— Когда она спешилась у поворота над ручьём, до заката оставались считаные минуты. Солнце уже давно исчезло за кромкой холмов, по склону которых бежала дорога, но небо оставалось густо-голубым и беззвёздным. Было двадцать седьмое июля, время настоящих ночей ещё не пришло, и Катла знала, что заря на севере протлеет всю ночь, а редкие звёзды зажгутся ближе к двум и будут видны совсем недолго.
Она скормила Сокки ломоть хлеба и прошла несколько метров до камня, напоминавшего панцирь черепахи. У этого камня нашли тойоту Сигмюндюра. Катла сразу заметила его на снимках. Прямая, которую она в уме провела через передние фары брошенной машины, пересекала каменную черепаху ровно посередине.
От черепахи до обрыва вдоль этой прямой было семнадцать шагов. Восемнадцать, если считать кусок базальта, на которой она не решалась ступать. В этот раз тоже не решилась. Встала слева от него. Посмотрела вниз.
Щербатый склон падал почти отвесно. Катла мысленно вставила в ущелье треугольник, висевший на прямой, что шла от черепашьего камня, и утыкавшийся острым концом в ручей на дне. В который раз прикинула длину склона=гипотенузы. Выходило метров тридцать пять. Разумеется, вполне достаточно, чтобы свернуть старческую шею. Но куда, куда же в таком случае делось тело, если паводка не было и быть не могло?
Катла вздохнула и села на край обрыва. Запрокинула голову.
Подумала: вон там через час нарисуется Вега. А вон там — волчок Альтаир. Потом замерцает белый монстр Денеб, обречённый разлететься в клочья через несколько жалких миллионов лет. Покажется пульсирующий гигант Садр. На востоке загорится Арктур — толстое оранжевое будущее солнца. На севере, над упрямой зарёй, повиснет система Капеллы.
Она опустила голову, закрыла глаза и задержала дыхание, прислушиваясь. Было так тихо, что ручей, казалось, журчал не далеко внизу, а совсем рядом, где-то у её ног. Она отчётливо слышала, как Сокки встряхивает гривой и вздыхает, дожидаясь, когда его человек насидится на камнях и насмотрится на небо.
«Катла», — внезапно сказал мужской голос за спиной.
Она испуганно выдохнула набранный в лёгкие воздух.
Оглянулась.
«Сиг… — на мгновение имя застряло в горле. — Сигмюндюр!»
«Катла, — повторил Сигмюндюр. — Ты — ты ведь видишь меня?»
«Вижу!»
Она видела всё, кроме возвращённой молодости, которую приписала Сигмюндюру ясновидящая Эрла Йоунсдоттир. Остальное было на месте: седые космы, борода, морщины, клетчатая рубашка, подвёрнутые джинсы с потёртыми наколенниками, жёлтый ремень с форменной пряжкой какой-то заграничной армии. Не хватало только вечной ухмылки под бородой. Во всяком случае, если судить по глазам.
«Хорошо… — сказал Сигмюндюр, поёжившись. — Хорошо… Я видел, ты кормила коня хлебом… У тебя ещё осталось? Немного хлеба?»
«Кажется, нет… — Катла вскочила на ноги и начала рыться в карманах куртки, хотя прекрасно знала, что отдала Сокки весь хлеб. — Кажется, я ему всё…»
«Ничего, ничего, — успокоил её Сигмюндюр. — Ты это — отошла бы от края… А то, не ровен час…»
Катла послушно сделала три шага от обрыва. Теперь Сигмюндюр стоял совсем близко, всего в метре от неё. В его наружности по-прежнему не было ничего странного.
«Где ты был? — не вытерпела она. — Что случилось? Что случилось той ночью?»
Сигмюндюр повернул голову в сторону маяка и начал пристально разглядывать воздух. Его ладони сложились, словно готовясь аплодировать.
