– Это Яцеку нужна помощь, а не мне! – наконец уловила она покровительственные нотки врача.
– Я знаю парня, который ему поможет, только пусть твой муж придет. – После разговора с Кларой Павел подыскал для Яцека неплохого психотерапевта.
– Нет, не получится, – вынуждена была она отказаться уже в который раз. – Он говорит, что если и придет, то только к тебе.
– Ко мне нельзя, мы слишком близко знакомы.
– Он знает, что нельзя, поэтому так и говорит.
– Ну, раз нет, то не дави на него, не добавляй терзаний.
Павел верил в целебную силу беседы, причем не обязательно беседы с врачом. На протяжении тысячелетий те, кто заслуживал сумасшествия, спасались от него беседами с Богом, с духовником, с женой.
– Так что конкретно происходит?
– …Стена.
Пусть это было и не самое точное определение, но Клара устала от медицинских терминов. Ни один из них не мог описать того, что она чувствовала.
– Что ж, бывает и хуже, – Павел закрыл ноутбук.
– Он тоже не сидит в печали и апатии. Кидается на всех без причины.
– Чему ты удивляешься? С утра приходят какие-то ребята и сворачивают небо в рулон. Ты просыпаешься, и… пусто – нет неба. Кажется, так кто-то характеризовал депрессию.
– Ладно… Но тогда небо исчезает для всех? Или как?… Павел, это психическое заболевание, я не узнаю его!
Клара продолжала идти, и ее ботинки скрипели на морозе.
– Дай ему что-нибудь успокаивающее.
– Кажется, я его сама начну принимать.
Клара не воспринимала таблетки как зернышки, которые надлежит вбрасывать в горло и поливать водой из стакана, и никогда не верила, что из них вырастает здоровье. Такие лекарства были для нее последним из всех возможных средств, и прежде всего потому, что они – яд. И то, что они устраняют симптомы болезни, – лишь побочное действие этого яда.
– Клара, ты же знаешь, как обстоят дела. Выдержишь.
– Да знаю, знаю.
– Самое плохое скоро закончится. Это я тебе обещаю.
– Я получила приглашение в Китай. На месяц.
– Так поезжай.
– Но я обещала себе больше туда не летать… Впрочем, наверное… Как ты полагаешь, могу я его оставить?
– Поезжай. Не бойся.
– А ты не хочешь где-нибудь со мной выпить кофе?… О, прошу прощения, у тебя гость, – расслышала она чье-то покашливание.
Он ведь клялся в любви к одиночеству. Мужчины раздражают его, женщины нагоняют скуку. Жениться? К чему брать психотерапевтическую работу еще и на дом?
– Нет, это не гости, просто я тут кое-чем руковожу.
– Да-а? – Она не совсем поняла, о чем он говорит.
– Предоставляю консультацию плюс психотерапевтический душ. Так, знаешь, по-приятельски, – он захохотал.
– Не слишком ли позднее время?
– Люди странные существа, не правда ли? Ты помнишь красавчика – ну, того, что вертелся около тебя на последнем курсе учебы? Как мы его называли? «Пластик»?
– Нуда…
Она не общалась с Минотавром после разрыва, но знала, что он уехал из страны. Он писал ей из Австрии, из ЮАР. Она выбросила адрес. Несколько раз, сидя в своем кабинете, она отвечала на его телефонные звонки, но, кроме шума спутниковой связи, почти ничего не слышала. Павел после учебы получал докторскую степень в Штатах и не мог знать о ее тайном романе с женатым преподавателем.
– Ты общалась с ним?
– Очень давно.
– Он переехал в Австралию…
Сперва в Австралию уехал ее отец, теперь вот Минотавр… Мужчины, которые некогда были важны для нее, взяли за правило скрываться в другом полушарии.
– А вчера – умер, – закончил Павел.
– Откуда ты знаешь?
