— Я тебе пива принесла. «Шпатен».
Кораль прекрасно помнила, что он больше всего любил именно это пиво. Хулио поблагодарил ее и протянул руку за банкой. Они стояли друг против друга, и Кораль вдруг почувствовала, что совершила несколько необдуманный, даже рискованный поступок. Ей, наверное, не стоило так близко подходить к нему, особенно здесь, в ее новом доме, где он чувствовал себя совершенно чужим. Она нервно сделала шаг назад и зачем-то стала собирать игрушки Дианы, валявшиеся на полу.
Затем женщина положила их на стол и спросила, явно волнуясь:
— Так что ты о нем скажешь?
— Работаем понемногу.
— Удалось что-нибудь выяснить?
— Он прекрасно понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Вот только мир, с его точки зрения, слишком безжалостен для того, чтобы можно было позволить себе роскошь быть добрым и хорошим. Впрочем… может быть, в этом он не так уж и неправ.
— Ты ему понравился, это сразу заметно.
— Ты так думаешь?
— С кем попало он говорить не станет, я тебя уверяю. Более того, по-моему, он даже уважает тебя и ценит — конечно, по-своему. Я, если честно, счастлива узнать, что сын способен уважать хоть кого-нибудь. Может быть, настанет такой день, когда он и нас с Карлосом хоть немного оценит.
Некоторое время они стояли молча, глядя друг на друга.
Хулио сделал несколько глотков, увидел, что Кораль явно собирается прощаться, и вдруг совершенно неожиданно для нее спросил:
— Ты рисовать продолжаешь?
Мысленно Кораль была благодарна ему за то, что он завел разговор, так или иначе касающийся их общего прошлого.
Она улыбнулась и ответила:
— Перестала. По правде говоря, не думаю, что у меня сложилась бы настоящая карьера художницы. Я никогда не обладала ни особым талантом, ни трудолюбием. Кроме того, работа в клинике, дежурства, дети — свободного времени, которое можно было бы потратить на себя, оставалось не так уж много.
Хулио попытался изобразить на лице что-то вроде улыбки.
— Разве это не та идеальная жизнь, о которой ты так мечтала? Муж, дети, роскошный дом в Ла Моралехе…
Кораль пропустила мимо ушей этот явный упрек. Она чувствовала себя неуютно и, в общем-то, готова была признаться, что виновата перед Хулио.
— Да, жаловаться не приходится, — с глубоким вздохом сказала женщина, надеясь, что разговор не перейдет во взаимные обвинения.
Им было слышно, как в соседней комнате играли Диана и Нико. Кораль подумала, что, наверное, не стоит после стольких лет разлуки специально обмениваться дежурными любезностями и избегать серьезных разговоров. В другой ситуации, может быть, и получилось бы обойтись без грустных воспоминаний, но, судя по всему, Хулио не был намерен вести просто светскую беседу.
«Что ж, видимо, лучше сразу расставить все акценты и выяснить отношения раз и навсегда».
— Не могу избавиться от ощущения, что ты даже рад сложностям, возникшим у меня.
— Между прочим, я здесь для того, чтобы помочь вам всем.
Кораль услышала, как открылась дверь, ведущая в сад, а через несколько секунд заскрипели плохо смазанные петли качелей. Нико раскачивал Диану, судя по звуку и заливистому смеху девочки, все сильнее и сильнее.
— Нико, не так сильно! — скомандовала Кораль.
Николас, разумеется, проигнорировал слова матери. Диана смеялась все громче. Она была довольна ощущением полета и не представляла себе той опасности, которой подвергал ее брат.
— Выше, выше, до самого неба! — восторженно кричала девочка.
— Я, судя по всему, должна кое-что тебе объяснить, — сказала Кораль, постаравшись отвлечься от мыслей о детях и посмотрев Хулио прямо в глаза.
Тот лишь кивнул. Между ними опять возникло неловкое молчание. Омедас внимательно слушал скрип качелей, а Кораль мысленно подбирала нужные и правильные слова.
— Когда мы с тобой познакомились, у меня уже был другой мужчина. Это мой старый друг, первый парень, моя первая любовь, то есть Карлос. Представляешь, когда мы начали встречаться, мне было всего шестнадцать лет. Так вот, представь себе, я решила бросить его еще до того, как влюбилась в тебя. Я его не любила. Наши отношения продолжали развиваться по инерции, превратились в рутину — по крайней мере, для меня. Он-то продолжал любить меня по-прежнему, а потом уехал учиться за границу, в Америку. Вот тут-то и появился ты. Ты поверь мне. Я действительно рассказываю тебе все так, как было.
