Рэйну были известны самые затаенные страхи его матери. Янни боялась, что нынешние несчастья могут совсем уничтожить народ Дождевых чащоб. Это притом что вот уже два поколения его численность и так сокращалась. Многие дети рождались мертвыми либо умирали в первые же месяцы. Да и у тех, кто выживал, вряд ли было много долгих лет впереди. Сам Рэйн не слишком надеялся дотянуть до сорока. Между прочим, именно поэтому люди Чащоб всячески стремились заключать браки с жителями Удачного. В таких смешанных семьях дети рождались чаще и были более жизнеспособными. Беда только, опять-таки вот уже два поколения женихов и невест из Удачного стало в Чащобы никаким пряником не заманить. Оттого подарки их семьям неуклонно делались все дороже. Зачем далеко ходить – вот ведь и его собственная семья только рада была простить Вестритам громадный долг за корабль, и все ради того, чтобы Малта стала его невестой. И вот Малты не стало, и Янни было отлично известно, что Рэйн теперь никогда не женится, а значит, не нарожает ей внуков. И подарков, сделанных семье будущих родственников, уже не вернешь. Вот так-то. А теперь, когда Трехог того гляди обнищает, людям Чащоб придется думать не о свадьбах и рождении новых наследников, а о том, как бы прокормить тех, кто уже родился.
Неужто доведется увидеть, как исчезает с лица земли родное племя?
Вот и ехала Янни в Удачный – объяснять, что и как получилось с сатрапом. Просить помощи. Такое сочетание одного с другим глубоко ранило ее гордость. Рэйну было искренне жаль мать, но собственное горе даже о переживаниях матери заставляло думать несколько отстраненно. Умом он понимал, что утрата сатрапа даст повод к войне, очень даже способной начисто уничтожить Удачный. И уже был уничтожен древний город Старших, – город, которому он посвятил всю свою жизнь. Но оба эти несчастья казались всего лишь бледными тенями перед лицом непомерной потери: у Рэйна больше не было Малты.
И что самое ужасное, причиной ее смерти стал он сам. Это он привез ее в Трехог и тем самым дал вступить на путь, что вел к гибели. Лишь одно существо Рэйн винил более, нежели себя самого, а именно – Тинталью-драконицу. Теперь он с ужасом и отвращением вспоминал связанные с ней романтически-возвышенные мечты. Глупец, он воображал, будто она способна проявить благородство и мудрость. Она казалась ему живой достопримечательностью: ну как же, последняя представительница столь славного рода! А что в действительности? Тинталья оказалась неблагодарной, себялюбивой… да что там – попросту сволочной тварью. Она могла бы спасти Малту, если бы пожелала. Если бы приложила к тому хоть какие-то усилия.
Она не снизошла.
Рэйн вернулся мыслями к настоящему и, жалея мать, решил сказать хоть что-нибудь хорошее. Приглядевшись, он заметил:
– Похоже, там кто-то уже начал заново отстраиваться.
– Да, только строят не дома, а заграждения поперек улиц, – отозвалась Янни. Рэйн бросил взгляд на стоявших на пирсе, и сердце у него окончательно упало. Все мужчины были при оружии. Впрочем, перед ним были торговцы из старинных семей, он даже узнал кое-кого в лицо, и капитан корабля уже кричал во весь голос, приветствуя старых друзей.
Кто-то осторожно кашлянул у него за плечом. Рэйн обернулся и увидел Кефрию Вестрит. Она смотрела то на него, то на его мать.
– Не знаю, честно говоря, в каком состоянии мой дом и что вообще я там найду, – сказала она. – Однако заранее предлагаю вам всяческое гостеприимство, на какое только нынче способны Вестриты. – И Кефрия криво улыбнулась. – Если только еще можно вести речь о семействе, носящем эту фамилию.
– Мы не смеем отягощать вас, – ласково возразила Янни. – Не беспокойся, милая. Уж где-нибудь в Удачном хоть одна гостиница, да отыщется!
