Он направился к шкафу – высокий, энергичный, с печальными карими глазами. Двигался осторожно, словно боясь расплескать темную серьезность взгляда.
– Оригинальный матэ, знаете ли. Чилийский, – продемонстрировал он картонную коробочку.
Клара что-то припомнила о матэ из «Игры в классики» Кортасара. Эту книгу, рассыпающуюся на листочки и прошитую шнурком, кто-то дал ей почитать в выпускном классе.
– Но, кажется, мне больше понравилась «Сто лет одиночества».
– М-да, хорошие были времена, – задумчиво произнес он, заливая матэ кипятком. – Из всего этого «магического реализма» остался разве что Фидель Кастро со своими речами. Ничего удивительного, что Маркес с ним дружит. Вы разве не знали?
Клара пила матэ и не стремилась поддерживать разговор.
– Так, значит, вы продадите квартиру и откроете свой кабинет в предместье? – Он плотнее закрыл дверь, чтобы отгородиться от грохота пневматических молотков, доносившегося с улицы.
– Вы просто интересуетесь альтернативной медициной или у вас лично проблемы со здоровьем?
– Я похож на больного?
– Давно ли вы проходили медосмотр, измеряли давление?
Подавая ему руку при встрече, она ощутила холод его ладони и отметила белевшие между пальцами вмятины от шариковой ручки.
– Давно. Еще до того, как удрал из армии. – Зазвонил телефон, и он взял трубку: – Вебер у аппарата, слушаю. Гм… Позвоните после четырех часов. До свидания. – Казалось, он так занят Кларой, что другие клиенты только мешают ему.
– И далеко вы удрали из армии?
– В Иностранный легион. Серьезно, я хотел организовать освободительные отряды, но Польша спасла себя сама… А вы полагаете, у меня что-то с сердцем? Нет? С давлением?
– Подозреваю.
– Просто так, на глаз, без фонендоскопа? Правда?
– А вы правда сумеете продать мою квартиру в месячный срок? И придете на медосмотр?
– Торжественно обязуюсь.
Его улыбка была сродни той, что демонстрируют портье за стойкой респектабельной гостиницы, как бы гарантируя гостю комфорт и солидность.
– Мы повесим в окне баннер, дадим объявления в газеты… Жолибож всегда в цене. Вы оставите мне ключи или будем всякий раз договариваться?
– Вы о чем?
– Клиенты должны смотреть квартиру… – Против такого довода Кларе нечего было возразить.
Коттедж Иоанны в новом пригородном районе Варшавы отличался тем, что на его флагштоке красовался бело-красный государственный символ Польши. Марек, муж Иоанны, был горд тем, что родился поляком, и преумножал эту свою гордость с появлением на свет каждого очередного потомка. И Марек, и Иоанна мечтали о многодетной семье, о том, как целая процессия богобоязненных чад степенно следует за отцом-кормильцем (которого вечно не было дома) и заботливой матерью-нянькой. Регулярные воскресные мессы, просмотр патриотических телепрограмм и горы памперсов убеждали их, что они движутся в верном направлении.
Когда в гости к Иоанне приходила Клара, этот водоворот семейного энтузиазма поглощал и ее. Качая на руках Михася, завернутого в одеяло, она позволяла себе на время забыть о собственном неверии в семейную идиллию. Запах яблочного пирога, подгоревшей каши, брошенные в ванной мужские носки, собачий лай и детская возня – не это ли атрибуты счастливых будней?
– Люли-люли, – прижимала Клара к своему черному траурному платью плачущего Михася. – Ничего не понимаю: все время приходят люди, смотрят, придираются и… И ничего.
– Не беспокойся, продашь ты эту квартиру. Знаешь, какое сейчас движение в торговле недвижимостью? Шестеро наших знакомых купили дома здесь, рядом с нами! Наверное, мы скинемся и сообща построим ограду, – утешала ее Иоанна, осторожно наполняя чайную ложечку сиропом.