Хулио снова кивнул, давая Кораль понять, что верит ей.
— Между нами все шло просто замечательно. Я уже почти перестала вспоминать своего прежнего парня и уж точно не беспокоилась о том, что скажу Карлосу, когда он вернется. Уехал он, кстати, надолго — почти на два года, собирался защищать там, в Америке, диплом магистра. Ну так вот, когда мы с тобой встретились, я была уже свободна. Он уехал где-то за два месяца до этого. Я тебе о нем никогда не рассказывала, потому что была уверена, что Карлос уже ничего для меня не значил, хотя формально мы с ним не выясняли отношений и не расставались. Я ждала только, когда он приедет летом на каникулы. Тогда у меня появится возможность объясниться с ним. Ну вот, настало лето, он приехал. Как-то раз мы уехали с ним на выходные на дачу… Я не стала тебе об этом рассказывать, потому что прямо тогда же объяснилась с Карлосом, сказала, что ухожу от него. Он не сдавался и продолжал названивать мне каждый день. Ну а потом произошло то, чего я, надо признаться, совсем не ожидала.
Кораль взволнованно посмотрела на Хулио.
Тот пришел ей на помощь и вымолвил за нее ту фразу, произнести которую она так и не смогла:
— Ты забеременела.
Кораль молча кивнула и отвернулась. Она вновь почувствовала себя виноватой и была готова просить у Хулио прощения. Впрочем, женщина прекрасно понимала, что сейчас это бесполезно. Ни о какой милости с его стороны не могло быть и речи. Однако и тогда, и сейчас Хулио больно ранило не столько само исчезновение Кораль, не столько ее измена, сколько молчание и неизвестность. Сейчас он просто хотел узнать то, что осталось для него неведомым тогда, много лет назад.
— Я так испугалась… Поверь, это решение далось мне нелегко. Я долго думала и в конце концов выбрала ребенка. Ну, в общем, ребенка и его отца. — Она замолчала, потому что в комнату зашла Арасели.
В руках у служанки был целый ворох игрушек Дианы, которые та раскидала по саду. Судя по всему, напряженное молчание в помещении, где находились два человека, показалось Арасели несколько неестественным. Она деликатно сослалась на какое-то дело и тотчас же удалилась.
Кораль надела темные очки, висевшие до этого у нее на блузке, причем сделала это не столько ради того, чтобы защитить глаза от солнца. Она хотела, чтобы эти глаза и слезы, стоявшие в них, не выдали ее состояния.
— Ну ладно, хватит. Все понятно, — подвел итог разговору Хулио. — Давай оставим эту тему.
Кораль мысленно спрашивала себя, действительно ли ему не нужны ее извинения и оправдания или же он потребует их от нее позже, когда осмыслит информацию, полученную сейчас. Оба вспомнили встречу в кафе «Ван Гог», которая, как им показалось, произошла совсем недавно, может быть — буквально на днях. Тогда она так и не нашла нужных слов, подавленная тяжестью принимаемого решения и страхом совершить ошибку. Впрочем, есть решения, которые женщина должна принимать одна. Кораль прекрасно понимала это и тогда, и сейчас.
Хулио встал из-за стола и поблагодарил ее за пиво, чем дал понять, что разговор окончен, он собирается уходить.
Неожиданно в саду что-то громко звякнуло. Хулио сразу же понял, что это ударились об опору качели, судя по всему пустые. Они с Кораль шагнули к окну и увидели, как Диана весело убегала от Нико в дальний угол сада. Кораль с облегчением вздохнула. У нее кружилась голова и пересохло во рту.
Она проводила Хулио до машины, припаркованной напротив дома. Важный разговор получился каким-то скомканным, и больше всего ей сейчас хотелось плакать. Женщине очень не хватало буквально нескольких если не ласковых, то хотя бы добрых слов от него, от Хулио. Она прекрасно понимала, что была тогда несправедлива к нему, что Омедас имел полное право вообще вычеркнуть ее из памяти и уж тем более отказаться от ее просьб подкорректировать поведение сына.
