«Некоторые люди, — рассуждал про себя Томас, — притягивают к себе всеобщее внимание, в то время как другие сливаются с общим фоном, оставаясь невидимками. Даже если при этом они говорят очень и очень примечательные вещи». Весьма интересное наблюдение, даже неожиданное. Этим сиюминутным открытием он был обязан той, что сидела сейчас рядом за стеклянным столом, со стопкой водки, поднесенной к губам. Ее взгляд порхал, преисполненный интереса одновременно и к Тони Баттрессу, и к Андрею Черскому, который как раз сейчас расписывал красоты детских летних лагерей у себя на родине. Особой этой, для которой Томас оставался невидимкой, была Эмили, девушка из штата Висконсин.
Зал был полон гостей, и хотя Андрей говорил, что дресс-код необязателен и достаточно пиджачной пары, Томас чувствовал себя неловко, окруженный таким большим количеством фраков. Воздух гудел от разговоров — все обсуждали только что закончившийся балет. Звучало много русской речи, но иностранцев тоже хватало. Томас слушал Андрея вполуха — его взгляд был прикован к Эмили, и не столько потому, что она была хороша (а она действительно была хороша)… Дело было в другом, и Томас никак не мог сформулировать свое впечатление… Да, все дело в ее харизме, в каком-то необъяснимом магнетизме. Или даже, если рассуждать в терминах атомной энергии (что теперь особенно модно), — Эмили излучала особого рода энергию. Эта энергия светилась в ее глазах, ослепительной улыбке — несмотря на угловатые черты лица и фигуру, как у мальчишки.
Тони с Андреем перекидывались шуточками, словно соревнуясь за сердце Эмили. Задорно рассмеявшись, та на секунду повернулась к Томасу. Он тоже засмеялся, но как-то уж больно неуверенно, потому что не участвовал в разговоре. Он вдруг совершенно отчетливо почувствовал себя исключенным, вытесненным из круга этой троицы.
— Ну же, Томас, вы должны поддержать меня, — сказала Эмили. — Этот Черский уверяет нас, что его распрекрасные летние лагеря на Балтике — невинный рай для детского досуга, и что никто никого не оболванивает политическими идеями. Должна сказать, что ваш друг и сосед выдвигает весьма хлипкие контраргументы.
Все замолчали, думая, что Томас что-нибудь да ответит, но тот не проронил ни слова.
— Нет, дело не в этом, — возразил Тони, — просто я прекрасно понимаю Андрея. В конце концов, американские дети тоже живут в летних лагерях.
— Да, только наших детей учат самостоятельности и навыкам выживания в условиях дикой среды, — сказала Эмили.
— Конечно, но попутно им вбивают в головы и все остальные американские ценности, — улыбнулся Андрей. — Разве они не поднимают по утрам национальный флаг? Не поют патриотических песен? Все это есть. Вот поэтому я утверждаю, что Запад ничем не отличается от нас.
— Он дело говорит, — снова согласился Тони, опорожняя уже четвертую или пятую стопку водки. — И там, и там присутствует элемент пропаганды. Честно говоря, мне уже нравится ваш Артек, и я с радостью поехал бы туда отдыхать.
— Дорогой, я начинаю подумывать — может, ты коммунист? — воскликнула Эмили, игриво поднеся пальчик к подбородку Тони. А Томас подумал про себя: интересно, Тони у нее один такой «дорогой» или она со всеми так обращается? Ну да, она же актриса…
— Я поставил целью всех вас перековать в коммунистов, друзья мои, — сказал Черский. — Да. И пусть моим оружием будет балет и водка.
Тони с Эмили рассмеялись, а следом за ними и Томас — правда, этот разговор начинал его напрягать. Не слишком ли снисходительны Тони и Эмили к просоветским замашкам Андрея? Ведь он явно педалировал свою любимую тему. Но когда русский снова подлил всем водки, возражать снова стало как-то неудобно. За возможность посмотреть русский балет приходилось платить распитием русской водки. Томас попытался расслабиться и не впадать в паранойю — ведь они просто отдыхают!
— Мистер Черский, а не слишком ли крепко? — вполне серьезно спросила Эмили. — Ваша водка на вкус — чистый спирт.
Черский сделал «большие глаза»:
— Мисс Паркер, неужели вы думаете, что я вас спаиваю? Перестаньте. Мы же друзья, мы должны доверять друг другу. Ваше здоровье!
И мужчины одним глотком дружно опрокинули свои стопки. Эмили сделала аккуратный глоток и поморщилась, словно ей обожгло горло.
— А я думала, что русские говорят «на здоровье», а не «ваше здоровье», — заметила Эмили.
— Это — распространенное заблуждение. Мы говорим «на здоровье», потакая иностранцам, потому что они больше ничего не знают по-русски. На самом деле мы так не говорим. И вообще — у нас существует целый этикет, связанный с застольем. Для каждого случая — свой тост. Они произносятся в определенной последовательности. Есть тосты, открывающие и закрывающие празднество. Ну, выпьем? А я скажу вам настоящий тост.