– Мама, продай! Ну продай же его наконец! – Пятилетняя Габрыся в очках ткнула пальцем в ревущее одеяло.
– Детей не продают. Вот, выпей это.
– Разве же это ребенок? Дети красивые. А это – ново… новорож-ден-ный, вот. И он толстый. – Она даже носик сморщила от отвращения.
– Ты тоже такая была.
– Я?! Меня что же, потом собака обгрызла? – Габрыся схватилась ручками за худые бока. – Тогда положите его в миску Суни, она любит его лизать.
– Габрыся! – Резкий окрик матери унял коварные фантазии дочери. – Чтоб не смела давать собаке лизать Михася! Иди поиграй, ты нам мешаешь.
Девочка обиженно подняла глаза, сминая ручонками фланелевый передник с набивными кошачьими мордочками. Вылитая Иоанна в миниатюре: те же волнистые белокурые волосы, та же непокорная мина. По крайней мере такой Иоанна была в годы учебы – бунтарка, безапелляционно отстаивавшая свои права, предводительница студенческих акций неповиновения.
– Видишь ли, милая, – Клара присела на корточки рядом с Габрысей, – малыши рождаются пухленькие, потому что они в упаковке. Жирок будто ватка, ну, или упаковочная бумага – та, в которую заворачивают подарки, – защищает их, чтобы ничего не сломалось, не разбилось. У малюсеньких деток малюсенькие пальчики…
Клара говорила ласково, точь-в-точь тоном своей матери, повторяя ее любимые уменьшительные словечки. Это было все равно что надеть мамино любимое выходное платье и стать похожей на нее: «Кларочка, милая, обними мишку, смотри, какой он малюсенький! А когда ты проснешься – мама с папой уже будут дома».
– Тетя, но зачем нам Михась? – Габрыся поняла Клару по-своему. – Ничего себе подарок! Кто же такие дарит?! Может, педофилы?
– Ты знаешь, кто такие педофилы?! – Иоанна глотнула из бутылки немного детского сиропа.
– Это такие плохие для детей дяди, а что? – Малышка чихнула и уже было удобно устроилась в кресле, готовая к светской беседе.
– Ну все, все, марш отсюда. – Иоанна вывела Габрысю из комнаты.
У Михася была температура, он ныл и ерзал, силясь высвободить головку из шерстяной шапочки. Клара поцеловала его в щеку. Жирный и мягкий, он пахнул кислым молоком и с такой же вероятностью мог быть пачкой масла, упакованной в одеяло.
Иоанна снова взяла его на руки и принялась баюкать.
– Так о чем ты говорила? Нет желающих? Это невозможно.
– Мне тоже кажется, что невозможно. По квартире ходят толпами, понимаешь, толпами – и молодежь, и старички… Даже на унитаз садятся – проверяют, удобен ли. Паранойя. Я уже и с агентом подружилась…
– А тому ты звонила?… – Иоанна нарочно не назвала имени, будто произносить его в порядочном доме было непристойностью. – Ведь у него есть связи. Пол-Варшавы проходит через его клинику.
– Йоська, перестань меня проверять. Я же сказала, что порвала с ним.
– Ну тогда я обзвоню наших знакомых. Сейчас все куда-нибудь переезжают и одни других подговаривают. Представляешь, Мареку предлагали департамент… Мареку! Да за письменным столом он заснет быстрее, чем в кровати! – Иоанна захихикала. – Слушай, Клара, а может, ты возьмешь кредит и купишь что-нибудь приличное возле нас? Скоро здесь подключат канализацию, будет нормальная автотрасса и пустят автобус к центру Варшавы.
– А я-то думала, что вам до Варшавы алую ковровую дорожку раскатают.
Клара слышала о том, как строился этот элитный район: земли за бесценок, общинные деньги на парк развлечений – и это в деревушке, где прежде и тротуаров-то не было, а ухабистую дорогу освещали разве что огни случайных автомашин. В окрестностях новый район прозвали «подводным», поскольку ходили слухи, что бритоголовые массивные русские, которых наняли на стройку, – это безработный экипаж подводной лодки.
