И встопорщенная грива белого змея внезапно исторгла густое облако ядов. Он сам первый всунул в это облако голову.
Моолкин сделал бросок – стремительный, как на охоте. Его золотые глаза ярко сверкнули: он сгреб белого и силой выдернул его из ядовитого облака.
– Хватит! – рявкнул вожак. Глупый белый пробовал отбиваться, но Моолкин держал крепко, стискивая его, как пойманного дельфина. – Не смей в одиночку решать за весь наш Клубок! И тем более – за весь наш народ! У тебя тоже есть долг, и ты обязан исполнить его, прежде чем окончишь свою никчемную жизнь! – Его слова были гневными, но тон, как ни странно, неожиданным образом успокаивал. Говоря так, Моолкин тоже выдохнул облако ядов, и ярко-алые, сверкающие гневом глаза белого змея постепенно померкли, сделавшись тускло-малиновыми. Яды вожака продолжали делать свое дело, и вот уже челюсти змея обмякли, лениво приоткрывшись. – Ты отведешь нас к Той, Кто Помнит, – продолжал Моолкин. – Мы уже почерпнули кое-что у серебристого подателя пищи. И готовы взять еще таким же путем, если понадобится. Быть может, если мы присовокупим это к тому, что даст нам Та, Кто Помнит, нам окажется достаточно для спасения!
Он помолчал и очень неохотно добавил:
– Собственно, нам ничего другого и не остается.
* * *
Кеннит поворачивался туда и сюда, придирчиво разглядывая свое отражение в зеркале. На его волосах и аккуратно подстриженной бороде поблескивало лимонное масло. Завитые усы лежали безупречными кольцами, впрочем без тени легкомысленного щегольства. В ушах прохладно мерцали массивные серебряные серьги. Белоснежное кружево лежало волнами на груди, ниспадало из манжет темно-синего камзола. И даже кожаное гнездо на деревянной ноге было начищено до благородного блеска. Одним словом, Кеннит со всех сторон выглядел элегантным мужчиной, снарядившимся решительно поухаживать за капризной красавицей.
|
|
Что в некотором смысле соответствовало истине.
Минувшей ночью, после судьбоносного разговора с кораблем, ему практически не довелось уснуть. Растреклятый талисман будил его снова и снова, хихикая, бормоча и всячески уговаривая принять условия, выдвинутые драконицей. И было что-то в упорстве поганой вещицы, что наводило Кеннита на очень серьезные подозрения. Следовало ли ему доверять маленькому стервецу? Или правильней было бы, как выражались разнузданные пираты, «положить» на все его уговоры? Оттого Кеннит вместо сна крутился и вертелся в постели. И даже когда Этта присоединилась к нему и стала деликатно массировать ему шею и плечи, даже это его так и не убаюкало. Он заснул только перед рассветом, когда небо уже начинало сереть. А когда проснулся, то обнаружил, что решение успело созреть. Его собственное решение, принятое без всяких подсказок.
Он снова завоюет свой корабль. Еще раз. Он смог это сделать однажды, сможет и вдругорядь.
И уж теперь как-нибудь обойдется без мальчишки Уинтроу и их с кораблем знаменитой взаимосвязи!
О драконах, правду сказать, Кеннит знал не особенно много. И решил сосредоточиться на том, что ему было известно доподлинно. Начать с того, что она была самкой. То бишь до некоторой степени женщиной. Значит, следовало хорошенько почистить перышки и приготовить подарки. Поможет ли подобная тактика – там видно будет.
|
|
Наведя полную и окончательную красоту, Кеннит вернулся к постели и заново осмотрел сокровищницу, устроенную в корпусе кровати. Вот прекрасный пояс, сплетенный из серебряных колец, украшенных лазуритом. Вполне подойдет ей как браслет. Если понравится, он тут же добавит два серебряных браслета, годных стать ее серьгами. Этта без них как-нибудь проживет. А вот толстостенный стеклянный флакон с маслом глицинии; наверное, его везли в Калсиду какому-нибудь тамошнему изготовителю благовоний. Может, ей по вкусу придется такой аромат?