Кораль нашла в себе силы заговорить, когда Хулио уже собирался садиться в машину:
— Если ты больше не придешь, то я все пойму. Я прекрасно знаю, что тебе больно, что ты, наверное, не хочешь меня видеть… Что ж, придется поискать для Нико другого специалиста. Пойми, это сейчас не самое главное. Прости меня.
— Теперь мне не нужны твои извинения. Мы ничего друг другу не должны. Вот только…
Он посмотрел на Кораль так, словно хотел увидеть ее глаза за темными стеклами очков.
— Отец, я так понимаю, все-таки он?
Ему очень нужно было узнать ответ на этот вопрос. У Кораль же эти слова вызвали только волну раздражения.
— Успокойся. Я же тебе сказала, что Нико — не твой ребенок, если тебя это интересует.
Хулио понял, что задал, мягко говоря, не самый деликатный вопрос, но при этом почувствовал большое облегчение. Он осознал, что Кораль говорила правду. Все подозрения на этот счет можно было назвать снятыми.
Он сел в машину и завел мотор.
Кораль осталась стоять на тротуаре. В первое мгновение она не знала, какое чувство играло в ней сильнее — обида или злость. Она чуть подумала, успокоившись, и даже нашла в себе силы едва заметно улыбнуться. Хулио ушел эффектно, но некрасиво, словно сбежал, изображая при этом пусть и не ненависть, но уж точно обиду и озлобленность. Все это могло означать лишь одно. На самом деле она ему по-прежнему небезразлична.
Кроме того, Кораль поняла, что вскоре Хулио вернется, потому что тот, кто не уходит, но убегает, рано или поздно появляется, чтобы высказать то, что не успел при расставании.
Глава восьмая
Непреодолимая угроза
У него был домик в горах, на вершине холма, в укромном уголке сьерры де Гуадарама. Дорога от шоссе к нему шла через живописную дубраву. Дом был уютный и гостеприимный. Забора вокруг него не было. Сад, разбитый когда-то на этом участке, незаметно переходил в рощу, окружавшую жилье. Гуляя по окрестностям, можно было видеть, как появлялись и вновь ныряли в свои норы кролики и барсуки. Порой ласки таскали из кладовой продукты.
Дом, конечно, принадлежал родителям Карлоса, но они здесь практически не появлялись. Эта постройка стала для него и дачей, и убежищем, и, как он гордо ее называл, летней или зимней резиденцией, в зависимости оттого, какое время года стояло на дворе.
В тот раз они приехали в это уединенное убежище в январе. Было холодно, ветер гонял по озеру жесткую рябь, деревья стояли голые, влага, висевшая в воздухе, конденсировалась по утрам на известняковых скалах, блестевших под прохладным зимним солнцем. Зиму здесь можно было вдыхать буквально с каждым глотком воздуха. Кораль нравилась зимняя природа. Она всегда пользовалась любой возможностью уехать в это время года подальше из Мадрида.
Карлос только что вернулся из Бостона, где провел почти три года, несколько дольше, чем планировал изначально. За это время он успел защитить магистерский диплом по маркетинговому менеджменту. Кораль же успела устать от бесконечных переносов срока его приезда и, предоставленная самой себе, в какой-то момент решила не дожидаться возвращения Карлоса со стажировки. Она уже говорила ему это по телефону и подтвердила свое решение при краткой встрече, когда он приехал.
Карлос решил не сдаваться и предложил ей съездить на выходные за город, в Гуадараму. По его словам, столь серьезное решение нельзя было принимать, хорошенько не обсудив все доводы «за» и «против». Кораль и сама понимала, что столь долгие и серьезные отношения нельзя рвать просто так, на ходу, высказав свои соображения буквально в нескольких словах. После некоторых колебаний она согласилась на эту поездку, при этом твердо решила не рассказывать Карлосу ничего из того, что так или иначе было связано с Хулио.
Они вошли в дом, холодный снаружи, влажный и промозглый внутри. Древние балки, источенные жучками, поддерживали низкий потолок. Кое-где приходилось нагибаться даже человеку среднего роста, чтобы не задеть головой эти старые бревна.
Карлос разжег камин. В ожидании, пока в доме станет теплее, они решили прогуляться по окрестностям. Этот пейзаж с каменными изгородями между полями и коровами, мычащими где-то вдалеке, напоминал Кораль Ирландию. Гуляли они долго, пока не начало смеркаться, шли рядом, засунув руки в карманы. Кораль не позволила Карлосу даже приобнять ее за талию или положить руку на плечо.