Низким бархатным голосом Черский нараспев произнес какую-то фразу на русском. Никто ничего не понял, но звучало красиво. Даже ироничная Эмили «купилась» и опустошила свою стопку.
— Русский язык — очень красивый, — заметила она. — Во всяком случае, в вашем исполнении. И как переводится ваш тост?
— Это новый тост, советских времен. И переводится он так: «Да пребудут исполненными все запланированные дела согласно текущему графику».
Эмили молча схлестнулась взглядом с Черским. Краешки ее губ обиженно задрожали.
— Боже, как поэтично, — язвительно сказала она. Быстро взяв себя в руки, она встала из-за стола:
— Пойду, пожалуй, припудрю носик.
Эмили удалилась в сторону гардероба, за которым находились две заветные комнатки. Мужчины завороженно смотрели ей вслед.
— Ваша дама очаровательна, ну просто очаровательна, — сказал Черский, повернувшись к Тони.
— Благодарю вас. И я того же мнения.
— Господа, если не возражаете, я закажу еще одну бутылку. Музыка Чайковского вознесла меня в такие сферы, что хочется оставаться там подольше, даже если для этого потребуются искусственные стимуляторы.
Андрей встал, но отправился не к барной стойке, а прямо к официанту, и что-то тихо сказал ему. Наверное, попросил какую-то особую бутылку из особых закромов. Томас посмотрел на часы. Этот факт не ускользнул от внимания Тони.
— Что такое, старина? — спросил он.
— Да так… Аннеке обещала прийти. А ее все нет и нет.
Услышав имя Аннеке, Тони помрачнел.
— В чем дело? — удивился Томас. — Я всегда думал, что вы хорошо относитесь к Аннеке.
— Нет, я-то как раз к ней прекрасно отношусь. Мне только не нравится, как относитесь к ней вы.
Томас вздохнул:
— Слушайте, ну сколько можно? Вы мне уже это говорили.
— Ну и что ж, что говорил? Я до сих пор не услышал от вас внятного объяснения: зачем вы это делаете.
— А тут нечего объяснять.
— Вы ей сказали?
— О чем?
— Про жену. Про ребенка.
— А зачем? — немного неуверенно переспросил Томас.
Тони огорченно покачал головой:
— Томас, мне не хочется считать вас подлецом, потому что вы мне симпатичны. Но вы неуклонно подводите меня к такому умозаключению. Либо вы подлец, либо наивный путаник. Эта девушка влюбляется в вас все сильнее и сильнее, и рано или поздно она уже не захочет довольствоваться невинным поцелуем в щечку.
Томас задумался, но так и не нашелся с ответом.
— Слушайте, отстаньте, а? — вдруг произнес он.
— О, да вы пьяны, — удивился Тони.
Вернулась Эмили. Она явно взяла себя в руки, как будто ничего не произошло.
— Дорогой, — сказала она, обращаясь к Тони, — по-моему, сейчас самый удобный момент, чтобы обсудить с мистером Черским платья Анжелы.
Поскольку Томас был не в курсе, она пояснила:
— У меня в Нью-Йорке живет школьная подруга Анжела Торнбери. Она разработала сногсшибательную коллекцию вечерних нарядов, и теперь все это дело нужно продвигать. И я вдруг подумала: почему бы не попросить мистера Черского?
— Я не совсем вас понимаю, — сказал Томас.
— Ну, он ведь главный редактор. Ищет материалы для «Спутника», разве не так?
— Но он печатает исключительно материалы про Советский Союз.
— Что весьма недальновидно с его стороны. Смысл выставки — культурный обмен между странами. Вот если бы появилась такая статья, где сравнивается московская мода с модой в Нью-Йорке — я бы с удовольствием ее прочитала.
— Он так расставит акценты, что советская мода затмит платья вашей подруги.
— Ну, я все равно попробую, — упрямо сказала Эмили.
Когда Андрей вернулся за стол, она сразу взяла быка за рога. Андрей был сама вежливость:
— А знаете, интересная мысль! Действительно: отчего бы не провести сравнение между западным и советским образом жизни? Можно даже развить эту тему, затронув в том числе технологии.
«Да, этот русский вцепился в Тони мертвой хваткой!» — подумал Томас.
— Как я уже говорил, — продолжил Черский, обращаясь уже к Тони, — мы готовим статью о наших достижениях в области ядерного синтеза. Было бы интересно сравнить их с британскими разработками.
— А кто вам мешает? — ответил Тони. — У нас — полная открытость. Это составная часть нашей культуры. Каждый может прийти в наш павильон и посмотреть на аппарат ZETA.