Чем еще можно доставить чувственное наслаждение носовому изваянию корабля, Кеннит, право, не знал. Об этом он задумается попозже, если окажется, что предложенные подарки ей безразличны. Все равно рано или поздно, так или иначе он ее завоюет.
Он погрузил драгоценности в изысканный бархатный кошель и пристегнул его к поясу. Он знал, что двигается лучше, если у него обе руки свободны. Выглядеть перед нею неуклюжим калекой ему совсем не хотелось.
За дверью каюты ему навстречу попалась Этта. Она шла с полной охапкой свежевыстиранного белья. Она окинула его взглядом, и ее откровенное восхищение сначала слегка рассердило его, но в следующий миг он понял, что, стало быть, его старания увенчались успехом.
– Ты… – начала она почти дерзко. И улыбнулась.
– Иду с кораблем потолковать, – сообщил он ей хмуро. – Проследи, чтобы нас ни одна живая душа не побеспокоила.
– Немедленно всем скажу, – пообещала она. Ее улыбка сделалась шире, и она осмелилась добавить: – Ты поступил мудро. Ты ей непременно понравишься!
|
|
– Тебе-то почем знать? – бросил он, хромая мимо.
– Я с ней тоже потолковала, – ответила Этта. – Утром сегодня. Она была со мной дружелюбна ну прямо до невозможности. И в открытую говорила, что восхищается тобой. Пусть видит, что и ты ею восхищен. Это должно пощекотать ее самолюбие! Драконица она или нет, а только две бабы, как выяснилось, всегда столкуются. – Этта помедлила и добавила: – Она говорит, мы должны называть ее Молния. По-моему, это имя ей очень идет. Она в самом деле как громовая стрела. От нее свет исходит. И власть.
Кеннит остановился. Потом оглянулся. И наконец сделал шаг назад, чтобы напряженно осведомиться:
– С чего бы это вы с ней вот так взяли и закорешились?
Этта задумалась, склонив голову к плечу.
– Она здорово изменилась против прежнего, вот и все, что я понимаю, – проговорила она. И неожиданно улыбнулась: – По-моему, я пришлась ей по сердцу. Она сказала, мы с ней можем быть вроде как сестрами!
Кенниту оставалось только надеяться, что его изумление не слишком отразилось у него на лице.
– Прямо так и сказала?
Его шлюха стояла перед ним с охапкой белья. И улыбалась.
– Да, так и сказала. Она говорила, что мы обе тебе пригодимся. Для удовлетворения честолюбия или что-то в таком роде.
– Ага, – буркнул Кеннит и, заново повернувшись, продолжил свой путь. Итак, кораблик уже прибрал Этту к рукам. Одно-два добрых словечка – и дело в шляпе, так, что ли, получается? Ох, не очень-то похоже на правду. Этта не какая-нибудь дурочка, чтобы бежать за всяким, кто поманит. Интересно бы знать, что именно ей посулила драконица? Власть? Богатство? А еще интереснее, зачем бы ей понадобилось делать посулы? С какой стати драконице могла понадобиться шлюха в качестве союзницы?
Вопросы, вопросы…
Кеннит поймал себя на том, что заторопился вперед, и принудил себя замедлить шаги. Прибегать запыхавшись на свидание с драконицей, еще не хватало. Надо успокоиться. И ухаживать за ней с этакой ленцой, ненавязчиво. Завоевать ее… и тогда пускай дружит с Эттой сколько душеньке угодно. Не страшно.
Перемены бросились ему в глаза, как только он вышел на палубу. Высоко над головой, на снастях, матросы меняли парус и вовсю перебрасывались шутками. Вот Йола выкрикнул команду, и моряки кинулись исполнять, сияя улыбками. Один поскользнулся, но ловко упал на руки и вскочил, весело хохоча, а носовая фигура – подумать только! – восторженным возгласом приветствовала его ловкость. Кеннит мгновенно догадался, что матрос на самом деле и не думал поскальзываться, – его падение от начала и до конца было трюком, назначенным повеселить Молнию (так, кажется, ее теперь звали?). И не он один – вся команда из кожи вон лезла, радуя ее своим матросским искусством. Заскорузлые пираты на головах готовы были ходить, точно безусые школьники, удостоенные девичьего внимания.