– С недавних пор я психотерапевт его врача, понятно, парень предпочел поляка, мы общаемся посредством Skype. [38] Пластический хирург, а собственное здоровье запустил, не уследил. Если бы обнаружили это раньше, у него был бы шанс.
– «Это»? То есть? Что именно? – Клара стояла как вкопанная, хотя на светофоре зажегся зеленый.
– Рак простаты.
– Ясно… А зачем ты мне это говоришь? Хочешь доказать, что лучше уж депрессия, чем… это?
– Я что, похож на проповедника? В нашем районе ко всем пристают свидетели Иеговы: «А вы знаете, что все умрут?» Клара, дорогая моя, – он говорил мягко, словно обращаясь к ребенку, – каждый из нас настолько не похож на других, что люди кажутся нам странными.
– Люди?… – не расслышала она.
– Люди – это такая разновидность животных, – тихо произнес Павел и погладил свою овчарку с повязками на глазах. – Да все будет хорошо! – вдруг бодро воскликнул он. – Яцеку станет лучше, и, возможно, у него больше никогда не будет рецидивов. Говорю тебе так не просто для того, чтобы утешить. По опыту своему говорю.
Вибрирование самолета перед взлетом чем-то напоминало дрожь нетерпения – скорей бы… скорей бы оторваться от этого китайского муравейника. Одиннадцать часов в воздухе, от Пекина до Варшавы, – вот что ждало Клару в рамках зимней акции. Она купила дешевый билет Королевских голландских авиалиний. Стюардессы здесь напоминали девушек из рекламы голландского какао: высокие блондинки в голубых костюмах доярок – строгие и слащавые одновременно.
Клара заняла свое место у окна. Рядом дремал молодой мужчина. Креслом дальше толстый скандинавский турист ворчал по поводу того, что их с женой места оказались по разные стороны прохода. Клара достала блокнот в кожаной обложке, намереваясь привести в порядок свой рабочий календарь, прежде чем они взлетят и все станут готовиться ко сну. Профессор Лин просил ее оставить свободными апрельские выходные после Пасхи – будет конференция в Германии. Лин был великолепным иглотерапевтом, одним из последних в «старой гвардии», кто получил свои навыки еще до культурной революции. Он переехал в Лейпциг – поближе к своим состоятельным пациентам из Берлина и Вены. Красный маркер в руке Клары метался от апрельских выходных к числам, на которые были записаны ее собственные больные.
Каждый день она по телефону говорила с Яцеком. Он все чаще обращался к ней «любимая», «Чонок», хотя в этом было больше усилий доброй воли, нежели искренней нежности. Эмоции давались ему пока с трудом. Уменьшительно-ласкательными словами он в большей степени поддерживал себя самого, стремясь убедить, что снова способен чувствовать. Клара размышляла: остались ли у Яцека воспоминания? Что произойдет, если отрезать себя от прошлого, потерять память? Будет ли она испытывать фантомные боли подобно ампутированным конечностям? Сама она воспринимала прошлое их, в общем-то, удачного супружества как что-то наболевшее, и возвращение в него не внушало ей оптимизма. Быть с Яцеком сегодня, быть вместе – это было ее жизнью, но виделась она ей как нечто болезненное, искалеченное, неполноценное.
Их электронная переписка не была похожа на виртуозную игру в четыре руки, однако сулила надежду на возвращение к норме. Правда, Яцек не распространялся о своем самочувствии, но Клара имела возможность косвенно оценить его состояние – по количеству шуточных посланий и картинок, которые он скачивал из Интернета и отправлял ей вложенными файлами. К моменту, когда Кларе пришла пора возвращаться домой, он улучшил свои показатели на шкале юмора – подтянулся от одной шутки до трех. Нет, Клара не обманывала себя: полностью он не выздоровел. Время от времени его, как и прежде, утомляла необходимость говорить; он прерывал разговор, не закончив фразы, – то ему мешали трамваи за окном, то он внезапно вспоминал о телефонных счетах:
– Я уже не зарабатываю так, как прежде, я вынужден экономить…
– Но меня же ты любишь так, как прежде? – задиристо спрашивала она.