– Мне бы что-нибудь поближе к больнице – район Грохова или Саски…
Да, лучше всего ей подошла бы многоквартирная новостройка, где на свежих стенах и потолках еще не наслоился груз чьих-то проблем и горестей. В квартире Клары на Жолибоже от многократных побелок углы настолько закруглились, что, лежа на кровати, она видела не квадратный потолок, а свод пещеры. Старая, довоенная газовая установка где-то сифонила, и казалось, что это смрад замурованного в стену живого существа, которое притаилось там до лучших времен. Кормилось это существо, должно быть, известиями из старых газет, спускаемых в унитазы: 1939 год – Führer in Warschau, [5] 1953 – смерть Сталина, Марек Хласко[6]со товарищи; 1976 – повышение цен на сахар, 1981 – «Гражданки и граждане»[7]… Лишь после 1990 года на смену столь питательным газетам в некоторые квартиры пришла диетическая туалетная бумага.
Мать Клары была историком, однако предпочла преподавать географию, которая не вызывала споров. Дочь узнала от матери, что их страна, в частности Варшава, стоит над тектоническим разломом, где сталкиваются две континентальные плиты – восточная и западная. Польша была на стыке, в наихудшей ситуации. Люди Востока смирились с тем, чего люди Запада пережить не могли бы. Может, поэтому история Польши – это вечные претензии и комплексы.
…Да, многоквартирная новостройка – пожалуй, лучший вариант. Вот только средств у нее на этот вариант не было.
Продать квартиру не удавалось, несмотря на все россказни Вебера. Он приводил самых разных людей – в осенних пальто, в дубленках, в шубах, с которыми Клара то и дело сталкивалась в тесноте лестничной клетки. Пока чужие бродили по ее дому, она предпочитала сидеть в кафе, изучая основы китайского по карточкам, что наксерил для нее профессор. Она все-таки решилась отдать ключи Веберу и попросила, чтобы он беспокоил ее исключительно в случае серьезных предложений.
Вебер был пунктуален. Клара собиралась уходить.
– Шье-шье, – придержал он ее руку с ключами. Опять у него холодные пальцы.
– Простите? – Клара не испытывала к нему негатива, несмотря на то что он ассоциировался в ее мыслях с утомительными визитами потенциальных покупателей. – Ах да! Шье-шье, – повторила она «спасибо» по-китайски. – Извините, мне, должно быть, следовало вчера отдать ключи вашей жене.
Он покраснел.
– Не понимаю. – Он никогда не говорил о жене, не носил обручального кольца. – Завтра я вывешу в окне баннер.
– Шье-шье, – и она сбежала вниз по ступенькам, а на повороте съехала по перилам, держа руки в карманах с крошками любимого petit-beurre. [8]
Она вновь была девчонкой, которая удрала из дому, оставив взрослых с их сложными, запутанными делами – Вебер, его жена… Клара проигнорировала длиннющий нудный ряд истершихся от времени ступеней. Она все еще четко помнила, где из перил торчит железный прут, где можно потерять равновесие и где безопаснее всего спрыгнуть.
Клара открыла глаза. Оказалось, она чуть было не налетела на сгорбленного соседа с таксой.
– Здравствуйте, пани доктор, – как-то осуждающе произнес он, глядя на непослушную девчонку в трауре.
«Вебер слишком уж нахально отвечает взаимностью на мою симпатию», – подумалось Кларе, пока она ждала трамвая, идущего в центр. Слишком уж подолгу смотрит ей в глаза, а у самого зрачки расширены. Слишком уж близко подходит к ней. Не похоже, чтоб он был мужем той женщины, которую она видела вчера.
