МЕДВЕЖОНОК ИЗ ПИТЕРСКОГО ЗООПАРКА




ВВЕДЕНИЕ

 

Впервые Индигирку мы, студенты-дипломники СКГМИ[1], увидели 16 июля 1973 года в иллюминатор самолёта. Этому предшествовала недельная задержка в Якутском аэропорту. Узнав, что очередь пассажиров на Усть-Неру более пятисот человек, мы решили посмотреть город, и эта неделя у нас прошла интересно. Беда была у нас общая со всеми пассажирами Якутского аэропорта — не было гостиницы, не было мест и в городских гостиницах. Ночевать приходилось в аэропорту, приткнувшись в каком-либо углу. Когда, наконец, после недельного сидения мы оказались в самолёте, нас от жары и духоты сразу разморило. Как взлетели и пролетели половину пути, я не помню. пришёл в себя от того, что рядом сидящий Насир Тагиров от болтанки самолёта плохо себя чувствовал и призывал разделить его опасения за свою жизнь. Самолёт проваливался и бился о невидимые бугры, как арба[2] на старой разбитой дороге. В пене облаков промелькивали каменные склоны гор. Сна как не бывало. Внимательно всматриваясь в открывающийся мир, мы пытались приободрить Насира. Но видимо с непривычки и усталости этот перелёт у него проходил тяжело. Облаков стало меньше, самолёт пошёл вдоль долины мощной горной реки обрамленной горными вершинами с гривами останцов[3].

Вид был потрясающий, я как житель Кавказа пытался найти общее у этих гор.

Самолёт шёл на посадку. В аэропорту маршрутный автобус по-свойски приткнулся почти к борту самолёта. Часть пассажиров ждал служебный транспорт, также стоящий в трёх шагах от самолёта. Через несколько минут, поднимая пыль, автомобили тронулись в путь. Но ехали мы недолго, перед нами была мощная река и паромная переправа. Из каравана машин приехавших только что, на паром поместилось два УАЗика местного начальства. Прозвучал удар по обрезанному кислородному баллону, паром отошёл от берега. Мы с интересом рассматривали горы, реку, вслушивались в разговор людей, окружающих нас. Паром дошел до того берега, неспешно разгрузился и вновь загрузился, также неспешно пошёл в нашу сторону, снова разгрузка и погрузка.

Наконец и мы поплыли на этом чуде техники. Через полчаса мы были в посёлке. В экспедиции почти никого не было — лето. Нас встретил главный геолог Бычок Богдан Григорьевич, поговорили пять минут и ему по телефону сообщили, что машина ждёт, Богдан Григорьевич пожелал успешной практики и сказал, что мы направляемся в Нижне-Эльгинскую партию.

Вечером мы, преодолев Индигирку, на том же пароме отправились к месту работы.

Полевой сезон пролетел невероятно интересно, но совсем не так как я его себе рисовал в воображении, когда мы сюда собирались. В то же время, он во всех отношениях показался нелёгким. Когда наступил миг отъезда, я уже твердо был уверен в том, что мне хочется работать именно здесь. Об этом я сказал и начальнику партии Петрову С. В., и Богдану Григорьевичу.

Защитив диплом, приехал на уже знакомые берега Индигирки. Через два года защитила диплом и моя жена. Теперь нас было трое. Наш сын на втором году жизни поселился на полюсе холода. Сами того не замечая, обросли друзьями, влились в работу.

Всё сплелось в единый узел. Уже здесь, на Индигирке, родилась дочь. Прошло больше двух десятков лет, за это время много воды утекло в мощной Индигирке. Изменилось время, изменилась страна, пришло время уезжать. 20 июня 1996 года последний раз промелькнули индигирские острова и излучины под крылом самолёта. А 7 сентября 1996 года кончился и мой срок службы в экспедиции. Началась новая жизнь, к которой привыкаем до сих пор. Первое время было особенно трудно.