«Сейчас… — тихо сказал он. — Сейчас он как-нибудь…»
«Что? — не разобрала Катла. — Что ты говоришь?»
Вместо его ответа она услышала призывное ржание лошади. Звук пришёл ниоткуда — то ли ни с какой стороны, то ли со всех сторон сразу. Катла машинально посмотрела на Сокки. Тот бесстрастно изучал гравий на обочине, не уделяя никакого внимания ни ей, ни старику, ни миру в целом.
Отворачиваясь от Сокки, Катла успела подумать, что всё это как-то жутко.
В следующее мгновение она увидела источник звука.
«Ох…»
Она резко вдохнула и накрыла ладонью распахнутый рот.
«Что там? — спросил Сигмюндюр. — Что ты видишь?»
«Фрейю…» — сказала Катла, не отнимая руку от лица.
Баш на баш.
— На первый, ошарашенный взгляд, они были похожи, как две капли воды, — Фрейя и эта маленькая рыжая лошадь, невесть откуда взявшаяся посреди дороги. Катла долго не могла оторвать глаз от косой белой отметины на смешной, не по росту длинной морде. Но как только она немного пришла в себя, как только к ней вернулось её обычное, цепкое зрение, она поняла, что сходство было декорацией.
«Нет, — прошептала она, отлепив руку от лица. — Это не Фрейя».
«Совсем не Фрейя», — подтвердил Сигмюндюр.
«Это… Это вообще не…»
Уголком глаза она увидела, как старик покачал головой.
«Не лошадь, — договорил он за неё. — Совсем не лошадь».
У лошадей не было таких зрачков — узких, почти кошачьих зрачков, смотревших на Катлу из неподвижных зеркальных глаз, в которых отражалась июльская ночь. У лошадей не было таких гладких, блестящих копыт с металлическим отливом. Лошади не отращивали беличьи кисточки на ушах. Лошадям не прививали растаманские дреды вместо хвоста. По их бокам не бегали с пятисекундным интервалом зелёные искорки.
«Что это?» — спросила Катла.
«Сейчас… — сказал Сигмюндюр, отворачиваясь от ущелья. — Сейчас я присяду…»
Он перешёл через дорогу и опустился на булыжник справа от черепашьего камня. Катла последовала за ним. Встала рядом, вполоборота к обрыву. Ей не хотелось ни на секунду терять из виду не-Фрейю с узкими зрачками.
Судя по всему, не-Фрейя тоже не хотела терять её из виду. Морда с поддельной белой отметиной повернулась вслед за ней. Шея, так похожая на лошадиную, застыла в изгибе, который настоящая лошадь не удержала бы и пять секунд. Глаза, отражавшие небо, не моргали.
«Значит, ты хочешь знать, что это такое», — сказал Сигмюндюр.
Он положил руки на колени. Его спина была безупречно прямой, как будто прижималась к невидимой стене. Он напоминал сидящего фараона, вырубленного из египетской скалы четыре тысячи лет назад, когда люди ещё ничего не знали о настоящем небе.
«Да», — сказала Катла.
«Ты много чего хочешь знать».
«Да».
«Как всё началось. Чем всё кончится. Есть ли вообще смысл в этих вопросах».
«Да».
«Хорошо… — Сигмюндюр помолчал, словно подыскивая верные слова. — Это один из тех, кто может тебе помочь».
«Эти существа — они… разумные? — спросила Катла словами из фантастики, читаной-перечитаной ещё в средней школе. — Пришельцы?»
«Как сказать… Они были здесь до нас. Наверно, будут и после нас. Если только мы сами не станем такими же… Но давай по порядку. Ведь лучше по порядку?»
«Да», — соврала Катла. Она больше не знала, как лучше.