Агентство уже закрывалось, женщина возилась с дверной решеткой, пытаясь ее опустить. Она повисла на ней всем телом, но там, видимо, что-то заело, и женщина во взъерошенной шубе болтала над землей ногами в «казачках». Наконец она спрыгнула – прямиком в лужу, обрызгав себя и подошедшую Клару. Чертыхнувшись, женщина снова отперла двери и зажгла в офисе свет.
Клара заглянула внутрь. На сегодня они с Вебером не договаривались – встречались всегда у нее, когда он приводил клиентов. Сейчас Кларе просто было по дороге – возвращалась от слесаря, изготовившего дополнительный комплект ключей. Подбросить бы их сейчас в агентство – тогда завтра можно будет отлучиться из дому, ведь у нее так много дел, которые необходимо уладить перед отъездом.
– Я опоздала – можно ли оставить у вас ключи? – Они были еще теплые – только-только со шлифовального станка.
– Для кого? – Губы женщины слиплись от помады.
– Для пана Вебера.
Женщина не пропустила Клару внутрь, просунула под решеткой руку с пластиковым пакетом, набитым не то пещами, не то тряпками.
– А вы… – заикнулась Клара. Она вряд ли решилась бы доверить ключи уборщице.
– Его жена.
Отдергивать руку было неприлично, и Клара поглубже сунула ее в протянутый пакет, однако, усомнившись, спрятала ключи в собственную перчатку, прежде чем успела осмыслить, что делает. Эта шкварка не вызывала у нее ни малейшего доверия. Возможно, она и говорит правду, возможно, действительно является женой Вебера – в конце концов, пару иногда создают совершенно несхожие между собой люди… Шкварка, как правило, остается в тени, в тылу – такой себе мешок с деньжатами. Он же – лощеная витрина. Кто знает, может, мафия продала Вебера этой бабище – тогда у него дурная карма, усмехнулась Клара, выходя из трамвая. Ведь он, кажется, верит в переселение душ и во всякую подобную дребедень – сам же говорил, что теория реинкарнации, по его мнению, весьма логична.
– Ах, вот ты где! – Клара поперхнулась крекером от неожиданности, прежде чем увидела, что ее обвили рукава темно-синего плаща Минотавра.
Засмотревшись на витрины Свентокшиской, она не заметила его роскошной шевелюры с проседью, хотя он и возвышался над уличной толпой. Да и снег к тому же приглушал шаги.
Вот и остались они наедине – что дальше? Начинать потрошить свои чувства в стерильной белой операционной?
Он потянул Клару за шарф. У нее потекли слезы.
– Я очень, очень любил твою маму.
Он не смог приехать на похороны, зато прислал самый большой венок – один из тех бесполезных, украшенных цветами спасательных кругов, которые могильщики бросают на свежий холм.
– Забери кровать, – попросила она.
– Отдай лучше в больницу, там пригодится.
– Угу… – Ей едва удавалось не разрыдаться.
– Клара, милая, никто бы не смог сделать больше, чем ты. Ты ей помогала всем, чем могла.
– Морфий ей помогал, а не я.
Он увлек ее в сторону кафе на углу Нового Света. Когда они вошли, он выбрал столик подальше от окна, около фортепиано.
– Холодно? – Он обтер ее замерзшие, мокрые от слез щеки. – Съешь что-нибудь горяченькое? – Он поманил официантку.
– Нет, чая вполне достаточно.
– Рад тебя видеть. Возьми по крайней мере глинтвейн.
– Чай с пончиком, пожалуйста.
– Ты похудела. Я о тебе беспокоюсь. Я слышал…
– Ничего, я справляюсь, – перебила она его.
– У Кавецкого? – с сочувствием спросил он.
– В четверг я улетаю в Китай.
Он взял бутылку коньяка с тележки проходившей мимо официантки.
– Сделай хотя бы глоток, – пододвинул он к ней рюмку. – Неужели ты хочешь быть какой-то знахаркой? Почему ты не сказала, что идешь работать к этому…
– Между прочим, он профессор.
– Иди лучше ко мне, у меня ты будешь прилично зарабатывать, по крайней мере кое-чему научишься.
