Утром в четверг 17 апреля 1958 года Всемирную брюссельскую выставку открывал Его Величество Король Бельгии Бодуэн Альберт Карл Леопольд Аксель Мария Густав. Проехав через Porte Royale, Королевские ворота, его кортеж, включающий премьер-министра и членов королевской фамилии, медленно проследовал по Avenue de la Dynastie — проспекту Династии — под восторженные крики толпы, в которой затесался и наш Томас Фолей, а вместе с ним — и Тони Баттресс. Сие знаменательное событие было отмечено пролетом в небе аэропланов, выстроившихся в форме латинской буквы «B» и раскрашенных в цвета национального флага.
Сильвии, смотревшей церемонию дома по черно-белому телевизору, оставалось принять на веру слова диктора, комментировавшего данное событие, из ряда вон выходящее хотя бы потому, что его передавали в прямой трансляции, с самого раннего утра, хотя местное лондонское ITV обычно начинало телевещание несколькими часами позднее. Сильвия ни на минуту не отлучалась от телевизора, жадно, с нарастающим нетерпением пытаясь найти в толпе своего мужа. Посадив малышку Джил на колени, она катала ее «на лошадке», без конца повторяя: «Ну, где там наш папочка? Смотри, где наш папочка?» Но маленькое дитя завороженно смотрело на экран как на бессмысленный калейдоскоп, в котором выкладывались узоры из черно-белых стеклышек. Когда церемония была в самом разгаре, к Сильвии заглянул Норман Спаркс. Он даже специально взял выходной, чтобы не пропустить передачу и посмотреть ее дома, но что-то там случилось с вертикальной разверткой, и теперь он просил временно приютить его. Сильвия сразу же сбагрила ребенка Спарксу и побежала на кухню ставить чайник. Спаркс утютюкал и показывал девочке «козу», словно всю жизнь нянькался с детьми. Малышка Джил довольно гулила.
|
|
Доехав до конца Avenue de la Dynastie, Его Величество Король Бодуэн вышел из машины и проследовал вместе со свитой в Церемониальный зал. Часы пробили десять, и он выступил с речью. Корольрассказал о своем взгляде на сегодняшние исторические процессы. Человечество стоит на перепутье, и перед нами только две дороги. Первая ведет к миру, а вторая — к уничтожению друг друга. Его Величество, конечно же, предлагал сворачивать на первую дорогу. Обсуждая позднее речь суверена, все согласились, что это были прекрасные, мудрые и памятные слова. Очень скоро данная речь была выпущена на виниловых пластинках (скорость проигрывания — 45 оборотов в минуту) и роздана всем девушкам-хостес, работающим на выставке.
Итак, король закончил выступление, но толпа не расходилась. «Британия» должна была открыться в полдень, и Томас с трудом проталкивался сквозь толпу, чтобы добраться до места. Он убил целых полчаса, пытаясь преодолеть расстояние в каких-то несчастных пятьдесят метров.
Теренс Росситер был уже на месте — стоял за барной стойкой, натирая до блеска бокалы, а в зале хлопотала высокая жилистая девушка лет двадцати пяти — платиновая блондинка с тяжелым взглядом, выражавшим всю мировую скорбь на свете. Поздоровавшись с Росситером, Томас спросил, как зовут его племянницу.
— О, нет, это не Рут. Рут собиралась прилететь, но прямо на днях ей подвернулась работа секретарши. С хорошим окладом и недалеко от дома. Ей, конечно, хорошо, а мне — головная боль, ведь нужно было срочно найти человека на ее место. Я хотел опубликовать объявление, но мисс Нотт сама нашлась — через знакомых. Конечно же, я ее взял. Не каждая девушка согласится лететь в Бельгию на полгода, да еще когда на сборы дается всего несколько дней.
|
|
Росситер обернулся и окликнул официантку:
— Шерли! Иди-ка, познакомься с нашим главным хозяином.
Платиновая блондинка проследовала через зал шиммиобразной походкой, усугубленной чересчур высокими каблуками. Подойдя к Томасу, она поздоровалась с ним.
— Это мистер Фолей из Центрального управления информации, — пояснил Росситер. — Он будет присматривать за нами, чтобы мы не совершили в нашем питейном заведении ничего, похожего на измену родине.
— Оч-чень приятно, — произнесла Шерли, окинув Томаса долгим взглядом, преисполненным неприязни.
— Взаимно, — ответствовал Томас.
Посчитав разговор исчерпанным, Шерли направилась обратно к столикам, бросив один-единственный взгляд через плечо.
— Ну, как там Его Величество? Окончил свои разглагольствования? — поинтересовался Росситер.
— О, да. Вы даже не поприветствовали его кортеж?
— Конечно, нет. Я — подданный Ее Величества Королевы Англии. Что мне их бельгийский король? — категорично произнес Росситер, не переставая полировать бокалы.
