– Я бежала… – Щеки у Иоанны до сих пор горели румянцем.
Она швырнула в кресло сумочку. «Матка на шлейках» – так охарактеризовали ее самую свежую покупку новые приятельницы из Манифы.
– Сейчас ко мне должен прийти пациент.
– Ну что ж, ничего не поделаешь. Я, собственно, пришла просто тебя увидеть, – заглянула в чайник Иоанна.
– Возьми зеленый, быстрее остынешь.
Клара выключила телефон, отрезав себя на какое-то время от страдальческих голосов.
– А я была в патентном бюро.
Иоанна сидела здесь, напротив нее, но Клара все еще слышала голос несчастной больной, причем яснее и четче, чем голос подруги. Результаты анализов из лаборатории, написанные на непонятной пациентке латыни, были при – говором. Впрочем, к этому мертвому языку та вскоре привыкнет… Клара не была верующей. Своей религией она определила сострадание. Свойственные юности романтические устремления, беззаботность, идеализм погибли в холокосте взрослой жизни.
– У тебя нет детей, поэтому ты не поймешь, в чем гениальность моего изобретения. – Иоанна от возбуждения облизывала накрашенные губы.
– Ну, я попытаюсь.
– Мы живем в мерзком мире, в котором господствуют мужчины, – начала Иоанна.
– Не факт.
– Да ты шутишь! – воскликнула Иоанна, словно только и ждала возражений. – Знаешь, сколько по дороге к тебе я видела секс-шопов?
– Они по всему центру есть. Это ведь и для женщин тоже.
– Как же, стану я покупать себе надувную куклу. – Иоанна вытянулась в кресле, приоткрыла рот и скосила глаза.
– Ну, ты можешь купить вибратор, – улыбнулась Клара.
– Ага, задницу разрабатывать, – постучала Иоанна себе по лбу. – В общем, не важно. Женщины унижены, особенно матери. У тебя нет ребенка, потому ты в этом и не сечешь. Попробуй выйти в город с двухлетним малышом, которого ты отучаешь от памперсов. Ему захочется в туалет – и где ты его посадишь? На замызганную общественную парашу? На газон, как собаку? Только в патриархальной культуре возможно такое – чтобы потребности сексуально озабоченного парня уважались больше, чем потребности ребенка!
– Ты что, начиталась чего-то? Получила письмецо к Женскому дню?
– Надувную куклу можно купить где угодно, можно заказать по Интернету – любого калибра! А женщины что, суки? Наши щенята должны гадить в парках, писать за машинами? Ты же не посадишь ребенка на обгаженный унитаз, а иначе, как сидя, он не захочет и описается.
– Иося, так что это за изобретение?
– Все просто и гениально. Это станет подлинной революцией в жизни молодых матерей. При надобности ты достаешь из сумочки пакетик размером с носовой платок. Надуваешь его, – она дунула в кулак, – и получаешь горшок. Одноразовый горшок со шнурочком по верху. Когда ребенок сделает свои дела, ты горшочек завязываешь и… – Она потянула за воображаемый шнурок и выкинула невидимый горшок с невидимым содержимым в корзину.
– Оригинально.
– Да это же открытие! Я его запатентую, найду производителя… Если китайского, то будет дешевле всего, и ты мне поможешь.
– Нет, тут я тебе не помощник, не впутывай меня, – запротестовала Клара.
Изобретение Иоанны она восприняла как фантазию, пустую грезу скучающей домохозяйки.
Зазвонил второй телефон. Клара достала его из ящика стола.
– Алло? Юлек?
Иоанна перестала упиваться своей гениальностью и стала наблюдать за Кларой. Та, побледнев, бессознательно чертила ручкой на листке бумаги.
– Хорошо, сегодня. Не знаю. Мне все равно. Да, – записала она время. – Пока. – Клара бросила мобилку в ящик стола.
– А говорила, что не дала ему своих координат, – издевалась Иоанна.