Он рассказывал ей, как прошли эти годы, про Америку, свои учебные проекты и практическую работу в одной американской компании. Все это, еще недавно казавшееся Кораль таким далеким и чужим, теперь начинало обретать смысл. Карлос умел подобрать нужные слова и заинтересовать человека тем, что было важно ему самому. Кроме того, он рассказывал Кораль о том, как скучал по ней, как ему ее не хватало…
В конце концов, из-за кого, как не из-за нее, он вернулся раньше, чем они договаривались в последний раз, даже отказался от продления контракта в той компании, где начал работать. А ему там даже предложили повышение.
— Нет, я просто не хочу тебя потерять, — сказал Карлос таким тоном, словно еще не все было утрачено.
Кораль не перебивала его, и он продолжал говорить. Она и сама не заметила, как увлеклась его рассказом. Злость и раздражение, еще недавно кипевшие в ней, постепенно утихли.
Эту тактику Карлос разработал сам. Сначала надо было убедить Кораль в поспешности и несерьезности принятого ею решения, затем — сбить горевшее в ней пламя обиды и, главное, затащить ее на свою территорию, где правила будет устанавливать он.
Теперь они оказались вдвоем в его доме. Карлос чувствовал уверенность в себе. В его распоряжении был весь вечер, ночь и, похоже, следующий день. Судя по небу, затянутому мрачными зимними тучами, от прогулок им, скорее всего, придется воздержаться. Здесь, в доме, на его стороне были тепло, уют и горевший камин. Кроме того, используя опыт, накопленный за долгие годы общения с Кораль, он постепенно, сантиметр за сантиметром, отвоевывал пространство, час за часом сокращал дистанцию, разделявшую их.
Она вроде бы все понимала и пыталась ему возразить, но уже без былой уверенности в голосе.
— Подожди. Дай я тебе все объясню, — сказала Кораль.
— Нет уж, дай я тебе все объясню, — перебил ее он. — Я ведь тебя прекрасно понимаю. Ждать так долго очень тяжело, но поверь, я действительно очень скучал по тебе все это время. Видела бы ты мой кабинет там, в Америке. Он весь был обклеен твоими фотографиями. Я каждый вечер возвращался домой и перечитывал твои письма. Хочу только сказать, что на самом деле я так измучил тебя вовсе не из эгоизма. В некотором роде эту жертву принесли мы оба, вместе. Мы ждали друг друга, а я учился, набирался опыта и работал ради нашего общего светлого будущего.
— Ради твоего светлого будущего, — поправила Карлоса Кораль. — Со мной ты даже не удосужился посоветоваться, когда уезжал. Я, между прочим, тебя не просила, чтобы ты строил наше будущее один, на другом конце света.
— Давай больше не будем говорить об этом. Я вернулся. Мне даже не верится, что мы с тобой снова здесь, вместе. Все это как сон. Я смотрю на тебя, и порой мне хочется ущипнуть собственную руку. Я и представить себе не мог, что ты стала такой красивой.
Шли годы. Все это время Кораль упрекала себя за то, что не проявила тогда нужной твердости, позволила запутать себя, вскружить голову, за то, что была, в общем-то, еще совсем молодой и глупой. Больше всего она ругала себя за то, что сразу не рассказала Карлосу о главном, о том, что любит другого человека, причем куда сильнее, чем любила Карлоса когда бы то ни было. Этот мужчина всегда был рядом с ней, а не где-то далеко, по другую сторону Атлантики. Поговорить с ним по телефону означало вскоре увидеть его, а не дожидаться следующего разговора. Он не кормил ее бесконечными обещаниями, не описывал свои добрые намерения, вместо этого просто был все время рядом.
Кораль упрекала себя и за то, что побоялась слишком сильно обидеть Карлоса, не набралась сил и не обрушила на него всю свою злость, раздражение и обиду, накопившиеся за годы отсутствия. Какое ей, в общем-то, было дело до его будущей карьеры, если Карлоса не интересовали ее чувства и страдания? Он, видите ли, уехал учиться и набираться опыта, когда посчитал это необходимым. Она должна была ждать его, единственного и неповторимого, сложа руки, забыв про чувство собственного достоинства. Кораль — тоже личность, строящая свои планы на будущее.