– Никто никого не отяготит, – настаивала Кефрия. – Мы с Сельденом только рады будем вашему обществу.
До Рэйна внезапно дошло, что Кефрия, должно быть, не просто исполняла долг вежливой хозяйки. Тут крылось что-то еще. И он ответил:
– Дорога из гавани до твоего дома может оказаться небезопасной. Прошу тебя, давай сделаем так: мы с матерью разберемся с делами, а потом вместе прогуляемся туда и посмотрим, все ли в порядке.
Кефрия опустила глаза:
– Даже не знаю, как вас благодарить.
Янни, доселе молчавшая, со вздохом произнесла:
– Боюсь, я слишком углубилась в собственные затруднения. Я совсем позабыла, каким непростым может оказаться для тебя это возвращение. Да, я предполагала, что радоваться будет особо нечему, но вот об опасности как-то не подумала. Ну не дура ли, право слово!
– Затруднений у тебя предостаточно, так что не за что извиняться, – покачала головой Кефрия.
– И тем не менее, – почти торжественно продолжала Янни, – время настало такое, что пора уже отбросить заботу о хороших манерах и честно говорить, что у кого на уме. И дело касается не только наших с тобой отношений. Думается, все торговое сословие должно вооружиться искренностью, если, конечно, всерьез надеется выжить. Ох, Са! Посмотрите только, что сталось с Большим рынком! Хорошо, если половина уцелела!
Команда готовилась к швартовке, а Рэйн, обшаривая взглядом столпившихся на причале людей, заметил Грэйга Тениру. Им не доводилось встречаться с той самой ночи летнего бала, когда все началось. Рэйн сам удивился внезапно нахлынувшим чувствам. Да, Грэйг был и до сих пор оставался его другом. Но теперь Рэйн невольно связывал его с гибелью Малты и ничего не мог с этим поделать.
Неужели теперь, без нее, каждый прожитый день будет окрашиваться болью? А впрочем, так тому, наверное, и следует быть.
Вот Кендри прижался боком к причалу. С берега подали трап, и, как только стало возможно, толпа устремилась на борт. Кто-то обнимался, кто-то засыпал взволнованными вопросами команду и капитана. Рэйн стал проталкиваться сквозь людское скопище. Его мать, Кефрия и Сельден следовали за ним.
И стоило ему поставить ногу на причал, как перед ним возник Грэйг.
– Рэйн? – спросил он негромко.
– Да, это я, – ответил скрытый вуалью уроженец Чащоб. Он протянул Грэйгу руку в перчатке, и тот не просто пожал ее, но еще и притянул друга к себе вплотную, чтобы спросить на ухо:
– Сатрапа нашли?
Рэйн покачал головой. Грэйг нахмурился и торопливо заговорил:
– Тогда пошли скорее со мной. И вы, и Вестриты. У меня тут повозка наготове стоит. Я три дня посылал мальчишку на высокий мыс – высматривать Кендри. Поторопимся! У нас тут, в Удачном, последнее время невесть что болтают, так что не место вам здесь. – И Грэйг вытащил из-за пазухи видавший виды плащ батрака, чтобы сунуть его Рэйну. – Накинь сверху, пусть не так бросается в глаза, что ты из Чащоб!
Рэйн на некоторое время утратил дар речи. Потом схватил протянутый плащ, накинул его на плечи Янни и вручил мать Грэйгу, сам же без долгих расшаркиваний взял под руку Кефрию.
– Пошли скорее, и разговоров поменьше, – шепнул он женщине. И заметил, как та крепче ухватила за руку Сельдена. Мальчик уже уловил какую-то неправильность в происходившем. Глаза у него округлились, он со всех ног поспешил за матерью.
Все их вещи при этом остались на корабле. И тут уж ничего поделать было нельзя.
Грэйгова повозка оказалась отнюдь не каретой – скорее телегой, приспособленной для перевозки грузов, но никак не людей. От нее явственно разило рыбой. У задка повозки стояли два крепко сбитых молодых человека, одетых так, как одевались рыбаки с Трех Кораблей. Рэйн помог женщинам забраться внутрь, а Грэйг вскочил на сиденье возчика и сразу схватил вожжи.