– Каким образом ты так их прельстила? – спросил ее Кеннит вместо приветствия.
Она весело хихикнула, косясь на него через плечо, – обнаженное, безупречной формы.
– Этих простых людей не так уж трудно прельстить, – сказала она. – Улыбнешься, скажешь доброе слово, легонько подначишь, что, дескать, таким лежебокам слабо́ чуточку быстрее парус поставить. Они и попались. Совсем немножко внимания, и они для тебя готовы на все!
– Удивляюсь, однако, что ты снисходишь до них, одаряя этим самым вниманием, – сказал капитан. – Вчера вечером, помнится, ты вовсю презирала нас, ничтожных двуногих.
Она пропустила его слова мимо ушей.
– А еще я пообещала им дичь. Добычу. И притом скоро – прежде, чем назавтра сядет солнце. Поблизости находится торговое судно, везущее пряности с островов Мангардора. Если ребята будут должным образом смотреть за моими парусами, мы скоро догоним его!
Кеннит сделал вывод, что она вроде бы примирилась со своим новым телом. Однако в подробности предпочел не вдаваться.
– Как же ты видишь это судно, – спросил он, – если оно еще за горизонтом?
– А зачем мне видеть его? Ветер доносит запах, и мне этого довольно. Сандаловое дерево и гвоздика, хасийский перец и палочки кимори – мудрено не учуять! Подобным образом пахнет только на островах Мангардора, и только богатый купец мог завезти эти запахи так далеко на север. Мы, должно быть, скоро заметим этот корабль!
– У тебя вправду такое тонкое обоняние?
Ее губы изогнулись в улыбке прирожденной охотницы.
– Добыча близка, – сказала она. – Торговец осторожно пробирается среди вон тех островов. Будь у тебя глаза вроде моих, ты бы уже его разглядел. – Потом улыбка погасла. – Я помню здешние воды… как корабль. А как драконица – нет. Со времен моего последнего полета все так изменилось… Все вроде бы и знакомо, и нет. – Она сдвинула точеные брови. – А ты знаешь острова Мангардора?
Кеннит передернул плечами:
– Мне известны Мангардорские скалы. Они бывают опасны во время туманов. Во время отлива они показываются иной раз ровно настолько, чтобы незаметно пропороть днище проходящему кораблю. Вот и все!
Молния надолго умолкла, и ее молчание было отчетливо скорбным.
– Вот и все, – негромко повторила она наконец. – Вот и думай, то ли океанские воды поднялись, то ли земли, которые я так хорошо знала, потонули? Хотела бы я знать, уцелел ли мой дом. – Она помолчала еще, потом продолжила: – Как бы то ни было, остров Иных, как ты его называешь, мало переменился. Значит, кое-что из моего мира все-таки уцелело. И эту загадку я смогу разрешить, только возвратившись домой.
– Домой? – как бы невзначай поинтересовался Кеннит. – А где был твой дом?
– Это я просто так выразилась. Не бери в голову, – отозвалась она. Она по-прежнему улыбалась, но голос был холоден.
– Уж не этого ли ты собиралась пожелать, «когда время придет»? – не отступал Кеннит.
– Может, и этого. А может, и нет. Я скажу тебе, когда сочту нужным. Между прочим, покамест я что-то не слышала подтверждения, что мои условия приняты!
«Осторожно, – сказал себе Кеннит. – Осторожно».
– А я человек не из торопливых. Мне бы хотелось еще раз не спеша все обсудить.