Томас хотел было предложить свою помощь, но тут увидел на полке за спиной Росситера стопку пригласительных на сегодняшний вечер. Томас самолично, еще в Лондоне, составлял текст приглашения, выбирал дизайн, относил макет в типографию. Весь тираж должен был поступить в Брюссельский офис Британского Совета, поэтому Томас был так удивлен.
|
|
— Мистер Росситер, простите, а откуда у вас пригласительные?
— А, это. Мне их принес на прошлой неделе мистер Картер, тут штук сорок-пятьдесят. Он сказал, что можно раздать всем желающим. Я отдал несколько штук нашим работникам, а себе не взял ни одного.
— Хорошо. Прекрасно. Тогда я… — Томас провел пальцем по стопке пригласительных, — … тогда я возьму парочку на всякий случай.
Один пригласительный Томас припас для Тони Баттресса, а второй, сразу же на следующий день, вложил в конверт и оставил на ресепшн в Главный зал, где сосредоточивалась вся переписка между работниками выставки. Конверт был адресован Аннеке, и текст на карточке гласил: «Очень надеюсь, что вы придете. С искренним расположением, мистер Фолей». Оставив послание, Томас засомневался: не слишком ли он бесцеремонен, ведь его с Аннеке связывал всего лишь один день знакомства?..
Пятничный вечер в «Британии» собрал так много гостей, что к десяти вечера Шерли и все остальные работники буквально валились с ног. Томас с мистером Картером стояли возле барной стойки, терпеливо ожидая, когда их обслужат. Гости в зале громко и оживленно разговаривали на разных языках, и от этого голова еще больше шла кругом. После того как Шерли принесла еще две кружки горького пива «Британия», бочонок оказался пуст, и пришлось срочно просить мистера Росситера, чтобы тот подключал шланг к следующему бочонку. Этот процесс занял довольно много времени — по большей части из-за того, что хозяин заведения вот уже несколько часов кряду не отказывал себе ни в чем. Взгляд его остекленел, а руки плохо слушались.
— О, блин, — тихо воскликнул кто-то слева от Томаса. — Неужели в Англии все такие заторможенные?
— Простите, — сухо ответил через плечо Томас, — просто никто не ожидал такого наплыва народу.
— И что? Знаете ли — я ну очень хочу пить и меня ну очень достало стоять тут и терпеть невежливость этой нерасторопной блондинки.
Томас обернулся, чтобы повнимательнее рассмотреть скандалиста. Судя по наглым заявочкам, наверняка американец! Это был молодой человек лет около тридцати, с короткой стрижкой под «бобрик», очки в роговой оправе. Он стоял возле стойки, размахивая пачкой бельгийских франков перед вконец издерганной Шерли. Н-да, это был верх наглости. Пиджак с широким кроем плеч, накрахмаленная рубашка и узкий галстук. Американец как пить дать!
— Вы позволите взглянуть на ваш пригласительный?
— Что?! — переспросил нахал, повернувшись к Томасу.
— Видите ли, ресторан переполнен, и персонал сбивается с ног, потому что многие заявились без пригласительных.
— Да неужели? — американец снова повернулся к Шерли и свистнул, подзывая ее как собачку.
— Я полагаю, что вы работаете в американском павильоне? — поинтересовался Томас.
— Вы правильно полагаете.
— И в каком качестве, позвольте спросить?
— Отлично, сейчас покажу вам свою визитку. Нет, в конце концов… — американец порылся в кармане пиджака, — вот этого будет довольно? Похоже на пригласительный? Видите? «Эдвард Лонгман, научный сотрудник павильона США».
Буквально на секунду сунув пригласительный под нос Томасу, американец тотчас же убрал его в карман.
Томас сконфуженно притих.
— Послушайте, старина, мне ужасно жаль, что я…
— Какой я вам старина, приятель? Мне двадцать семь. Правда, боюсь, мне стукнет все тридцать к тому времени, когда меня все-таки тут обслужат.
Шерли уже поставила две кружки горького пива для Томаса с Картером.
— Лучше обслужите этого господина, — попросил Томас, протягивая Шерли двадцатифранковую банкноту. — А потом устройте себе перерыв минут на пятнадцать.
— Да не могу, — возразила Шерли. — У нас клиенты.
— И тем не менее! Вы выглядите очень уставшей.
— Но тогда мистер Росситер…
— Мистер Росситер не посмеет. И подсаживайтесь за наш столик — вон там, в углу.
— Ладно. Спасибо, мистер Фолей, — расплылась в улыбке Шерли.