– О да-а, – Клара выпила коньяк.
Она не любила алкоголь – пьянела даже от одного бокала пива. Но сейчас ей хотелось показать ему, что в ней хоть что-то изменилось. Хорошо бы продемонстрировать еще и выдержку.
Она не слышала, что он говорил, – видела только, как двигаются его капризные губы – губы гурмана. Если рядом не оказывалось изысканного блюда или нежной женской кожи, он готов был дегустировать и воздух.
– Ты мне не звонишь, потому что скучаешь по мне, – произнес он с теплотой в голосе.
– Что?
– Мы так одиноки. Но ты ведь сама сказала: все кончено… Что ж, я понимаю. Знаешь, когда меня одолевает искушение позвонить тебе, я отправляюсь бегать. Изматываю себя бегом.
Лабиринт Минотавра, как и полагается, был полон ловушек и тупиковых коридоров. Клара уже давно отказалась от идеи проследить его извилистые ходы.
– И ты в неплохой форме.
Он не уловил издевки.
– Ты покраснела.
– Дело в коньяке. Я должна идти.
– Клара, отбросим эти глупости, ведь это так редко бывает… У меня вот никогда… Нет, в самом деле, это такая редкость, когда два человека не просто рядом, а именно вместе… Поверь мне.
– И что я должна тебе сказать?
– Ничего, мне достаточно смотреть на тебя. Ты так красива…
Она знала эту его манеру, привыкла к ней, как женщины, живущие с пьяницами, привыкают к их болтовне, когда от признаний недалеко до оскорблений. Вот сейчас он непременно скажет что-нибудь такое, что ее наверняка заденет. Нет, ничего оскорбительного, ведь нокаутировать можно и чем-нибудь эдаким, поэтическим – подойдет и цитата из Коэна, и сравнение с Одри Хепберн из «Завтрака у Тиффани».
– Когда с нас сходят краски юности, мы все становимся седыми, – произнес он, накручивая на палец ее мокрый от снега локон.
Интересно, откуда он это выкопал, подумала Клара. На прессу времени у него нет, читает разве что специальные журналы на немецком. Книги – только в дороге. Покупает их обычно в аэропорту, просматривая список бестселлеров, и подыскивает себе что-нибудь серьезное, в твердом переплете. Да, он имеет обыкновение брать с собой чтиво и любовницу. Она была с ним в Тунисе и в Греции – плавала, загорала, а он, лежа на матраце в бассейне, добросовестно перелистывал страницы какой-нибудь модной новинки, смачивая пальцы в воде. Клара подозревала, что о прочитанном он подробно докладывает жене, обеспечивая себе тем самым почти безупречное алиби. «Милая, все время были конференции, а потом я спал и читал. Просто оторваться не мог. Думаю, ты согласишься со мной, что вещь потрясающая…»
Солидные тома он оставлял в своем кабинете. Порой среди них на короткое время появлялись и другие обложки, не вписывающиеся в коллекцию, – томик американской поэзии, альбом компьютерной графики, а однажды даже «Введение в славянскую керамику». Эти скромные книжечки знаменовали собой мимолетные любовные приключения – вероятнее всего, со студентками, а вот старательно подобранная литература должна была свидетельствовать об установившихся привычках и предпочтениях.
– Клара, я паковал вещи и нашел твои письма. И еще, помнишь, ты как-то отправила мне на Мазуры[9]свой диплом?
– Угу, заказным письмом. Я ухожу, а то консульство закроется и я не получу визу.
– Я подвезу, – полез он за бумажником.
– Нет, спасибо.
– Брось, я же только тебя подвезу.