Молния рассмеялась:
– Нам с тобой подробно обсуждать подобную чепуху! Да знаю я, что ты со всем уже согласился. Потому что на том жизненном пути, что нам предстоит вместе пройти, у тебя выбора еще меньше, чем у меня. Нам с тобой просто нет иной дороги, кроме как вместе. Ты ведь с подарками ко мне пришел, верно? Ты даже не догадываешься, насколько правильно ты поступил. Но я тебе и без них вот что скажу: я гораздо большее сокровище, нежели все, что ты мечтаешь добыть! Учись мечтать, Кеннит, учись, потому что как следует мечтать ты еще не умеешь. Думал ли ты когда-нибудь о корабле, который может призвать из пучины морских змей тебе на подмогу? А ведь они послушают, если я им прикажу. Что бы ты хотел, чтобы они для тебя сделали? Остановили какой-нибудь корабль и дочиста обобрали его? А другой корабль сопроводили куда угодно и сделали его плавание безопасным? Хочешь, они проведут тебя в тумане самым опасным проливом? Или станут охранять гавань твоего города, не подпуская к нему неприятелей? Научись мечтать, Кеннит. И тогда ты с радостью примешь любые условия, которые я назову!
У него так пересохло во рту, что пришлось с силой прокашляться, прежде чем говорить.
– Щедрые предложения, – заметил он наконец. – Что же ты потребуешь от меня взамен такого, что я в силах был бы тебе предложить? Какой ответный дар будет достоин столь великих услуг?
Она хихикнула:
– Что ж, придется сказать, коли ты сам не понимаешь очевидного. Ты придаешь жизнь и дыхание моему телу, Кеннит. Ты и твои люди. Чтобы двигаться, я должна зависеть от вас. Раз уж меня угораздило оказаться заточенной в этом теле, мне требуется отважный капитан, способный снабдить меня крыльями… пусть даже и стачанными из парусины. Мне нужен смельчак, готовый понять и разделить со мной и радость охоты, и стремление к могуществу. Мне нужен ты, Кеннит. Соглашайся же! – Ее голос перешел в шепот, такой тихий и вкрадчивый. – Соглашайся.
Он глубоко вдохнул и выдохнул:
– Я согласен.
Молния откинула голову и рассмеялась – словно колокольчики зазвенели. Даже ветер, казалось, усилился, преисполнившись восторга.
Кеннит облокотился на поручни. Давно уже его душа не воспаряла так высоко. Неужели все его самые сокровенные мечты в самом деле становились близки и достижимы? Протянуть руку – и взять?
Надо было что-то сказать, и он сказал:
– Уинтроу будет так разочарован… бедный малыш!
Изваяние согласно кивнуло, еле слышно вздохнув:
– Надо сделать для него что-нибудь хорошее. Может, обратно в монастырь его отошлем?
– Наверное, так будет разумней всего, – кивнул Кеннит. На самом деле его весьма удивило такое предложение Молнии, но показывать этого он не собирался. – Признаться честно, мне нелегко будет с ним расстаться. И так уже сердце изболелось, глядя, во что его превратили ожоги. Парнишка-то настоящим красавцем стать обещал!
– Вот и я говорю, что в монастыре ему будет лучше, чем здесь. Монаху особая красота ни к чему. Хотя… Давай исцелим его на прощание! Просто в качестве подарка на память. Будет смотреться в зеркало и вспоминать, что мы для него сделали!
Она улыбалась. Зубы у нее были белые-белые.
Кеннит поднял бровь:
– Ты и это способна сделать?
Носовое изваяние заговорщицки подмигнуло ему:
– Это ты способен его вылечить. Я-то всего лишь корабль, а вот ты… Знаешь что? Иди к нему в каюту прямо сейчас. Положи руки ему на грудь и пожелай парню добра. А я сделаю все остальное.
* * *
Уинтроу пребывал в странном состоянии, похожем не на сон, а скорее на спячку. Все началось с того, что он попытался медитировать, и сознание начало уплывать глубже и глубже в какую-то непонятную бездну. Плавая в темноте, он лишь отстраненно беспокоился и гадал, что же это с ним приключилось. Неужели он наконец-то постиг тайну углубленного сосредоточения духа?