— Ну, конечно. Но это же просто муляж! Впечатляет, конечно, но для ученых не представляет ни малейшего интереса.
— Разумеется, муляж. Так же, как и ваш спутник в советском павильоне.
— Вы правы. Никто не хочет выдавать своих секретов. Да и с какой стати? Было бы глупо выставлять оригиналы. Так что ничего не изменилось: Запад и Восток ведут себя по старинке. Хотя именно вы настаиваете на моральном превосходстве, будто вы — другие, а не такие же, как мы.
— Но мы действительно другие!
— Докажите.
— Каким образом?
— Расскажите нашим читателям про аппарат ZETA.
Тони внимательно посмотрел на Андрея: его явно задело за живое.
— А я так и сделаю. Чтобы доказать, что вы не правы.
— Эй, старина, — Томас предупреждающе положил руку на плечо Тони. — Не говорите глупостей.
Он хотел продолжить свою мысль, но тут появилась Аннеке. Томас поднялся с места, чтобы поприветствовать ее, и возникла неловкая ситуация: он хотел поцеловать ее в щечку, но Аннеке (или ему только показалось из-за бесконечных упреков Тони) подставила лицо для поцелуя в губы. В результате Томас чмокнул ее где-то посередине.
— Простите, что так поздно, — смущенно сказала Аннеке. — Но я только освободилась.
Оказывается, у них случилось небольшое ЧП: одна голландская пара потеряла свою шестилетнюю дочь, и Аннеке вместе с другими девушками-хостес битых два часа бегали по выставке, разыскивая ребенка. В итоге девочку нашли — где бы вы думали? — возле соломенной хижины павильона Бельгийское Конго. Девочка сидела и смотрела как завороженная на полуобнаженного туземца, который, не переставая, дрожал от холода. Томас машинально улыбался, одним ухом слушая рассказ Аннеке, а другим — разговор Тони с Черским. Дело явно принимало нехороший оборот. Тони охотно поддерживал беседу и даже заявил, что с удовольствием побывал бы в Москве. Эмили кидала изумленные взгляды то на одного, то на другого, и Аннеке уже никто не слушал. Потом Черский сказал, что обязательно пригласит Тони в Советский Союз, а Эмили заметила, что это просто здорово, когда два человека из конкурирующих стран хотят дружить: это лишнее доказательство того, что вся эта международная политика — полная мура, а Тони с ней согласился, добавив, что и он такого же мнения, и что гонка ядерного вооружения — пустая трата времени и денег, и вообще: он не верит в агрессивные намерения Советского Союза. Да и что такое этот «западный образ жизни» — сплошное стяжательство и неравенство, а вот коммунизм… Может, в коммунизме есть свои изъяны, но он вовсе не находит такие идеи безумными. В конце концов, Советский Союз доказал это на практике.
— Ага, наконец-то! — воскликнул Андрей. — Вот, пожалуйста: человек живет в Западной Европе, но все прекрасно понимает!
Обняв Тони за плечи, Андрей провозгласил Тони «своим в доску», и потом все трое добавили еще и налили Томасу, и после очередных двух стопок Томас подумал, что водка — просто зверь, гораздо крепче той, что они пили до этого, а потом смутно поймал себя на мысли, что уже перестает понимать, что происходит, хотя совершенно точно видел, как Эмили обвила руку вокруг шеи Тони — нет, черт, как странно — вокруг шеи Андрея, и вслед за этим Томас почувствовал нежное прикосновение рук Сильвии, хотя нет, черт — на самом деле то была Аннеке, ведь Сильвия сейчас в Лондоне, далеко-далеко от него, а потом — господи, да какая разница — ему вдруг стало так весело, ведь они все такие хорошие, и они, и мистер Картер из Британского посольства, потому что он тоже подсел за столик, пытаясь что-то сказать Томасу, только Томас уже не помнил, что он там отвечал, потому что его сознание отключилось на мистере Картере, и больше он уже ничего не помнил, пока, наконец, не очнулся, уже на следующий день, в незнакомом гостиничном номере. Ужасно раскалывалась голова, и зверски хотелось глотка холодной воды, и во рту стоял такой тошнотворный привкус…
Уилкинс
Все тело ломило. Собравшись с силами, Томас приподнялся в кровати и подслеповато огляделся.
Слегка поеденные молью занавески на окнах были задернуты, и понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте, из которой медленно начали выступать очертания предметов. Но это не прибавило никакой определенности — потому что Томас по-прежнему представления не имел, где находится. Его охватил страх, он резко сел в кровати, отчего кровь бешено застучала в висках, нащупал выключатель светильника на прикроватной тумбочке и зажег свет.