– Там лежит парусина, накройтесь! – посоветовал он. – Не так вымокнете.
– И глаза никому не намозолим, – невесело заметила Янни.
Они с Рэйном развернули и натянули полотнище, и все уселись под ним, плотно прижимаясь друг к дружке. Их сопровождающие устроились позади, свесив ноги наружу, и Грэйг тронул впряженную в повозку старую-престарую клячу.
– А почему так пусто в гавани? – обратился Рэйн к одному из рыбаков. – Куда подевались все корабли?
– Часть на дне, а часть гоняется за калсидийцами, – был ответ. – Аккурат вчера те снова попытались напасть. Два корабля сунулись прямо в порт, а еще два болтались поодаль. Ну и накинулась же на них Офелия! А за ней и другие! Любо-дорого было посмотреть, как драпали калсидийцы! Только наши, без сомнения, все одно их настигли. Теперь вот ждем, пока воротятся.
При этих словах Рэйн ощутил смутное беспокойство, но чем оно было вызвано – так и не понял. Лошадка медленно тащила повозку по городским улицам, неплотный тент болтался и хлопал, и время от времени Рэйну удавалось бросить взгляд наружу. Кое-где шла торговля, но по сравнению с былыми временами – довольно чахлая, да и в целом вид у города был нездоровый. Народ большей частью торопился куда-то по неотложным делам, а те, кто оглядывался на повозку, провожали ее взглядами, полными подозрения. К тому же Рэйну показалось, что добирались они к дому семьи Тенира весьма кружным путем. Но вот наконец прибыли. Вооруженные молодцы, стоявшие в воротах, встретили повозку и сразу закрыли за ней прочные створки. Как только Грэйг остановил лошадь, распахнулась дверь дома, и первой наружу выскочила Нарья Тенира, мать Грэйга, и за нею – две его сестры.
– Ну как? Ты их нашел? Они живы? – немедленно спросила Нарья.
Грэйг откинул парусиновый полог, показывая привезенных гостей.
А Сельден уже карабкался наружу, крича во все горло:
– Бабуля! Бабуленька!
Ибо на крыльце дома стояла Роника Вестрит. И раскрывала объятия, чтобы прижать к сердцу своего единственного уцелевшего внука. Единственного…
* * *
Сатрап Касго, наследник Жемчужного Трона и Мантии Праведности, изволил почесать грудь. Ногти подцепили длинную прозрачную полоску отмирающей кожи, и Малта отвела взгляд, чтобы удержаться от злорадной гримасы.
– Нет, это невыносимо! – в очередной раз пожаловался джамелийский монарх. – Моя кожа безвозвратно погублена! Что это за кошмарный розовый цвет? Моему лицу уже не блистать былой красотой. – И он осуждающе покосился на Малту. – Поэт Маанке однажды сравнил мой высокий лоб с мерцающей жемчужиной. И вот теперь я обезображен!
Кикки незаметно, но вполне осязаемо ткнула Малту в поясницу коленом. Сердечная Подруга лежала на половичке у койки сатрапа, Малта же устроилась рядом с ней на полу. Таково было место служанки в этой тесной палатке. Малта вздрогнула от тычка (спина у нее и так болела), но распознала намек. Она призадумалась, что бы такое соврать, и сказала:
– У нас в Удачном говорят: «Женщина, которая раз в году умывается водой из Дождевой реки, никогда не состарится». Лекарство не из приятных, это точно, но, говорят, вправду помогает сохранить цвет лица свежим, как в юности.
Кикки за спиной тихо вздохнула, выражая одобрение. Малта справилась. Чело сатрапа немедленно прояснилось.
– Да, – сказал он, – красота, несомненно, требует жертв, но когда это меня страшили невзгоды? Однако мне хотелось бы знать, что там с кораблем, к которому мы должны были присоединиться возле устья реки! Надоело уже без толку болтаться на одном месте. Тем более что корабль таких размеров, как этот, не лучшим образом приспособлен для открытого моря!