– Угу, – слышала она в ответ короткое подтверждение.
«Ненамного, но лучше, – отмечала Клара, – ненамного, но глубже, – вслушивалась она в типичное для депрессии неглубокое дыхание, когда человек словно весь съеживается и воздуха ему нужно все меньше. Клара надеялась на лучшее. – Три недели разлуки хорошо на нас повлияли».
Дорожные ботинки она сунула под сиденье, на ноги натянула носки из грубой пряжи со слабой резинкой, не затрудняющей кровообращение, и удобно устроилась в своем кресле, спрятав ладони в рукава свитера. Взлет задерживался, стюардесса разносила напитки. Спящий, сосед, неловко повернувшись, сбросил со столика Кларин стаканчик. Струя густого томатного сока, миновав его CD-плеер, торчащий из кармана пиджака, полилась на ее любимую сумку из оливковой замши. Клара промокнула пятна салфеткой и попыталась отмыть их минеральной водой, которую с изрядным запасом всегда брала с собой в долгие перелеты. Эти перелеты напоминали ей путешествие внутри фена – громко, горячо и сухо.
Грохот двигателей, знаменующий взлет, не разбудил виновника. Заспанные голубые глаза он открыл лишь над Монголией и, приглядевшись к испачканной сумке, облепленной салфетками, спросил со славянским акцентом:
– Ketchup?
– Yes.
– Останутся пятна, – заключил он, увидев сохнущий паспорт и влажные билеты.
– Это томатный сок. – Клара спрятала свои документы в сетчатый карманчик на переднем сиденье.
– Нубук, – потрогал он пальцами бахрому сумки. – Полностью отчистить не удастся, – еще более компетентно заявил он. – Мне жаль.
«Сказать ему: это все из-за вас? Пожалуй, не стоит, – подумала Клара, – все равно пятна не выведутся». Б уме она прикинула: лететь им вместе еще целую ночь, что само по себе утомительно, а если сидеть рядом с врагом – будет и того хуже. Она предпочла не рисковать. В подобных обстоятельствах балет взаимных любезностей – едва заметных прикосновений коленом или локтем – бывает даже полезен.
– Вы разбираетесь в кожах?
– Немного. Двух совершенно идентичных кож не бывает.
– Может быть, отдать ее в химчистку?
– Это ничего не даст. Пятно въелось в пористую структуру, и убрать его невозможно. Нубук красив, но уязвим.
– Спасибо.
Ее иронию он воспринял как недоверие.
– Я торгую кожами. Как раз был на ярмарке в Шанхае… Юлиан Козьминский, – склонил он голову. – Юлек.
– Клара, – подала она ему руку.
Он был явно младше ее, худощавое подвижное лицо кролика, держащего нос по ветру в поисках чего-нибудь привлекательного. «В поисках моего взгляда, моей симпатии к нему», – подумала Клара. Да и сама она, по мере того как самолет продвигался по экранной карте мира от Азии к Европе, видела в своем соседе все больше достоинств: внимательно слушает, говорит приятным спокойным голосом. Клара колебалась, упоминать ли об акупунктуре, повторять ли в сотый раз избитые постулаты и выслушивать в ответ не менее тривиальные сомнения… А хуже всего – нарваться на ипохондрика…
– Так у тебя польско-китайская фирма, если я правильно поняла? – Она тянула время, силясь придумать собственную историю.
– О, я уже давно отказался от затеи совместных предприятий с китайцами. Слишком много фирм в Китае попросту раздавили. Теперь я дважды в год приезжаю на ярмарку, привожу образцы, а все остальное идет само собой. Сшить обычную зимнюю куртку здесь в два раза дешевле, чем в Польше.
– Но раньше у тебя была здесь фирма?
Стюардесса развозила на тележке бутылки. Клара выбрала белое вино – оно менее всего вредит печени. Юлек заказал джин с тоником.