При этом она не могла не признаться себе в том, что Карлос за время отсутствия сильно изменился. Он возмужал, в чем-то стал даже более понятным и близким, чем раньше. Язык у него теперь оказался подвешен еще лучше, чем в былые годы, очарования в нем с возрастом только прибавлялось.
Естественно, за эти годы Карлос набрался не только профессионального, но и житейского опыта. Скорее всего, он догадывался, что между ним и Кораль появился кто-то третий, но заведомо воспринимал этого незнакомца лишь как досадное недоразумение, безнадежного воздыхателя, у которого нет ни малейших перспектив увести у него любимую женщину.
Стоило Кораль подвести разговор к этой теме, как Карлос заговаривал о чем-то другом. Если же она настаивала, то он почти по-отечески давал ей понять, что заранее прощает ее маленькие шалости и глупости. С его точки зрения, Кораль была неразумным ребенком, которого нельзя оставить без присмотра ни на минуту.
— Ты пойми, детство кончилось, пора взрослеть, — ласково сказал он ей. — Через два-три года ты получишь диплом, станешь врачом. От твоей работы будут зависеть жизнь и здоровье многих людей. Так что пора выбросить из головы всю ту чушь, которой она у тебя набита.
Из Америки Карлос вернулся веселым и уверенным в себе. Он привез кучу подарков, забавных историй, хороших новостей и усерднейшим образом строил планы на будущее. Они всегда включали в себя Кораль и спокойную обеспеченную жизнь. Карлос всеми возможными способами доказывал возлюбленной, что он мужчина пусть и молодой, но уже вполне зрелый, тот самый, который ей подходит просто идеально. Только он, и никто другой, сможет присмотреть за ней, обеспечить комфорт, уют и покой. Именно он, с его точки зрения, был тем мужчиной, которого она любила и прекрасно знала. Именно он был готов простить ей все ошибки и недостатки.
Очень скоро Карлосу стало понятно, что Кораль уже почти готова поверить ему. В конце концов, ей тогда был всего двадцать один год.
Ближе к вечеру тучи, набухшие водой, прорвало, и в окна домика, затерянного в горах, застучал дождь. Карлос покопался в винном погребе и с видом знатока выбрал старую, всю в пыли и паутине бутылку «Риберы дель Дуэро». Они сели поближе к камину, стали болтать, играть в карты и пить вино. Карлос подкидывал очередное полено в камин, не забывал и вонзить штопор в очередную пробку. За вечер они изрядно опустошили запасы вина, хранившиеся в доме. Кораль становилось все теплее и легче на душе. В какой-то момент она позволила Карлосу сесть совсем рядом. Затем он с ее позволения накинул ей на плечи плед и слегка приобнял… Его голос звучал так мягко, убаюкивающе.
Они продолжали говорить, смеяться, целоваться. В этой милой круговерти Кораль совсем ненадолго, как ей тогда показалось, забылась и позволила случиться тому, что изначально никак не входило в ее планы… Она была так пьяна и так беспечна, что не приняла никаких мер предосторожности. Впрочем, предохраняться ей в тот вечер действительно было нечем. Спешно собираясь в дорогу, Кораль подумала, что там, в одиноком домике в горах, им с Карлосом, вполне возможно, будет скучно, и зачем-то бросила в сумку колоду карт. По всей видимости, она надеялась, что за этой игрой они проведут не только день, но и ночь.
Когда Кораль поняла, что беременна от Карлоса, ее мир перевернулся вверх дном. В те времена — в конце восьмидесятых — аборт все еще оставался делом весьма рискованным. Можно было нажить себе серьезные неприятности и надолго испортить репутацию. Впрочем, Кораль и внутренне не была готова к такому жесткому решению. Она не представляла, как рассказать обо всем этом Хулио, как признаться ему в том, что он обманут.
Надо сказать, Карлос первым догадался о том, что произошло, и поспешил сообщить о столь замечательном событии матери Кораль, которая понятия не имела о существовании какого-то там Хулио. Карлос собирался жениться на ее дочери, и беременность, по его мнению, была всего лишь отличным поводом поторопить события. Шикарная свадебная церемония была спланирована им буквально за считаные дни. Все произошло так стремительно, что Кораль толком не поняла, что пути назад нет, и ощутила только одно: ее загоняли в ловушку, из которой нет выхода. Выбор, сделанный ею, фактически оказался результатом отчаяния.