Малта скромно потупилась и оставила свое мнение при себе, хотя слова сатрапа говорили о его полном и беспросветном невежестве в морских делах. Калсидийцы на этих самых галерах путешествовали месяцами. Так что легенды, повествовавшие об их способности обходиться весьма скудными рационами и прекрасно чувствовать себя в море на открытых беспалубных кораблях, были более чем правдивы. А репутация калсидийцев как великих мореходов и морских разбойников – нисколько не преувеличена.
Галера, на которой сейчас находились сатрап, Малта и Кикки, покинула речное устье несколько суток назад. Касго, помнится, сильно прогневался, отчего это их немедленно не перегрузили на корабль-матку, а Малта испытала горькое разочарование, обнаружив, что в устье не стоят на страже живые корабли. Она-то ведь держалась только надеждой, что они вот-вот появятся, перехватят галеру и выручат ее. И когда калсидийское судно абсолютно невозбранно устремилось в открытое море, Малту охватило отчаяние, не выражаемое никакими словами. Как глупо было надеяться на спасение! «Мечты и надежды, – сказала она себе, – только мешают. От них утрачиваешь силу. А потом все равно выясняется, что никто не спешит тебе на подмогу: ни живые корабли, ни Рэйн… вообще никто. И чудесные спасения только в сказках бывают. А в жизни все приходится делать своими руками!»
Еще у нее имелось множество подозрений, о которых она не стала рассказывать ни сатрапу, ни Кикки. В частности, что их галера была далеко не в полном порядке. Ее действительно безбожно заваливало с борта на борт, и воды в трюме было гораздо больше, чем следовало бы. Уж верно, Дождевая река неплохо прошлась и по смоленым швам между досками ее обшивки, и по самим доскам. То-то после выхода из устья капитан все забирал к северу, в сторону Калсиды, и далеко от берега не уходил. Знать, имел в виду, что галера в любой момент может рассыпаться, а возле берега у них по крайней мере будет шанс спастись вплавь. Словом, у Малты были хорошие основания предполагать, что капитан двигался кратчайшим курсом домой – и делал все от него зависевшее, чтобы добраться туда и при корабле, и с нечаянно доставшимся грузом.
– Пить… – прохрипела Кикки.
Теперь она очень редко подавала голос. И с коврика больше не поднималась, даже не садилась на нем. Малта по возможности поддерживала чистоту и ждала неминуемой смерти своей подопечной. Девушка подала Подруге чашку воды, та потянулась к ней губами, и струпья, окружавшие ее рот, сразу лопнули, выступила кровь. Кикки кое-как глотнула, и Малта промокнула розовую от крови воду, сбегавшую по ее подбородку. Кикки выхлебала слишком много речной воды, чтобы остаться в живых, и слишком мало, чтобы умереть быстро. Теперь у нее, наверное, все кишки были изъязвлены не меньше, чем губы. Так что лучше даже и не думать об этом.
И все же, несмотря на слабость и боль, слово, данное Малте, Сердечная Подруга сдержала. Малта ухаживала за ней и помогла продержаться до появления калсидийского корабля. А теперь Кикки прилагала все усилия, обучая Малту науке выживания в тех условиях, в которые они угодили. Говорить она теперь почти не могла, но слабый толчок, кашель, вздох, красноречивый взгляд – все рассказывало без слов. Иные ее подсказки просто делали жизнь худо-бедно терпимой. Так, Малта уже выучилась прекращать беспрестанное нытье Касго, либо обращая его внимание на положительные аспекты той или иной незадачи – либо восхваляя его мудрость и мужество перед лицом очередной «ужасающей тяготы». Поначалу Малту всякий раз блевать тянуло от необходимости придумывать какую-то сладкую ложь. Однако «средство от нытья» работало безотказно, а значит, следовало и дальше его применять. Раз уж ей приходится делить с ним этот крохотный закуток, так отчего бы не сделать совместное существование по возможности приемлемым?
