в здоровой и культурной обстановке, непрестанно соприкасаясь с наукой. Ни Пин нужны игрушки, она должна в них играть. Нет, ей все же лучше научиться играть на фортепьяно, танцевать, плавать, кататься на коньках. Она должна хорошо и обильно питаться, а поскольку она девочка, то ей следует хорошо одеваться, носить украшения. Как она сейчас одета! Прямо оборвыш! Никуда не годится!
— Папа! Почему тебя никогда не бывает дома? Почему мы тебе не нужны? Ты хочешь жениться на чужой плохой тетке? — Губы девочки дрогнули, она расплакалась.
Ни Учэн почувствовал, что весь мир дрожит. Случилось то, чего он больше всего боялся. Тяжкое бремя их поколения, их боль и страдания передались следующему поколению. Ни Пин всего девять лет, а девятилетней девочке надо видеть только цветы и играть в заграничные куклы… А он, почему же он все-таки позвал не ее, а Ни Цзао?
На глаза навернулись слезы. Опустившись на корточки, Ни Учэн взял ее за ручку, погладил девочку по голове. Они разговаривали, глядя в лицо друг другу. Его глаза были влажны от слез, голос звучал мягко, задушевно. Он успокаивал дочь, как мог. Нет, я вовсе не собираюсь никуда уходить, Ни Пин. Разве я могу без вас жить: без тебя и твоего братца? Ты хорошая, очень хорошая девочка, и я никогда тебя не обижу. Я не доставлю тебе разочарований, я не позволю тебе больше плакать, моя милая дочка… Но какой же он отец? Он не в состоянии купить своей дочери не только пианино, но даже цветов или куклу. Своей маленькой, глупенькой дочурке, которая до сих пор говорит на местном наречии, он принес одни лишь слезы, а ведь они никогда не должны появляться на ее детских глазках. Если кому-то суждено умереть, то пусть умру я, если надо разрубить кого-то на мелкие куски, пусть этой жертвой стану я! Пускай убьют меня, но не моих детей. Я этого не допущу, потому что вся вина во мне, а не в детях!
Он обещал дочери непременно вернуться минут через десять, нет, через пять. Надо купить чаю и печенья.
— Сегодня вечером, завтра и послезавтра я буду дома, я никуда не уйду. — Клятва отца звучала с большой искренностью.
Ни Учэн ушел, а девочка, словно потерянная, медленными шагами вернулась в дом. Глаза у матери были красные. Все это время она наблюдала сцену из окна.
— Какое доброе сердечко у нашей девочки! — вздохнула она. — С раннего детства она всегда была такая! — Бабушка и тетя согласно закивали головой.
Три женщины принялись рассматривать захваченные во время обыска «трофеи». Детей устранили, дабы не замарать чистые души, — их отправили делать уроки. Цзинчжэнь вышла за дверь и тут же вернулась с пиалой горячей бобовой похлебки. Она то и дело дула на нее, стараясь остудить.
Деньги подсчитаны и сложены вместе. Лицо Цзинъи сияет от счастья… Негодяй! Как аукнется, так и откликнется!.. Пожалуй, месяц можно прожить без забот, а там, глядишь, появятся арендные деньги, которые привезут Ли Ляньцзя и Чжан Чжиэнь. Можно будет выкупить назад японскую чайницу. Надо же, дали за нее всего несколько цзиней муки и лапши. До чего мало! Дешевка! А это что за бумажка, ничего не разглядеть. А вот еще одна — квитанция за часы, из ломбарда. Прохвост! Квитанция откладывается в сторону. А вот какое-то письмо. Цзинъи смотрит на него с подозрением… Ни Учэн по своим повадкам ни дать ни взять настоящий барин: едва что-то прочтет, тут же выбрасывает прочь. Почему же это письмо оказалось в кармане?