Томас задержался еще немного, чтобы поболтать с Картером, пытаясь подключить к разговору Эдварда Лонгмана, но тот лишь фыркал и выпускал колючки. В конце концов, распрощавшись с Картером, Томас пошел к себе за столик, где его ждал Тони Баттресс. Даже Шерли успела опередить Томаса, пока он разводил политесы с этим американцем. Шерли взяла себе газировки «горький лимон», ну а Тони уже находился на стадии третьей пинты. Он отпускал идиотские шуточки, сам же над ними и смеялся, хорохорился перед Шерли и глядел на нее пьяным и влюбленным взглядом.
Увидев Томаса, он воскликнул:
— О, Томас, здорово. Курево есть?
Томас достал пачку «Player’s Navy Cut» и пустил ее по кругу.
— Над чем смеемся? — спросил он у Тони.
— Да вот, девушка назвала свое имя… Долго пытался понять…
Шерли отстраненно курила, словно слышала эту шутку про собственное имя уже тыщу раз.
— Ну и как, дошло?
— А до вас еще не дошло? Шерли. Шерли Нотт. Surely not. [25]Прикиньте?
— А… — улыбнулся Томас. — Мне даже в голову такое не приходило.
— Неужели вас никогда не подкалывали по поводу вашего имени? — поинтересовался Тони у Шерли.
— Нет, никогда. Даже обидно.
Уловив в голосе Шерли нотки сарказма, Тони произнес:
— Простите, я не хотел вас обидеть. Но это и впрямь забавно.
Шерли вдруг потянулась к Тони, в одно мгновение преобразившись в кокетливую кошечку:
— Да ладно, птенчик, у тебя такие красивые глаза. За такие глаза многое можно простить мужчине.
Тони покраснел, смущенно отстранившись.
— И чем конкретно вы тут занимаетесь? Ну, в смысле, на вашей выставке? — поинтересовалась Шерли.
— Ну, я в команде сотрудников британского павильона. А обязанности — чисто технические.
— Технические? А это как?
Если интерес был притворным, то Шерли была отличной притворщицей. Тони хотел было рассказать о своей работе поподробней, как вдруг над их столом раздался мужской голос — мелодичный, но весьма настойчивый:
— Простите, вы мистер Фолей?
Все трое разом подняли головы. Возле них стоял высокий черноволосый мужчина, подтянутый, спортивного телосложения. Одет он был в светло-серый костюм, в одной руке держал стакан с пивом, а в другой — картофельные чипсы Salt’n’Shake. Мужчина улыбался, обнажив два ряда ослепительно белоснежных зубов. Даже Томас понимал, что перед ними — красавец, такой, что туши свет.
Томас поднялся с места и растерянно поздоровался с незнакомцем.
— Да-а, я Томас Фолей. Простите… а с кем я имею честь…
— Я — Черский, Андрей Черский. Впрочем, уверен, что мое имя вам ни о чем не говорит. Вот визитка.
Шрифт на карточке был русский, но кроме того, что перед ним действительно Андрей Черский, Томас больше ничего не почерпнул о незнакомце.
— Вы позволите к вам присоединиться? — спросил Черский.
— Да, конечно.
Черский присел за стол, и тут же к ним подошел мистер Росситер.
— А ты что тут делаешь? — сказал он, обращаясь к Шерли.
— Мистер Фолей сказал, что я могу…
— Мне плевать, что он там тебе сказал. Ты что, не видишь — мы носимся как взмыленные? А ну марш обратно за стойку.
Обиженно насупившись, Шерли поднялась со своего места. Перед тем как уйти, они протянула руку Тони Баттрессу со словами:
— Очень было приятно с вами пообщаться. Обещайте, что наведаетесь к нам еще.
— Конечно!
Шерли кивком попрощалась с Томасом, а также с мистером Черским, окинув его кратким, оценивающим взглядом. Когда она уходила, пробираясь сквозь толпу посетителей, все трое мужчин глядели ей вслед, но особенно Тони.
— Какая все-таки… милая девушка, — сказал себя под нос мистер Черский и сделал первый глоток пива. — Вы уж простите, что я так навязался, но мне не терпелось познакомиться с вами прямо сегодня.
— Отчего же такая спешка? — удивился Томас.
— Я вам сейчас все объясню. Я журналист и редактор. Приехал сюда на полгода в рамках работы советского павильона. Буду выпускать еженедельный журнал для гостей выставки. Немного просветительский, немного развлекательный. И называется наш журнал… Ну, догадаться, думаю, не трудно: «Спутник», — Черский улыбнулся. — Понимаю, не самое оригинальное название. Но иногда правильный выбор — именно тот, что лежит на поверхности.
Черский замолк на минуту, разглядывая пакет с чипсами и явно заинтригованный надписью.
— Солт-эн-снейк… — завороженно прочитал он. — Простите, а что означает это «n»? Я вроде неплохо знаю английский, но тут я споткнулся.
— «N» — краткая форма «and», — пояснил Томас.
— А для чего? Из экономии типографской краски?
— Нет, просто… Ну, как бы вам объяснить: краткая форма — она более облегченная, ближе к разговорному стилю.