А лучшими в сутках были те часы, когда после ужина он отправлялся покурить с капитаном. Вдосталь надышавшись дурманного дыма, сатрап возвращался размягченный, сонный, готовый со всем соглашаться.
Но это так, мелочи. Кикки научила ее кое-чему другому, более важному. В кожаной палатке стояла одна общая параша, и когда Малта первый раз потащила ее выплескивать за борт, моряки-калсидийцы провожали ее улюлюканьем, а кто-то даже щелкал зубами. Когда же она возвращалась, один из них загородил ей дорогу. Малта, не поднимая глаз, попробовала его обойти. Но он лишь шагал то в одну сторону, то в другую, не давая ей пройти, и сердце Малты колотилось сильнее и сильнее. В конце концов ей все же удалось прошмыгнуть, но мужчина протянул руку, накрыл горстью ее грудь и пребольно сжал. Так, что она вскрикнула от испуга и боли. Калсидиец расхохотался и дернул ее к себе, так притиснув, что ей нечем стало дышать. Его свободная рука проникла под ее блузу и завладела второй грудью. Мозолистые пальцы царапали кожу, грубо лаская. Малта не в силах была ни двинуться, ни закричать. Стоя сзади, он прижал ее зад к своим чреслам, начал тереться… остальные пялились во все глаза, завидуя и, видимо, предвкушая, что будет дальше.
Но когда насильник принялся задирать Малте юбку, к девушке внезапно вернулось самообладание и она вспомнила о том, что у нее в руках по-прежнему находилась пресловутая параша – выплеснутая, но, между прочим, не выполосканная. Малта как могла извернулась и что было силы шарахнула матроса деревянным ведерком. При этом вся жижа, что еще оставалась на дне, полетела ему непосредственно в рожу. Он взревел и выпустил Малту, невзирая даже на хохот и подначки дружков. А девушка, вырвавшись из его рук, мигом юркнула в палатку.
Сатрапа там, по счастью, не оказалось: он как раз делил трапезу с капитаном. Малту затрясло от пережитого ужаса, и она съежилась на полу рядом с задремавшей Кикки. Снаружи раздавались чьи-то шаги, и ей все казалось, что в палатку вот-вот ворвется насильник и доделает «дело». Малта дрожала так, что стучали зубы. Проснувшаяся Кикки увидела так называемую служанку в самом дальнем углу: та держала перед собой кружку для воды, которую собиралась использовать как оружие. Подруга сразу поняла: что-то стряслось, и постепенно вытянула из Малты всю историю. Когда та кончила рассказывать, задыхаясь от слез, Кикки покачала головой.
«Плохо… для всех нас, – сказала она. Она говорила короткими фразами, делая передышки. Рот и горло у нее болели немилосердно. – Им следовало бы убояться… лапать тебя… без разрешения Касго. А они… вон что творят… Не боятся… – Кикки помолчала, обдумывая случившееся. Потом собралась с силами и продолжала: – Нельзя допустить… чтобы тебя… изнасиловали. Если это произойдет… и Касго им головы не поотрывает… они потеряют уважение… ко всем нам. – Помолчала еще и предупредила: – Только смотри… Касго не пожалуйся. Он это использует… против тебя же… станет грозить… чтобы ты его слушалась. – Она трудно дышала, явно страдая. – Или вовсе отдаст им… чтобы расположить их к себе… как отдал Сериллу. Надо защитить тебя… и тем самым всех нас. – Кикки огляделась, потом протянула нетвердую руку и подобрала одну из тряпок, которыми Малта промокала ее рот после питья. Тряпка была сплошь покрыта кровяными разводами. – Вот, – сказала Подруга. – Пристрой… у себя между ног… и не вынимай. А если кто… привяжется… сразу кричи: „Фачейи кол!“ Запомни… „Фа-чейи кол“… Это по-нашему „У меня кровь“… Он отстанет, когда услышит… или когда увидит…»
Кикки жестом попросила напиться и сделала несколько глотков. Отдышалась и пояснила:
«Калсидийцы называют женские месячные „кровавыми днями“ и очень боятся их. Они полагают… – Кикки заново перевела дух и даже улыбнулась. Малта увидела: белые зубы молодой женщины были сплошь обведены потеками крови. – Они полагают, что в это время женская плоть „гневается“… И что мужская плоть будет… если вторгнется… будет непременно уничтожена этим гневом…»
Малта посмотрела на тряпку, которую держала в руке, и вслух удивилась:
«Надо же, глупость какая…»
Кикки медленно пожала плечами.