Как только она открыла конверт, из него выпала фотография довольно смазливой, но вульгарной девицы. Каждая клетка Цзинъи наполнилась возмущением. Она развернула письмо. Иероглифы написаны очень коряво. В начале письма — сущая чушь, белиберда.
Цзиньчжэнь отодвинула в сторону пиалу с горячей похлебкой и взяла в руки письмо. Поскольку ее способности в чтении, равно как и в письме, намного превосходили способности сестры, она быстро обнаружила несравненную важность одного места этого послания. Точно так же орлица, обозревая зорким глазом пустыню, находит в ней жертву…
… Господин Ни, кажется, вы просили меня познакомить вас с какой-нибудь девушкой. Вот взгляните на эту, как она вам покажется? Ее зовут Крошка Линлун… Она большая хохотушка. Если вам удастся ее развеселить, она будет смеяться без умолку, пока не упадет в ваши объятия!
Тьфу! Цзинчжэнь в сердцах плюнула, плевок полетел на пол.
В очах всех трех женщин полыхало яркое пламя.
В этот момент во дворик вбежал Ни Учэн. Он задыхался от ярости, глаза метали молнии. Он походил на буйвола, который остервенело мечется в огненном кругу.
— Цзян Цзинъи! — заревел он. — А ну выкатывайся сюда!
Цзинъи сама находилась на грани взрыва. Она давно ждала этой минуты, неудовлетворенная мирной картиной предшествующей сцены. Цзинъи привстала, чтобы броситься в бой, но не успела. Как говорится: «Быстрый гром не успел достигнуть ушей!» Ее опередила Цзинчжэнь. Одним пинком ноги она распахнула дверь и швырнула в лицо Ни Учэна пиалу с горячей бобовой похлебкой, явившейся тем грозным оружием, которое она загодя подготовила, чтобы в нужный момент пустить в ход. Как видно, она принесла похлебку в комнату вовсе не для того, чтобы ее съесть, а чтобы метнуть миску в лицо врагу, дабы свести с ним последние счеты.
Вслед за миской из дома, как пуля, вылетела Цзинъи.
Ни Учэн попытался уклониться в сторону, но пиала ударила его в левое плечо. Бац! Горячая жидкость брызнула в лицо, залила шею и потекла за ворот. Цзинь! Упавшая на землю пиала разбилась, расколовшись на две половинки. Обожженный горячей жидкостью, Ни Учэн взвыл от боли. Он едва разглядел бросившуюся в этот момент на него жену; та головой боднула его в грудь, так что он зашатался, но все же успел дать ей крепкую затрещину. В руках Цзинчжэнь оказался табурет, который она не замедлила метнуть в супостата. Ни Учэн попятился назад. Он хорошо знал, что родственница способна на любое злодейство, даже смертоубийство. В дверях показалась старуха мать, госпожа Чжао.
— Живее зовите полицию! — завопила она. — Пускай арестуют бандита!
Старуха сильно уважала авторитет власти, какой бы эта власть ни была.
Из комнаты доносился громкий плач детей.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Жестокая битва затихла. Ни Учэн исчез из дворика, покинув поле сражения. Цзинъи сидела с распухшими от слез глазами и всхлипывала. Как ненавидела она сейчас свою судьбу, мужа, незнакомую мерзавку, которая собиралась познакомить мужа (это при законной жене!) с «подружкой» — Крошкой Линлун. Мать и сестра, привыкшие к ее частым слезам, лениво убеждали ее не расстраиваться из-за какой-то шлюхи, а потом перестали обращать на нее внимание. Ни Пин, сидевшая рядом с матерью, помогла ей вытереть слезы. Как боялась она слез близких ей людей! Она почему-то считала (но объяснить не могла), что человек, который долго плачет, своим плачем непременно расстроит свой дух и подорвет тело, а потом умрет. Ей казалось, она почти верила в то, что ее мать самый несчастный человек на свете, а она, Ни Пин, живет в самой что ни на есть несчастливой семье.