У нее хватило сил лишь на то, чтобы договориться с Хулио о встрече в их любимом кафе «Ван Гог». Там, едва присев за столик, Кораль и сообщила ему, что уходит. Решение было принято окончательно и обсуждению не подлежало. Кроме того, в то время ее преследовала мысль о том, что она не заслуживает такой любви, поэтому должна исчезнуть из его жизни, избавить любимого от лишних страданий и переживаний.
Впрочем, выразить это на словах в разговоре с Хулио у нее толком не получилось. Она как-то сбивчиво упомянула о своей вине перед ним, о том, что понимает, как жестоко и неправильно поступает, но большую часть времени повторяла как заклинание, что все, мол, уже решено, обратной дороги нет. Помочь чем бы то ни было ему или самой себе Кораль уже не может.
Когда она ушла, Хулио, наверное, еще с час сидел в кафе, осмысливая только что услышанное. На противоположной стене помещения, прямо перед его глазами, висела репродукция автопортрета Ван Гога, любимого художника Кораль. В те минуты Хулио впервые в жизни сумел понять человека, отрезавшего себе ухо.
7 мая
Не могу отделаться от ощущения, что он все время наблюдает за мной, прямо как водитель, подглядывающий за пассажирами в зеркало заднего вида. Стоит мне показаться на пороге их дома, как я тотчас же ощущаю на затылке его настороженный взгляд. Порой я ведь даже подолгу не вижу мальчишку, но все равно чувствую, что он наблюдает за мной откуда-нибудь из укрытия. По-моему, этот ребенок всегда подслушивает мои разговоры с Кораль. Мне кажется, именно они интересуют его больше всего того, что происходит во время моих визитов.
Иногда он даже сам заводит провокационные беседы: «А вот мама сказала, что ты…»
Его поведение, в общем-то, стабилизировалось. Зверь забрался в логово и уснул до поры до времени. Никаких проявлении того, что можно было бы назвать клиническим случаем, не наблюдается. Ни один типичный диагноз не подходит к состоянию Николаса. У него нет ни патологического изменения личности, ни депрессии, ни сколько-нибудь серьезных отклонений в поведении, разумеется на данный момент. В жизни не подумаешь, что этот рассудительный мальчик может потерять контроль над собой и сделать что бы то ни было не подумав. Если честно, то меня скорее настораживает эта излишняя рассудительность, тщательность подбора каждого слова и продуманность всех действий. Любую ситуацию он просчитывает на несколько ходов вперед.
Рассмотрим наиболее простую напрашивающуюся гипотезу: синдром маленького императора, этакого ребенка-тирана, выросшего в атмосфере вседозволенности и изобилия. Порой такие дети доставляют немало хлопот окружающим и родителям. Они с малых лет становятся ненасытными потребителями, жестокими деспотами, импульсивно жадными и несдержанными в поступках.
Николас, как мы видим, никак не подходит под это определение. Он ничего не просит и не требует. Его единственная игрушка, даже больше, вся собственность, — это шахматы. В том, что касается формального взаимодействия с членами семьи, к нему не придерешься. Он убирает у себя в комнате, его стол всегда в идеальном порядке, мальчик делает домашние задания, помогает сестре. Его нормальное состояние никак не назовешь возбужденным или агрессивным. Скорее наоборот, он обычно погружен в себя. Ему, судя по всему, просто скучно, неинтересно участвовать в том, что происходит в их доме.
В общем, я не наблюдаю в нем никакой патологии, за исключением тех отклонений, что связаны лишь с моралью. В этом ребенке напрочь отсутствует система нравственных ограничений. Он, похоже, не способен испытывать угрызения совести за какие бы то ни было свои поступки.
Что же мы имеем? А вот что! У мальчика нет никакого желания проходить коррекцию поведения у психотерапевта. Он не стремится совершенствоваться как личность, зато всячески мечтает развить в себе талант и навык игры в шахматы. Кроме того, Нико хочется, чтобы я передал ему свои знания в этой области. Дух состязательности вполне вписывается в систему его ценностей, не ограниченных моральными запретами. С точки зрения этого ребенка, не победить — значит проиграть, не съесть — самому обернуться добычей. Вот почему мальчишка настойчиво просит меня записать его в клуб, помочь стать членом Федерации и поспособствовать тому, чтобы он как можно скорее смог участвовать в турнирах. Я для него — средство, которое он хочет использовать для достижения этой цели.