– Да, я пытался как-то приловчиться в Китае. К счастью, потерял на этом не так много, как мог бы потерять. Для китайцев подписание контракта сродни временному стечению обстоятельств, не более того. Заказывать у них, разумеется, можно, но постоянно с ними сотрудничать – слишком большой риск.
Она слушала, поддакивала и решила не признаваться, кто она такая. Подвешенная над землей, Клара чувствовала себя вырванной из повседневной жизни. Ее воображение без труда находило ответы, усыпляющие его любопытство.
– Я работаю для фармацевтической фирмы. – Она уже успела убедиться, что о данной отрасли он не имеет ни малейшего понятия.
– И что вы производите? – спросил он, беря для нее очередную бутылку с проезжающей мимо них тележки.
– Лично я произвожу бумажки в PR-отделе. Погляди-ка на во-он того. – Она показала на мужчину, сидевшего в кресле по другую сторону прохода и заслонившегося китайской газетой. Ноготь на его указательном пальце был длиннее самого пальца.
– На того, с когтем? – Юлек указал в его сторону пузатым бокалом, как будто поднимал тост.
– Знаешь, зачем они отращивают такие длинные?
– Важничают?
– В ушах ковыряют. В PR-отделе нас обязывают знать чужие обычаи. У нас даже специализированные курсы были, – добавила она достоверности.
«Я пьяна, – подумала Клара, смешивая вино с джином. – В последний раз я пила давно… о-о-очень давно», – нашла она себе оправдание.
Между нею и ее соседом определенно проходили какие-то энергетические волны. Под действием алкоголя они замедлились настолько, что Клара стала их замечать. Он был все равно что ее младший брат… все равно что она сама. Будь на пути рейса Пекин – Варшава промежуточные приземления, они бы наверняка прервали полет и выбрали бы направление, совершенно иное, чем первоначальный пункт назначения! Жаркие улицы Дубая – вместо скованного печалью Яцека в безмолвной варшавской квартире… Юлек не упоминал никого из своих близких – он лишь закладывал волосы за ухо и рассказывал анекдоты.
Подали обед. Клара выпрямилась над дымящимся подносом с пригоревшей картошкой – и, смущенная, поняла, что как минимум последний час сидела, склонившись к Юлеку. Ей нравился его запах – в нем была порывистость, смешанная с нежностью.
Юлек одолжил Кларе свой плеер. Поправляя ей наушники, он словно окружил ее своим теплом, своей энергией, своей любимой музыкой.
– Красиво, – признала Клара, слушая концерт. – Что это?
– Бах. Там пять треков. Выбери лучший.
– Я же не разбираюсь, – запротестовала она, узнав, что в свое время он окончил музыкальную школу по классу виолончели.
Самолет вонзился в ночь, свет погасили. Сильная ладонь Юлека была намного больше Клариного лица. Он прикрыл ей веки, затем провел пальцами книзу, к ее губам. Она не знала, как реагировать на этот странный жест; может быть, он снова поправлял ей наушники и у него нечаянно так получилось? Жест неожиданный, но не наглый. Может быть, так он хотел помочь ей вчувствоваться в музыку? А потом по-дружески прикрыл ей рот, веля молчать? А возможно, он на ощупь запоминал ее лицо? Не настолько же он пьян… Да он вообще не пьян. Если бы он задержал руку, она, быть может, прижалась бы к ней лицом, приложила бы его ладонь к своему лбу… «Это он хватил через край, я должна отодвинуться… Но ведь ничего не случилось. Он младше меня, у него такие манеры. Но я… я позволила… позволила, потому что… мне это нужно? Что это – вороватое стремление к нелености?…» Плутая между реальностью и грезами, Клара уснула.