«Глупость, верно, – прошептала она. – Но нам на руку. – И посоветовала: – Только не кричи об этом… по малейшему поводу. А то они… догадаются… они же понимают… что такие дни у женщины… не всегда… – Потом улыбка пропала с ее лица. – Но если все-таки не поможет, – продолжала Подруга, – не пытайся… с ним драться. Он только больше покалечит тебя… – Ей стало совсем трудно дышать, но она все же докончила: – Тебя будут бить, пока… пока не прекратишь сопротивляться. Чтобы впредь помнила… где твое место…»
Этот разговор между ними состоялся уже несколько суток назад. С тех пор Кикки редко говорила так много, ограничиваясь двумя-тремя словами. Силы с каждым днем покидали ее, а от ран и нарывов на коже начало скверно попахивать. Малта отлично понимала, что долго Кикки не протянет. Ей даже хотелось, чтобы мучения молодой женщины скорей прекратились. С другой стороны, со смертью Подруги Малта теряла свою единственную союзницу.
Ей самой уже до предела обрыдло жить в нескончаемом страхе, вот только выбор у нее был небогатый. Все ее решения за последнее время принимались под давлением страха. Вся жизнь была ему посвящена. Она даже палатку теперь покидала не иначе как по прямому приказанию Касго. И когда ей приходилось высовываться наружу, она действовала по возможности расторопно, стараясь при том ни с кем не встречаться глазами. На палубе ее всякий раз встречало дружное улюлюканье, однако рукам воли никто пока не давал, и она невозбранно выплескивала за борт парашу.
– Ты поглупела или просто ленишься? – вторгся в размышления Малты громкий голос сатрапа.
Девушка вздрогнула и подняла голову. Она действительно задумалась слишком глубоко и не расслышала первого оклика.
– Прошу прощения, – пробормотала она, постаравшись придать голосу побольше искренности.
– Я говорил о том, что мне скучно. Еда невкусная, вина не подают, а покурить удается только с капитаном. Ты умеешь читать? – Малта озадаченно кивнула, и приказ последовал незамедлительно: – Сходи узнай, найдутся ли у капитана какие-нибудь книги. Если найдутся, будешь читать для меня.
У Малты мгновенно пересохло во рту.
– Но я не читаю по-калсидийски.
– Ну конечно, где тебе. Я сам буду читать! Сходи, говорю, раздобудь мне книгу!
Малта прилагала все усилия, чтобы не выдать своего страха.
– Но как же я попрошу книгу, если я по-калсидийски даже не говорю?
Сатрап возмущенно фыркнул:
– Поистине удивляюсь я некоторым родителям, позволяющим своим детям коснеть в дремучем невежестве! Разве Удачный не граничит с Калсидой? Как же получилось, что ты не обучена языку ближайших соседей? О, деревенщина беспросветная! Мудрено ли после этого, что вы с Калсидой никак не можете договориться. – И сатрап тяжко вздохнул. Ну ни дать ни взять многодумный глава государства, изнуренный заботами о нерадивых и ничего не ценящих подданных. – Сам я, – продолжал он, – за книгой идти не могу, с меня кожа облетает, как листья с дерева осенью. Может, сумеешь затвердить хоть несколько слов? Значит, так: постучишь в двери, бухнешься на колени, являя должное смирение, и скажешь: «Ла-ни-ра-кейе-лой-ен».
Калсидийскую фразу он выпалил на одном дыхании. Малте не удалось даже различить, где кончалось одно слово и начиналось другое.