В этом году, совершенно неожиданно, приехал подлечиться на Кавминводы мой однокурсник Коля Тямисов. Последний раз мы виделись с ним в Усть-Нере в 1987 году. Конечно мы уже не те рысаки, что были на практике в Нижнее-Эльгинской партии сорок лет назад. Николай подарил мне книгу о геологах милой его сердцу Яны.

В книгу авторы вложили душу. Она задела за живое. В ней трудовые подвиги тесно переплетены с человеческими судьбами. В какой-то момент беседы мы обратили внимание, что наша память одинаково запечатлела события прошлых лет, и главное у нас было одинаковое их восприятие. Небольшие творческие зарисовки янских коллег натолкнули на мысль написать для своих, уже взрослых детей, для друзей, серию небольших рассказов об индигирцах, о тех с кем довелось работать, с кем довелось жить в тех нелёгких условиях Севера.

О подвигах и свершениях, о первооткрывателях и даже о суровой лагерной жизни на Крайнем Севере, написано уже немало. Написано ответственно, серьёзно. Я лучше не напишу. Но в жизни герои — просто люди и окружают их люди, порой очень непростые, с непростыми судьбами. Они, так или иначе, причастны к тому, что свершают герои. Вот об этих простых людях я и решил рассказать. Все имена и события реальные. Немало уже тех, кто закончил свой земной путь. Хронологии я не придерживался, напротив, в моих рассказах время переплетается. Этим я хотел добиться единства времени и пространства. Хотя иногда и привожу даты, но они просто реперы[4], помогающие ориентироваться во времени.

 

В. Курбатов

 

Июль 2013 года

 

 

ОХОТА С МОРЗЯНКОЙ

 

Полевой повар дядя Коля был человеком очень спокойным и уравновешенным. К своей работе относился невероятно ответственно. Он был убеждён, что грязная посуда — самый большой человеческий грех. В его хозяйстве всегда был порядок. Если он видел брошенную грязную миску, он её подносил хозяину и просил помыть. Пожилому человеку трудно отказать. Cвои же вёдра и чайники он всё время драил с песочком на ручье. Правда, при этом негромко матерился себе под нос.

— Зэковская привычка, — говорил он, — помогает и успокаивает.

Попал он в эти края ещё мальчишкой. Этот враг народа с голодухи в родном колхозе спёр мешок то ли репки, то ли редьки. В общем, ещё что-то приклеили. С одним классом не разобраться в классовой борьбе. На вопрос, когда это было, отвечал;

— А тогда ещё здесь людей не было. Были только мы и начальники.

Мягкий характер и исполнительность, в сочетании со слабым здоровьем, спасли дядю Колю от тяжелой ломовой лагерной работы. В основном, время, отпущенное ему на перевоспитание, он провёл на подсобных работах.

Вышел на свободу, но молодость прошла. За душой ничего и никого. Начались полевые партии летом, зимовки — в теплотрассах[5] посёлка. После долгих скитаний последнее здоровье растаяло как снег, особенно тяжело было ходить. Каюры[6] — такие же бродяги, без дома и семьи, старались помочь ему перебраться на новую стоянку, которая через неделю становилась старой.

Полевой сезон 1973 года на Нижней Эльги[7] был для него такой же, как и многие другие. Но было одно отличие, у него впервые в жизни была своя собака. Как он говорил, родная душа. Прошлой осенью, он из жалости дал заморышу кусочек хлеба и главное, не дал отобрать его сильным собратьям. В следующий раз заморыш уже ждал дядю Колю. Не мог он не прийти в Первый магазин, от него пахло этим магазином.

Зиму пережили вместе. Собачка была маленькая и звонкоголосая, за что и получила кличку Морзянка[8].

Полевые работы начались рано, ещё снег лежал и лёд не тронулся на Эльги.

Работы на весновке было много, одни дрова чего стоили. Но жить уже можно было, одно регулярное питание и чай в любое время многого стоят. За лето и собачка, и хозяин окрепли.

Подошла осень. Зайцев в этом году было очень много, по словам знакомого егеря, их численность доходила до пятисот голов на квадратный километр. В сентябре они побелели, а снег выпал и сошёл. Можно было, не сходя с места насчитать несколько десятков зайцев. В общем, они были повсюду.