«В ночь последнего снегопада… — Сигмюндюр закрыл глаза, как будто старался вспомнить. — Вот чёрт… Кажется, уже целую жизнь назад… В ночь последнего снегопада, у Бьярни, я забыл сходить в сортир перед тем, как поехал домой. Сначала думал: ничего. Доеду. Потом стало невмоготу. Остановил машину здесь, на повороте. Вышел отлить. Голова была пьяная. Звенела от водки и музыки. Хотелось встать над ущельем. Чтобы под ногами пропасть, чтобы мокрый снег в лицо. Как в молодости. Помочиться с обрыва. С того камня, у которого ты сидела».
«Романтично, — признала Катла. — Жаль, я так не могу».
«Куда уж романтичней… — глаза старика снова открылись. — Ты ещё учти, что этот прекрасный порыв должен был стать в моей жизни последним. Я должен был оступиться. Рухнуть в ущелье. Утром моё тело нашли бы на камнях у ручья. Всё как положено: ширинка расстёгнута, шея свёрнута, в черепе трещина…»
«Но?..»
«Но меня окликнули. Вот, он меня окликнул, — Сигмюндюр указал бородой на не-лошадь посреди дороги. — Он, понимаешь ли, видел, что я должен рухнуть. Подловил меня за десять секунд до смерти. Чтобы сделку предложить…»
«Сделку?»
«Баш на баш, — в первый раз усмехнулся Сигмюндюр. — Так мы говорили в детстве… Он мне — отсрочку от смерти и тайну всего на свете. Я ему — один разговор с одной девушкой. По-моему, вполне себе выгодный гешефт. Ты как думаешь? Выгодный?»
В вопросе чудился подвох.
«Ну… — смутилась Катла. — Похоже на то… Если он тебя не надует…»
Зеркальные глаза с кошачьими зрачками внезапно моргнули. Катла вздрогнула от неожиданности.
«Не надует, — заверил её Сигмюндюр. — Уже не надул. И отсрочка, и тайна — всё при мне. Мне, правда, не было дела до всего на свете. Мне только тайну музыки хотелось… Ты же знаешь про тайну музыки?»
Катла неуверенно кивнула.
«В смысле, как она действует? Почему говорит так много, не говоря ни о чём?»
«Именно, — Сигмюндюр посмотрел на неё с уважением, в котором не было ни зависти, ни задних мыслей. — Именно эту… Остальное тоже, конечно, любопытно…»
«И про… И про… — Катла испугалась, что задохнётся. В груди стало так тесно и сладко, как было только в Рейкьявике, когда она сильно-сильно любила человека, научившего её просыпаться и жить несмотря ни на что. — И про математику? Тайну математики он тебе тоже открыл?»
«Почему она рассказывает вселенную? Как из пустой игры с числами получаются законы природы?»
«Да!»
«Конечно. Это же всё одна тайна. У математики с музыкой одна тайна на двоих… Но мы опять не по порядку. Потерпи. У тебя ещё будет своя сделка. Дай сначала мне отплатить ему, — Сигмюндюр снова повёл бородой в сторону не-лошади. — Дай мне поговорить с девушкой, которая однажды пообещала, что никогда не бросит рыжую лошадь по имени Фрейя».
А музыки больше нет.
— После этих слов Катла надолго умолкла. Покусывая губы, она слушала старика и больше не решалась смотреть в зеркальные глаза с кошачьими зрачками.
Сигмнюндюр прилежно исполнял взятые на себя обязательства. В небе уже зажглась Вега, за ней Альтаир, за ними Денеб и Садр, а он всё рассказывал и рассказывал — пока на севере, над самой кромкой холмов, подсвеченных упрямой зарёй, не повисла система Капеллы.
Он рассказал всё по порядку. Сначала о скрытом народе, что не меняется и не страдает и потому стоит в стороне. Потом о зрячих лошадях, которые каждый век появляются на свет у Скагафьорда, в долинах Трётласкаги. Он рассказал, как однажды, когда родился такой жеребёнок, бойкая девочка четырнадцати лет назвала его Фрейей и четыре года любила ещё сильней, чем звёзды.