Обстановка в комнате оказалась более чем скромной, без малейшего намека на роскошь. Было слышно, как в ванной капает вода из крана. Томас вдруг понял, что спал одетый. Свесив ноги с кровати, он осторожно встал, опасаясь очередного приступа головной боли. Он подошел к окну — всего три шага — и отдернул занавески. Вид из окна опять же не давал никакой подсказки: он увидел лишь мокрую от дождя заасфальтированную дорожку да глухую кирпичную стену буквально в паре метров напротив. Томас не видел неба и совершенно не представлял, который теперь час. Тут он вспомнил про наручные часы. Они показывали без пятнадцати три.
Томас пошел в ванную, засунул голову под холодную воду, пару минут пытаясь прийти в себя. Вернувшись в комнату, он открыл шкаф и обнаружил на плечиках свой пиджак. Проверил карманы. Бумажник на месте. Напоследок еще раз оглядев комнату — вдруг что-то забыл, — Томас тихо повернул ручку двери и вышел в узкий коридор, застеленный затрапезного вида ковровой дорожкой. Нащупав в кармане ключ от номера, Томас закрыл дверь и прислушался. Было очень тихо. Ни тебе горничной, мирно жужжащей пылесосом или разносящей по номерам чистое белье с вежливым приветствием: «Bonjour!», никого. Только давящая, не прерываемая ни единым звуком тишина.
Лифта, похоже, тут не было, поэтому Томас спустился вниз по ступенькам, миновав три лестничных пролета, и сразу попал в крошечный, тускло освещенный холл. За стойкой портье никого не было. Томас взял в руки колокольчик и позвонил. Почти сразу дверь за стойкой открылась, и оттуда вышел долговязый, бандитского вида мужчина с землистым цветом лица. Мужчина жевал бутерброд.
— Oui? — спросил мужчина.
— Bonjour, monsieur, — произнес Томас, мысленно ругая себя за столь почтительный тон, столь неуместный в его случае, когда сам не знаешь, о чем собираешься спросить.
— Эээ… je voudrais… le check-out?[38] — более уверенно произнес Томас, хотя голос сам собой сорвался на просительно-вопросительную интонацию.
— Какой у вас номер?
Томас взглянул на ключ:
— 301-й.
Мужчина взял ключ и сверился с журнальными записями.
— Платить не нужно, — сказал он и отправился обратно к себе в комнату, а Томас — на выход. Немного поколебавшись, Томас окликнул мужчину:
— Вы хотите сказать, что номер оплачен?
— Да.
— А… известно, кем именно?
Недовольно вздохнув, мужчина снова полез в журнал:
— Платил мсье Уилкинс.
— Уилкинс?
— Уилкинс.
Томас и мужчина молча уставились друг на друга. У Томаса на языке крутилась масса вопросов, но он понимал, что спрашивать, скорее всего, бесполезно.
— Надеюсь, вам у нас понравилось? — спросил портье.
— Да… Да, спасибо, у вас… уютно.
— Bien. [39]
Мужчина откусил от бутерброда и удалился, а Томас толкнул дверь на выход.
За последние пару месяцев Томас почти не выезжал в город, но он подозревал, что все-таки его не увезли дальше Брюсселя, хотя эта улица была ему не знакома. Пройдя метров сто, Томас оказался на широком бульваре с множеством магазинов и ресторанчиков. По проезжей части сновали машины. Погода была сумрачной — солнце все никак не могло протолкнуться сквозь толщу серых облаков, но даже слабый луч света больно резанул по глазам, так что Томас даже зажмурился. Наконец, он увидел впереди очередь из такси и поспешил туда. Усевшись в машину, попросил водителя везти его в мотель «ЭКСПО», что в Веммеле.
Во время поездки его укачало, снова подступила тошнота и сильнее прежнего заболела голова. Когда они были уже на месте, Томас с трудом вылез из машины и расплатился с водителем. Такси уехало, а Томас побрел к проходной. Потихоньку прошмыгнув мимо полусонного Джозефа Сталина, он направился по уже знакомой дорожке. Медленно бредя меж длинных невзрачных домиков, Томас пару раз останавливался, чтобы переждать приступ мигрени, прислонившись к стене. Дойдя до своей двери, Томас с трудом нашарил ключ в кармане и вошел внутрь.
Он надеялся, что хоть тут ему станет легче, но Томасу предстояло испытать еще одно потрясение — самое сильное за этот день.
Во-первых, он сразу же прошел в ванную и подставил голову под струю холодной воды. И тут увидел, что пропала зубная щетка Тони. А вместе со щеткой исчезла его зубная паста (та самая, трехцветная), бритва, крем для бритья… Словом — весь его несессер. Тони вбежал в комнату, открыл шкаф и похолодел: половина Тони была пуста. Исчезло все — его рубашки, галстуки, кофты, нижнее белье — все. Томас заглянул под кровать Тони, но его чемоданов тоже не было.
Томас опустился на свою кровать и нервно потер лоб. Его вдруг охватила нервная дрожь, сердце колотилось, как сумасшедшее. Черт, Тони пропал! Все это было очень странно и не сулило ничего хорошего.
