– Конечно поможет, – ответил Брэшен, и голос был отчетливо безжизненным. – Спасибо тебе огромное, Совершенный.
И он снова направился прочь.
– Погоди! – окликнул корабль. – Теперь ты разрешишь остальным со мной разговаривать?
Брэшен вздохнул:
– Конечно разрешу. Что толку в подобных запретах?
Совершенного охватила горечь. Он-то думал утешить капитана своим обещанием, а получилось, что только расстроил его еще больше. Люди, люди! Что за существа! Жертвуешь для них всем, чем угодно, а им все равно мало. Вот и Брэшен в нем, кажется, разочаровался. Что ж, сам виноват. Мог бы уже и усвоить: первыми следует убивать как раз самых близких, тех, кто лучше других знает тебя. Только так можно обезопаситься. Чужака убивать никакого смысла, ему, чужаку, собственно, и незачем тебе ущерб причинять. Предают только свои. Твоя семья. И друзья.
* * *
Дождь был напоен вкусом зимы. Он колотил по развернутым в полете крыльям Тинтальи – мешать особо не мешал, но отчасти раздражал. Драконица летела над Дождевой рекой, пробиваясь к верховьям. Она уже чувствовала голод, скоро ей необходимо будет поохотиться. Беда только, дождь загнал всю дичь под деревья. Здесь, в пойменных болотах, и в сухой-то день добычу поймать было непросто – того гляди, застрянешь в грязи, не вдруг выберешься, – а под дождем и подавно. Рисковать же Тинталья не хотела.
Холодный пасмурный день в полной мере соответствовал ее настроению. Поиски родни заставили ее изрядно покружиться над морем, и она дважды видела морских змей, но только лучше бы она совсем их не встречала. Оба раза она спускалась к самой воде, подзывая молодняк приветственным кличем. И оба раза змеи ныряли в глубину, прочь от нее! Напрасно она кружила над водой и ревела во всю мощь, призывая их, потом напрямую приказывая вернуться. Все усилия были бесплодны. Змеи, по-видимому, просто не узнавали ее.
Вот это-то и было самым обидным, вот это-то и ранило в самую душу. Знать, что кое-кто из ее рода все-таки выжил в изменившемся мире, но с некоторых пор не желал признавать ее за свою!
Страшное ощущение безнадежности мешалось с муками голода, рождая медленно кипящую ярость. Кстати говоря, Тинталье и в море не удалось как следует попировать. Она ждала, что вдоль берега будут густыми стадами проходить крупные морские звери, но, проклятье, они тоже подевались неизвестно куда! Впрочем, чему уж тут удивляться, ведь и сам берег, где от века пролегали пути их кочевок, также более не существовал.
Только теперь, совершив основательную разведку, Тинталья в полной мере осознавала, до какой степени переменился привычный лик мира. Оказывается, море поглотило целую оконечность этого континента. Громадный горный хребет, некогда господствовавший над бескрайними песчаными пляжами, превратился в длинную цепь островов. А плодородные равнины, лежавшие за горами, – во времена ее прежних рождений там кишмя кишели стада, как дикие, так и домашние, – эти равнины были либо заболочены, либо поросли дождевыми лесами. Что же до горячего внутреннего моря, некогда со всех сторон окруженного сушей, – оно теперь сочилось в океан мириадами речек, проложивших себе русло по широким лугам.
Все переменилось, решительно все. Причем до неузнаваемости.
Так стоит ли удивляться, если с ней не желала иметь дела собственная родня?