На самом деле все эти слова – его уверения, ее сухой отказ – не имели никакого значения. Подлинный «разговор» происходил под круглой столешницей между ее, влажным влагалищем и его напряженным членом. Они охотно сцепились бы, подобно собакам, если бы только очутились сейчас в его кабинете… а лучше в гостинице, где их не будут удручать лишние воспоминания… Отменная память Минотавра намертво зафиксировала однажды подобранный к Кларе шифр, который никогда не давал сбоев: губы, соски, клитор, клитор губами и соски рукой одновременно…
Когда, бывало, он в ванной завершал приготовления к любовной битве, Клара включала телевизор и забавлялась с гостиничным сейфом, расположенным, как правило, в шкафу. Ей нравилось мечтать о спрятанных там драгоценностях. У нее самой не было ничего такого, что стоило бы спрятать в сейф, – ничего, кроме документов, поэтому она нажимала 1, 9, 6, 7 – год своего рождения – и прятала туда использованные трамвайные билеты.
Минотавр подкрадывался сзади.
– Красавица, – целовал он ее, – и чудовище, – величал он так свой член, прикладывая его к лицу Клары.
Она отодвигала крайнюю плоть, добираясь языком до головки. У него была необычная форма уретры: если у большинства мужчин она напоминала невыразительную запятую, то у него, немного вздернутая кверху, складывалась в плутовскую «улыбку», что как бы очеловечивало его член средних размеров, – мол, он не просто кусок мяса, реагирующий на прикосновения ее языка.
О да, им бы сейчас заняться любовью – на целый час, а может, и дольше, столько, сколько позволили бы его дела… А уходя, Клара забрала бы из гостиничной ванной бутылочки бальзама и геля для душа – на память о нежной роскоши.
И что? Они бы условились встретиться еще раз, потом еще… Затем он начнет отменять свидания и исчезать по выходным. А далее ее место в клинике займет кто-нибудь другой – тот, кому протежирует совладелец. Но Минотавр, конечно же, будет уверять, что все уладит, выкупит чужой пай и тогда они наконец будут вместе. «Зрелая любовь – это тебе не подростковые глупости, это ответственность», – поучал он ее всякий раз, когда она порывалась уйти. Оставаться с ним – означает вечно пребывать в состоянии дрессировки, чтобы в любой момент выполнить команду хозяина.
– Не нужно меня подвозить, – сказала Клара, поднимаясь со стула.
– Ну, как хочешь. – Он легонько укусил ее за руку, которой она придержала его плечо, веля оставаться на месте.
Он как-то придумал сентенцию: красивым женщинам должно целовать не руки, а груди.
– И почетно, и приятно. – Когда они были наедине, он в знак приветствия склонялся к Клариному декольте и почтительно чмокал ее чуть выше соска. – Вот увидишь, когда-нибудь такая мода придет.
Он показал ей открытку, привезенную с Крита. Старинная картинка: танцовщица в длинной юбке и корсете, поддерживающем обнаженную грудь. Позже он велел увеличить открытку и повесил эту барышню в холле своей клиники.
– Не забывай о том, что между нами было. – Он просунул руки ей под пальто и погладил груди.
До отбытия в Китай оставалось два дня. Две самые важные на данный момент вещи в Клариной квартире – рюкзак и сумка для ручной клади, которые Клара то паковала, то снова распаковывала, – переместились в угол. Багаж уступил место неожиданным гостям. Иоанна привела знакомого юриста, и тот нашел Кларину квартиру идеальным местом для своей конторы, да и цену счел вполне приемлемой. Он проверил подготовленные документы и, принимая во внимание скорый отъезд Клары, решил на следующий же день подписать с ней предварительный договор у знакомого нотариуса.
После ухода гостей ошеломленная Клара долго всматривалась в стены, которые отныне ей не принадлежали. Опасаясь снова впасть в то самое состояние, которое одолело ее в первые дни после смерти матери, Клара предусмотрительно ушла из дому. Она избавлялась от собственной биографии, от закутков и запахов, которые знала наизусть. Ей необходимо было вдохнуть немного свежего воздуха, не отягощенного чувством вины. Да, и еще забрать у Вебера ключи.