— Понятно. Что-то вроде игры.
Черский разодрал пакет, взял одну чипсину, но и ее он стал разглядывать с непритворным интересом.
— То есть это нужно просто положить в рот и съесть?
— Собственно, да.
Вдруг Томас вспомнил, что не представил мужчин друг другу и быстро исправил эту оплошность. Черский же, протянув пакет новым знакомым и предлагая угоститься, занялся чипсиной, аккуратно откусив самый краешек.
— И как такое может нравиться англичанам? Нечто абсолютно безвкусное и низкокалорийное.
— Но это всего лишь чипсы.
— К тому же вы едите их без соли, — добавил Тони.
— Да? А где она?
— Там у вас в пакетике, на самом дне, должен быть другой крошечный пакетик-саше — такой, синего цвета.
Мистер Черский порыскал рукой на дне пакета и извлек оттуда соль. С надеждой поглядывая на свою «группу поддержки», Черский аккуратно вскрыл саше, заглянул внутрь — действительно, соль! — и высыпал ее на оставшиеся чипсы.
— Потрясающе. И совершенно ожидаемо — ведь англичане такие рачительные. Именно этот дух рачительности и помог вам в свое время завоевать весь мир. — Черский аккуратно положил пакет к себе в бумажник. — Покажу коллегам. А потом отошлю племяннику по почте.
— Вы хотели рассказать про ваш журнал, — подсказал Томас.
— Да, конечно. Могу показать вам первый выпуск.
Черский вытащил из внутреннего кармана свернутый лист бумаги большого формата, расправил его и положил на стол. Это был, скорее уж, не журнал, а газетенка на четырех страницах — впрочем, умещавших изрядное количество статей, набранных мелким компактным шрифтом. Многие из них, естественно, были посвящены прославлению последних советских достижений в области запуска спутников, встречалась информация о научных открытиях и достижениях горнодобывающей промышленности. Также имелась небольшая статья о советском кино.
— Так вы выпускаете журнал на английском? — спросил Томас.
— Разумеется — и на французском тоже, на голландском, немецком и русском языках. У нас в Брюссельском посольстве хороший штат опытных переводчиков. Прошу, — Черский подвинул макет в сторону Томаса. — Я хочу вам это подарить.
— Правда? Весьма любезно с вашей стороны.
— Но в обмен на это, — продолжил Черский, сопровождая свои слова обворожительной улыбкой, — я бы напросился к вам на консультацию. Я так понимаю, что вы — от лондонского Центрального управления информации. Мы в России очень уважаем вашу организацию. И можем только мечтать о том уровне пропаганды, которого вы достигли. Все так… изящно и ненавязчиво. Нам есть чему поучиться у вас.
— Так, минуточку, — возразил Томас. — Деятельность ЦУИ — что угодно, кроме пропаганды.
— В самом деле? А что же это такое, по-вашему?
— Ну, если следовать названию нашей организации, мы оперируем информацией.
— Да, но не все так просто. В своих публикациях или на выставках вы отбираете определенную часть информации, что-то при этом отсекая. И преподносите ее тоже определенным образом. Такая избирательность всегда носит политический характер. Точно так же поступаем и мы. Разве не за этим мы приехали в Брюссель? На ярмарку идей, которые и попытаемся продать друг другу.
— Нет, конечно, нет. Я категорически против такой постановки вопроса!
— Хорошо. У меня есть полгода, чтобы убедить вас в обратном. Так вы согласитесь помочь мне?
— Каким же образом?
— Я прекрасно понимаю, что вы будете очень заняты во время выставки. И я даже не смогу особо отблагодарить вас. Но вы окажете мне неоценимую услугу, если согласитесь почитать наши статьи. Может, у вас возникнут какие-нибудь идеи насчет того, как их можно улучшить. Пара-другая дружеских встреч стала бы для меня неоценимым подарком.
— Что ж, — ответил Томас, весьма польщенный такой просьбой, — дружеские встречи — это всегда прекрасно.
— Так вы согласны? — мистер Черский улыбнулся самой лучезарной улыбкой из своего арсенала. — Тогда, может быть… Может, нам стоит проводить наши встречи прямо здесь, в этом прекрасном заведении?
— Почему бы и нет? По-моему, замечательная идея.
— Мистер Фолей, это такая честь для меня…
— Ну что вы, что вы, я тоже весьма, весьма рад. Разве не для этого мы приехали сюда? Для такого вот дружеского обмена мнениями?
— Вы совершенно правы. И позвольте мне загладить свою вину — я был несколько циничен в своих комментариях. Впереди полгода работы, и нам нельзя быть циничными. Год тысяча девятьсот пятьдесят восьмой должен пройти совершенно под другим знаком.
— Истинно так, — согласился Томас.
— За тысяча девятьсот пятьдесят восьмой! — произнес Тони, подняв кружку с пивом.