— Мама, не плачь! Мама, перестань!.. — Она не успела закончить фразу, потому что снова увидела полураскрытый в беззвучном плаче рот матери. Сердце девочки разрывалось от боли. Ее лицо приняло такое же выражение, как и у матери.
Ни Цзао какое-то время сидел рядом с Цзинъи. Сначала ему тоже хотелось плакать, но, видя, что плачет сестра, он решил, что ему плакать как-то уже неудобно. Он смутно чувствовал, что выражение его скорби может оказаться никому не нужным. В глубине его души рождалось какое-то неприятное чувство. Какой жалкой выглядит мама. Что за жизнь она ведет! Почему-то он верил (откуда появилась эта уверенность — неизвестно), что будущая жизнь будет непременно светлой и прекрасной. Именно такая счастливая жизнь ждет тех, кто сейчас еще мал. А как же тогда взрослые? Вряд ли они дождутся светлой и прекрасной жизни. Если это так, значит, все нынешние слезы и потасовки никому не нужны. Значит, напрасно плачут, шумят, осыпают себя проклятьями, пускают в ход кулаки мама с папой, бабушка и тетя! Но как все это страшно! И как их жаль! Взрослые наверняка очень несчастны, что, конечно же, понимают молодые, которые будут по-настоящему счастливы. Как жалко маму! На кого она только похожа — вся заплаканная!
Он не раз пытался утешить мать, но чувствовал себя как-то неловко. Впрочем, он хорошо знал, как можно быстро успокоить мать. С тех пор как себя помнил, он всегда утешал мать. Ему просто надо сказать: «Мама, не плачь! Подожди, пока я вырасту. Я буду за тобой ухаживать и сделаю все, чтобы ты жила хорошо!» Стоит ему произнести эти слова, как лицо мамы тотчас озарится улыбкой.
Он искренне верил в то, о чем говорил. Ведь мама для него делает решительно все. Она готовит для него обед и даже подает миску с едой прямо в руки. Если он скажет, что еда невкусная, она сделает печальное лицо, будто провинилась перед ним. Однажды она испекла лепешки с луком (в то время в семье еще оставались небольшие деньги), но он сказал, что есть их не станет, потому что они подгорели. Тогда мама с двух сторон отломила подгоревшую корочку и дала ему сердцевину, белую-белую и очень мягкую. Он ковырнул и опять сказал, что невкусно. Тогда она взяла себе мякоть, а ему протянула поджаренную хрустящую корочку, на которой остались следы жира. Кажется, ему тогда было лет пять, а может быть, и четыре, но, во всяком случае, не шесть, так как он еще не ходил в школу. Когда он подрос, он вспомнил этот эпизод, и ему стало стыдно за то, что он постоянно (как ему казалось) мучил свою маму — единственного человека, которого нельзя обижать.
Ведь у мамы в жизни не было никаких радостей, она просто не знала, что такое радость. Однажды, примерно полгода назад, папа взял Ни Цзао в ресторан. Он решил, что сын должен непременно попробовать европейскую кухню. Они расположились на диванах с высокими спинками, похожих на сиденья в купе поезда. Спинки дивана отделяли столики друг от друга, поэтому посетители как бы находились каждый в своем купе. Напротив них за столиком сидела женщина, сейчас он уже не помнит, какое у нее было лицо. Единственно, что он запомнил, так это желтоватый пушок над верхней губой, красивые, ярко накрашенные губы и белые зубы. Голос ее звучал тихо и нежно, совсем не так, как у мамы, тети и бабушки. Во время разговора ноздри у нее то сжимались, то раздувались, что показалось ему очень забавным. Кожа на крыльях носа была очень тонкой: почти прозрачной, с голубоватым оттенком. Папа называл женщину «мисс Лю». Разговаривали они с папой очень быстро, обмениваясь короткими фразами: один бросит фразу, другой тотчас ее подхватит. Женщина часто смеялась. Ее смех был чист и звонок, но в нем слышалась натянутость. Наверное, так люди не должны смеяться.