– Я и не давала. Может быть, он узнал их в авиалиниях.
– Клара, дзынь-дзынь! – Иоанна пыталась вывести подругу из ошеломленного состояния. – Там никто никому таких вещей не сообщает. Они не имеют права разглашать даже списки пассажиров.
– Да, правда.
Если бы Юлек знал ее истинную специальность, он мог бы найти городской номер кабинета в телефонной книге. Но он-то звонил на мобильный! Причем на тот, второй, что для знакомых…
– Ты спала в самолете? Он не рылся в твоей сумке? Мог подсыпать тебе в питье какие-нибудь порошки… А что ему надо?
– Он сказал, что у него есть кое-что мое. – Клара подошла к кушетке и выровняла бумажную простыню. По домофону уже сообщал о своем приходе запланированный пациент.
– Вот видишь! У тебя что-нибудь пропало?
– Да нет, что ты.
– Не ходи к нему, это опасный тип.
– Тогда я тем более пойду.
Никогда прежде ей не доводилось слышать мужчину, столь напуганного собственной смелостью, словно бы он отважился на нечто такое, отчего дрожал не только его голос, но и содрогались все его принципы. Он нарушил их ради женщины, которой звонил, и этим ставил Клару в неловкое положение. Навязываясь с предложением встречи, он хотел отдать Кларе верноподданнические почести.
– Что нового ты от него узнаешь? – не унималась Иоанна. – Как он добыл твой номер телефона?
– Иося, я когда-нибудь делала что-то скверное?
– Другим – нет, а вот себе – да. – Иоанна не хотела напоминать о душераздирающей истории с Минотавром.
Парень, который улетучился, не оставив визитки, звонит через неделю, по номеру, которого не должен был знать. Это было слишком витиевато для спонтанной Иоанны. Ее материнский инстинкт время от времени распространялся и на Клару, особенно когда шестое чувство подсказывало, что хлопот не избежать.
Оливкового цвета сумка с бахромой и широкой лямкой, продетой через медный замочек, – мягкая, без затвердевших пятен сока. Клара сравнивала ее с той, выброшенной на мусорку. Единственное отличие – форма внутреннего кармашка. Клара водила по замше пальцем, будто по карте затерянного острова, заботливо восстановленной картографом. Она силилась угадать, чего больше хотел Юлек: похвастаться блестящей подделкой или сделать ей приятное? То ли эта насыщенная подробностями швов и деталей карта бережно воссоздает оригинал, то ли бездушно его копирует?
– Спасибо, – положила Клара сумку на колени. Она рассматривала подарок, чтобы не смотреть ему в глаза.
– Так вот, тот норвежец, что сидел за проходом… Мы разговаривали, пока ты спала, – продолжал Юлек. – Знаешь, у них пунктик, они считают, что их кожи самые лучшие. А на рынке только пять процентов кож из Скандинавии, поэтому они такие дорогие. – Юлек хотел поскорее справиться с объяснениями. – Мне и в голову не пришло, что это я облил твою сумку… – Он умолк. Если уж и далее разыгрывать этот трагифарс, то самое время вступить в диалог теплому альту, который бы смягчил бесстыдство его напора.
– Откуда у тебя мой телефон? – Это прозвучало не слишком-то дружелюбно, хотя Клара старалась сохранять спокойствие.
– От тебя… – пришел он в некоторое замешательство.
– Что – то я не припоминаю…
– В киоске продавец спросил, хочешь ли ты обычную карту-соскребыш, но ты предпочла компьютерное пополнение. Я не подслушивал, но ты сама продиктовала свой номер. – Он отважился прикоснуться к ее руке. Наконец-то она на него взглянула. – Я стоял за тобой и… У меня отличная память на цифры, поэтому я и занялся бизнесом. Эта сумка – шедевр. Когда ее сшили, я не смог сдержаться…
– Ты не оставил визитки. – Она отняла руку и надорвала упаковку круассана.
– А разве ты позвонила бы? – У него не было сомнений на этот счет.