Он смутно расслышал, как отворилась дверь. Потом ему на грудь легли две ладони. Это были руки Кеннита. Уинтроу хотел открыть глаза, но не мог. Не мог проснуться. Что-то не давало ему выбраться на поверхность и властно «топило» его. Потом зазвучали голоса: Кеннит говорил, Этта ему отвечала. Негромко вмешался старый пират Ганкис. Уинтроу боролся изо всех сил, стараясь вернуться к реальности, но все его усилия лишь отдаляли дневной мир. Наконец он прекратил сопротивление, и тотчас же что-то протянулось к нему, коснулось его сознания. Из раскрытых ладоней Кеннита, прижатых к его груди, мощно заструилось тепло. Оно напитало кожу Уинтроу и стало проникать все глубже в его тело. Кеннит что-то тихо говорил, подбадривая его. Все жизненные силы Уинтроу внезапно полыхнули огнем. На взгляд его духовного ока дело представлялось так, как если бы скромная свечка вдруг разразилась ревущим пламенем праздничного костра. Уинтроу задышал так, словно во всю прыть бежал в гору. Сердце застучало во всю мочь, пытаясь соответствовать предельному усилию тела. Хватит! – пытался он сказать Кенниту. – Пожалуйста, остановись! Однако слова наружу не шли, получился лишь мысленный крик, одиноко прозвучавший в пустой темноте.
Лишь слух не изменил ему, и он слышал изумленные и благоговейные вскрики тех, кто наблюдал, стоя вокруг. Уинтроу даже узнал голоса знакомых матросов.
– Смотрите, братцы, он изменяется!
– Ой, даже волосы отрастают…
– Чудо! Наш капитан исцеляет его! Чудо!!!
Уинтроу чувствовал, как безжалостно расходуются запасы его телесных возможностей. Наверное, у него откраивались целые годы жизни. Он понимал это, но ничего поделать не мог. Вся кожа жутко чесалась, но ему не удавалось пошевелить даже пальцем. Тело не повиновалось ему, им управлял кто-то другой. Уинтроу едва смог только всхлипнуть, и, конечно, на этот всхлип никто не обратил внимания. Процесс так называемого исцеления продолжал сжигать его изнутри. Убивал его. Мир отдалялся и исчезал. Уинтроу превращался в крохотную точку, готовую растаять во мраке.
Но спустя время он ощутил, что руки Кеннита больше не касаются его груди. И сердце утихло, прекратив свой бешеный стук. Над постелью Уинтроу раздавался чей-то голос. Далеко, бесконечно далеко. Это был голос Кеннита, звучавший изнеможенно, но гордо.
– Вот так. Пусть теперь отдохнет. Думаю, еще несколько дней он будет просыпаться только затем, чтобы поесть. Пускай спит на здоровье. Не беспокойтесь о нем. Сон для него – лучшее лекарство. – Уинтроу слышал даже дыхание пирата, тяжелое и неровное. – Кажется, мне тоже не помешает прилечь! – продолжал Кеннит. – Я дорого заплатил, но парнишка заслужил эту награду!
* * *
Кеннит проснулся под вечер. И некоторое время лежал с закрытыми глазами, заново переживая свой триумф. Сон полностью восстановил его силы. Уинтроу же был исцелен – исцелен его, Кеннита, прикосновением. Все это видели. А сам еще ни разу не ощущал такого могущества, как в те мгновения, когда его руки покоились на груди мальчишки, а усилие воли стирало с кожи ожоги. Матросы, ставшие свидетелями чуда, просто благоговели. Кеннит знал: все Проклятые берега отныне принадлежат ему. А уж Этта просто светилась восхищением и любовью. И даже талисман на запястье скалился по-волчьи, улыбаясь ему.
Мгновение полной благодати, когда кажется, будто в мире все хорошо.
– Я счастлив, – вслух сказал Кеннит. И усмехнулся: уж очень несвойственны были ему подобные речи.
Между тем ветер явно свежел. Кеннит прислушался к его завыванию в снастях, слегка удивляясь про себя. Будучи на палубе, он не заметил никаких признаков близкого шторма, да и корабль, кажется, почти не качало. Неужели драконица обладает властью даже над стихиями?