Они ели кушанья, которые ему раньше никогда не доводилось пробовать и названия которых он не знал. Что-то белое, желтое, красное, зеленое, коричневое, клейкое, мягкое, а еще сладковатое и немного соленое. Он помнил еще что-то острое и очень пахучее. Все блюда ему понравились. Они ему показались не просто удивительными, но прямо-таки таинственными. А вот последнее кушанье, похожее на черную микстуру, он пробовать не стал. Оно называлось «кофе».
Потом они прошли по улице Сидань. Идти ему было нелегко, потому что он коротконожка и ему то и дело приходится догонять взрослых. И еще ему было очень холодно. Брр! Впрочем, так часто бывает в апреле. Когда отец взял его с собой, то на улице ему было жарко, и он даже вспотел. Но сейчас стемнело и подул холодный ветер. В ресторане ногам было тепло, а едва он вышел на улицу, ноги тут же озябли.
Папа продолжал разговаривать с той женщиной. Потом папа сказал: взгляни, мы сейчас с тобой вместе и с нами малыш. Мы похожи… Однако Ни Цзао не расслышал, на кого они похожи. Но он хорошо помнит, что мисс Лю с особенным нажимом и вполне отчетливо произнесла: «Чепуха!» Она как-то причудливо растянула слово, и звуки странно изменились, отчего слово прозвучало необычайно красиво. Потом они говорили еще о чем-то, но он уже их не слышал, потому что в его глазах, когда он бежал за ними, то и дело мелькали фонари, которые уже зажглись на улице. Когда появились огни, он сразу же подумал о доме и маме. Хорошо бы поскорее вернуться домой и очутиться рядом с мамой, вместе с сестренкой болтать скороговорку, слушать песенку, которую напевает тетя. Он уже не прислушивался к тому, о чем говорили взрослые, однако ему несколько раз показалось, что он опять услышал красиво растянутое слово: «Чепуха!» На самом деле, до чего же здорово оно у нее звучит!
Когда он вернулся домой, его ноги походили на две льдышки. Мама теплыми ладонями стала их растирать, стараясь согреть. Он рассказал о вечере, мама стала ругаться; но что именно она говорила, он уже не слышал, потому что очень устал. После этого вечера он понял, что папа наверняка часто бывает в ресторанах, где ест вкусную иностранную пищу. И он тоже ее попробовал, вот мама никогда ее не ела. Как обидно!
Ему кажется, что мама в тысячу раз лучше отца. Папа постоянно что-то ему талдычит: слово не так употребил или не так повел себя во время игры с приятелями-однокашниками. Когда он ест, отец делает ему замечания: нельзя чавкать или класть локти на стол. И пошел и поехал! А когда Ни Цзао кто-то хвалит (какой умненький мальчик), отец непременно старается чем-то его унизить. Он еще маленький, поэтому не следует, мол, при нем это говорить. И пошел! Папа редко бывает с ними вместе, а если и бывает, то всегда чем-то раздражен.
А вот мама никогда ему нотаций не читает. Она все делает только ради него, она заботится о нем, балует его, никогда не поправляет, разве что иной раз скажет: «Не забывай, что твоей маме очень и очень нелегко. Когда вырастешь, непременно ухаживай за мамой».
Понятно, что он постоянно чувствует близость мамы, а отца он как-то не вполне понимает. Поэтому он никак не может согласиться с выводом сестренки о взаимоотношениях между родителями, так как эти выводы очень ему напоминают ее рассказы о нищих-побирушках — слишком они сомнительные, хотя полностью отрицать их нельзя. Скажем, он решительно против ее слов о том, что «мы папе не нужны, он хочет привести мачеху». Он подсознательно чувствует, что так говорить об отце нехорошо. Может быть, папа в чем-то и виноват, но человек он совсем неплохой. В представлении Ни Цзао дурной человек должен быть совершенно иным.