Зато вот уж кого развелось, точно блох на больном кролике, – так это людей. Их грязные, дымные, неопрятные поселения попросту испоганили мир. Разыскивая морских змей, Тинталья предостаточно насмотрелась на островные городишки и мелкие гавани. Как-то звездной ночью она пролетела над Удачным. Город показался ей большой темной кляксой, испещренной точками света. Трехог? Скопище беличьих гнезд, запутавшихся в паутинах подвесных мостиков и переходов. Нынешнее человечество, с одной стороны, внушало Тинталье чувство гадливости – уж эти слабосильные создания, не способные выжить в окружающем мире без кучи искусственных приспособлений! С другой стороны, их умение приспособить себе под жилье всякое приглянувшееся местечко не могло не вызывать восхищения. Правда, любоваться в их поселениях было особенно нечем. Взять, например, Старших – те хотя бы умели строить так, что глаз радовался. Тинталья остро тосковала по их великолепным, приветливым городам, куда так славно было заглядывать. Ну вот надо же было такому случиться, что Старшие вымерли, а их место заняли… эти. Люди…
Поразмыслив, Тинталья решила иметь с ними как можно меньше общего. Если уж ей суждено было доживать век в одиночестве, она поселится подле Кельсингры. Там водилось предостаточно дичи, да и земля осталась надежной. Хотя бы приземляешься, не боясь, что сейчас же по колено утонешь. А если придет желание укрыться от непогоды, можно будет забраться в любое здание Старших.
Жить Тинталье всяко предстояло еще долгие-долгие годы. И она была намерена провести их там, где еще держались воспоминания о былом величии и славе.
Летя сквозь ливень вперед, драконица тем не менее без устали обшаривала взглядом речные берега в поисках дичи. Правда, надежда высмотреть что-нибудь живое была очень невелика. Со дня землетрясения река так и текла молочно-белой кислотой, смертельной для всякого существа, не покрытого чешуей.
Уже порядочно удалившись вверх по течению от Трехога, Тинталья неожиданно заметила под собой змею, боровшуюся с течением. Сперва она даже приняла ее за бревно, упавшее в реку. Драконица тряхнула головой, смаргивая дождевые капли, и снова вгляделась. Тут ее обоняния коснулся характерный запах змеи, и она ринулась вниз – разбираться, что же там такое.
Река здесь была мелководной – сплошной перекат белой мути по каменным россыпям. И это тоже противоречило наследным воспоминаниям Тинтальи. Ведь эта река некогда была настоящей водной артерией, широкой и полноводной, – удобный путь с моря до самой Кельсингры и далее, туда, где селились землепашцы и стояли небольшие торговые города Старших. Не то что морские змеи – громадные океанские корабли и те с легкостью достигали верховий.
А теперь тощая синяя змея беспомощно барахталась на мелководье, которое даже не позволяло ей плыть.
Тинталье пришлось описать не один круг в поисках достаточно глубокой заводи, куда она смогла безбоязненно опуститься. Сложив крылья, она двинулась дальше вброд, торопясь на помощь застрявшему сородичу. Несчастной змее в самом деле приходилось тяжко. Похоже, она торчала здесь уже не первые сутки. Солнце успело опалить ее спину, камни изорвали бока, содрав чешую, и жгучая вода разъедала тело. Тинталья даже не взялась бы с первого взгляда определить, змея то была или змей.
Примерно так выглядит лосось после нереста, лишенный сил и умирающий на мелководье.
– Добро пожаловать домой, – пробормотала Тинталья, впрочем без горечи или насмешки. Страдалец вытаращил на нее глаза… и неожиданно забился с удвоенной силой, стремясь вырваться из ловушки. Тинталья изумленно сообразила, что он пытался спастись от нее! Но паника, охватившая бедолагу, никакому сомнению не подлежала. Как и то, что его, пожалуй, уже поздно было спасать.
– Тихо, тихо, малыш, – снова заговорила Тинталья. – Я тебя не обижу. Наоборот, помогу, если сумею. Дай я вытолкну тебя туда, где поглубже. Тебе шкурку нужно смочить.
Она говорила тихо и ласково, и змей постепенно затих, но не потому, что успокоился, – он попросту выдохся. Его взгляд по-прежнему метался туда и сюда, искал выхода. Вот только изнуренное тело больше не слушалось.