— За тысяча девятьсот пятьдесят восьмой! — вторили Томас с Черским, и все чокнулись, щедро отпив за этот тост.
Вдруг чья-то легкая рука легла Томасу на плечо. Тот поднял голову и увидел Аннеке. Томас вскочил и повернулся к ней лицом. Он был так рад и смущен, что не нашел никакого способа поприветствовать Аннеке, кроме как крепко пожать ее руку.
— Как здорово, что вы пришли, — Томас чувствовал, с каким любопытством смотрят на него Черский с Тони. Аннеке была в своей униформе, и она промокла до нитки, а на ее светлых волосах жемчужинами сверкали дождевые капли.
— Боже, неужели на улице ливень?
— Да, а вы даже не заметили?
— Нет. Прошу вас, присаживайтесь к нам.
— Спасибо, было очень мило с вашей стороны прислать мне приглашение. Но я не могу остаться.
— Почему?
— Я только закончила работу. И через десять минут за мной приедет отец, он будет ждать меня возле Porte de L’Esplanade.[26]Я просто заскочила, чтобы поблагодарить вас.
Набравшись смелости, Томас взял девушку за руку:
— Давайте я провожу вас, хотя бы немного.
— Очень мило с вашей стороны.
Они вышли на улицу, покинув гудящую, как улей, «Британию».
— Ну что, праздник удался?
— Думаю, что да. Во всяком случае, от гостей нет отбою.
— Я от многих сегодня слышала хорошие отзывы — и о вашем павильоне, и о пабе тоже.
— Правда? Что ж, это хорошо.
Дождь хлынул с удвоенной силой, и Томас с Аннеке спрятались под деревом возле искусственного озера.
— Поскольку я сегодня не смогла остаться, у меня к вам встречное предложение, — сказала Аннеке. — Я свободна вечером в понедельник, и мы с подругой Кларой хотим сходить в парк аттракционов. Можете к нам присоединиться.
— С огромной радостью. Было бы здорово!
— Можете привести с собой друга, если хотите.
— Отлично, я позову Тони, своего соседа по комнате.
— Вот и хорошо.
Аннеке вскинула голову и улыбнулась. Томас был очарован. Он так давно не виделся с Аннеке, и сегодня она казалась еще прекрасней, чем прежде, несмотря на свою нелепую униформу. Одновременно с этим Томас вдруг подумал, что, наверное, стоило бы рассказать ей, что он женат…
— Я так обрадовалась, когда получила приглашение, — сказала Аннеке. — Я, правда, боялась, что вы про меня забудете. Ведь вы наверняка уже пообщались с другими девушками из нашего эшелона.
Томас подумал, что если они задержатся под этим деревом еще дольше, разговор может приобрести опасный поворот.
— Вот уж заладил этот дождь, — сказал он. — Мне не хочется, чтобы ваш отец беспокоился. Сейчас бы зонтик…
Вдруг из темноты высунулась рука с зонтом:
— Пожал-те.
Из ниоткуда выступили две знакомые фигуры.
— Можете воспользоваться нашим зонтом.
— Всегда рады помочь.
То были мистер Редфорд и мистер Уэйн. Томас просто остолбенел. И как долго они «шифровались», подслушивая в кустах? Может, даже следовали за ними всю дорогу!..
— Добрый вам вечер, Фолей, — сказал мистер Уэйн, протягивая руку. — Мы неизбежно должны были столкнуться тут рано или поздно.
— Мы вам не очень помешали?
— А то не хочется прерывать чужую идиллию.
— Мистер Редфорд, — сказал Редфорд, поздоровавшись с Аннеке.
— Мистер Уэйн.
— Аннеке. — Девушка смущенно смотрела то на одного, то на другого. — Аннеке Хоскенс.
— Вы позволите сопроводить вас до вашего условленного места встречи? — сказал мистер Уэйн. — А то вечер нынче прегадостный.
— И можно схватить смертельную простуду, — добавил мистер Редфорд.
— Берите меня под руку, прячьтесь скорей под зонтик!
— А мы с мистером Фолеем потрусим следом. Мы ведь не боимся простуды, правда?
— Э-ээ… Совершенно верно.
— Еще бы. Мы, британцы, народ крепкий — кремень!
Мистер Уэйн увлек за собой Аннеке с такой скоростью, что та буквально повисла у него на руке. Одновременно Уйэн пытался развлечь ее светской беседой — в своей весьма своеобразной манере. Мистер Редфорд также пребывал в разговорчивом расположении духа:
— Как праздник, Фолей? Все проходит нормально?
— Отлично, просто отлично.
— Никаких сюрпризов? Незваных гостей и так далее?
— Есть парочка.
— Например, этот русский парень.
Томас кинул взгляд на собеседника:
— Откуда вы знаете?
— Наверняка хочет встретиться с вами разок-другой.