Проснулась она за полчаса до приземления. Наушники упали под кресло. Юлек махал ей из ряда за проходом, разводя руками в знак извинения: ему пришлось пересесть по просьбе скандинавов. Рядом с Кларой собирала свой ручной багаж веснушчатая блондинка и нервничала, успеют ли они в Амстердам. Юлек что-то писал. Свои координаты? Клара была уверена – он поглядывает на нее. «Письмо? – К ней возвращалось сознание после сна. – Нет, я не позвоню ему. – После внезапного чувства родства словно бы наступило похмелье. – Я не говорила о Яцеке, но Юлек видел обручальное кольцо… – Клара не улыбалась в ответ на его взгляды. – Да и вообще, разве произошло что-нибудь особенное?» Она смяла мусор в шарик, собрала пустые бутылки и положила в корзину проходившей мимо стюардессы. Юлек сделал то же самое, потом вырвал исписанный листок и выбросил его вместе с пластиковым стаканчиком. Зажглось табло. Клара пристегнула ремни и сложила столик. Самолет готовился к посадке.
Взяв багаж, Клара коротко и сухо попрощалась – они ведь лишь случайные попутчики. Она старалась не смотреть Юлеку в глаза. Они ей напоминали глаза утопленника, молодого парня, который в районе моста Понятовского провалился под весенний лед. Врачи не могли закрыть парню глаза – они замерзли, и в них, казалось, замерзло удивление – как это он так неожиданно оказался в воде и не смог выбраться?
Клара чувствовала себя виноватой. Она позволила Юлеку пробить лед приличий, но не сумела придумать, что же им делать дальше.
«Ну я же взрослая женщина, разве можно чего-то ждать после двух-трехчасового разговора? – иронизировала она над собой. – Что это? Взаимное очарование? Я не так уж много знаю о нем, а он обо мне – вообще какую-то бессмыслицу. Усталость и алкоголь делают человека более восприимчивым к… К чему?! Ну вот, опять я выдумываю. Он поблагодарил меня за приятный совместный перелет, вежливо пожал руку. Хорошо, что ему не пришло в голову спросить: а мы еще увидимся? Хорошо, что не предложил визитку, которая наверняка у него была, – их сейчас тычут при каждом удобном случае. Тоже мне, торговец кожами». – За напускным пренебрежением она прятала свое разочарование.
Клара прослушала голосовые сообщения в телефоне, и среди них повторяющуюся угрозу из сети: «Завтра в десять утра заканчивается твой лимит соединений, пополни…» Оставил сообщение и Яцек. Он застрял в пробке. Клара пошла к киоску, чтобы купить карту пополнения и просмотреть газеты.
В очередь за ней встал Юлек, держа в руке батарейки, вынутые из плеера. Заприметив испачканную сумку, неподвижно свисавшую с Клариного плеча, он хотел было потянуть ее за ремешок, но тут у Клары зазвонил телефон, и она взяла трубку.
– Да, дорогой, уже иду, – ответила она, срывая штрих-код с только что купленного журнала.
Медленная езда от светофора к светофору не нервировала Яцека. Последние три недели он не пользовался машиной; после такого перерыва погрузиться в утреннее движение было даже приятно, Яцек ощущал в нем заданную ритмичность, до которой не было дела раздраженным водителям. Несколько недель одиночества – и он чувствует себя определенно лучше. Перед выходом из дома Яцек искупался, обрезал ногти – а ведь в первую неделю у него было отвращение к воде, и он брился по сухому. Бульканье посудомоечной машины, которую он включал каждый вечер, чтобы вымыть несколько стаканов и тарелок, выгоняло его из кухни. Он закрывал за собой дверь и прибавлял звук телевизора.
Единственным, кто к нему заглянул, был почтальон с заказным письмом из Шри-Ланки, в котором благодарили фирму «Эргодом», приглашали его осмотреть отстроенные районы и, выражая восхищение его щедростью, просили еще пожертвований. Яцеку больше нечего было им отправить – его склады были так же пусты, как и он сам. Да-да, он и сам был бы не прочь получить какую-нибудь помощь.