Вдруг в дверь постучали — Томас забыл запереть ее, поэтому кто-то повернул ручку, и… Это был еще один сюрприз — да еще какой!
— Аннеке? Что вы тут делаете?
— Человек на проходной подсказал мне, в каком модуле вы живете. Я решила проведать вас перед сменой.
— Но зачем?
— Хотела убедиться, что с вами все в порядке. Я волновалась.
Аннеке прошла в комнату, и Томас вдруг понял, что ее даже некуда посадить. Он смущенно убрал кипу постельного белья с единственного стула — столь убогого, что даже стыдно было предлагать его девушке.
— Прошу вас, садитесь вот сюда, на кровать, — сказал он.
Аннеке присела, романтично улыбаясь, а Томас примостился на стульчике.
— Ну вот… — сказала Аннеке, продолжая улыбаться и пытаясь освоиться в новой обстановке. — Теперь-то я понимаю, отчего вы с Тони так быстро сдружились. Мужская солидарность? Как вы договариваетесь между собой, если один из вас хочет пригласить в гости даму сердца?
— В том-то и дело, что… Вернее, я не в этом смысле. Просто Тони, похоже, съехал. Исчезли все его вещи.
— Как съехал?
— Ну так. Испарился. Disparu.
Аннеке задумчиво сдвинула брови:
— Ну… Может, он просто ушел на работу?
— На работу? Прихватив свою зубную щетку и два чемодана с одеждой?
— Да, это странно, — согласилась Аннеке, нахмурившись.
— Послушайте, а что вообще вчера произошло?
— С вами? Или с Тони?
— С обоими. Но сначала про меня расскажите.
— Ну… — Аннеке подалась вперед и посмотрела на Томаса. В этом взгляде было все: и тревога за него, и нежность… Хотя он понял это не прямо сейчас, а позже. — Мне показалось, что вы… что вы были очень пьяны.
— Определенно. А я ничего такого ужасного не делал? Ну, не отплясывал на столе под заливистые переборы балалайки или что-то вроде этого?
— Нет, что вы! Вы просто заснули. У меня на коленях. Это было так трогательно. Все остальные тоже сказали, что вы трогательный…
— Все остальные?
— Ну да. И Тони с мисс Паркер, и мистер Черский с мистером Картером.
— Разве с нами был мистер Картер?
— Ну да. Разве вы не помните, как он пришел? Он первый заволновался — потому что мы не могли вас разбудить.
И Аннеке рассказала, как Черский с Картером кое-как выволокли его на улицу, а потом Картер вызвал такси и повез Томаса, как все поняли, в какую-нибудь гостиницу. А потом Картер снова вернулся на банкет.
— Но я к тому времени так устала, — продолжила Аннеке. — И потом: не было смысла там оставаться без вас. Я собиралась заночевать в гостинице в Лакене[40] — ею часто пользуются наши хостес. Тони с мисс Паркер и мистером Черским проводили меня до самых дверей. Они были такие веселые и немножко буйные. Все время распевали какие-то детские песни из пионерского лагеря «Артек», это Черский их научил. Потом мы попрощались, а Тони сказал Черскому: «Ну, пойдем с нами, посмотришь на распечатки». А потом они ушли. Втроем.
Томас в ужасе уставился на Аннеке:
— Распечатки? Какие распечатки?
— Не знаю. Я думала, что вы в курсе.
Томас нервно провел рукой по волосам. Неужели все действительно так плохо?
— Так, погодите. Это могли быть распечатки от подруги Эмили, у нее подруга дизайнер по женской одежде. Они уговаривали Андрея, чтобы он написал о ней в своей газете.
— В самом деле? Но все время, пока я оставалась с ними, они только и говорили, что про аппарат, который обслуживает Тони.
Томас призадумался. Пожалуй, Аннеке права. Он смутно пытался вспомнить детали вчерашнего разговора. Как же так получилось, что Андрей споил его до бессознательного состояния? Сам виноват, нужно было вовремя остановиться. Голова раскалывалась, и каждая мысль давалась с трудом. Сейчас ох как не помешала бы чашка хорошего крепкого кофе!
Аннеке молча смотрела на него, преисполненная нежности. Косые лучи солнца пробились сквозь тучи и осветили сверху пол и комнату, и Аннеке сидела в столпе золотистого света — лицо ее и волосы сияли, и она была так прекрасна, что хотелось прильнуть к ней и поцеловать.
— Нам пора идти, — сказал Томас.
— Да-да, а то я опоздаю на работу.
— Я наведаюсь в наш павильон и порасспрашиваю. Надеюсь, всему произошедшему найдется какое-то внятное объяснение.
Но Томас надеялся напрасно. Зайдя в британский павильон, он обеспокоился пуще прежнего. Потому что в зале отсутствовал один из экспонатов.