То, что он знал о ней, и подтверждало его догадки, и в то же время опровергало их. Он совершенно терялся во всем этом. Она интриговала его и злила. То, что она, по всей видимости, немного старше него, ему как раз нравилось: молодые неопытные девушки поначалу скучны, а затем, оттого что не знают, чего хотят на самом деле, становятся разочарованными. Она же, позволяя соблазнять себя, наверняка не планировала продолжать знакомство. Ложь была ей удобнее. Рассказывая о своей делегации, она блуждала глазами, неумело считывая слова со страницы, подброшенной воображением. Для человека, бывшего в Китае впервые, она слишком хорошо знала язык: Юлек наблюдал за ней, когда она свободно разговаривала со служащим в паспортном окошке, а в free-shop'e читала китайские надписи сверху донизу.
Они были птицами одного полета, и она была в его вкусе – будто Клара Шуман до того, как вышла замуж за своего безумного гения.[45]Оказалось, что высокую шатенку с узлом тяжелых волос и слегка раскосыми глазами тоже зовут Кларой. Ему удалось выпросить место подле нее – минутой позже этот ряд заняли бы норвежские супруги. Впрочем, они все же заставили его пересесть.
Обручальное кольцо на пальце Клары еще не свидетельствовало о том, что в браке она счастлива. Кого-то позвонившего она назвала «дорогой» – и вдруг поникла, словно ей нанесли удар. Судя по всему, этот звонок был неожиданным и нежеланным. Юлек пошел за ней, хотя знал, что шансов у него нет, – она бы не оставила ему свой номер. В этот раз на свои чары он не рассчитывал.
В долгой дороге люди расслабляются, и прежде всего слетает наносной лоск. Клара выдерживала класс. Мусор – не под кресло, а в приготовленный заранее пакетик. Столик она протирала влажной салфеткой, в одежде – никакой расхлябанности, в поведении – никакого нетерпения. Дистанция, которую она держала, была не просто защитным панцирем в многочасовой тесноте; эту дистанцию создавало само ее очарование, отличающее ее от ропщущих, скованных неудобствами простых обывателей. Юлек рисковал. Он непременно должен был что-нибудь придумать. Он встал за ней в очереди в киоск… и тут услышал: 573… В этот миг он был благодарен и продавцу, и телекоммуникационному прогрессу, и рекламирующим его щитам. Теперь у него был и предлог, и телефон. Ему осталось только сварганить более или менее убедительную историю…
– Итак, ты не шпион и не агент. – Клара смеялась над собственными страхами.
– Это еще как поглядеть. Я музыкант, в Польше музыканты неплохо обделывают свои дела. Багсик[46]– композитор, если я не ошибаюсь. И эти украинские нефтепромышленники с польским гражданством, например Янкелевич…[47]
– У тебя прекрасная память на вещи, – она приподняла вверх сумку, – и на цифры. К тому же у тебя хороший вкус, – оценила она пепельно-серый пиджак и дорогие туфли Юлека.
Одежда мужчины была для нее его первым «слоем» – такая вот приятная на ощупь шерсть, достойная того, чтобы ее погладить.
– А ты кто, Клара? – спросил он так, что от нее не требовалось каких-либо признаний.
И снова взгляды, невольные улыбки, создающие флер интригующей исключительности.
Клара теряла преимущество. Еще в аэропорту, на открытом пространстве, оно у нее было: ею интересуется мужчина, намекает на встречу, он ей тоже нравится, но она говорит ему «нет». Она ведь замужем и не станет впутываться в двусмысленные ситуации. Зачем? У него плечи как у Яцека, недостатки, скорее всего, тоже как у Яцека, разве что достоинства, быть может, несколько иные. Юлек струсил, не спросил ее напрямую, увидятся ли они еще, но целую неделю готовил ей ловушку: а вот, мол, и я, мне удалось отвлечь твое внимание, перехитрить тебя. Когда-то и Яцек поступил подобным образом.