Как-то раз он случайно посмотрел на «Discovery»[39]программу о метеоритах. Оказывается, их на земле миллионы – в среднем по одному на каждые три километра. Стоит лишь наклониться – и возьмешь звездочку с неба.
Бритье возвращало Яцека к дисциплине. В этом выкорчевывании звериного атавизма, скрывавшегося под мягкой человеческой кожей и стремившегося вырваться, прорасти наружу, была некая последовательность ритуала – символическое обрезание лезвиями позолоченного бритвенного прибора, перешедшего от отца к сыну. Он и сам не знал, зачем он делает это каждое утро, расцарапывая себя почти до крови, и тем не менее это ему помогало.
Он решился принять предложение прежнего компаньона. Сначала можно позволить себе отпуск – месяц, быть может, два, – а потом вернуться к тому, чем он уже занимался, – возводить «Польские подворья». Что ж, и это хорошо, рассуждал Яцек. С чего-то ведь надо начинать, а это работа, в которой он смыслит. Без большого энтузиазма, зато регулярно он будет ходить в офис; это важно – выйти из дому, взять на себя обязанности. Регулярный душ, бритье – все это способы вернуть сорвавшуюся с катушек действительность в колею повседневности. Когда-то они с мальчишками играли в «выбиралки»: автобус или трамвай, собака или кошка, «перец» в правой или в левой штанине… На самом деле никакого существенного выбора делать тогда не приходилось, хотя они и дрались порой, повздорив в этой игре. Теперь тоже никакого значимого выбора перед ним не стояло, не суть важно, какое решение он примет. Единственное, что остается для него важным, – это Клара.
Яцек подъехал к аэропорту. Он опоздал. Клара стояла у бордюра и еще не заметила его. Она была в легком плаще с воротником-стойкой, руки держала в карманах. Яцек вспомнил, как они познакомились; все, как тогда, – он за ней наблюдает, она об этом не знает. Он подъехал ближе и разглядел пряди растрепавшихся в дороге волос, которые выбивались из-под шапки. Клара стояла к нему спиной, заслоняясь от холодных порывов ветра.
Яцек расчувствовался. Он знал, что после прозака не плачут, но это было сильнее лекарств, химии, физиологии, времени и места – луч осознания, подобный благодатному прикосновению:
– Боже, что бы я без нее делал? Что бы со мной сталось?!
Иоанна собиралась зайти к Кларе в кабинет, чтобы повидаться. По телефону она уже слышала все подробности перелета в компании торговца кожами, оказавшегося еще и меломаном. Обычно ее подруга не горела желанием рассказывать о своих встречах, пациентах и мимолетных увлечениях.
– Ты права, Иося, это именно «мимолетное» знакомство, – развеселилась Клара. – Нет, я понятия не имею, почему оно так засело у меня в голове. Но он мне понравился. Он… деликатный. Сейчас ведь, знаешь, все такие пробивные, нахальные…
Иоанна вырвалась на весеннюю прогулку – устроила себе Восьмое марта. Мацюсь был с няней, забрать двоих старших из школы она поручила Мареку. По мнению детей, она чуть ли не силой приобщала отца к их делам. Он слишком мало уделял им внимания, появляясь дома лишь вечером, и его идеи по поводу воспитания отпрысков не отличались от методов других помешанных на работе мужчин, для которых отцовские обязанности сводились главным образом к совместному сидению у телевизора. Иоанна не хотела, чтобы пятнадцатилетняя Габрыся и десятилетний Михась созревали в лучах телеэкрана, как помидоры в теплице.
Иоанна собрала необходимые документы и написала представление на грант. Чтобы получить деньги, нужен был бизнес-план. Магазин «Депрессия», созданный ее воображением, имел уж слишком много направлений деятельности. Иоанне пришлось бы арендовать помещение, продавать товар, взять на работу психолога… Посоветовавшись с Павлом, она пришла к выводу: депрессия – серьезная болезнь, а не бизнес. Для начала следует придумать что-нибудь полегче.