— Так оно и есть. Разве это плохо?
— Упаси боже! Свободный, искренний культурный диалог между нациями и все такое. Разве не ради этого вы приехали в Брюссель?
— Конечно. Я рад, что вы рассматриваете все это именно в таком ключе, — примирительно сказал Томас. — Вы же слышали вчерашнюю речь короля? Не будет в мире никакого прогресса, если мы не начнем доверять друг другу.
— Доверять? О каком доверии вы говорите? Конечно же, этому русскому нельзя доверять.
— Почему?
— Потому что нам пока ничего о нем не известно, кроме того факта, что он свободно отправился в ваш паб, в то время как все остальные русские давно спят под замком у себя в гостинице. Уже одна эта деталь вызывает подозрение. Господибожемой, я и близко не имел в виду, что вы должны доверять ему, с чего вы взяли?
— Я просто подумал, что…
— Вы можете видеться с ним сколько угодно. Чем чаще, тем лучше. Просто смотрите во все глаза, слушайте во все уши. И если вдруг он упомянет что-нибудь такое… интересное… сразу же дайте нам знать.
— И как я вас найду?
— На этот счет не беспокойтесь. Мы всегда поблизости. Ну, теперь идите, попрощайтесь с этой милой бельгийкой. Симпатичная, согласен. Уважаю ваш выбор. А за тоскующую супругу не беспокойтесь. Маловероятно, что она прознает, шансов — ноль. Все шито-крыто.
Заключив свои слова зловещей улыбкой, Редфорд взял «под козырек» своей фетровой шляпы и испарился.
Кого хочу — того люблю
В понедельник вечером Томас и Тони решили прогуляться от мотеля до выставки пешком и полюбоваться на заход солнца.
Все время, пока они шли, впереди маячил Атомиум — как живой гигант, он мигал и пульсировал огнями. Томас чувствовал, как все его существо взволнованно вибрирует — и оттого, что он созерцал перед собой это таинственное сооружение, которое довлело над всем ландшафтом вокруг, и оттого, что впереди был богатый впечатлениями вечер.
— Кстати, насчет этой мисс Хоскенс, — сказал Тони. Он уже который раз на дню поднимал эту тему. — По-моему, вы втягиваете себя в опасную игру.
— Я уже говорил, что не играю ни в какие игры.
— Ну, а тогда каковы ваши намерения, вы мне можете объяснить?
— Она просто обаятельная девушка, и пока я тут, я хочу видеться с ней, хочу дружить. И ничего такого.
— Ха! Дружить? Слушайте, старина, но я-то помню, как она глядела на вас в «Британии». В этих люминесцентных бельгийских глазках горел такой огонь… А вы говорите — дружить.
Томас всякий раз открывал в своем новом друге все новые, самые неожиданные черты. Вот откуда, например, он подцепил это странное словечко — «люминесцентный»?
— Даже тот русский с ходу все понял, — продолжил Тони, — хотя уж он-то не производит впечатление сентиментального человека. Говорю же вам — осторожнее на поворотах, иначе вы испортите девчонке жизнь! И потом — у вас жена, а браки разбиваются и по меньшему поводу.
— При всем уважении, ну что вы можете знать о семейной жизни? О ее прелестях? Об ответственности?
— Скажу честно: ничего не знаю. К счастью. Я свободен как ветер, и меня не сдвинешь с этого пути. Поэтому как раз, кстати, я с чистой совестью иду тут, рядом с вами. И если подружка Аннеке хотя бы вполовину такая же хорошенькая, меня ничего не остановит. Ну, посмотрите на меня — я подготовился в лучшем виде! Лучшая рубашка. Лучший галстук. Я сбрызнул себя за ушами туалетной водой и долго чистил зубы этой новомодной зубной пастой, которая выдавливается в виде трех разноцветных полосок. Говорят, содержит какие-то чудодейственные ингредиенты. После этого разве можно устоять передо мною?