Клара быстро допила кофе.
– Спасибо за сумку, – сказала она, вставая.
Ошеломленный, он тоже поднялся.
– До свидания, – пожала она ему руку.
Она все-таки дала ему визитку: «Клара Вебер, врач болезней внутренних органов, акупунктура по методикам традиционной китайской медицины. Кабинет: Варшава, улица… телефон…».
«Он ведь и так догадывался, что я солгала, – пыталась оправдать она свой тщеславный жест, – пусть читает, черным по белому, с кем имел дело. Если позвонит, я предложу ему прийти ко мне на прием. Встреча врача со знакомым пациентом». Многие попали к ней в кабинет, услышав о нем в случайной приятельской беседе. «Да, так будет лучше всего, – решила Клара. – Мягкий переход от… от неизвестно чего к установлению определенных правил». Она поправила шарф, натянула перчатки и проверила, закрыта ли у нее сумка. Затем потянула за язычок молнии пустой сумки – той, что от Юлека. Молнию заело.
– Держи ее, – Клара опустилась на колени перед мощной кудлатой овчаркой, которая норовила вырваться из рук Павла.
– Пати, хорошая моя, Пати, – успокаивал он собаку, устраиваясь вместе с ней на кушетке, прижимая ее грязные лапы к своей белой рубашке.
– Сейчас она успокоится. – Клара водила пальцами под густой шерстью. – Одна есть, – вонзила она иглу. – Еще пять.
Собака скулила, пряча морду в подмышку Павла.
– О'кей! – Клара села на пол. – Теперь четверть часа не давай ей двигаться.
– А это поможет?
– Вон она уже лижет тебя от благодарности.
От собачьей шерсти, влажной от дождя, и тяжелого дыхания больного животного кабинет наполнился несвойственными ему запахами. Клара открыла окно и выглянула на улицу. В весенних сумерках зажигались первые фонари. Из музыкальной школы доносилась какофония звуков, словно оркестр настраивался перед концертом. Дети с рюкзаками и футлярами шлепали по лужам. В ветвях деревьев комочками темноты сгрудились вороны. Клара не выносила их каркающих призывов ко сну и прикрыла окно. Она ласково коснулась рукой лысины Павла.
– Помнишь, как ты боялся щекотки? – Во времена учебы, зная об этом, они издевались над ним, вынуждая смеяться.
– Когда-то я был уязвим.
– Как ты думаешь, возможна ли дружба между женщиной и мужчиной? – спросила Клара, садясь за свой письменный стол.
Юлек позвонил ей почти сразу. Они договорились о встрече в следующий вторник.
– Ты что, кроссворд разгадываешь? Сколько букв? – Павла смешили категоричные вопросы. Он воспринимал их как попытку исключить нюансы тесаком языка. – Если на разговоры тянет чаще, чем в постель, – гладил он зевающую собаку, – то это, должно быть, дружба. Такой критерий придумал мой пациент. Он никак не мог определиться, которую из своих любовниц он все-таки любит. А что, по-моему, неплохо.
– Мне все реже хочется секса, и, должна тебе сказать, я чувствую себя вполне комфортно.
Близость с Яцеком давно уже стала для Клары чем-то вроде спланированного заранее торжественного приема в честь эрогенных зон: еще до начала известно, кто, после чего и что будет делать при намеренно зажженных свечах. Это был солидный супружеский оргазм, которого хватает на месяц.
– Может, ты подстраиваешься под ритм Яцека? У него упало либидо – и у тебя тоже.
– Я не знаю, лекарства тому причиной или…
– Я пропишу ему золофт, он меньше снижает либидо.
Павел не хотел слушать интимных исповедей. Он не ревновал Клару – он завидовал возможности испытывать эмоции – те самые эмоции, которые он многие годы анализировал со своими пациентами. Он уже достаточно знал об эмоциях, чтобы изобразить любое состояние человеческой души. Когда он лечил чужих, то мог не опасаться, что его изобличат, но Клара – будучи рядом, а не у телефона – может уловить его имитацию чувств.