Томас подошел к одному из кураторов выставки и спросил, с трудом скрывая волнение:
— Простите, а куда она подевалась? Где ZETA?
— Убрали. Сегодня утром.
— Убрали? Кто приказал?
— Мистер Баттресс. Он лично пришел и отдал распоряжение. Вместе с двумя парнями разобрал аппарат и погрузил его в фургон.
— И куда они уехали?
— Не могу знать, сэр. Но без экспоната в зале образовалась дыра, нужно чем-то ее заполнять. Вроде через пару дней обещали привезти что-то большое — новый вид компьютера.
Томас был в полном замешательстве. Поблагодарив куратора, он поспешил в сторону «Британии». На бегу поприветствовав мистера Росситера, Томас пробрался сквозь толпу к барной стойке, попросил Шерли приготовить двойной кофе и рванул к телефону.
Набрав номер Британского Совета, он попросил позвать мистера Картера:
— Меня зовут Фолей. Скажите, что по крайне срочному делу.
Очень скоро он услышал в трубке добродушный голос Картера:
— Добрый день, Фолей. Ну что, живы?
— Да, более или менее. Я так понимаю, это вы меня вчера выручили. Спасибо.
— Пустяки, старина. У меня работа такая. В следующий раз поосторожней с этой картофельной самогонкой. Так можно и Богу душу отдать. Как вам гостиница? Не очень? Уж простите, не самое роскошное место оказалось. С оплатой все уладили?
— Да, за меня заплатил какой-то Уилкинс.
Мистер Картер пропустил эти слова мимо ушей, и Томасу оставалось только гадать, знает ли он этого господина или нет.
— В любом случае, я вам очень благодарен, остальное неважно. Но, собственно, я звоню по другому поводу. Послушайте, Картер, тут происходят странные вещи… — Томас оглянулся, дабы убедиться, что никто не подслушивает. Рядом находилась только Шерли — готовила Томасу кофе. — Тони исчез, Тони Баттресс. Как сквозь землю провалился! Собрал свои вещи и смотался. Даже записки не оставил. Но это еще не самое страшное… Аппарат тоже исчез, — прибавил он, прикрыв трубку рукой.
На другом конце провода возникла напряженная пауза.
— О чем вы, старина? — наконец, переспросил Картер.
— Аппарат ZETA.
— Исчез? Как это?
— Ну, я так понимаю, Тони заявился утром в павильон, разобрал его и увез. А ведь мы оба с вами слышали вчера, о чем он говорил с Черским — что было бы здорово рассказать русским всю правду!..
Картер опять замолчал. Кажется, он тоже был в шоке.
— Значит так, Фолей, — сказал, наконец, Картер. — Все ясно. Боюсь, мы попали в крайне неприятную ситуацию. Я тут должен посоветоваться с людьми. Мы кое-что проясним, и я вам перезвоню, я или кто-то еще. Вы где сейчас? В пабе?
— Да.
— Оставайтесь там и ждите звонка. Может, через час, может, через два.
— Я понял. Но я хотел сказать…
Томас недоуменно посмотрел на трубку, потому что Картер уже отключился.
В ожидании обещанного звонка Томас пытался как-то занять себя, поднявшись наверх, в зал для частных приемов. Сначала он перевешивал морские гравюры на стенах. Потом протер до блеска бокалы, пересчитал количество бутылок вина на полке за баром, поскольку Росситер, похоже, не очень-то обременял себя этим занятием. Он все еще возился, когда снизу из шумной пивной его позвала Шерли:
— Мистер Фолей! К телефону!
Звонил незнакомый голос с английским акцентом:
— Фолей?
— Да.
— Хорошо, слушайте внимательно. Мы хотим, чтобы вы подошли в парк Иосафата, к девяти часам.
— Простите, что значит «мы»? С кем я разговариваю?
— Выберите скамейку в северо-восточной части. Прихватите с собой газету «De Standaard» и читайте ее на двадцать седьмой странице. Вам все ясно?
— Понятно. Но с кем я…
Что за мода такая — кто-нибудь объяснит? И этот положил трубку. Шерли сочувственно улыбнулась и предложила Томасу еще кофе.
В девять часов было еще довольно светло, но сыро и прохладно, поэтому парк почти опустел. За те несколько минут, пока Томас сидел тут, выбрав условленную скамейку, мимо него прошла только пожилая дама, выгуливающая парочку карликовых пуделей. Томас даже подумал — может, это она? Сегодня такой невероятный день, что он не удивится, если окажется, что он разговаривал по телефону именно с ней — точнее, с мужчиной, переодетым в эту пожилую даму. Вопрос отпал сам собой, когда в конце аллеи появился человек в военнообразном макинтоше и фетровой шляпе. Человека можно было разглядеть даже издалека, несмотря на сгущающиеся сумерки. Томас подался вперед, развернув перед собой газету — букв уже нельзя разглядеть, но уговор есть уговор. Незнакомец подошел и присел на скамейку. Какое-то время он кидал взгляды то на газету, то на Томаса, словно не решаясь заговорить. Наконец, кашлянув, он просил:
— Мистер Фолей?