Кеннит поспешно поднялся, схватил костыль и отправился наружу. Ветер, подхвативший его волосы, дул мощно и ровно. Нигде никаких штормовых облаков, лишь пологие волны. Но пока он стоял и озирался кругом, откуда-то снова послышалось завывание ветра в снастях. Что такое? Кеннит повертел головой, определил направление, откуда шел звук, и заковылял выяснять, в чем дело.
Его поджидал немалый сюрприз. Вся команда до единого человека собралась около трапа на бак. При виде капитана матросы расступились, давая ему дорогу, и вид у них был, словно к ним пожаловало божество во плоти. Прохромав по этому живому коридору, Кеннит поднялся на носовую палубу. Странный звук послышался снова. И на сей раз он все понял.
Это пела Молния. Кеннит не видел ее лица, лишь откинутую голову и черные волосы, струившиеся по плечам. В волнах вороных кудрей сияли серебро и лазурит подаренных им украшений. Она пела, и в ее голосе звучали ветер и волны: от глухого низкого рева до самого тонкого воя и свиста. Никакое человеческое горло не могло бы произвести даже отдаленного подобия этих звуков. То была воистину песня ветра, и она взволновала Кеннита, как никогда и ни разу – музыка, написанная людьми. Ибо песня глаголила языком моря, а для Кеннита этот язык был родным.
А потом к голосу Молнии присоединился еще один, добавив новые ноты, звеневшие чистым серебром. Все невольно повернули головы. Перешептывавшиеся матросы умолкли как по команде. Кеннит успел взмокнуть от страха, но все прочие чувства немедля пересилило величайшее изумление.
Из моря поднялась змея, отливавшая золотом и зеленью. Она пела, широко раскрывая пасть. И она была прекрасна. Столь же прекрасна, как и его любимый корабль.
Почему никогда раньше он не замечал этой красоты?
Часть вторая
Зима
Глава 12
Союзы
– Эх, Совершенный, Совершенный… Что же мне теперь с тобой делать?
Низкий голос Брэшена звучал очень тихо. Даже тише, чем шепот дождя, умывавшего корабельные палубы. И в голосе капитана совсем не было гнева, только печаль. Совершенный ничего ему не ответил. С тех самых пор, как Брэшен приказал никому с ним не разговаривать, носовое изваяние намертво замолчало и не проронило ни единого слова. Даже когда однажды ночью на бак тайком явился Лавой и попробовал разговорить, рассмешить Совершенного, тот не нарушил молчания. Старпом, помнится, от шуток перешел к жалости и сочувствию, и молчать сразу сделалось труднее, но Совершенный все-таки справился. Он сказал себе: если Лавой вправду думал, что Брэшен незаслуженно обидел его, ему следовало бы что-нибудь предпринять по этому поводу. Доказать делом, что он не был на стороне капитана. А без этого – что толку в словах?
Брэшен стиснул озябшими пальцами поручни и наклонился вперед. Совершенный чуть не вздрогнул, без труда уловив, насколько несчастен был сейчас его капитан. Брэшен не являлся членом его семьи, поэтому корабль не мог по-настоящему читать в его душе. Но в моменты вроде теперешнего, когда Брэшен непосредственно касался его диводрева, наступало почти полное единение. Почти.