– Ла-ни-ра-кеен… – неуклюже повторила она.
– Да нет же, дура! «Ла-ни-ра-кейе-лой-ен»! Да, и еще не забудь на конце добавить «ре-кал», чтобы он не посчитал тебя грубиянкой. Ну, бегом, пока окончательно все не забыла!
Мгновение Малта молча смотрела на этого человека, от которого зависела ее жизнь. Если начать упрашивать его не посылать ее к капитану, он непременно захочет знать почему. Нет уж. Лучше не давать ему в руки такого оружия против себя. Малта собрала в кулак все свое мужество и сказала себе: может, матросы остерегутся к ней приставать, если ясно будет, что она направляется с поручением к капитану? Тем более что на пути обратно она будет нести с собой книгу. Книга как-никак собственность капитана, так не решатся же они ее портить!
И Малта выбралась из кожаного покойчика, безостановочно бормоча калсидийскую фразу, точно молитву.
Ее путь лежал вдоль всего корабля по настилу над скамьями гребцов. Как и следовало ожидать, девушку немедленно встретило многоголосое улюлюканье. Малта пришла в ужас, но постаралась ничем не выдать своих чувств. Она знала, что явный страх только раззадорит матросов, и без того готовых на подвиги.
– Ла-ни-ра… – твердила она про себя.
Ей удалось невозбранно достичь дверей капитанской каюты. Здесь она постучала, трепетно надеясь, что стук не оказался слишком громким.
Изнутри раздраженно прозвучал мужской голос. Малте оставалось только молиться, что это означало разрешение войти. Она приоткрыла дверь и робко заглянула внутрь. Капитан, оказывается, лежал на койке. При виде Малты он вскинулся на локте, гневно глядя на нее.
– Ла-ни-ра-кейе-лой-ен! – тотчас выпалила она. Запоздало вспомнила наставления сатрапа, рухнула на колени и, низко нагнувшись, добавила: – Ре-кал!
Капитан что-то сказал, и она осмелилась поднять взгляд. Он, не двигаясь, повторил сказанное, на сей раз погромче. Она опустила голову и покачала головой, моля Небеса, чтобы он сообразил: она не понимает. Вот капитан поднялся… Малта напряглась всем телом, снова вскинула глаза и увидела, что он указывает ей на дверь. Малта кинулась в указанном направлении на четвереньках, причем задом наперед. Очутившись снаружи, она торопливо вскочила, низко поклонилась капитану и закрыла дверь, как говорится, с той стороны.
При виде нее ненасытные калсидийцы снова подняли гвалт. Они орали по-кошачьи, чмокали, щелкали языками, стучали зубами. Настил, по которому предстояло пройти, показался Малте нескончаемым. Она прижала руки к груди и бросилась бегом. Она почти преодолела настил, когда кто-то крепко ухватил ее за лодыжку. Малта упала плашмя, расшибив себе не только колени и локти, но даже и лоб. Падение почти оглушило ее, когда же она перекатилась на спину, то увидела над собой молодого калсидийца. Он смеялся. Он был очень красив – рослый, светловолосый, чем-то похожий на ее отца. Даже глаза были почти как у него – голубые. Матрос склонил голову к плечу и что-то сказал ей. Кажется, он о чем-то спросил.
– Я в порядке, – пробормотала Малта.
Он ответил улыбкой. Малта испытала такое облегчение, что едва не улыбнулась в ответ. Калсидиец же наклонился… И одним движением задрал ей спереди юбку. Сам он уже стоял на одном колене, торопливо расстегивая пряжку ремня.
– Не-е-ет!.. – завопила Малта и попыталась ползти прочь, но он снова поймал ее за лодыжку и этак небрежно, без видимого усилия, подтащил к себе.
Другие матросы уже поднимались на ноги, чтобы не пропустить самого интересного. Насильник уже полностью изготовился «к бою», и тут-то Малте вспомнилось заветное заклинание, которому обучила ее Кикки.
– Фа-чейи кол!.. – заверещала она. – Фа-чейи кол!..