В агентстве она застала его жену. За письменным столом во вращающемся кресле восседал мужчина, по виду типичный бухгалтер – бледный человечек с усами, зарывшийся в цифры. Он прихлебывал кофе, который подливала ему в пластиковую кружку пани Вебер. Из взъерошенной женщины во взъерошенной шубе со взъерошенной «химией» на голове она превратилась в поникшую женщину с поникшими волосами, в свитерке поникшего розового цвета, словно прыщами, утыканном узелками затяжек. Когда Клара впервые пришла сюда, агентство показалось ей весьма современным офисом; теперь же, с этими двумя полусонными людьми, оно выглядело провинциальной конторой – этаким залом ожидания лучших времен.
– Добрый день, я уже продала свою квартиру и хотела бы забрать свои ключи, – вежливо произнесла Клара, не скрывая бодрого настроения.
– Слушаю вас? – поднял голову бухгалтер.
– Да, продала, увы, без помощи вашего агентства. Могу я забрать ключи? Я оставляла их пану Веберу.
Пани Вебер встала за креслом бухгалтера, словно стремясь показать, что является ему надежным оплотом.
– Это невозможно, – убежденно произнес он.
– Это та самая… – Женщина многозначительно подтолкнула его.
– Вебер – это я. Я хозяин агентства. Вы хотите сказать, что вы ко мне обращались…
– …и оставляли ключи? – договорила за него шкварка.
– Да… то есть нет. В данном случае нет, – призналась Клара.
– Так в чем лее дело? – Он нервно дернул себя за жиденький ус, который черной прорехой мелькнул между зубами, растущими будто из губы.
– Но я должна поговорить с паном Вебером! Когда он будет? – взволновалась Клара.
– Повторяю вам: Вебер – это я. А вы кто? Где расположена ваша квартира? – Он театрально раскрыл скоросшиватель.
– На улице Красиньского. Я Клара Моравска. Тридцать восемь метров.
Заглядывая в папку, она не знала, что ей требуется доказать и фигурирует ли она вообще в рубрике «Продается».
– Двадцать тысяч долларов, – добавила она для пущей достоверности, искренне желая разобраться в абсурдной ситуации.
– Но у нас нет никаких объявлений с улицы Красиньского, не так ли, Иолюся? Между прочим, отличное место, и дом, вероятно, кирпичный. Но вы у нас не значитесь… И в компьютере тоже… – Он кликнул мышкой. – Чего вы, собственно, хотите?
– Забрать свои ключи.
– Те самые, которых вы мне не дали? – ринулась в атаку пани Вебер.
– Спокойно, Иолюся. – Он оттолкнулся от стола и подъехал в кресле к Кларе. – Когда мы принимаем помещение к продаже, то подписываем с хозяином квартиры соглашение, после чего вешаем фирменный баннер. У нас с вами соглашения нет…
– Баннер пан Яцек собирался повесить сегодня.
– Яцек? – Бухгалтер крутанулся на кресле, словно исполняя сценический трюк, и шепнул в сторону кулис поникшей пани Вебер: – Черт побери, три процента от двадцати, – прикинул он потерянные комиссионные. – Твой Яцусь нагрел нас на шестьсот зеленых.
– Мой?! Да какой же он мой? Он твой племянничек! Эх ты!.. – Оттолкнула она от себя его кресло. – Твоя родия, ты и отдувайся.
– Разве это я его сюда пустил?
– Но надо же было кому-то починить компьютер! Барахлил ведь, – вызывающе тряхнула она челкой. – Интересно, сколько еще клиентов подобрал твой родственничек…
– Яцусь? Да нет же, он, наверное, вписал данные этой пани, а потом в компьютере что-то сломалось. – Тут Вебер вспомнил о Кларе: – Эта современная техника так быстро портится, что просто не поспеваешь за прогрессом, – похлопал он по монитору.