Клара не видела смысла в другом лекарстве для Яцека.
– Легче всего оправдаться, ссылаясь на депрессию, – произнесла она почти равнодушно. – Жаль, что это не заразно.
– Увы, заразно, только не говори никому, что это я тебе сказал, иначе у меня отберут лицензию. Люди заражают души друг друга, а я потом должен их от этого лечить. Правда, Пати? И сколько мы с ними уже намучались, – прислонился он головой ко лбу собаки. Теперь он видел Клару в профиль. – Ты немного поправилась, тебе идет.
– Я старею. Мне уже все равно.
В этом не было кокетства – разве что облегчение, что все физиологические обязанности уже выполнены.
– Не говори так. Ты принадлежишь к моим любимым женским образам.
Она знала, что в его рейтинге следует сразу же за Гвинет Пэлтроу и опережает Голду Меир. Для других мужчин царицей была Мэрилин Монро – Павлу же Монро казалась скорее разряженной под женщину, чем собственно женщиной, и этим она напоминала ему трансвеститов.
– У тебя-то все в порядке? У тебя кто-нибудь есть? – Клара беспокоилась за него.
Он сам в себе видел любопытный экземпляр для наблюдения. В студенческом общежитии из – за несчастной любви одни прыгали из окон, для других приходилось вызывать «скорую» и делать промывание желудка, а Павла интересовало лишь, откуда берется это безумие – не из генов ли? Ведь любовь также должна быть закодирована в клетках. Секс дает начало жизни, когда две хромосомы, отцовская и материнская, сплетаются в объятиях.
В молодости Павла считали слишком рассудительным – он был замечен всего в нескольких связях с женщинами и мужчинами. Никаких длительных отношений, никакой тоски по вдыханию утреннего запаха из чужого рта. Он казался асексуальной диковинкой, хотя также произошел из хромосом, объединившихся в сексе. Благодаря своей отстраненности и некоему безразличию он и стал судьей, примиряющим мужскую и женскую части мозга, норму и отклонения от нее у своих пациентов.
– Держи ее крепче, – посоветовала Клара, видя, что собака соскальзывает с его колен.
– Неудобно собачке, – расслабил он затекшие руки.
Клара подошла и обняла Пати и Павла. Собака, удивленная тем, что Кларе позволено подойти так близко к хозяину, вертела головой, дыша им в лицо. Шерсть щекотала Кларе нос.
– Еще десять минут, – взглянула Клара на часы. – Ты выдержишь?
Они сидели, обнявшись, и Пати беспокойно реагировала на каждое их движение.
– О, вот оно – то, о чем я тебе рассказывал. – Павел говорил прямо в ухо Кларе. – Присмотрись к ней. Надо было назвать ее Яппи, а не Пати.
Порой он посылал к Кларе новоиспеченных польских яппи, жалующихся на бессонницу и стресс. Ей приходилось усмирять их, принуждая как минимум к получасовому бездействию на время сеанса.
– Приходит ко мне такой вот цветок цивилизации… – Павел старался не жестикулировать, держа овчарку, но тема эта была для него столь животрепещущей, что он не мог не шевелить хотя бы пальцами. – Все эти ребята крутятся в бизнесе – дельцы, менеджеры, рекламщики… Приходит надушенный, в стильном костюме, а я уже в дверях вижу – дикарь. Синдром одичания описан у Близа, и это как раз тот случай, – кивнул он подбородком на Пати, которая настороженно смотрела ему в глаза. – Постоянно повышенный уровень внимания, готовность отреагировать на информацию, на звонок мобильника в любое время суток. Это во-первых. Во-вторых, повышенный уровень страха: как бы их не выгнали, как бы не обошли конкуренты. Потому они и не спят. В-третьих, гипермнезия. В этом они похожи на животных. Они помнят все, что касается их отрасли, даже на специальных курсах этому учатся. Наши современные дикари видят мир упрощенно. Все чужое для них враждебно и представляет угрозу – тем, которые работают на «Пепси», запрещено пить «Кока-колу». И яппи становятся… «глуппи». Глупеют они главным образом в выходные, когда остаются наедине с собой, или в особо сложных ситуациях. И тогда приглашают консультанта, который, оценив положение вещей, проредил бы ряды сотрудников фирмы. Моя Пати – на доступном ей уровне – ведет себя так же: напряженное внимание, страх, гипермнезия. Но она уже малость приручена, поскольку живет у меня. А они живут в состоянии atavistische Erniedrigung – атавистической деградации, человеческого озверения. Вот до чего мы довели наших самых способных. И хуже всего то, что матери молятся, чтобы их дети сделали такую же карьеру. Поверь мне, следующее поколение выйдет никуда не годным.
– И у тебя не будет недостатка в пациентах.
– Я предпочел бы более интересные случаи. Например, тебя.
– Ты полагаешь, со мной что-то не так?
Клара забеспокоилась. Неужто он разглядел гонку ее мыслей? «Юлек – Яцек – Юлек…»
– Нет, ты относишься к тем редким типам, которые не позволяют окружающим себя угнетать. Самая большая угроза для тебя – это ты сама. Для меня, как для врача, это вызов.
Прозвенел таймер. Клара вытащила из Пати иглы и быстро протерла места уколов спиртом.
– Однако специфика профессии не позволяет мне лечить знакомых. – И Павел вернулся к прерванной лекции о современных дикарях: – Я забыл о самом важном. Атавистическая деградация приводит к исчезновению чувства игры. Ты видела эти жалкие клубы для яппи? Видела, как они после работы напиваются в барах?
– Ну а нас – благодарение Богу! – не общество заставляет деградировать, мы деградируем сами.
– Что ты имеешь в виду?
– Жизнь… усталость. Я уже не отличаю первое от второго. – Клара выбросила иглы и бумажную простыню в корзину.
Павел протянул руку и с ловкостью фокусника – будто бы из ее волос – вытащил самокрутку.
– Покурим? – Искушая, он провел цигаркой у нее под носом. – Когда-то ты это любила.
Пати оживилась. Подпрыгивая, она радостно лаяла и силилась достать сигарету. Клара колебалась: не заставит ли ее «трава» проболтаться, выдать свои истинные мысли? Но ей нужно было расслабиться, ей хотелось глупо смеяться, чтобы этот смех заглушал злобные упреки Яцека, его надменное молчание. Приключение с Юлеком… У Клары не получалось воспринимать это легко, полушутя, как неразумную выходку. Яцек определенно заразил ее, и теперь она боялась обыкновенных инстинктов, толкающих ее в жизнь.
– Давай в парке, – сказала она, беря ошейник.
– Красивая у тебя дочка. – Клара помахала Габрысе, стоящей у крыльца, – высокой стройной девушке в длинном черном платье. Ее светлые вьющиеся волосы покрывал платок, завязанный назад, по-цыгански.
– И что с того? – Иоанна неуверенно маневрировала новой машиной и сделала слишком большой круг, огибая свежеокрашенный флагшток с развевающимся бело-красным полотнищем.
– Погоди, я не закрыла свою машину, – спохватилась сидящая подле нее Клара и нажала на пульт, направляя его в сторону коллективной парковки, усыпанной белым гравием.
– Здесь не воруют, – заверила ее Иоанна.
Они выехали за охраняемые ворота.
– Да, так и что с того, что она красивая? – вернулась к теме Иоанна. – Хочет себе серьгу в нос – вот еще выдумала! – и терзает нас, чтобы мы дали согласие.
– Такая мода.
– Нет, – покачала головой Иоанна, – калечат себя нелюбимые дети. Носятся со своими ранами в губах, носах, языках, – цитировала она брошюрки о проблемах молодежи, о пирсинге и тату. – Я говорю Мареку: вместо того чтобы кричать на нее, поболтай с ней, своди в кино… Да он вырвет ей эту сережку!
– Малышка просто водит вас занос. Она уколов боится, не то что проколоть себе нос. – Клара напомнила Иоанне случай, когда та с дочерью пришла к ней в кабинет и Габрыся, увидев иглы в несколько сантиметров длиной, побелела и едва не упала в обморок.
– Если бы… Девчонки ее возраста почти поголовно сделали себе татушки. А угадай, какая помада самая лучшая? Я как-то подслушала, когда моя дочурка говорила по телефону…
– С блеском? «Шанель»? Я ведь не смотрю рекламу.
– Помада из морга! Какая-то девчонка себе достала, и весь лицей ей завидует. И это частный лицей для детей из хороших семей, мать твою!.. Эй, ты, прибитый, ебнутый в ухо!.. – Иоанна резко затормозила, увидев мужика в ватнике и шапке, который опрокинулся вместе со своим велосипедом. – Вот бы его переехать! Фонарей нет, и он без света, сукин сын! – снизила она скорость. – Вливают в себя винище прямо под магазином, а потом лезут под колеса. У-у, фосфору влить бы в них – и пусть сами светятся, фонари мазовецкие, безопаснее было бы! – Она нервно сунула руку в Кларин карман – за сухим печеньем.
На холме, перед очередной подслеповатой деревушкой из шлакоблоков, стоял костел в стиле барокко. При дневном свете он, со своей медной крышей, отражающей солнечные лучи, казался огромной дароносицей, которая возвышается над съежившимися от собственного безобразия и бедности окрестностями.
Иоанна везла Клару к Монике Зелинской. Зелинска была адвокатом Иоанны в деле получения патента. Они познакомились через студенток с Манифы, по мнению которых надувной горшок заслуживал исключительно профессионального представителя и защитника. Таким профессионалом могла быть только их приятельница из Академии изящных искусств, концептуалист и юрист Moпика Зелинска. Она прославилась после акции с пупком, когда на гигантских билбордах появилось изображение пупка с подписью «Шрам, оставшийся от матери».
– Одним предложением она расшифровала суть пупка, – восхищались манифестантки с оранжевыми и зелеными прядями волос. – Ведь до нее пупок считали символом эгоцентризма и презирали его.
– «Созерцать собственный пуп» – сечешь, сколько в этой фразе женоненавистничества? – выкрикивала одна.
– И умаления плацентарной заслуги женщин! – добавляла другая.
Несколько лет назад эти билборды привлекли и внимание Иоанны. С пупками у ее детей вечно были проблемы. У Габрыси под узелком собирался гной, у Михася через него проникла инфекция. Родив Мацюся, Иоанна по совету пани Ани, искушенной в индейском акушерстве, велела не купать младенца, пока не заживет пуповина; прошло две недели, пуповина прекрасно зажила и отвалилась, словно сухая ветка. Билборд «Шрам, оставшийся от матери» попадался на глаза Иоанне на трассе между домом и городом. Он раскрыл ей глаза. Расчувствовавшись, она коснулась пальцем собственного пупка и погладила его с благодарностью. Надо же, вскоре она увидит автора идеи. Иоанне нравились художественные натуры: пани Гесслер, Зелинска… Зелинска – юрист, как и сама Иоанна, и вот ведь какая талантливая! Иоанне хотелось похвастаться перед подругой – я, мол, со знаменитостью знакома!
Юрист и художница в одном лице! Клара рассчитывала увидеть нечто крайне неформальное. Но какой-либо диковины, червоточины или трещины, из которой струился бы дым марихуаны, она не заприметила. Зелинска оказалась девушкой простой, похожей на модных нынче молодых актрис, без налета претенциозности, однако умных, уверенных в себе и магнетически красивых. И еще… говорила она ртом, а не душой.
Зелинска жила с отцом, известным адвокатом. В углу довоенного вида гостиной лежали куклы и крохотная игрушечная мебель ее маленькой дочки. Клара произнесла несколько дежурных любезностей и больше не проявляла интереса к разговору. Зачем она позволила Иоанне вывезти себя за город, в гости к незнакомой женщине? После встречи с Юлеком она совершала один ненужный поступок за другим. Ей необходимо было чем-то себя занять, заглушить рассудок, издевательски говорящий ее собственным голосом: «Чего я жду? Вернее, кого? Мужа или любовника? Я уже не жена, но еще и не любовница. Мое желание сильнее, чем стремление к самому существованию, все мое естество – в одном «хочу». Вот я и буду тем, кем захочу. Женой или любовницей. Пока что я вдова, надеющаяся на воскресение мужа. Новая Пенелопа, ждущая возвращения Одиссея – возвращения к самому себе. Каждую ночь я перерезаю нити желания, опутывающие меня. Я рассудительна, я честна, но у меня есть тело… и муле». – Клара попыталась встряхнуться: ее настиг flash back [48]после вчерашнего курения «травы». Она тогда испугалась и отдала самокрутку Павлу. Ей невыносимо захотелось сладкого. Она купила шоколадку и съела ее, не выходя из магазина. Теперь, в доме Моники Зелинской, она снова угощается шоколадом. Моника – образ из ее наркотического видения, женщина, сочетающая в себе рационализм параграфов закона и творческую фантазию. Клара с завистью всматривалась в Монику. Сама-то она, доктор Клара Вебер, не может справиться и с одной-единственной личностью – с самой собой. Охотнее всего она стащила бы это хорошенькое улыбающееся личико юристки-художницы, спрятала к себе в сумку и удрала бы с ним. Обычно так поступают дети – не выдерживают и просто воруют то, что им нравится. «Я – ребенок, – словно рухнула она с подмостков взрослости. – Пусть кто-нибудь обнимет меня и увезет… от меня самой».
– Разденься, – попросила Клара.
Над кушеткой висели два китайских картона, схематично изображающие нагого мужчину спереди и сзади в натуральную величину, с обозначенными цветом каналами энергетических потоков.
– Эта красная линия от кисти руки до плеча… – Юлек подошел ближе, чтобы разобрать надписи.
– Меридиан толстой кишки, – Клара встала из-за стола. – Очень насыщенная энергией точка. И сильно реагирует на боль.
Для нее было очевидным, что внимание Юлека привлек не только этот меридиан. В первый визит пациенты с ужасом всматриваются в ки-дон – точку между анусом и яичками, обозначенную красным, будто капелькой крови.
– Не бойся, ты еще молод для гипертрофии простаты, – отложила она печатные страницы с результатами лабораторных анализов.
Из них она узнала о Юлеке то, чего он сам не знал о своем организме, а остальное стала выпытывать, задавая стандартные вопросы.
– Сколько часов ты спишь?
– Шесть, семь.
– В котором часу ложишься? – Клара старалась быть конкретной и деловитой.
– В двенадцать, в час.
Чаще всего при этом вопросе у пациентов всплывает в памяти их спальня: храп супруга, его привычка рановставать…
– Ты нормально спишь или просыпаешься среди ночи?
Потеешь во сне?
– Нет.
– Ужин во сколько?
– В девять. – Он заметил ее гримасу. – А надо во сколько?
– Не позлее шести.
Она перевернула страницу блокнота. Ее подмывало спросить: кто ему готовит? Ест ли он у себя дома или в другом месте?
– В шесть? Не слишком ли рано? – Он поудобнее устроился в кресле, готовясь к продолжительной беседе.
Ему не слишком-то хотелось признаваться в том, как часто и в какой мере преступает он тонкую красную линию, о которой знал только то, что она тянется от головы через плечо и живот мужчины, изображенного на китайских акупунктур ных схемах. Насколько эта линия важна, Юлек ощущал по тону Клары, которым она задавала ему вопросы, попутно проставляя галочки в анкете.