— Ну, разумеется, зачем вы спрашиваете?! Разве хоть кто-то еще читает тут «De Standaard»?
— Вы открыли ее на двадцать третьей странице, вместо двадцать седьмой.
— Здесь всего двадцать четыре страницы.
— О, в самом деле? Я как-то не подумал об этом. Черт.
Расстроенный нелепой промашкой, незнакомец замолчал. Затем, отбросив сомнения, он решительно поднялся со скамьи и произнес:
— Теперь пойдемте.
Незнакомец шел так быстро, что Томас еле поспевал за ним.
— Простите, но куда мы идем? И, черт, что вообще происходит?
— Скоро узнаете.
— Когда?
— Всему свое время.
— Вы даже не представились.
— Меня зовут Уилкинс.
Они вышли из парка на тротуар. Уилкинс крутил головой, вглядываясь в ряд припаркованных машин. Тут один из автомобилей замигал фарами.
— А, нам туда.
Они подошли к зеленому «Фольксвагену»— «жуку». Водитель откинулся на сиденье и открыл заднюю дверь.
— Какого черта? — раздраженно сказал Уилкинс. — Зачем вы подогнали такую маленькую машину?
Водитель ничего не ответил на это. Обреченно вздохнув, Уилкинс сказал Томасу:
— Ну, попробуем втиснуться.
Это оказалось многотрудной задачей. Уилкинс был довольно полным человеком, да и Томас не отличался худобой. Сначала в салон забрался Томас, а Уилкинс застрял между спинкой переднего сиденья и дверью. Пыхтя и сопя и работая локтями, он все-таки взгромоздился рядом. Было так тесно, что не вздохнуть, не то что пошевелиться.
— А нам далеко ехать? — поинтересовался Томас. — Я, пожалуй, сниму пальто.
Эта процедура оказалась не менее мучительной. Томасу удалось вытащить руку из одного рукава, но при этом он успел заехать локтем в глаз Уилкинсу, что явно не пошло на пользу их добрососедских отношений.
— Какого черта! — воскликнул Уилкинс. — Могли бы и не снимать свое пальто.
— Потерпите еще немного, — сказал Томас, дергая за второй рукав.
Наконец, он сложил пальто у себя на коленях.
— Слушайте, и так невозможно повернуться, да еще что-то упирается мне в бок. Что там у вас в кармане? — спросил Томас.
— Разумеется, пистолет.
Томас замер:
— Пистолет? Вы шутите?! Вы направили на меня свой пистолет в кармане?
— Именно так.
— Но зачем?
— Послушайте, боюсь, что вы не понимаете всей серьезности ситуации. Хватит ворчать, и вот — повяжите это.
Уилкинс протянул Томасу полоску черной ткани.
— Что это?
— Как что? Повязка на глаза. Погодите, дайте я вам помогу, затяну потуже.
— Какого ч…
Но, вспомнив про пистолет, Томас решил воздержаться от всяческого сопротивления, словесного или физического. Он молча позволил Уилкинсу надеть повязку и плотно затянуть на затылке узел.
— Ну вот, отлично, — сказал, наконец Уилкинс. — Сколько я показываю пальцев?
— Три.
— Черт, как вы догадались? Неужели повязка просвечивает?
— Нет, я просто отгадал.
— Не надо ничего отгадывать! Мне нужно, чтобы вы не запомнили маршрут следования. Это вам не игрушки. Сколько пальцев?
— Не знаю. Ни черта не вижу.
— Ну и славненько. Кстати, я показывал вам четыре пальца, но это неважно. А теперь закройте свой рот. Мне и так тесно, и я не расположен вести тут с вами беседы.
Водитель включил мотор. Слегка встряхнувшись, машина тронулась в путь.
В шоколаде
Ехали они довольно долго (по подсчетам Томаса, около полутора часов), и путешествие отнюдь не было комфортным. Где-то минут двадцать они все еще находились в черте Брюсселя. Потом, судя по более редкому жужжанию проезжающих машин, они попали на какую-то большую трассу на выезде из города. «Фольксваген» часто поворачивал то направо, то налево, скорее всего, чтобы запутать Томаса. И только последние пятнадцать минут машина двигалась довольно медленно — кажется, по узкой, в рытвинах, дороге. Наверное, на резких поворотах пассажиров бросало бы из стороны в сторону, если бы они не ехали в такой ужасной тесноте.
Потом автомобиль медленно взбирался вверх по крутой дороге. В какой-то момент водитель остановился, не выключая мотора, и резко свернул направо. Следующие полмили они ехали по проселочной дороге, подпрыгивая на ухабах. Потом — еще поворот налево, и машина остановилась. Водитель выключил мотор. Томас был прав, предполагая, что его привезли в какое-то глухое место, — вокруг стояла тишина, прерываемая одиноким уханьем совы.