– Я пришла, чтобы приветствовать тебя и отвести домой, – сказала Тинталья. – Ты можешь говорить? Ты понимаешь меня?
Змей высунул голову из воды. И даже попытался поставить гриву торчком, но яда не выдавилось ни капли.
– Уйди! – прошипел он. И пригрозил: – Убью!
– Что ты несешь! Я же помочь тебе хочу. Ну, помнишь? Когда змеи поднимаются по реке, чтобы выстроить коконы, драконы встречают вас и всячески помогают. Вот я и хочу показать тебе самую лучшую залежь песка и поделиться слюной, чтобы к тебе перешла вся память нашего племени. Не бойся меня, малыш! Еще не поздно, хотя и наступает зима. Я буду стоять на страже, пока не наступит тепло. А потом разгребу грязь и палые листья, и солнце коснется тебя, и кокон растает. Ты станешь могучим и прекрасным драконом. Повелителем Трех Стихий. Я обещаю тебе, что так и случится!
Змей прикрыл глаза веками, потом опять уставился на нее. Недоверие боролось в нем с отчаянием. Он взмолился:
– Вода… где поглубже…
– Сейчас, – кивнула она. И вскинула голову, чтобы оглядеться. Увы… Глубокой воды нигде поблизости не было видно, разве что если стащить бедолагу ниже по течению. Но там он не найдет ни пищи, ни места, чтобы свить кокон. Город Трехог стоял возле первого из таких мест, но ту отмель давно поглотила разлившаяся река. Была и еще одна, причем неподалеку. Однако река изменила русло, и там, где когда-то простирались дивные поля тонкой, черной с серебром грязи, теперь была голая каменная мель. Как же устроить, чтобы вода, песок памяти и змей собрались в одном месте и несчастный сородич сумел-таки соединить песок со слюной, облепляя себя панцирем преображения?
Израненный змей вновь поднял голову и из последних сил затрубил, а вернее, заплакал. У Тинтальи не было сил просто смотреть, хотелось немедленно что-то делать, предпринимать. Да, она без малейшего усилия несла сразу двоих двуногих, но сородич был почти одного с нею веса. Когда она попыталась ухватить его лапами и перетащить в более глубокий речной рукав под берегом, ее когти прочертили по разодранным бокам и погрузились в нежную плоть. Бедный змей закричал от боли и забился, едва не сшибив Тинталью судорожным ударом хвоста. Она еле устояла, вовремя опустившись на четвереньки. И вот тут ей попалось под лапу на речном дне нечто твердое, гладкое, округлое. Оно перевернулось и треснуло под весом драконицы. Что такое? Внезапное предчувствие заставило Тинталью зацепить предмет когтями и вытащить на поверхность.
Это оказался череп. Череп морской змеи. Разъедающие воды реки превратили крепкую кость почти в труху, которая немедленно рассыпалась у нее в лапах. Драконица обшарила ближнюю отмель, уже зная, что именно найдет. И самые худшие ее ожидания немедленно оправдались. Ей попались три крупных позвонка, еще державшиеся вместе. А вот еще один череп. Ребра, нижняя челюсть… Все в самых разных стадиях разложения, иные кости – с сохранившимися суставами, в лохмотьях свисающих сухожилий, другие – отполированные водой добела, третьи – проеденные насквозь.
Итак, здесь лежали кости ее народа. Кости тех, кто сумел вспомнить достаточно для того, чтобы отыскать дорогу к полям преображения… достаточно, чтобы натолкнуться на непреодолимое препятствие – и погибнуть.
Так же как у нее на глазах погибал этот синий.