– Не так я представлял себе все это, кораблик, – тихо продолжал Брэшен. – Быть капитаном живого корабля… Хочешь, расскажу, что мне рисовалось в мечтах? Я ведь думал, что ты поможешь мне как следует поверить в себя, сделаться настоящим. Перестать быть бродягой-моряком без имени и положения – позором своей семьи, навсегда потерявшим место под солнцем Удачного. Я думал, что меня начнут называть капитаном Треллом с корабля «Совершенный». Красиво звучит, верно? Я рассчитывал, что мы с тобой оба поможем друг дружке искупить прежние прегрешения. Я воочию видел, как мы с победой возвращаемся в порт: я распоряжаюсь спаянной, отлично выученной командой, а ты гордо паришь над волнами, как белокрылая чайка. А люди смотрят на нас с берега и говорят: «Вот идет красавец-корабль, да и капитан на нем, похоже, дело свое знает!» А наши семьи… те самые, что выбросили, как мусор, и меня и тебя… они тоже смотрят на нас и задаются вопросом, чего ради совершили такой глупый поступок. – Брэшен невесело усмехнулся, хороня несбывшиеся мечты. – Правда, – продолжал он, – чтобы мой папаша принял меня обратно – такого я себе ни в трезвом, ни в пьяном виде ни разу представить не мог. Скорее этот океан пересохнет, чем кто-нибудь из моей семейки меня встретит ласковым словом. Видно, так мне и вековать одиночкой, Совершенный. И торчать в старости где-нибудь на чужом берегу этаким заброшенным кораблем. Когда я, дурак, думал, что судьба все-таки подкидывает нам с тобой шанс, я себе говорил: а чего ты хотел, жизнь капитана всегда одинока. И потом, поди найди женщину, которая согласится терпеть меня хотя бы полгода. Я еще утешался: ладно, мол, у меня не будет ни жены, ни подруги, зато я буду обладать живым кораблем! Ты да я – кто еще нам нужен? Я на всем серьезе воображал, что тебе будет со мной хорошо. Я представлял себе, как когда-нибудь лягу на твою палубу, и больше не встану, и усну навсегда, зная, что некоторая часть моего существа навеки пребудет с тобой. Стало быть, думал я, все будет не зря и недаром! И вот посмотри, чем у нас с тобой кончилось? Я допустил, что ты опять убил человека. Мы полным ходом движемся в кишащие пиратами воды – с командой, которая чуть что начинает путаться друг у дружки под ногами. Любой мой план рушится чуть ли не прежде, чем я его успеваю родить. Я даже не знаю, как мне молиться, чтобы хоть кто-нибудь уцелел. А Делипай становится ближе с каждой волной. И опереться мне не на кого. Таким одиноким я себя еще никогда в жизни не чувствовал.
Слушая его, Совершенный долго колебался, раскрывать рот или нет. И все-таки желание запустить Брэшену еще одну колючку под шкуру оказалось сильнее всего.
– Да еще и Альтия на тебя рассвирепела, – сообщил он капитану. – Меня от нее аж то в жар, то в холод бросает!
Он очень надеялся, что Брэшена разгневают эти слова. Тогда он знал бы, чем ответить. Это куда проще, чем иметь дело с бездонной печалью вроде той, которую излучал капитан. Когда собеседник злится и топает ногами, достаточно лишь орать в ответ громче, чем орут на тебя.
Сейчас же кончилось тем, что ему самому пришлось содрогнуться, ощутив, как жутко съежилось у Брэшена сердце.
– И это тоже, – согласился капитан еле слышно. – Она со мной совсем разговаривать перестала. А я в толк не могу взять за что.
– Не то чтобы перестала, – зло возразил Совершенный. Это только он умел мрачно молчать сутками и неделями. Больше ни у кого так не получалось, как у него.
– Ну да, конечно, – усмехнулся Брэшен. – «Да, кэп» и «нет, кэп». Вот и все, что я последнее время от нее слышу. И глаза – холодные, как мокрая галька на берегу. А я не могу до нее достучаться! – Это были слова, которые, как отлично понимал Совершенный, Брэшен удержал бы в себе, если бы мог. – Она так мне нужна! Хоть один человек в команде, о котором я мог бы сказать: вот уж кто мне нипочем нож в спину не воткнет. А она смотрит то мимо меня, то куда-то сквозь, как будто я стал для нее пустым местом. На остальных мне плевать, но она… И я так хочу, чтобы…
Брэшен умолк, так и не договорив.
– А ты шваркни ее на койку да трахни, – посоветовал Совершенный. – Небось сразу начнет тебя замечать.
Он очень надеялся, что Брэшен хоть тут сорвется и заорет. Однако никакого взрыва ярости и негодования так и не последовало – лишь молчаливая волна полнейшего отвращения.