– Не тратьте время – все уже изобретено, – заверила Иоанну служащая патентного бюро, подавая ей ящичек с карточками на букву «Г».
– Посмотрим, – ответила Иоанна, нимало не смутившись.
Она была непоколебима. В конце концов, она полька, а именно польские женщины чаще других в Европе основывают собственные фирмы. Не обращая внимания на ехидные замечания служащей, Иоанна стала проверять, не запатентовал ли кто-нибудь ранее ее собственное изобретение, вполне пригодное для запуска в производство. Идея пришла к ней, когда ее Габрысе было два годика. К тому времени, когда уже ползал на четвереньках Михась, замысел был усовершенствован. А теперь вот она приходит в патентное бюро, чтобы листать толстенные тома, в которых, возможно, запатентован ее мир. В них, как в библейском каталоге, каждой вещи дано свое имя – дано и увековечено. Вот фантики для конфет «Тоффи» и «Коровка», вот стандарт батончика «Дануся», вот крышка-защелка для шампуней, такие привычные и простые, что, кажется, они существовали вечно. Иоанна заказывала все новые и новые тома и читала их с разгоряченным лицом, как «Унесенные ветром» в лицее. Ехидное хихиканье служащих ничуть не мешало ей. С глубоким декольте, из которого выплескивалась роскошная грудь, с длинными ногами в розовых ботиках Иоанна меньше всего была похожа на Эйнштейна. Но чем меньше оставалось томов на букву «Г», тем крепче становилась ее уверенность: она – первая, единственная, гениальная.
Иоанна устроила себе перерыв и отправилась съесть пирожное у пани Гесслер. Уютная роскошь ее кафе побуждала к мечтаниям. Иоанна восхищалась этой женщиной – нарядной, орнаментальной, «византийской» и внешне, и внутренне; пани Гесслер просто лучилась избытком идей и любви.
Иоанна ела творожник и размышляла над секретом пани Гесслер, сравнивая себя с ней. Обе они наделены исключительно мощной жизненной силой, пышной фигурой и светлыми вьющимися волосами. Относительно наличия у себя счастливой руки и делового инстинкта, присущих пани Гесслер, Иоанна думала уже с меньшим оптимизмом. Да, она образцово окончила юридический факультет и имеет начальные знания по экономике, но ведь это только теория… Она доела пышный творожник, взяла с собой коробочку безе и полкило бисквитных пирожных.
Краковское предместье[40]к этому времени заполонили манифестанты. «Ма-ни-фа»[41]– прочитала на транспаранте Иоанна. Она долго ждала, когда можно будет перейти улицу, и, не выдержав, развязала бело-красный шнурок на коробке. Сунув в нее голову, она попыталась надкусить шоколадную глазурь. Упаковочный целлофан, подхваченный ветром, лег Иоанне на лицо, поэтому сказать однозначно, действительно ли вон та пожилая женщина среди ярко одетых девчонок – вдова профессора Кавецкого, она не могла. Молчаливое достоинство, с каким держалась эта седая женщина в черном, свидетельствовало о том, что требования манифестантов серьезны. Впереди шли девушки с заклеенными пластырем ртами, а те, что следовали за ними, свистели и выкрикивали лозунги, посвященные Женскому дню. Иоанна оценивала шествие взглядом новатора из патентного бюро: «Они могли бы заклеить себе рты не обычным пластырем, а контрацептивным – было бы еще эффектнее». Она тут же вспомнила о «неокатоликах», как называла она новообращенных знакомых: вот уж для кого это был бы лучший метод контрацепции – только заклеить надо щель между ногами!
Марек уговорил Иоанну отказаться от таблеток, которые ухудшали ее самочувствие, – она от них полнела. Гинеколог, которого посоветовали соседки, рекомендовал «Персону» – мини-компьютер ирландского производства, диагностирующий овуляцию. Нужно было каждый день мочиться на лоскуток-тест и вкладывать его в «Персону», после чего зажигалась лампочка: если красная – «стоп», по fuck, [42] оранжевая – «внимание», ну а зеленая означала безопасные дни. Марек справлялся, не должен ли он исповедоваться в том, что использует контрацепцию.