Остается рассчитывать, что мне удастся развить в нем внутреннее понимание некоторых ценностей, воспользовавшись для этого шахматными тренировками. Нет клинических доказательств того, что эта игра может иметь терапевтический эффект. Тем не менее я рассчитываю на определенные результаты. По крайней мере, этический кодекс шахматиста его явно заинтересовал. Может быть, через игру мне удастся привить ему чувство ответственности за свои поступки, научить достойно проигрывать и уважать противника. Нужно направить его враждебность ко всему окружающему в мирное русло — в стремление победить достойного соперника за шахматной доской. По-моему, в этом предварительном плане есть смысл. Я рассчитываю на определенный успех.
Главное — держаться подальше от Кораль. Никаких дополнительных контактов и по возможности беспристрастное, объективное отношение ко всему, что с ней связано. К сожалению, я появляюсь в их доме, не сумев оставить за порогом весь груз воспоминаний и эмоций. Положа руку на сердце, я не могу сказать, что веду свои занятия, находясь на абсолютно нейтральной позиции, избавившись от всякого рода субъективизма в оценке происходящего в этом доме. В трудах основателя психоанализа все это называется трансференциями и контратрансференциями.
Не хватало только, чтобы из этой ситуации я сделал фрейдистские выводы! А что? Все получилось бы более чем эффектно и убедительно. Нужно лишь предположить, что работа с Николасом является для меня сублимацией скрытой страсти к его матери.
В первое майское воскресенье Ла Моралеха просто утопала в цветочной пыльце. В воздухе пахло цветами, отовсюду доносилось щебетание птиц. Хулио пришлось заранее наглотаться антигистаминных препаратов, чтобы избежать приступа аллергии. Весна словно обезумела. Она обрушилась на Омедаса, набросилась на него сразу со всех сторон. Это преддверие лета чем-то напомнило Хулио злобных псов, облаивавших его из-за оград особняков, мимо которых он проходил. Казалось, откройся сейчас калитка, и каждая из этих зверюг с удовольствием разорвана бы его на куски.
На улицах здесь не было ни души. Время от времени где-то вдалеке проезжала машина, доносился едва слышный шум мотора, и кварталы вновь погружались в тишину. Несмотря на аккуратные сады, поддерживаемые в полном порядке, на чистоту проезжей части и тротуаров, этот район казался Хулио безвкусным, пошлым и подавляюще унылым. Даже здешняя чистота вызывала у него лишь отрицательные эмоции.
«Вот ведь чертовы чистоплюи! — промелькнуло у него в голове. — Даже окурка на улице не найдешь. А уж сами виллы — это просто кошмар какой-то».
Хулио казалось, что за ним из окон, как из бойниц, наблюдали тутошние обитатели. Они с явным подозрением следили за перемещениями чужака, проникшего в их не слишком гостеприимное царство. В этом районе вообще, похоже, не было принято ходить пешком. Даже к ближайшим соседям тут, кажется, ездили на машине. Каждый дом, любой участок словно запирался сам в себе. Один особняк от другого отделяло нечто большее, чем обычное расстояние, поддающееся измерению.
По улицам и проездам, делившим район на одинаковые кварталы, люди передвигались стремительно, как под обстрелом. Они ощущали себя в безопасности лишь под защитой оград, сигнализаций и злобных собак в саду. Неприкосновенность частной жизни в этих местах соблюдалась свято, почти как на кладбище. Никто не вмешивался в то, что происходило за соседской оградой.
Большинство этих особняков, похожих на замки, было построено совершенно безвкусно. Чего стоили только портики с колоннами да витражные окна-розетки, размерами подходящие скорее готическому собору.
К счастью, дом, в который он шел, был другим. Хотя бы в том, что касалось вкуса и чувства меры, жилище Кораль и Карлоса разительно отличалось от особняков соседей.
То, что началось почти случайно, то, что он посчитал простой возможностью неплохо подзаработать, используя свои профессиональные навыки, обернулось ключевым моментом всей его жизни. Все перевернулось с ног на голову в тот момент, когда Хулио выяснил, что его пациент является не только той самой причиной, по которой он когда-то потерял свою единственную любовь, но и поводом для того, чтобы снова встретиться с женщиной, любимой когда-то. В общем, символический круг замкнулся, и теперь Хулио уже не слишком верил в то, что сумеет вести это дело с подобающей профессионалу бесстрастностью и объективностью.