Он рассказал, как у девочки кончилось детство. Ей надо было уехать — сначала далеко, потом ещё дальше. Когда она пришла прощаться с Фрейей, рыжая лошадка подвела её прямо к тому, кто знал ответы на все вопросы, ради которых она уезжала. Но девочка была обыкновенным живым существом. Она не умела замечать, пока её не окликнули, и даже когда её окликнули (отчаянно и совсем тихо, без человеческих слов), она увидела всё, абсолютно всё во вселенной — кроме того, что видела Фрейя.
Потом Сигмюндюр рассказал про другую девочку — ту, что нашла в магазине большую мечту и не отстала от родителей, пока они не привезли её в Исландию, где мечта должна была осуществиться. Он рассказал, как девочка выбрала Фрейю на роль друга, которого не выбирают, и как за рыжую лошадку заплатили хорошие деньги, а потом заплатили ещё — опытным людям, которые вёзли Фрейю в машинах, держали в клетках, загоняли в ревущий самолёт и кололи шприцами, чтобы защитить от чужих болезней.
Почти год после перелёта, рассказал Сигмюндюр, Фрейя отходила от шока и плохо поддавалась тренировке. Опытные люди объяснили родителям девочки, что это не конец света, что так бывает с лошадьми, привезёнными из Исландии. Родители охотно верили им, но девочка убегала к себе в комнату и не желала ничего слышать. Начитавшись книжки, написанной глупым автором, она думала, что друзьями становятся с первого взгляда, от одного щелчка в сердце. Она думала, друзьям всё нипочём, пока они вместе. Когда Фрейя дичилась её, девочке казалось, что это предательство.
Следующей весной, рассказал старик, девочка объявила, что ей не нужна такая капризная, неблагодарная лошадь. Фрейю продали первому же покупателю — за половину цены, заплаченной в Исландии. Из маленького городка её привезли в крошечную деревню на краю леса. Она уже почти оправилась от перелёта. Сёстры-близняшки, которым её подарили на день рожденья, быстро привязались к ней, и в первые недели ей было хорошо гулять на игрушечном лугу между домом и лесом, но потом пришло лето и налетела мошкара.
Новые хозяева, объяснил старик, очень старались уберечь Фрейю от кусачей напасти, которой не было у Скагафьорда. Лошадку накрывали специальной накидкой, её держали в закупоренной конюшне с раннего вечера до позднего утра, её мазали разными мазями, но зуд в хвосте и гриве всегда возвращался, и Фрейя беспомощно трясла головой и до крови чесалась об заборы и стены. Зуд не желал проходить даже после наступления холодов. Он изводил Фрейю до самого Рождества, и на семейном совете, под горькие слёзы близнецов, было решено: только живодёр станет держать рыжую исландку на комарах ещё одно лето. Месяц спустя, когда затянулись последние расчёсы, Фрейю продали в третий раз.
«Зачем? — не выдержала Катла на этом месте. — Могли бы купить нормальный уничтожитель насекомых. Восемьсот евро — и Фрейя паслась бы спокойно. Что их — в Швеции не продают? Продают же!»
«Продают, — согласился Сигмюндюр. — Но доходы у семьи близнецов были скромные. Фрейю за полцены купили — и то в семейном бюджете осталась брешь на год вперёд. А уничтожитель стоил дороже Фрейи. Это во-первых. Во-вторых, родители прочитали в интернете, что массовое истребление комаров вредит экосистеме. А они, ты учти, за зелёных голосуют. У них даже машина на батарейках».
«Понятно…» — снова сникла Катла. Она тоже голосовала за зелёных и ничего не могла возразить.