Он теперь лежал на боку, подрагивая и задыхаясь от боли. Его грива произвела-таки последнюю толику яда, и этот яд тек несчастному прямо в глаза. Тинталья подошла к змею и молча посмотрела на него, не зная, что делать. Тот ненадолго опустил веки и выдохнул одно-единственное слово:
– Пожалуйста…
Тинталья откинула голову и огласила окрестности душераздирающим ревом, давая волю накопившейся ярости и отчаянию. Когда же багровая пелена затопила ее мозг – она исполнила просьбу сородича. Могучие челюсти сомкнулись на его шее, чуть ниже сочащейся ядами гривы. Одно движение – и хребет несчастного был сломан. По длинному телу прошла судорога, кончик хвоста еще раз вспенил воду. Тинталья стояла и смотрела, как умирал синий, как тускнели его глаза, как непроизвольно двигались челюсти. Потом он затих.
Она еще чувствовала во рту вкус его крови. Едкий, горький, мучительный. Слабые, размытые яды змея обжигали язык, повествуя о его жизни. На некоторое мгновение Тинталья стала им – и содрогнулась от изнеможения и муки. А всего пуще – от непонимания, что же происходит. Ее сознание тотчас возобладало, но ощущение жизни, потраченной абсолютно впустую, бесцельно, – это ощущение попросту потрясало. Сколько раз врожденная память побуждала синего пускаться в путь, ища дорогу к преображению? Сколько раз он покидал богатые кормовища южных вод и устремлялся на север?
И все – зря.
Тинталья склонилась над почившим собратом и стала утолять голод его плотью. Воспоминания, нажитые синим, при этом сливались с ее собственными, и все приобретало окончательную ясность. Да. Если бы в мире все шло обычным порядком и у Тинтальи появился самец, эти воспоминания перешли бы по наследству к ее детям и ничто, даже столь бездарно прожитая жизнь, не пропало бы втуне. Вот тогда смерть синего не оказалась бы напрасна. Ибо теперь Тинталья видела и помнила все, что видел и запомнил он сам. Она сопровождала его в каждой очередной бесплодной попытке совершить закукливание и преобразиться. Она наблюдала – изнутри, но в то же время извне, – как раз от разу его разочарование все более сменялось замешательством, а позже – тупым упрямством создания, почти потерявшего разум.
Год за годом синий пытался найти знакомые ориентиры на дне и встретить Ту, Кто Помнит. И год за годом так и не мог преуспеть. Наступала очередная зима и загоняла его обратно на юг – отъедаться, заново нагуливать тело. Но проходили годы, завершался очередной цикл, и зов природы опять вел его на север.
То, что он умудрялся добираться сюда – с его-то коротенькой памятью змея, – было сродни истинному чуду. Тинталья посмотрела на его оголенные кости. Да, он все равно не выжил бы, даже если бы она сумела оттащить его на глубину. Что ж, зато теперь она понимала, что случилось с морскими змеями, не пожелавшими откликнуться на ее зов. Тинталья подобрала еще несколько черепов, обглоданных рекой. Здесь поистине лежал ее народ. Здесь покоилось его прошлое. И будущее.
Она отвернулась от останков синего. Очень скоро река уничтожит остатки его плоти, как уничтожила десятки и, наверное, сотни иных тел. И несомненно, будут еще новые жертвы. Пока в море не останется ни единой змеи. И Тинталья была бессильна что-либо изменить. Она не могла ни углубить русло реки, ни заново направить ее течение к полям серебристо-черных песков. Тинталья даже фыркнула, вспомнив горделивое прозвание драконьего рода. Повелители Трех Стихий. Властелины Воды, Земли и Небес. Хорошенькие повелители. Чем они в действительности повелевали, что слушалось их власти?
Стоять на мелководье было зябко, да и лапы начинали понемногу чесаться от прикосновения жгучей воды. Нынешнюю крепость ядовитых токов не вполне выдерживала даже ее бронированная чешуя. Тинталья вброд зашагала подальше от берега, туда, где над головой распростерлось открытое небо. Распахнула крылья, присела на задних лапах – и мощно прыгнула вверх.