– И где только ты такого набрался? – по-прежнему негромко спросил наконец капитан. – Я же знаю твою семью, Ладлаков. Что верно, то верно, люди они крутые. Прижимистые насчет денег и в сделках безжалостные. Но зато прямые и справедливые. И никаких убийц и насильников среди них отродясь не водилось. Откуда же такое в тебе?
– А ты не думал, что Ладлаки, которых довелось знать мне, были вовсе не чистоплюями? Я видел сполна убийств и насилий, Брэшен. И происходило это прямо на моей палубе, ровно там, где ты сейчас стоишь! Вполне возможно также, что я не просто существо, вылепленное Ладлаками по своему образу и подобию, но нечто гораздо, гораздо большее. Что, если у меня были тело и душа много раньше, чем самый первый Ладлак взялся за мой штурвал?
Брэшен ответил не сразу. Дождь усиливался, дело явно шло к шторму. Вот порыв ветра ударил в мокрые паруса Совершенного, заставив корабль дать заметный крен. Впрочем, и штурвальный, и сам корабль тотчас выправились. Совершенный лишь ощутил, как Брэшен плотнее обхватил ладонями поручни.
– Боишься меня? – поинтересовался корабль.
– Приходится, – просто ответил Брэшен. – Было время, когда я думал, что мы с тобой друзья. Мне даже казалось, будто я неплохо тебя изучил. То есть я слышал, конечно, все пересуды на твой счет, но я себе говорил: должно быть, это злая судьба его до такой крайности довела. Но когда ты убил того человека, Совершенный… когда я своими глазами увидел, как ты из него душу вытряхиваешь… Знаешь, что-то умерло в сердце. Так что – да, я тебя боюсь. – И добавил: – И что в этом для нас обоих хорошего?
Он отнял руки от фальшборта и повернулся идти. Совершенный облизнул губы. Ливень, сопровождавший зимнюю бурю, потоками стекал по его изрубленному лицу. Брэшен, тот, наверное, вымок насквозь. Так, как способны намокать только смертные. Совершенный лихорадочно искал какие-то слова, которые заставили бы капитана вернуться и постоять с ним еще. Ему вдруг предельно опостылело одиночество, он больше не хотел в одиночку – вслепую – пробиваться сквозь этот шторм, уповая лишь на рулевого, который, между прочим, думал о нем не иначе как об «этом растреклятом корыте».
– Брэшен! – вырвалось у него.
Капитан остановился. Потом прошел назад по вздымающейся и ныряющей палубе и снова остановился подле него:
– Я здесь, Совершенный.
– Ты сам знаешь – я не могу твердо пообещать, что больше никого не прикончу, – торопливо заговорил корабль. Почему-то ему жгуче хотелось оправдаться. – Тебе самому может понадобиться, чтобы я… ну… А если я поклянусь, я буду как бы связан клятвой, ну и…
– Я знаю, – сказал Брэшен. – И я уже думал, о чем мне следовало бы тебя попросить. Не о том, чтобы ты убивал. Просто чтобы ты слушался моих приказаний. Всегда. Невзирая на обстоятельства. Но я знаю тебя. И понимаю, что ты мне никогда этого не пообещаешь. – Капитан тяжело вздохнул и докончил: – Поэтому я и не прошу тебя ни в чем клясться. Мне не хотелось бы вынуждать тебя лгать.
Совершенному вдруг стало жаль Брэшена. Он сам терпеть не мог, когда его настроение так резко менялось, но что он мог с этим поделать? Поддавшись внезапному чувству, он брякнул:
– Клянусь, что нипочем не стану убивать тебя, Брэшен. Это хоть как-то поможет?
Диводрево передало ему потрясение, которое испытал Брэшен при этих словах, и Совершенный вдруг понял: уж чего-чего, а опасности лично для себя со стороны корабля капитан доселе не ждал. И его внезапно данная клятва заставила Брэшена осознать: оказывается, его любимый корабль был очень даже способен на это. И не просто был, но и пребудет в дальнейшем. Вот надумает нарушить данное слово – и все, и привет.