Калсидиец так и замер на месте. Малта машинально убрала с лица волосы… и матрос отшатнулся, словно ударенный, прошипев какие-то слова, полные ужаса и отвращения. «Сработало!..» Малта перевернулась и вскочила, чтобы в два прыжка одолеть оставшееся расстояние. Откинув входной клапан, она буквально рухнула на пол, всхлипывая и задыхаясь. Локти жестоко саднили. Девушка почувствовала, как что-то затекло в глаз, и сморгнула. С ресниц капнула кровь. Малта вспомнила, как ударилась лбом, и поняла, что падение разбередило рану на лбу.
Сатрап даже голову от подушки не оторвал. Лишь требовательно спросил:
– Где моя книга?
Малта кое-как успокоила дыхание и ответила:
– По-моему, у него ни одной нету. – «Вот так. Правильные слова. Причем ровным голосом. Только не показывать ему страх…» – Я сказала, как ты велел. А он указал мне на дверь.
– Безобразие, – пробормотал владыка Джамелии. – Чует мое сердце, умру я от скуки на этом прокля́том корабле. Вот что. Иди сюда, будешь мне пятки чесать. Может, хоть усну. Все равно здесь больше нечего делать!
«Выбора нет», – сказала себе Малта. Сердце у нее по-прежнему колотилось, а горло так пересохло, что трудно было дышать. Либо пятки ему чесать, либо умереть жестокой и до крайности отвратной смертью. Локти и колени так и горели, похоже, она их здорово ободрала. Малта извлекла длинную занозу, обнаруженную в ладони, и уселась на пол у ног сатрапа. Он покосился на нее… и при первом же прикосновении отдернул ступню:
– Это еще что? Что случилось?
Вопрос, похоже, касался ее окровавленного лба, и Малта ответила просто:
– Я упала, вот рана и открылась.
Она поднесла руку ко лбу, чтобы осторожно пощупать. На пальцах осталась не только липкая кровь, но и густой белый гной. Малта уставилась на него в ужасе. Торопливо подхватив одну из тряпок Кикки, она прижала ее к ране. Больно было не слишком, но гноя оказалось такое количество! Малту снова затрясло, но уже по другой причине. Что все это значит? Что с ней происходит?
И не было даже зеркальца, чтобы поглядеться в него и хоть что-то понять. Руками же Малта все последнее время старалась к шраму не прикасаться – наверное, чтобы пореже вспоминать о его существовании. А он таки существовал, да еще как! Малта собралась с духом и стала внимательно ощупывать. Было больно, но вполне терпимо. Совсем не так, как можно было предположить по количеству крови и гноя. Сам же шрам оказался длиной с ее указательный палец и к тому же в два пальца толщиной. Сущий гребень. Жесткий, хрящеватый, бугристый. Малта содрогнулась, желудок поднялся к горлу. Она посмотрела на сатрапа и тихо спросила:
– Как он выглядит?
Он, похоже, просто не услышал ее.
– Не прикасайся ко мне! – взвизгнул Касго. – Ступай умойся да перевяжись чем-нибудь! Пфуй!.. Смотреть тошно! Уйди от меня!
Малта отвернулась от него, перевернула тряпочку и снова прижала ко лбу. Ткань быстро промокла, по руке Малты от запястья к локтю засочилась розоватая сукровица. Останавливаться она, похоже, не собиралась. Малта пересела к Кикки, ища у той утешения. Ей было до такой степени страшно, что она даже не расплакалась. Лишь прошептала:
– Наверное, я умираю?
Кикки не ответила. Малта присмотрелась внимательнее…
И увидела, что Сердечная Подруга сатрапа была мертва.
В это время снаружи послышались возбужденные крики матросов. Сатрап немедленно приподнялся, потом сел.
– Корабль! – вырвалось у него. – Они окликают корабль! Может, хоть теперь дождемся настоящей пищи и вдоволь вина! Малта, живо тащи мои… Э, да что еще с тобой?
Он раздраженно уставился на Малту. Потом додумался проследить направление ее взгляда.