Томас улыбнулся, хотя уже слушал Тони вполуха. Напоминание о Черском заставило его припомнить пятничный разговор с мистером Редфордом. Тот просил его приглядывать за русским и докладывать, если возникнут какие-нибудь подозрительные моменты. Кажется, Томас догадывался, что могло взволновать этих двух вездесущих и вечно подозрительных чудиков. Может, и впрямь этот горячий — или, скорее уж, наигранный — интерес Черского к персоне Томаса был просто ширмой, чтобы подобраться через него к Тони. Ведь именно Тони курировал работу самого ценного научного экспоната, технология создания которого хранилась в глубокой тайне. Осененный догадкой, Томас вдруг физически почувствовал головокружение — как тогда, когда стоял у окна на последнем этаже Атомиума и смотрел вниз на землю. Только на этот раз он видел перед собой не причудливые постройки ЭКСПО-58, а весь огромный мир, преисполненный обмана, принимающий то один образ, то другой, как в галлюцинациях, мир со всеми его скрытыми мотивами и верностью родине на грани измены. Да взять хотя бы его недавний разговор с Тони на тему «Си Эн Ди».[27]Ведь Томас был… ну если не шокирован, то, по крайней мере, сильно удивлен, узнав, что
Тони принимал участие в Марше на Олдермастон.[28]Что, конечно, не делало его коммунистом. Но в представлении Томаса это был поступок из ряда тех, что так нервировали господ вроде Уэйна с Редфордом. Все это только усиливало ощущение, что его, Томаса, засасывает в какое-то новое измерение, о существовании которого он даже не подозревал прежде. Такая же двойственность была и в его отношениях с Аннеке. С одной стороны, он прекрасно понимал, что ему не следует проводить с ней время. Ведь он женат, и свои семейные обязательства воспринимает со всей серьезностью. Но с другой стороны, именно по причине своей серьезности он знал, что в этом нет ничего предосудительного. Есть черта, через которую он не переступит никогда! Он сможет вовремя остановиться. Да, ведь они оба найдут в себе силы удержаться, если ситуация начнет выходить из-под контроля. Но не врет ли он себе?..
Когда Томас и Тони подошли к воротам, ведущим в парк аттракционов, время на рефлексии уже не оставалось.
Этот вечер оказался таким же сюрреалистичным, таким же головокружительным, как и вся атмосфера вокруг. Все вчетвером, вместе с Аннеке и ее подружкой Кларой, они катались на «русских горках», потом — на «американских горках» «Большая Медведица». Крутились на огромном чертовом колесе, со свистом проносились по кругу в «космических ракетах». А потом рулили электромобилями, сталкиваясь боками и бамперами и хохоча, словно подростки. Никогда прежде Томас не испытывал подобных ощущений. Все закружилось перед глазами, словно он скинул пару десятков лет, забыв обо всем на свете — и про британский павильон, и про саму «Британию». Все-все — и его офис на Бейкер-стрит, и дом в Тутинге, Сильвия с мамой, и даже его собственная дочка — все закружилось и со свистом улетело прочь из его памяти. Рядом с ним были две молодые девушки, и адреналин ударял в голову, с бешеной скоростью срываясь вниз по кровяному потоку, как на американских горках… Он словно оказался в настоящем, которому не будет конца и в котором все повторяется и повторяется снова, не приводя ни к каким последствиям.
В конце концов, они ужасно проголодались и хотели пить.
— А пойдемте в «Обербайерн»,[29] — предложила Клара.
Наши добрые англичане представления не имели, о чем речь, и потому доверчиво последовали за девушками.
Место, куда привела их Клара, оказалось реконструкцией огромной баварской пивной с просторным танцполом в центре. По своим размахам помещение вполне было сравнимо с каким-нибудь фабричным цехом. Пивная была забита битком — под самые, так сказать, стропила. Стоял дикий шум! Сквозь дым курильщиков (в ходу были не только сигареты, но и трубки) Томас с трудом мог разглядеть объемные столы на козлах, стоящие чуть ли не впритык. Вдоль одной из стен, на небольшом возвышении, была устроена сцена — музыканты, все в кожаных штанах, как на подбор, играли национальную баварскую мелодию с бесконечными рефренами.
Клара с Аннеке отбежали «припудрить носик», а мужчины начали пробиваться сквозь толпу, пытаясь найти место для четверых. Наконец, им повезло, и они сели на скамью.
— Боже мой, — сказал Томас, — это же просто ад какой-то.
Появился официант, и они заказали четыре порции пива, которое было подано тотчас же — в высоченных пивных кружках, и в каждой — чуть ли не по кварте[30]пива.
— Радуйтесь, друг мой, — сказал Томас. — Незабываемый вечер нам гарантирован.
— Боюсь, что так.
— Как вам Клара?
— Ну, по правде говоря… Это не мой тип женщины.
Томас сочувственно покачал головой:
— Да, я это уже заметил. Хотя она ужасно милая.
— Не поймите меня превратно… Да, она и впрямь ужасно милая.
— И компанейская.
— И компанейская тоже. Только вот…
— Я понимаю, о чем вы, — Томас замолчал, подыскивая фразу поделикатнее. — Клара отличается крепким телосложением.
— Вы правильно отметили. Сбитая такая девушка. Просто незаменимая работница где-нибудь в личном подсобном хозяйстве.
— А чем вообще она занимается?
— Живет в том же городке, что и Аннеке. И тоже подавала документы, чтобы получить место хостес. Но ее не взяли. Пристроилась в национальную деревню здесь, на выставке. В рамках La Belgique Joyeuse. Историческая реконструкция.
— Ну да, «Веселая Бельгия». Уже наслышан. Они любят приговаривать: если ты не побывал в «Веселой Бельгии» — ты никогда не был веселым.