Но только затем, чтобы неуклюже плюхнуться в воду. Подвела речная галька, не давшая лапам прочной опоры. Тинталья переступила с лапы на лапу и почувствовала навалившуюся усталость. Ее вдруг взяла острая тоска по добротно утрамбованным площадкам для посадки и взлета, что люди прежней расы с такой любовью и заботой готовили для своих крылатых гостей. «Если бы не вымерли Старшие, – подумалось ей, – и мой род наверняка не угас бы. Крылья драконов по-прежнему осеняли бы небеса. Да, Старшие обязательно изменили бы эту отмель ради нашего удобства, ведь мы были родней. Но Старшие погибли, и этого не изменить. Паршивые людишки заняли их место под солнцем».
Она уже начала подбираться для нового прыжка, и тут нежданная мысль осенила ее.
«Людишки-то они, конечно, паршивые. Но строить тоже умеют. Я видела мосты, причалы, дома. Может, и они сумели бы расчистить здесь реку? Хотя бы настолько, чтобы смогла пробраться змея? Может, они ухитрились бы направить воду к залежам черно-серебряного песка, годного для строительства коконов? Удалось бы им это, если бы они захотели?»
Да, малосимпатичные наследники Старших определенно справились бы с подобной задачей. Но вот захотят ли они?
Тинталья заново исполнилась решимости. Могучий прыжок, бешеный удар крыльев – и она поднялась в воздух. Ей срочно требовалось добыть какую-никакую дичь, чтобы заглушить вкус змеиной крови во рту. Но всего необходимей было поразмыслить. О том, как склонить на свою сторону людей. Принудить или подкупить? Пригрозить или попробовать подружиться?
Путь до Трехога неблизкий. У нее хватит времени всесторонне обмозговать каждую возможность и вероятность.
Пока же ясно одно: люди вполне способны помочь ей. А это значит, что для ее народа не все потеряно безвозвратно.
* * *
Стук в дверь каюты показался ему самую чуточку резковатым. Брэшен выпрямился в кресле, стискивая зубы и самого себя предостерегая от скоропалительных выводов.
– Кто там, входи!
Появился Лавой. Он вошел и плотно притворил за собой дверь. Он только что сменился с вахты. На нем был промасленный непромоканец, но волосы все равно прилипли к голове, с них текло. Шторм был не то чтобы особенно лютым, но свирепость, недостававшую ветру, с лихвой возмещал дождь. Кто-кто, а Брэшен хорошо знал, как холодит такой зимний ливень, как он вытягивает из человека последние крохи тепла.
– Вроде звал меня, так? – осведомился Лавой.
Брэшен отметил про себя отсутствие почтительного обращения «кэп». Ладно, так и запишем.
– Так, – кивнул он старпому. – Вон там, в боковом шкафчике, есть ром. Хлебни, согрейся. Потом будет разговор кое о чем.
Предложение рома было самой обычной любезностью в отношении старшего помощника, только что вернувшегося с холода и непогоды. Брэшен начал бы с этого вне зависимости от каких-либо обстоятельств. Даже если бы собирался немедленно зажарить Лавоя на сковородке живьем.
– Вот уж спасибо-то, кэп, – улыбнулся Лавой.
Брэшен молча наблюдал за тем, как он налил себе рома и одним глотком осушил стакан. Хорошо было уже то, что старпом отчасти утратил настороженность. И уже совсем не так угрюмо подошел к его столу, чтобы спросить:
– А о чем разговор, кэп?
Брэшен подобрал каждое слово загодя.
– Я хотел бы заранее обсудить исполнение моих приказаний. И особенно в том, что касается лично тебя.
Лавой опять ощетинился.
– Слушаю, кэп, – ответил он холодно.