– Это ведь надежно только в девяноста девяти процентах? – продолжал он сомневаться. Впрочем, такие же «Персоны» использовали жены его приятелей из «Opus Dei».[43]
– Пусик мой, – успокаивала его Иоанна, – мы ведь не ставим никаких препятствий для проникновения Духа Святого, а всего лишь пользуемся измерениями. Оставшийся процент – это и есть разверстое пространство для Его действия, – подстраивалась она под слащаво-христианскую лексику Марека.
Подражать религиозному или офисному сленгу мужа, перенимать словечки детей не составляло для нее труда. Актерский талант Иоанны состоял в том, что желания других она чувствовала лучше, чем свои собственные. Она отыгрывала идеальную жену, понимающую мать, но подозревала, что, возможно, всячески потакая другим, она отказалась от собственной жизненной роли. Ей нужно было заиметь что-то для себя, в чем она была бы самодостаточной, что способствовало бы расцвету ее натуры – независимой натуры Иоанны Великолепной, преисполненной замыслов: Иоанне удалось вырваться из бетонной высотки, где до сих пор оставались некоторые ее школьные подруги. Это здание на Урсынове, с одинаковыми окнами-дырами, напоминало пчелиные соты, в которых держали пчел-производительниц. Иоанне было в этих сотах тесно и душно, она не вписывалась в рой обычных женщин.
Откусывая от безе из открытой коробки, она шла вдоль домов вместе с большинством пешеходов и догнала хвост Манифы.
– Кто с на-ми?! Кто с на-ми?! – скандировали девушки, держась за руки.
– С пиз-дами! – заорали из боковой улочки двое бритоголовых в черных куртках.
Девушка с зеленой челкой развернулась и смерила взглядом развеселившуюся толпу. Иоанна стояла достаточно близко к девушке и видела, что загорается в ее глазах, – злость, оскорбленное достоинство и мысль, как поднять кретинов на смех. Иоанна подсунула зеленоволосой коробку с надкусанными пирожными, чтобы та запустила ею в гогочущих скинхедов. Крем залепил им в глаза, попал в разинутые рты, испачкал куртки. Один из них принялся топтать коробку, второй рванулся к девушкам. Но сплоченные ряды Манифы сомкнулись, не сбавляя шага, так что шансов у него не было. Иоанна пустилась следом, крикнув за спину:
– Полиция!
На высоких каблуках она бежала медленнее, и девчонки в грубых ботинищах потащили ее за собой. От них ее отличал лишь тщательный макияж и возраст – они-то были ненамного старше ее дочери. Но никто не обращал на это внимания – их объединяло общее дело. Приземлившись у стены Барбакана,[44]они принялись рассуждать о мужчинах-трусах, называя их ментальными палачами и одаривая прочими нелестными эпитетами.
Иоанна, как говорится, «оттянувшись», не подавала виду, что ее участие в Манифе было случайным. Страстное упорство феминисток, их лозунги были как раз тем, в чем она нуждалась. Теперь в ее голове, переполненной идеологической болтовней и неоспоримыми аргументами, зрела новая идея: отныне ее усовершенствованное изобретение, целиком пригодное для запуска в производство, будет не просто коммерческим хламом, не очередным пластиковым мифом, а станет феминистическим манифестом, который она швырнет в лицо патриархальному обществу.
Тяжелые ботинищи разминали под Барбаканом первую весеннюю траву, и она пахла бодростью и надеждой.
– Что-то ты поздновато. – Клара, сидя за столом, консультировала кого-то по телефону. – Да, рисковать нельзя. Единственное, что я могу сделать, – это укрепить лимфатическую систему перед операцией. Да, нужно решаться… Двери кабинета были открыты в опустевший коридор.