«Ты не переживай, — во второй раз усмехнулся Сигмюндюр. — из-за этого, во всяком случае. Они продали Фрейю в хорошие руки. Она теперь живёт в Дании, при школе верховой езды. В большой и дружной компании шетландских пони. Там летом по периметру ставят сразу три уничтожителя комаров. Фрейя себя отлично чувствует. На ней самых маленьких наездниц приучают к седлу. Загрузка небольшая, еда питательная и богатая витаминами. Уход профессиональный. Все дети её любят. Фотографируются с ней постоянно…»
Катла недоверчиво прищурилась. Старик явно потешался над ней.
«Но?..»
Сигмюндюр оторвал руку от колена и направил палец в не-лошадь.
«Посмотри-ка ещё. Может, разглядишь».
Катла боязливо покосилась на не-Фрейю, застывшую с вывернутой шеей посреди дороги. Несколько долгих мгновений ей не хватало решимости снова заглянуть в глаза, видевшие тайну всего на свете, и поэтому она не сразу поняла, что именно переменилось. Она тщетно искала что-нибудь новое в металлических копытах, в растаманском хвосте, в юрких искорках на боку — пока не заметила Арктур, сиявший над горами по ту сторону ущелья. Старый добрый гигант Арктур почему-то успокоил её, добавил храбрости, и она перестала увиливать от зеркальных глаз с кошачьми зрачками, и увидела, что из них текут крупные слёзы, мерцающие пойманным звёздным светом.
«Он… Она… Оно плачет», — сказала Катла.
«Вот оно что… — как будто удивился Сигмюндюр. — Вот как оно тебе видно… Совсем плохи дела…»
Внезапно Катла догадалась.
«Я вижу его! — в голове стремительно складывалась цепочка фантастических причин и следствий. — Я смотрю на него и вижу не только отражение собственных мыслей… Не только то, что оно хочет мне показать… Я вижу… частичку его самого! Эти слёзы — не просто моя фантазия. Это с ним что-то происходит, что-то отдельное от меня. Оно изменилось из-за Фрейи. Оно больше не стоит совсем в стороне, оно подошло ближе, и поэтому я вижу, что с ним происходит. Правильно? — Катла посмотрела на старика, ища подтверждения. — Правильно я догадалась? Ты тоже это видишь?»
Сигмюндюр покачал головой.
«Я не вижу. Я слышу. Вернее, теперь и не слышу… У него, понимаешь, на плече висит приёмник… — Сигмюндюр пальцем показал на себе, как это выглядит. — Старый такой транзисторный приёмничек в кожаном футляре. Ты таких и не видала, наверно. Из этого приёмничка раньше звучала музыка. Сначала всё больше Гайдн, потом всё больше Бах, в последнее время всё лютня какая-то итальянская эпохи Возрождения, сплошь в миноре. А сегодня вообще никакой музыки. Приёмничек висит, помехи потрескивают, а музыки больше нет».
«Оно изменилось», — повторила Катла.
«А всем, кто меняется, — кивнул старик, — рано или поздно приходится страдать».
Он не объяснил, к чему эта высокопарная фраза. Как будто ждал, что Катла проговорит главное сама.
«Ему… нужна Фрейя?» — послушно спросила она.
«Да».
«И… оно не может добраться до Дании? Знает тайну всего на свете — и не знает, как попасть в Данию?»
«Да уж, — Сигмюндюр почесал нос. — Было бы смешно… Нет, добраться-то эти могут до чего угодно. Хоть до всех твоих звёзд. Вернее сказать, им и не надо добираться. Когда их не видят, они и так везде. Ну, или нигде…»
«Как это?»
«Я не учёный. Не могу объяснить ни на словах, ни на цифрах, ни на пальцах. Может, у тебя самой получится? — он подмигнул Катле, как однажды в её детстве, когда она умыкнула с прилавка маленького сувенирного тупика, а он заметил, но не поднял шум, позволив ей спокойно убежать и самостоятельно сгореть от стыда, и через полчаса принести тупика обратно. — А я почти выплатил своё. Пришло время поговорить о твоей сделке».