Брэшен откинулся в кресле и продолжал очень ровным голосом:
– Дело в том, что во время пиратского нападения команда повела себя, мягко выражаясь, хреново. Каждый действовал сам по себе, причем действовал до крайности бестолково. Мы, пожалуй, многого достигнем, если они так и не научатся действовать единой рукой! Помнится, я велел тебе всячески способствовать единению бывших рабов с остальными матросами, чтобы между ними ни в чем не было разницы. Должен отметить, что исполнением этого распоряжения я нимало не удовлетворен. Посему приказываю тебе поставить татуированных в вахту второго помощника. Пускай теперь она ими займется. Хочу также, чтобы ты довел до их сведения: это перемещение вовсе не означает, что я ими недоволен. Они ни в коем случае не должны счесть, будто их за что-то наказывают.
Лавой перевел дух и ответил:
– Правду сказать, они, скорее всего, именно так и подумают. Они привыкли работать под моим началом. Перемена их наверняка огорчит.
– Вот ты и проследи, чтобы этого не произошло, – сухо отозвался Брэшен. – Мой следующий приказ касается разговоров с носовым изваянием.
У Лавоя округлились глаза. Всего на миг и притом еле заметно, но Брэшен все понял. Стало быть, Лавой уже нарушал этот приказ. У Брэшена так и упало сердце: значит, все было еще хуже, чем он себе представлял. Тем не менее он продолжал по-прежнему ровно:
– Я собираюсь отменить запрещение команде разговаривать с Совершенным. Хочу, однако, чтобы ты понимал: на тебя это запрещение будет распространяться по-прежнему. Я не собираюсь объявлять об этом при всех, чтобы не унижать тебя перед командой и не вызывать падения дисциплины, так что пускай все останется между нами. Тем не менее нарушения запрета я не потерплю, и лучше будет, если тебя не коснется даже тень подозрения. Одним словом, запомни: никаких разговоров с носовым изваянием. Никаких!
Старпом сжал кулаки. Его почтительность по отношению к капитану явственно истончилась до предела, он почти прорычал:
– А можно узнать, кэп, за что такая немилость?
Брэшен покачал головой. Его голос по-прежнему не отражал никаких чувств.
– Объяснений не будет, Лавой. Да они тебе и не нужны.
Старпом попытался прикинуться невинной овечкой.
– Уж и не знаю, кэп, что тебе такого нехорошего про меня наговорили. И кто именно наговорил, – произнес он с видом великомученика. – Я и в мыслях ничего худого никогда не держал. Ну а как прикажешь мне свою работу дальше исправлять, если ты намерен вот так встревать во все дела между мной и командой? Что мне, к примеру, делать, если корабль надумает ко мне обратиться? Мимо ушей пропускать? А как я могу, если…
Больше всего Брэшену хотелось безотлагательно свернуть ему шею. Однако он даже не двинулся с места: достоинство капитана – превыше всего.
– Если твоя работа тебе не по силам, Лавой, ты так и скажи. Я тебя живо от должности отрешу и плохого слова не вымолвлю. А толковых ребят у нас предостаточно.
– А всех толковей – та бабенка Вестрит, – ответил старпом. В его глазах плескалась самая что ни на есть черная ярость. – Хочешь ее на мое место продвинуть? Ну так я тебе вот что скажу. Она в старших помощниках и одной вахты не продержится. Люди ее нипочем не примут, и все! Ты можешь притворяться сколько угодно, будто у нее кишка для этого не тонка, но я-то уж знаю! Она…
– Довольно, – перебил Брэшен. – Я сказал тебе все. Ступай.
Сидеть в кресле и сохранять видимое спокойствие было все трудней, и единственная причина, по которой он не вздул Лавоя непосредственно здесь и сейчас, была очень простой: Брэшен отлично знал, что колотушками этого человека ничему не научишь. Он все равно не сделает выводов, лишь затаит злобу.