— Ну да. Так вот. Клара продает там хлеб. Бедное дитя — каждый день их заставляют надевать исторические костюмы пекарей восемнадцатого века! Сегодня она забыла снять наручные часы и получила нагоняй.
— И как вы намереваетесь поступить? По-моему, она к вам очень тянется.
— Не знаю. Разберусь по ходу дела. Но — т-сс! — они идут.
Пробиравшиеся через толпу Аннеке и Клара являли собой разительный контраст. Аннеке была в летнем платье бледно-голубого цвета с короткими рукавами, этот наряд подчеркивал изящную линию ее рук и стройные лодыжки. Освободившись от нелепой шляпки-таблетки, она распустила волосы, волнистым каскадом ниспадающие до самых плеч. Глаза ее сияли, лицо, хоть и покрытое сплошь веснушками, было загорелым и свежим. Клара же, напротив, была пунцоволицей и коренастой. Короткая, выше колен, юбка, все портила, подчеркивая полноту ног. Но веселый нрав и пышущее здоровье брали верх над всеми этими внешними недостатками. Нет, она определенно вызывала симпатию у Томаса! С другой стороны, если бы она висела на нем весь вечер, как на Тони…
Сегодня Клара была их добрым ангелом и объясняла, что происходит на сцене. Она была родом из той части Бельгии, где многие говорили на немецком, поэтому все песни, которые играл оркестр, были ей знакомы. Усевшись за стол, девушки с аппетитом поедали братвурст[31]с квашеной капустой. А Томас сокрушенно думал, что эти бельгийцы слишком легко восприняли культуру страны, которая всего каких-то пятнадцать лет назад была здесь оккупантом и вовсю зверствовала. Впрочем, сейчас лучше помалкивать на эту тему. Не то время и место…
Взгремел оркестр, заиграв заводную песню. Многие перестали есть и захлопали в ладоши в такт музыке. Перегнувшись через стол, Клара, стараясь перекричать грохот оркестра, объяснила, что это Ein Prosit,[32]баварская застольная песня. Аннеке и Клара тоже стали хлопать, музыка звучала все громче и громче, все быстрее и быстрее, а люди хором подпевали. Две девушки неподалеку вскочили со своих мест, забрались на стол и начали отплясывать, отталкивая ногами тарелки с едой, вызывая всеобщий восторг. Публика ликовала и топала ногами, подпевая:
За ваше здоровье,
За хлеб и за соль,
Мир вашему дому —
Яволь!
Раз, два, три — пей до дна!
Аннеке с Кларой тоже не удержались, вскочили со своих мест, протягивая руки своим кавалерам. Тони засмеялся, потряхивая головой, но танцевать не пошел, а Томас вцепился в свою кружку и стал жадно глотать пиво, только бы его не трогали. Девушки смешливо передернули плечами, махнув руками на своих мужчин, и пустились в пляс.
— Просто какой-то массовый психоз! — прокричал Тони, оглядываясь вокруг. — Уж не такие ли пивнушки привели Гитлера к власти?
— Тихо, что вы! Давайте сегодня обойдемся без политики.
Наконец, когда и музыка, и темп достигли своего апогея, оркестр ушкварил оглушительный финальный аккорд. Народ был заведен до такой степени, что никак не мог угомониться. Аннеке с Кларой, раскрасневшиеся от пляски, бухнулись на скамью и потянулись к своим пивным кружкам.
— Die Gemütlichkeit! [33] — воскликнула Клара, подняв кружку и как бы чокаясь со всеми.
— За хорошее настроение! — вторила Аннеке.
Девушки сделали несколько жадных глотков и откинулись назад, быстро захмелев. Снова заиграл оркестр, и на балконе, чуть ли не под самым потолком, вдруг появился хор человек из двадцати — мужчины и женщины в национальных костюмах. Они затянули песню на три голоса. Клара счастливо улыбнулась:
— О, Horch was kommt von draußen rein![34]Обожаю эту песню!
Песня и впрямь была получше предыдущей — без монотонного буханья — не классическая музыка, конечно, но все же в ней была и плавность, и мелодичность, и округленность звуков, все то, что так импонировало Томасу. Публика снова начала хлопать в ладоши, но, по крайней мере, не вскакивала на столы и не впадала в неистовство.
— Наверное, Бавария — веселая земля. Я не слышал пока ни одной грустной песни, — заметил Томас.
— Ой, но у этой песни как раз такие печальные слова, — сказала Клара. — Есть две версии — мужская и женская. По нашей, женской версии, эта песня о том, что сегодня ее возлюбленный женится на другой, и героиня оплакивает его. Но она не сдается. Она будет бороться за своего любимого.
И Клара запела вместе с остальными следующий куплет:
Событья я не тороплю —
Холлахи-холлахо —
Кого хочу, того люблю —
Холлахи ахо!