— Ну-с, — сказал Уилкинс, — давайте, что ли, выбираться из этого чертовски неудобного логова.
Процесс извлечения себя из машины был столь же мучительным и раздражающим, как и процесс запихивания своих тел внутрь машины некоторое время назад. Для Томаса ситуация усугублялась еще и тем, что на нем была повязка. Когда, наконец, он вышел на волю, то пару минут понаслаждался некоторой свободой, подставив лицо под свежий ветерок. Его больше не укачивало, под ногами была твердая почва — и славно! Томас едва успел расслабиться, как в ребра ему уперлось дуло пистолета.
— Пойдемте со мной, — произнес похититель. — И, пожалуйста, без сюрпризов.
По хрустящему гравию они преодолели совсем небольшое расстояние — где-то около двадцати ярдов. Потом Уилкинс постучал железным молотком (по крайней мере, так представлялось Томасу) по массивной деревянной двери. Кто-то открыл ее, и они вошли внутрь. Никто при этом не произнес ни слова.
Уилкинс повел Томаса по гулкому коридору — очевидно, мощенному каменными плитами. Потом он чуть не споткнулся, потому что Уилкинс не предупредил его, что тут есть небольшая ступенька наверх. Шли они долго, и Томас понимал, что дом, в котором они оказались, довольно большой. Затем раздался скрип двери и его втолкнули внутрь.
— Ну вот. Дом, милый дом, — сказал Уилкинс, сняв с Томаса повязку. В глаза ударил яркий свет от горящей люстры под потолком. Подслеповато щурясь, Томас оглядел комнату — небольшую, простую, но очень комфортную, обставленную массивной мебелью темного цвета. Ставни на окнах были закрыты. По подсчетам Томаса, это был второй этаж. На крашеных стенах светло-горчичного цвета висели репродукции пейзажей во фламандском стиле — вполне вероятно, что это были оригиналы. У стены — добротная массивная кровать, стол и кресло. В любом случае — обстановка более располагающая, чем комната в мотеле.
— Послушайте, — сказал Томас, обернувшись в Уилкинсу. — Я проявил изрядное терпение, не задавая вам никаких вопросов. Но хоть теперь вы не будете так любезны объяснить мне смысл своего абсурдного поведения?
— О, глядите, вам уже и какао принесли, — сказал Уилкинс, кивнув в сторону чашки на прикроватной тумбочке. — Оно поможет вам заснуть, а все остальное — завтра.
— Вы это серьезно? Неужели вы полагаете, что я…
— Спокойной ночи, старина, приятных вам снов. Утром вам будет с кем пообщаться. Вот они все и прояснят для вас.
Не дожидаясь дальнейших препирательств, Уилкинс вышел из комнаты, заперев ее на ключ. Томас подергал ручку двери, но понял, что это бесполезно.
Очень скоро он обнаружил, что и ставни не открываются.
Расстроенный, он присел на кровать и взял в руки кружку с какао. Томас был голоден — за весь день он перекусил разве что пачкой картофельных чипсов Salt’n’Shake в «Британии». Томас осторожно понюхал какао и сделал пару глотков. Напиток не был обжигающе горяч, и Томас выпил его сразу и до конца. Очевидно, в какао подмешали сильное снотворное, потому что проспал он до следующего утра.
Даже звук отпираемой двери не разбудил его. Томас проснулся лишь тогда, когда кто-то раскрыл ставни и комната осветилась веселым утренним солнышком. Томас присел в кровати и увидел пожилую женщину, занимающуюся уборкой в его комнате. Она протерла стол, освободила мусорную корзину, подвинула стул поудобнее. Потом с некоторой брезгливостью взяла с тумбочки чашку из-под какао:
– ‘ Ik heb werk te doen, — пробормотала она. — Ik moet deze kamer schoonmaken en klaar maken. Er komt nog iemand vanavond is me gezegd. [41]
Томас поднялся с кровати. Вот уже второй день он спал одетый. Он чувствовал себя немытым и уставшим, и голова болела пуще прежнего.
— Где я нахожусь? — спросил он.
— Naar buiten! Nu! Ontbijt![42] — пробормотала женщина.
Томас подошел к окну.
Какой приятный вид! Комната имела выход на деревянную веранду, сразу же за ней простирался большой, аккуратно постриженный луг. Где-то через сотню ярдов трава уже росла вволю, вперемешку с пестрыми полевыми цветами. Там же, на определенном расстоянии друг от друга, были расставлены скульптуры в стиле модерн. И весь этот прекрасный пейзаж венчала в отдалении дубовая аллея, сквозь которую проглядывала умытая синева летнего неба. Дальше по левую сторону виднелись поля,