– Лавой, – сказал он. – Помнишь, я взял тебя к себе, когда ты всюду получал от ворот поворот? Я честно предложил тебе возможность исправить скверную репутацию, которая за тобой тянется. У тебя по-прежнему есть такая возможность. Вкалывай на полную катушку и стань блестящим старпомом, задатки которого я, по-моему, в тебе разглядел. Но на большее, пока ты под моим началом на этом корабле, не претендуй. Приказывать буду я. Твое дело – смотреть, чтобы мои распоряжения должным образом исполнялись. Вот и все, что от тебя требуется. Не справишься – я тебя выгоню на берег при первой возможности. Простым матросом ты мне здесь не нужен, потому что из-за твоего нрава из этого все равно ничего не получится. Вот так. Поразмысли о том, что я тебе сказал. А теперь ступай.
Лавой молча и свирепо таращился на него, полагая, вероятно, будто держит «страшную» паузу. Затем повернулся и направился к двери. Голос Брэшена догнал его уже у порога:
– Мне по-прежнему хотелось бы, чтобы этот разговор остался строго между нами. Полагаю, ты также в этом заинтересован.
– Ясно, кэп, – отозвался Лавой. Никакого особого согласия он тем самым, впрочем, не выразил. Просто дал понять, что слышал сказанное капитаном. И все.
Дверь за ним затворилась.
Брэшен обмяк в своем кресле. У него вся спина ныла от пережитого напряжения. И главное, было бы ради чего: проблем-то на самом деле меньше не стало. Ну вот разве что сколько-то времени сумел выиграть. Он попробовал улыбнуться. Вышла кривая гримаса.
«Если учесть мою удачливость, может, до Делипая как-нибудь и продержусь. А уж там все точно к такой-то матери развалится!»
Он еще посидел за столом, обдумывая самое последнее дело, запланированное на этот вечер. Итак, он переговорил с Совершенным и словесно пободался с Лавоем. Осталось обсудить кое-что с Альтией, и при одной мысли об этом Брэшену делалось худо. Ему упорно лезло в голову насмешливое замечание корабля. От ярости Альтии Совершенного, по его словам, то в жар, то в холод бросало. Брэшен догадывался, что именно носовое изваяние имело в виду. И не видел причин сомневаться в правдивости его слов. Он долго собирался с духом, чтобы позвать к себе Альтию для разговора. Потом решил обождать до конца ее вахты. Так, наверное, будет лучше всего.
Усевшись на койку, Брэшен стащил сапоги, расстегнул рубашку и вытянулся во весь рост. Ему требовалось отдохнуть, но сон не шел. Он попытался представить себе, как они явятся в Делипай. И что лично он, Брэшен, будет там делать. Картина получалась бледная и неинтересная. Призрак Альтии, впадающей то в жгучую, то в леденящую ярость, властно заслонял самые грозные пиратские тени.
Боялся же Брэшен вовсе не тех оскорбительных слов, которые она могла в запале бросить ему в лицо. Просто молодой капитан понимал, насколько отчаянно жаждет любого предлога побыть с нею наедине.
И вот эта-то сердечная жажда всего более и пугала его.
* * *
Дождь был очень противным, холодным, неудержимо лезущим под непромоканец. Однако ветер оставался ровным и внезапными шквалами не грозил. Поэтому Альтия поставила к штурвалу Сайпроса; нынче ночью от рулевого требовалось не особенно много. Держать заданный курс, и никаких особых хлопот.
Йек смотрела вперед, стоя на баке. В воде могли запросто оказаться топляки, смытые потоками дождя с берегов ближайшего острова. Йек же отличалась острым зрением и отменной способностью высматривать именно такие опасности. Уж кто-кто, а она сумеет вовремя предупредить рулевого. Да и Совершенный предпочитал, чтобы впередсмотрящим на баке стояла именно Йек. Хоть Брэшен и запретил команде всякую болтовню с носовым изваянием, женщина с севера даже и молчать умела как-то так, что ему не было одиноко.
Альтия расхаживала по палубе, зорко приглядывая за своими подначальными, и занималась пережевыванием собственных жизненных невзгод. Брэшена она из списка этих невзгод волевым решением исключила. И так уже она совершила немалую ошибку, позволив мужчине на некоторое время отвлечь себя от стремления к своим истинным целям. Что ж, зато теперь она знала, какого мнения он о ней на самом деле придерживался. Большое спасибо. Отныне можно было со спокойной душой забыть о нем и начать устраивать свою настоящую жизнь.