– Ну, коль уж вы были у нас отмечены, – заискивающим тоном вмешалась пани Вебер, – будьте любезны, взгляните сюда, – пододвинула она к Кларе скоросшиватель. – Может быть, покупатель вашей квартиры – один из наших клиентов? Иногда люди подписывают соглашение, а потом у нас за спиной договариваются между собой…
Ночь для Клары началась у входных дверей, словно в исповедальне. Стоя в темной прихожей, она через цепочку выслушивала Яцека Вебера. Тот, сгорбившись, преисполненный смирения, прикладывал руку к груди.
– Вы позволите мне объяснить?
– К чему мне ваши объяснения? Это бизнес вашей семьи. Ключи мне не нужны, завтра новый хозяин поставит другой замок.
То, что Яцек обвел вокруг пальца Веберов, не вызывало в ней возмущения – они сами смахивали на плутов. Она злилась на себя: надо же, дать себя так одурачить! А ведь он ей даже понравился.
– Это не то, что… – Он покорно склонил голову.
– Квартиру я продала, а все остальное меня не интересует.
Она знала подобных товарищей. Такие, как правило, горлопанят возле уличных лотков, а потом, бывает, дорастают до открытия собственного магазина и далее основывают серьезное дело. Вот и этот тоже старается раскрутить собственный бизнес. Во времена беззакония легальное воровство именуют предпринимательством.
– Будешь больше какать – будешь меньше плакать, – безотчетно произнесла она детский стишок, вдыхая застоявшийся пыльный запах лестничной клетки.
– Простите?
– Это вы уж меня простите, я устала, – намеревалась она закончить разговор и закрыть дверь. – Хотя, знаете… Все-таки вы мне порядком… накакали.
– Я бы сам купил вашу квартиру… – Раздался характерный щелчок выбитой пробки, и на площадке погас свет.
– О, не удивляюсь, вы столько раз ее осматривали, что и мне бы на вашем месте здесь понравилось. Спокойной ночи.
Клара закрыла дверь и какое-то время прислушивалась, ушел ли Яцек. За спиной у него она успела заметить цветы. «Отнеси-ка ты их лучше своей тетке», – с жалостью подумала она обо всех Веберах – поникшей шкварке, ее муже во вращающемся кресле и хитром племянничке. У самой Клары не было родственников: те, что по линии отца, куда-то запропастились с его уходом из семьи, а мать, единственная дочь своих родителей, которых она потеряла еще в детстве, не горела желанием поддерживать контакты со своей дальней родней. Эти связи, так или иначе, полны садомазохизма: мазохизм заключается в невозможности разорвать кровные узы, а садизм – в необходимости их поддерживать хотя бы в праздники, подвергая ревизии список взаимных обид.
На площадке залаяла собака, и Клара расслышала испуганный возглас: «Кто это?!» того самого старика с таксой; он, видимо, наткнулся на стоящего в темноте Яцека.
– Опять электричество испортили! – выглянула соседка из квартиры напротив. – После смерти Моравской никакого покоя нет, днем и ночью тут ошиваются.
– А знаете, эта ее дочка, Клара, уже в «скорой» не работает, уволили ее, теперь в агентстве подрабатывает. – Старичок пытался взять на руки лающую собаку.
– Ой-ой, – соседка заметила все еще стоящего у лестницы Вебера и слегка прикрыла дверь. – Если б старуха дожила… Она ведь дочку на докторшу учила. Вот я вскоре тоже отправлюсь в мир иной и все ей там расскажу, пусть призовет свою Клару к порядку, а то стыд-то какой!
– Не закрывайте, посветите мне, – попросил старичок, направляясь к щитку, из которого сыпались искры.
Клара не собиралась вмешиваться в разговор госпожи Альцгеймер с господином Паркинсоном. Их старческие роптания на лестничной клетке – этой единственной сцене, где они чувствовали себя как минимум участниками некогда слаженного хора, подыгрывающими себе перестуком по водосточным трубам и радиаторам отопления, – не слишком ее волновали, однако ради памяти матери она все же решила объясниться и резко открыла дверь: