– Бокальчик, рюмочку для разогрева? – предложил Яцеку хозяин Стах Яхимек, изысканно наклонившись и сняв фермерскую шляпу. – Розточе – исключительное место. Это «Влага ущелий», которую рождают наши исключительно мягкие скалы. В ней исключительная сила для исключительных людей, – расхваливал Стах свою самогонку на все лады.
– В другой раз. Я принимаю антибиотики, – не стал вдаваться Яцек в подробности действия антидепрессантов.
– Ста-ах! Косте-ор! – закричал кто-то с улицы.
– Иду-у! – отозвался хозяин, не двинувшись с места. Совместное молчание, как и беседа, должно иметь начало и конец, полагал Стах. У него были твердые правила и взгляды на жизнь – все остальное, то, что он называл «поэзией», находилось в ведении его хлопотливой жены.
Отсидев подле Яцека сколько положено, Стах отправился к туристам петь и прыгать через костер. Днем он водил гостей по окрестностям и сотворенным им самим музейным уголкам истории Розточе, начиная обычно с раковин, покрытых известняком, осадочных скал, метеоритов и кучи дерьма динозавров и заканчивая у дверей трактира, на которых была прибита табличка с сентенцией Эдварда Стахуры:[53]«Жизнь есть путешествие».
Сперва эти доверительные посиделки с налетом поэзии в деревенской хижине казались Яцеку курьезными. Но, узнав ближе Стаха и Анну Яхимеков, он понял – все, что они тут создали, олицетворяет собой прижизненный мавзолей их брака, основанный на единстве взглядов и любви. Дух этого мавзолея вбирал в себя поэзию земли (скалы) и поэзию космоса (метеориты). Стах был геологом по образованию, Анна – поэтессой. Яцек специально садился в трактире напротив хозяйского стола и любовался ее красивыми руками – тем, как они нервно поправляли шаль из гаруса, составляли букеты из ломких сухих цветов или же властно велели мужу закрыть ставни и как следует выспаться под периной после неумеренного потребления «Влаги ущелий».
|
|
У Яцека и Клары не было такого мавзолея. Вместо него у каждого была своя машина, а в последнее время и у каждого своя комната. Даже телефон – этот оракул, отвечающий прежде на извечный вопрос «Как дела?», теперь молчал.
Яцек отправил ей несколько пустых SMS – один лишь свой номер. Когда у нее соберется определенное количество «очков», она сможет сложить их в догадки: два SMS в день – он думает о ней, пять SMS – много думает о ней, и, стало быть, так протекает развитие чувств ее мужа, которые он не в состоянии выразить.
С утра Яцек наткнулся на Анну – та в деревянных башмаках пробегала через двор со сменой постельного белья. Из шали, подколотой фигурной брошью, выбивались шерстяные волокна. Анна разминулась с ним на тропинке между лужицами. Запах, которым повеяло от нее, перенес Яцека в его собственный дом, он увидел Клару, расстилающую простыню. Ему недоставало Клары. Она дополняла его, не становясь источником тоски. Уже только поэтому он был обречен стремиться к ней.
– Сегодня приезжает наш знакомый из Замостья, тот самый, что разбирается в метеоритах, – вспомнила Анна, уже стоя на пороге избы.
– Я буду вечером, – сказал Яцек, отворяя деревянные ворота.
– Завтра я вам не советую выходить в одиночку! – закричала Анна ему вслед. – Смигус-дынгус![54]
– Я ведь не барышня.
– Неужто?… Достанется каждому! – Она помахала ему рукой и захлопнула дверь.
|
|
Анна принадлежала к самым своеобразным женщинам из тех, которых Яцеку доводилось знать. Умная, строптивая. Она не могла не заметить его интереса к себе, как не могла не почувствовать и его мужского бессилия.
До обеда он бродил по окрестностям, не слишком удаляясь от Усадьбы. Утомившись, присел на скамейку автобусной остановки, прилепившейся у небольшой деревушки. Автобус по праздникам не курсировал. На асфальте виднелись следы петард, которые поджигали во время резурекции.[55]Из открытого окна ближайшего дома доносился праздничный звон обеденных тарелок. Во главе большого стола сидел отец семейства, за ним – на экране включенного телевизора – в окне своей резиденции появился Святой Отец, но семья его даже не заметила. Бабушка пережевывала котлету, дедушка склонился над желе. Скучающие дети плевались косточками из компота. Мать собирала со стола грязную посуду. Папа Римский пытался что-то сказать, но лишь бессильно ударился головой о судорожно сжимаемый рукой жезл. Через минуту он исчез, будто фигурка на колесиках из бродячего вертепа. Окно закрылось.
Яцека долго преследовала эта картина. Для тех, кто не знал страданий, Папа остался невидимым – лишь сквозняк отворил и затворил пустое окно.
Яцек спросил Анну, видела ли она это. Та что-то писала на листках, вырванных из тетради. Услышав его вопрос, она отвлеклась. Они сидели в трактире при свечах за поздним ужином, оставленным поваром на холодной кафельной печи. Стах и его бывший однокурсник, геолог по образованию, а по роду занятий таможенник с пограничного пункта в Медике, потягивали «Влагу ущелий». Яцек ел пирог из каши, деля его алюминиевой вилкой на кусочки – все мельче и мельче.
|
|
– Настоящий эксперт по метеоритам, – отрекомендовал хозяин друга и отправился к туристам на посиделки у костра.
Геолог собирался осмотреть находки Яцека, но разговор о метеоритах и Папе уже смешался в какую-то одну бесконечную невразумительную историю, подогреваемую «исключительным» самогоном.
– Люди ничего не понимают, блин. Видят, а не понимают. – Геолог составлял на деревянном столе пирамиду из камней Яцека. – О, вот этот! – взял он самый пористый и, поплевав на него, вытер ладонью: – Камень с неба, святой краеугольный камень Иерусалимского храма, «эбен». «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою»,[56]– глотнул он «Влаги». – Краеугольный камень по-древнееврейски – «эбен». Блин, или одно, или другое… Наш Иоанн Павел Второй, Святой Отец Польши, пострадал от метеорита… ну, знаете, та скульптура, которую велели убрать, об этом говорили[57]… Вы не понимаете? Блин, еще раз: на метеорите, камне с неба, который называется «эбен», построили Иерусалимский храм. Если метеорит попадет в главу Церкви, то есть в нашего Папу, то это знак, что надо строить общий для всех храм из Папы, Церкви и «эбена», то есть еврейского храма… Объединить это все в одну религию, блин, и Папа должен добровольно пожертвовать собой, как Иисус, у которого подкашивались ноги по дороге на Голгофу. Кому это не нравилось? Евреям, блин? И велели убрать скульптуру…
– Да нет, католикам она не по душе была, – поднялась Анна, собирая свои листки.
– Доброй ночи, целую ручки, – успел чмокнуть ее ноготь геолог-таможенник. – Так что, полякам что-то не нравилось? Они могли перепутать «эбен», метеорит, с обычным камнем, вот с таким например, – сбросил он один из камней со стола. – «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Христос построил Церковь на камне, следовательно, когда камень с неба летит в Папу, это означает, что Церковь уничтожает сама себя. Неглупый парень тот скульптор, хоть и не поляк, блин. Не так ли?
– Неглупый, неглупый. А как распознать метеорит? – Яцеку надоели эти пьяные бредни.
Эксперт взял в руку очищенный от грязи камень и подбросил его на ладони.
– Чутьем. Метеориты бывают или холодные, или теплые. У обычных камней есть полюса – с одной стороны они холоднее, с другой теплее. Теплой стороной их вмуровывают в облицовку домов – так здоровее.
Яцеку показалось, что эксперт протрезвел.
«Блин» застегнул под горло черную кожаную куртку, заменявшую ему праздничный пиджак. Из-под куртки выглядывал белый воротничок рубашки. К воротничку крепилась болтливая голова Румцайса[58]– добродушного бородача с топорщившимися бровями. Из-под бровей смотрели глаза, трогательная голубизна которых уже хорошенько настоялась на самогонке.
– Вот в деревнях живут знающие люди. В Украине, например, люди знают такие вещи, блин… Парень, поезжай во Львов. Ха-ха, надо же, самый прекрасный польский город – в Украине. А отчизна наша – в Литве. «Литва, отчизна моя!»[59]– продекламировал он, вознося стакан жестом тостующего. – Ничего странного, что нация такая ненормальная. Кстати, я Мирек.
– Яцек.
– Знаешь, Яцусь, я обожаю историю. Я люблю свою работу – стоять на границе. Я вообще пограничный человек. Вспоминаю Дикое Поле, Берестечко и Хотин, наше рыцарство… Да наша кавалерия разнесла бы Европу в пух и прах! И что от всего этого осталось? Как Польшу знают на Западе? Как страну сантехников и нянек, бл… блин, избранная нация! Избранная для чего, я тебя спрашиваю? Для того чтоб копаться в их канализации и доставать оттуда дерьмо? Для того чтобы подтирать им задницы? Вот для чего нужны польские золотые ручки?! – Он попытался было что-то напеть, но вместо этого лишь плюнул себе под ноги. – Нет, не стоит. Не стоит даже пить, – гордо направился он к двери. – Бляди и ксендзы – вот кого у нас всегда хватает. Ксендзы и бляди – два наших главных призвания в этом мире.
Яцек оставил свою коллекцию камней в трактире и поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. В комнату взял стакан чаю, чтобы запить таблетку. Так и не дописав SMS – «Буду завт…» – Яцек заснул.
Стоя перед зеркалом в ванной, Клара прорисовывала серую черту по краю верхнего века. Она готовилась к выходу на работу – на двенадцать был записан первый пациент. Точным движением она наложила тени. Тушью Клара пользовалась водостойкой. Ее ответы Яцеку были столь же стойкими – они не давали ему повода усомниться в ней, размыть образ честной, нелукавой женщины. Клара ни в чем не оправдывалась, мало говорила о себе – излишняя информация впоследствии непременно потребует корректировки, что-то придется уточнять и снова лгать.
– Но почему ты не хочешь на самолете? – не понимал Яцек. – Ведь так ты одним махом доберешься до Лейпцига.
– Могу же я один раз поступить не так, как всегда! Потрачу на один день больше, зато погуляю по городу. От Вроцлава идет хорошая автострада. Я выезжаю в шесть утра, а прибываю вечером…
Пока это было возможно, Клара не унижала себя уклончивыми увертками, а рисковать ей не хотелось. Она не хотела, чтобы Яцек отвозил ее в аэропорт, где она, как жена из дешевого фарса, которая прячет любовника в шкафу, будет, прощаясь, целовать Яцека и делать вид, что не знает Юлека, стоящего немного поодаль. А когда муж уедет, они вместе пойдут к самолету. И что в этот момент сказать Юлеку? Откашляться, избавляясь от ощущения неловкости, и притвориться уверенной в себе? «Ну, положим, в этот раз мне удалось бы доехать и на такси, без Яцека, – прокручивала она ситуацию в своем воображении, – но ведь по возвращении Яцек все равно будет ждать меня в аэропорту. Нет, это унизительно для всех».
Она не «перешла на сторону» Юлека – она по-прежнему между двумя, она хранит беспристрастие и достоинство. Ложь, которую она несет с собой, пока еще невелика, помещается в дамской сумочке, и это удобно. Порой Кларе даже казалось, что с тем же самым успехом она могла бы, сидя с Яцеком в собственной квартире, позвать: «Такси, такси!» – и ждать, пока появится хоть что-нибудь и увезет ее отсюда, из этого мирка между кухней и ванной.
Неожиданное возвращение Яцека из похода за метеоритами не застало Клару врасплох. Болезнь уничтожала его способность к спонтанной деятельности, но порой им руководили импульсы – приметы уходящего здоровья. Чудаковатое поведение – последний этап мыслительной активности, замедлившейся из-за депрессии. Теперь его мысли с ловкостью избегают простоты. Именно так Клара объясняла себе и его странное бродяжничество, и подарок, который он ей привез.
– Звездочка с неба, – здороваясь, он вложил ей в руку шероховатый камень.
Клара небрежно положила его на полку.
– Выбрось, – посоветовал Яцек.
Клара неподвижно стояла у стола.
Яцек взял метеорит и бросил его в мусорный пакет из фольги – вместе с лекарствами.
– Со вчерашнего дня я их не принимаю.
Кларе хотелось ехидно осведомиться: «И что же с того?» В сочельник он с театральным пафосом проглотил первую таблетку, сегодня – спектакль с выбрасыванием.
– Тебе не кажется, что лучше спросить у Павла?
– Спросить у Павла разрешения?
– Он ведь психотерапевт. Что-нибудь да знает.
– Каждый отдельный случай депрессии своеобразен, – повторил Яцек слова Павла.
– Я так не думаю.
– А ты что можешь об этом знать?
– Но у тебя хрестоматийный случай.
– Ты и представления об этом не имеешь, – поймал он ее за плечо.
– Ага, и никто не имеет. Оставь, – высвободилась она. – Ты создал из своей депрессии культ: никто о ней ничего не знает, взялась она неизвестно откуда, и ты сам решаешь, когда тебе лечиться, а когда нет! Тебе что, Господь является?
– Я и без Господа неплохо ориентируюсь, – придержал он Клару, преграждая ей проход в коридор. – Я знаю, что я чувствую.
– Проблема в том, что не знаешь, – оттолкнула она его.
Ее гнев, ее крик возбуждали его. Он провоцировал ее на вопль раздражения – того самого, от которого у нее суживаются глаза и учащается дыхание.
– В чем, в чем проблема? Меня не было две недели – и что?!
– Чего ты от меня хочешь?! – дернула она его за спортивную куртку и разорвала «молнию».
– Клара! – Он не вскричал гневно, призывая ее к порядку, а позвал ее – позвал громко, несмотря на то что они стояли друг против друга, чуть ли не вплотную.
Клара была ошеломлена своей же собственной злостью. Яцек поцеловал ее, запустил руку в заколотые волосы. Она позволила увлечь ее за собой. Яцек сел в кресло, расстегнул брюки и спустил с Клары юбку.
– Обними меня, – попросил он.
Она взяла в руку твердеющий член, сжала его в кулак. Появились первые капли. Она ритмично выжимала его, словно застаревший гнойник. Сперма была желтой и комковатой. Яцек шипел, кусал губы. Затем он втолкнул в нее член, потерся о сухое влагалище. Клара покачала его, обняв за плечи.
– Извини, в следующий раз я тебе буду должен.
Она пошла в спальню за влажными салфетками. Еще с утра у нее было ощущение тошноты, череп будто что-то сдавливало – а сейчас и вовсе голова гудела тревожными звуками сирены, в ушах шумело, а слепящие вспышки перед глазами напоминали проблесковый маячок «скорой».
…Кларе вспомнилось, как однажды во время ее дежурства привезли девушку, истекающую кровью, которая находилась в таком шоке, что, казалось, ей и обезболивания не нужно. Она бормотала что-то вроде «я должна выдолбить другую дыру для своего парня» – он пришел к ней, а она была с другим. Белый фартук, прикрывавший ее живот, казался ей подвенечным платьем. Клара слушала ее бред и накладывала швы на узком перешейке между анусом и влагалищем.
Клара и подумать не могла, что когда-либо окажется в подобной ситуации. Ту девушку ее собственная измена словно раздвоила, разломала на две части, и она с маниакальной одержимостью искалечила себя осколком стекла. Сдержанная, искушенная в науке самообладания Клара при необходимости могла надеть маску благовоспитанности – далее не маску, а намордник, в котором невозможно ни выть, ни кусаться.
– Марлен Дитрих, – нагонял на Клару тоску Павел, рассказывая об интимных подробностях биографии кинодивы, – после близости шла на своих божественных ногах в ванную и спринцевалась ледяной водой с уксусом. Прусская опрятность офицерской дочери. Ordnung muss sein [60]– и во влагалище тоже. Выполаскивала его себе дочиста от сперматозоидов и мужчин.
Яцек не успел запачкать Клару, но она все же протерла у себя между ног влажной салфеткой с ароматом ромашки. Ей нет нужды калечить себя, как сделала та сумасшедшая. У нее одна вагина – но для любовника она иная, не такая, как для мужа, и эта разница не заметна ни для кого, кроме нее самой.
Клара подошла к полулежащему Яцеку, подала ему салфетки. Чтобы не позволить ему кончить в нее, она сделала все рукой, выдерживая дистанцию. Лишь бы побыстрее, лишь бы не сравнивать… Не сравнивать Яцека с Юлеком… а себя – с той честной и терпеливой Кларой, которая жертвовала собой ради больного мужа.
Яцек не выходил из дому. Большую часть дня он спал, а по ночам вскакивал с постели, готовил себе кофе и просматривал свежие новости в Интернете. Отказавшись от лекарств, он отказался от той силы, которая поддерживала его организм в относительно нормальном состоянии. Теперь лицо у него обвисло, будто растянутые спортивные штаны, которые он носил дома. Кларе он казался отвратительным. Нет, уродлив он не был – болезнь не смогла исказить его правильных черт; гротеск создавали меланхоличный взгляд страдальца и презрительно искривленный рот. Уходя на работу, Клара целовала его в прохладную щеку маскарона, который обосновался не на средневековой стене, а в современной квартире. Она сбегала из дому под предлогом дополнительных занятий перед отъездом или необходимости помочь Иоанне, которая затевала очередной новый проект.
– Ты замечательная! Ты даже не представляешь, какой это ужас, когда живешь за городом и у тебя ломается машина. – Иоанна развернула карту Варшавы и окрестностей, заслонив Кларе руль и лобовое стекло.
– Что у тебя на этот раз? Курильня опиума? Крематорий?
– Ты недалека от истины. Кондитерская. Ты видела новые кондитерские? Мраморная крошка, золото, искусственные цветы… Форменные кладбища!
– Мы ищем помещение внаем? – заметила Клара подчеркнутые в газете адреса.
– Что-нибудь да отыщем. Пускай и без ремонта – сама все сделаю.
– Иося, я тебя не понимаю. Ты ведь можешь сидеть дома и не собачиться с людьми. Что ж ты никак не угомонишься?
– Не для того я университет заканчивала… – не слишком уверенно ответила Иоанна, отвернувшись к боковому окну.
– Может, стоит подождать, пока представится случай? К чему эта спешка?
– Как бы поздно не было… На что мне содержать троих детей?
– Ну ты даешь, – присвистнула Клара. – Марек зарабатывает в пять раз больше, чем средняя зарплата по стране.
– Зарабатывает, но это ведь может и кончиться. И куда он тогда пойдет? Учителем в школу? Да он же ничегошеньки не умеет. Дружки втянули его в эти делишки – я имею в виду «КаТел», – а потом на нем же и отыграются. Он наивен, как ребенок, они навешают всех собак на него, недотепу. Я вот сижу дома и смотрю по телевизору все судебные заседания. Сейчас на свет Божий вытаскивают такие дела, что по сравнению с ними чеки Рывина[61]– сущая мелочь. Не верю я им.
– Кому?
– Да этим его дружкам. Все это «Католическое телевидение» – одна большая компания жуликов, которые только и думают, как бы набить себе карманы. А отдуваться кто будет? Подставят они Марека – и что тогда?… Рейтинг у них скоро будет нулевой. И немудрено – кому интересно смотреть катехизис? Десять заповедей вырезаны на каменных скрижалях, а не на стекле экрана. Телевидение для народа должно быть soft [62] … Если «КаТел» зароют – это еще полбеды, я боюсь, как бы Марека не грохнули. Из каких средств я тогда буду платить по кредитам и за школьное обучение? Вернусь к мамочке и опять буду жить в бетонной высотке?
– Иося, ты все драматизируешь. Ты недооцениваешь Марека. – Клара и понятия не имела о теневой стороне его «миссионерской» карьеры. – И меня тоже недооцениваешь. Я возьму тебя на содержание.
– Дай Бог, чтобы тебе не пришлось этого делать, – скрестила Иоанна пальцы.
– Так ты уверена, что с этим телевидением что-то нечисто?
– Доказательств у меня нет, Марек молчит как партизан. Останови-ка здесь.
Иоанна вышла. Клара осталась ее ждать. Поговорила по телефону с Юлеком – тот был в Гданьске, принимал свой исландский контейнер.
– Ты не порвешь с ним? – спросила Иоанна, когда Юлек снова прислал SMS.
– А что, от этого кому-то плохо? – Клара сосредоточенно вела машину.
– Я думала, что тебе…
– Все решится само собой.
Именно на это Клара и рассчитывала, соединив в своем сознании китайские взгляды на время как на стихию и учение о генетическом коде ДНК в единую теорию. В нужный момент включаются гены, либо стимулирующие, либо, наоборот, тормозящие развитие. Время тоже закодировано в спиралях, его гены развивают ситуации, предоставляют случаи, устраивают стечения обстоятельств и держат паузы. Нужно притаиться, не нарушать хода событий, иначе появится уродец – уродливая ситуация вроде той, что у нее, Клары. Из такой ситуации нет выхода, из нее можно вырваться лишь на пару дней, на экскурсию, как вот в Германию с Юлеком, – но потом снова придется возвратиться и покорно ждать. Клара считала дни.
Иоанна была настроена решительно и намеревалась снять помещение для кондитерской немедленно. Она и так потеряла слишком много времени, обдумывая неудачу с надувным горшком. Идея о складных гробах из фанеры так и не попалась на глаза владельцу «Икеа». От его имени ответил один из младших менеджеров: «Ваше предложение полностью соответствует духу нашей философии: это принципы простоты, пользы и непосредственного участия клиента. Но, к сожалению, гробы – это не мебель. Нас интересуют живые клиенты. С уважением…»
– Вот когда появятся гробы в супермаркетах – тогда они поймут, что потеряли.
Иоанна вычеркивала из списка те полуразвалившиеся дома, склады и обанкротившиеся закусочные, в которых она уже побывала, делала для себя какие-то пометки, и они ехали дальше. Клара привыкла к разгильдяйству подруги. Обычно в поисках нужной вещи Иоанна вытряхивала из сумочки ручки, обгрызенные детьми, распадающиеся на листочки блокноты… Сегодня же она предстала как великолепно организованная женщина, которая контролирует не только каждый свой сбрызнутый лаком завиток, но и каждую деталь деловых переговоров. В черном пиджаке, на удивление не заляпанном соками, в широких черных брюках и плоских «лодочках», она без колебаний шагала по грязи загородных дорог. Кремовые туфельки и сумочка-«конвертик» выделялись на фоне темных тонов ее туалета, словно чакры бизнеса, источающие уверенность и силу: в сумочке – кредитные карты, в туфельках – ноги, твердо стоящие на земле и чувствующие свой путь.
Иоанна компетентно разговаривала с хитрыми тетками, с обездоленными пенсионерами, с бесцеремонными узколобыми типчиками в солнечных очках. Кто-то уламывал ее снять бесхозный заржавевший павильон, кто-то видел в ней избавительницу, а кто-то – суку с сиськами, из которой можно выжать побольше бабла.
– Это слишком дорого, это слишком далеко, это бесперспективно… – оценивала Иоанна объекты в окрестностях Варшавы.
– Не понимаю, почему не в черте города? – осведомилась после пятичасовых поисков Клара.
…Иоанна не хотела повторять мужнины аргументы – беря их на вооружение, она бы чувствовала себя лишенной собственного мнения и воли дамочкой, этакой домашней «ондатрой» – «он дал – она получила».
– Ты сама не сможешь, иди лучше к кому-нибудь в штат, – вспомнила она разговор с Мареком, который, придя с работы, тут же углубился в чтение телепрограммы. – Все эти твои идеи, патенты – пустое ребячество.
– Я постараюсь не допускать ошибок, – отложила Иоанна в сторону сочинение Михала, которое проверяла, сидя за кухонным столом.
– Кондитерская! Кондитерских тысячи, ты просто выбросишь деньги.
– Ты не прав. Люди обожают сладости. – У нее задрожало веко. – Человек может отказаться от стиральной машины, от книги, а на пирожное ему хватит, и на душе ему станет хорошо.
– Тогда зачем ты со мной советуешься? Пожалуйста, открывай свой магазин пирожных.
– Мне надо двадцать – двадцать пять тысяч, смотря какое я найду помещение. Дешевле всего обошлось бы уже готовое кафе, с оборудованием…
– Ты ведь говорила, что Союз раздает деньги…
– Это невыгодно, да и, потом, надо очень долго ждать…
– Тогда возьми кредит.
– Ну так дай мне кредит! Я ведь на тебя работаю! – Иоанна хлопнула тетрадью об стол.
– Это ведь твой выбор.
Мареку удобно было бы перевести разговор на неудачные идеи Иоанны и еще раз подчеркнуть, что ей лучше заниматься детьми.
– Мне не дадут кредит на хороших условиях, – вернулась она к теме, не позволяя втянуть себя в дискуссию о призвании мужчины и женщины. – Мы еще не выплатили за дом, у нас новая машина… Ты подумал, что будет, если закроют «КаТел»?
– Осенью коммуняки проиграют выборы, и «КаТел» возместит себе все.
– А если не возместит?
– Ну, тогда мы займемся другим проектом.
– Каким?
– Тоже связанным с масс-медиа. Правое движение нуждается в интеллектуальной поддержке, на это выделяются большие деньги.
– На что? – не поняла Иоанна.
– На этот новый медиа-проект. Все должно получиться.
– Что, опять все сначала?…
– Все, что было до этого, – разминка. На этот раз все будет всерьез. Сама убедишься.
– А мой проект – это моя семья, и я не оставлю ее без гроша!.. – Иоанну напугала та легкость, с которой Марек признался, что может бросить живой еще «КаТел».
– Тише, детей разбудишь.
– Я возьму деньги из домашних сбережений.
– Нет. – Он сделал звук телевизора тише.
– У тебя же тридцать тысяч свободных!
– Я концов с концами не сведу. Мне надо двадцать на стоматолога, и должно же хоть что-нибудь остаться про запас!
– Двадцать тысяч за один зуб?
– За всю верхнюю челюсть. Слушай, – он вскочил с дивана и подошел к Иоанне, – я наконец-то – первый раз в жизни! – могу позволить себе привести в порядок зубы. У меня будет нормальная улыбка. Смотри, этот у меня желтый, – он касался пальцем неровных зубов, – этот мне пломбировали еще в лицее, этот сзади весь синий – тоже достижение эпохи коммунизма, э-э-э… – Он подошел к лампе.
– Ага, ясно. «Швабские пули, свежие шрамы…» – издевательски напела Иоанна. – Ты непременно должен делать это именно сейчас?
– Должен. Дантистка сказала, что сейчас – последний шанс. Позже придется вставлять имплантанты, и не факт, что они приживутся, – провел он языком по коренным зубам.
– Двадцать тысяч? А твоя страховка?
– Страховка возмещает стоимость пломб, аза выпрямление зубов и за фарфоровые коронки я плачу из собственного кармана. Ничего, нижняя челюсть встанет дешевле.
– Итак, двадцать тысяч плюс… Машина! Считай, что в твоих зубах будет автомобиль.
– Ну, не такой уж и дорогой это автомобиль, – прибеднялся Марек. – Я же встречаюсь с людьми, выезжаю за границу, я должен быть на уровне! Я уже дал ей задаток…
– И ты говоришь мне об этом только сейчас?! Я тут планирую…
Иоанна была не склонна к эмоциональным взрывам с рыданиями в подушку. Нельзя сказать, что она чувствовала себя беззащитной перед людьми или перед будущим. Но дрожащее веко она восприняла как землетрясение – ей казалось, что всю ее колотит от уходящей из-под ног почвы, на которой стоит ее дом и ее брак.
Стресс породил догадку: женщина размножается делением. Сперва она делится с ребенком своим телом – отдает ему кровь, кальций из костей и зубов, терпит муки при родах. Впоследствии, погружаясь в заботы и переживания, женщина отдает свои годы, делит на маленькие кусочки свое сердце, угождая семье, пока от нее самой не остается ничего… От нее самой не остается ничего.
«Тем более я должна иметь что-то для себя. Что-то такое, в чем я не буду зависеть от решений Марека».
Клара и Юлек прибыли в Веймар в девять вечера и сразу отправились в гостиницу, забронированную для участников конференции.
– Пойдем посмотрим, что здесь рядом, – сунул Юлек в карман карту города. – И что-нибудь съедим.
– Как, в это время суток? – Клара ощупывала старинную кровать под кружевным покрывалом – достаточно ли мягка.
– Знаю, знаю, вредно для здоровья.
– Я ложусь спать, – зевнула она.
– А если я возьму тебя на руки? – поднял он ее с кровати.
– Оставь.
– Почему? Нас ведь никто здесь не увидит.
– Неужели у тебя еще остались силы?
С самого утра они, сменяя друг друга, вели машину.
– Считай, что это у меня гимнастика.
Он вынес ее в коридор, увешанный гравюрами с изображением фруктов. Доски паркета пахли воском.
В баре у гостиницы Клара выпила минеральной воды и оставила Юлека. Назавтра ей следовало быть отдохнувшей – в восемь ее доклад с демонстрацией слайдов. Все организовал профессор Лин. Когда Клара только познакомилась с ним, он не слишком отличался от крестьян, которых лечил. Единственной его материальной ценностью были иглы для акупунктуры да еще нефритовые палочки, добавлявшие почтения к доктору бедняков, которые ели деревянными.
– Политика меня не интересует, – заявлял он тогда, после событий на площади Тянь-ань-мэнь. – Правительство знает, что делает. Проехаться танком по горстке бунтарей – это мелочь в сравнении со спасением миллионов.
Клара заподозрила профессора в трусости или, как минимум, в старческом эгоизме. Однако, несмотря на цветистые разглагольствования западных политиков, последующие годы, а также аналитические выкладки экономистов и экспертов в делах Востока убедили ее в том, что она ошибалась. Суть, так или иначе, сводилась к тому неприятно поразившему ее высказыванию Лина о «спасении миллионов от их собственного разложения». Лин не разбирался ни в апокалиптических теориях, ни в либерализме – его интересовала исключительно акупунктура. Благодаря ей он выехал за границу. Теперь профессор жил в Лейпциге, в доме, пропитанном запахами рисового клея, древних китайских книг, трав, сушеных змей, он с неподдельным интересом смотрел немецкие шоу-программы по телевизору и с не меньшим энтузиазмом пользовался кредитной картой American Express, исправно пополняемой внушительными гонорарами.
После конференции Лин, в очередной раз оценив умения Клары, рекомендовал ее своим особым пациентам. Возможно, он предоставлял ей шанс заработать – в Германии плата за визит была в четыре раза выше, чем в Польше, – возможно, хотел похвастаться Кларой перед своей лучшей клиентурой, мол, как-никак, настоящий хирург.