Как только она изгоняла Брэшена из круга своих мыслей, думать сразу становилось яснее и легче.
Со дня битвы с пиратами она предъявляла к себе все более высокие требования. Пусть Брэшен сколько угодно считает ее слабой и неспособной. Важно было лишь то, что она сама о себе думала. И отныне для нее существовали лишь корабль и работа. Управляя своей вахтой, Альтия как следует подтянула дисциплину – но не зуботычинами и затрещинами, как Лавой. Ей хватило самой обыкновенной настойчивости. Она давала распоряжение – и неукоснительно добивалась, чтобы оно было исполнено, причем в точном соответствии с ее словом. Это помогло ей выявить сильные и слабые стороны подчиненных. Симой, например, не слишком скор на подъем, зато сущий кладезь знаний о кораблях. К тому же в первые недели плавания пожилой матрос, любивший приложиться к бутылочке, очень страдал от сухого закона, установленного на корабле. Потому-то Лавой в итоге и спихнул старика Альтии: для него Симой был бесполезной обузой, притом с вечно трясущимися руками. С тех пор прошло время. Морской ветер повыдул из мозгов Симоя многолетний винный отстой, старый моряк приободрился и стал матросом ничуть не хуже других. А уж по части вязания узлов и обращения с концами вообще оказался мастером непревзойденным.
Лоп был, мягко говоря, простаком. Едва дело касалось принятия даже самых простых решений, особенно при бедственных обстоятельствах, – и он самым жалким образом терялся. Но дай ему однообразную и нескончаемую работу, пусть сколь угодно тяжелую, – и тут-то неутомимому Лопу не было равных.
Йек была ему полной противоположностью. Быстрая, сметливая, она обожала риск и новизну, монотонная же работа ей быстро надоедала, и она начинала работать шаляй-валяй.
Ну и так далее.
Альтия втайне гордилась, что в точности знает, кого из своих людей к какой работе приставить, чтобы комар носа не подточил. В самом деле, вот уже целых два дня она никого ни разу не выругала. Это ли не свидетельство?
Короче, Брэшену было решительно нечего делать на палубе во время ее вахты; капитан мог спать, как все нормальные люди. Альтия еще поняла бы (и простила) его внезапное появление при бушующем шторме, когда работа сделалась бы авральной, а положение – угрожающим. Сейчас погода стояла, прямо скажем, поганая, но особыми опасностями не чреватая. Так с какой стати?
Брэшен дважды попался ей навстречу во время обхода палуб. В первый раз он посмотрел ей в глаза и кивнул:
– Доброй ночи.
Она мрачно-серьезно ответила на приветствие капитана и продолжала заниматься своими делами, отметив тем не менее, что он направлялся в сторону бака, и даже хмыкнув про себя: а что, если Йек была права и он шел… как она выразилась? – пялиться? таращиться? лупить на нее глаза?
Когда они с Брэшеном столкнулись вдругорядь, капитан изволил смутиться. Остановился против нее и сделал какое-то совершенно лишнее замечание насчет непогоды. Альтия согласилась, что ночка вполне парашная, и хотела пройти мимо.
– Альтия, – придержал он ее.
Она обернулась и ответила, как следовало:
– Да, кэп?
И поняла, какой именно взгляд имела в виду Йек, когда говорила «пялиться» и «таращиться». Корабельный фонарь бросал на лицо Брэшена густые тени и яркий свет. Вот капитан моргнул, стряхивая с ресниц холодные капли дождя… «Вот и мокни, – позлорадствовала она про себя. – Поделом. На хрен было на палубу без надобности выходить…»
Он судорожно придумывал благовидный предлог продолжить вроде бы начатый разговор.