Сделав все дела по кухне, наш повар любил покурить с кружкой сладкого чая.

Выкурив беломорину, дядя Коля иногда вдруг преображался, вставал и звал свою собаку, она прибегала по первому зову. Он бодро объявлял ей:

— Морзянка, идём на охоту. За мной!

Ковыляя он шёл, обходя кусты карликовой берёзы. Завидев зайца, он подзывал Морзянку и рукой показывал, где тот сидит. Чаще всего маленькая собачонка дичь не видела и бестолково крутилась на месте. Дядя Коля хватал её за шиворот и высоко поднимал. Если собачонка начинала скулить и дёргаться, значит зайца она заметила. Наш охотник ставил её на землю и, спотыкаясь устремлялся за ней. Зайцы были совершенно равнодушны к людям и собакам, в периоды перенаселения у многих видов пропадает чувство самосохранения. Морзянке иногда удавалось удержать зайца, если он был крупный, не сеголеток[9] — завязывалась борьба. Дяде Коле надо было спешить, крупный заяц легко отбивался и убегал, а Морзянка скуля зализывала ободранные места. В отряде это называлось «соколиной охотой», все бросали свои дела и наблюдали за необычным действом.

Как только этой паре удавалось добыть пару зайцев, охота прекращалась.

Дядя Коля в сопровождении собаки шёл на берег разделывать добычу. При этом на все подтрунивания отвечал, что с ружьем и дурак такого сонного зайца добудет, а вот с голыми руками попробуйте.

 

МЕДВЕЖОНОК ИЗ ПИТЕРСКОГО ЗООПАРКА

 

Отряд работал на правобережье Эльги. Все пространство, от устья реки и почти до прииска Маршальского[10], было диким и заповедным. В отличие от левобережья здесь не было совершенно никаких следов деятельности человека. Даже вездесущий лесоруб пощадил эти места. Тайга стояла нетронутая, отвалы старательских промприборов не уродовали долины ручьев. Даже тропы здесь были исключительно звериные.

Предстояло выполнить ряд увязочных маршрутов[11]. Пересеченная и поросшая густым лесом местность сильно затрудняла работу и изматывала. Геолог Владимир Гусельников ходил в маршруты с питерским студентом Серёжей Фёдоровым. Темпераменты этих людей сильно различались. Владимир был очень спокойным человеком без импульсивных движений и поступков. Разговорить его тоже было непросто. Чаще всего беседа велась в режиме «вопрос — ответ». Причём ответ после некоторого раздумья. Cергей же напротив, представлял собой сгусток энергии, был очень подвижен и эмоционален.

В одном из маршрутов наша пара присела на краю небольшой полянки записать наблюдения и оформить отобранные образцы. Владимир молча погрузился в пикетажку[12] и начал углубленно рассматривать аэрофотоснимок, на котором кроме густой тайги ничего не просматривалось. Как человек близорукий он ходил в очках, но писать и читать они ему мешали, и он высоко поднимал их на лоб. Студент присел рядом и разложил образцы, пластырь, этикетки и прочие мелочи. Глухая тайга обступала крохотную полянку сплошной стеной. Каждый занялся своим делом.

В какой-то момент Гусельников, отмахиваясь от комаров, поднял голову. Взгляд поймал противоположную сторону поляны и студента возле маленькой собачонки. Он вновь погрузился в свои бумаги.

Вдруг сознание обожгла мысль о том, что собачки-то здесь не должно быть.

Резко стряхнув очки со лба на нос, он обомлел. Студент тянул руку к крохотному медвежонку, который сидел и смешно наклонив голову смотрел на незнакомца. У Владимира внутри всё окаменело, в следующий момент он в два прыжка оказался рядом со студентом и рванул его на себя. Взглянув на лицо Гусельникова, до студента дошло, что медвежата сами не гуляют. Cо скоростью скаковых лошадей они помчалась в сторону лагеря.

В лагере было много народа, завтра собирались покинуть эту стоянку. Сеяли пробы, упаковывали их в ящики, каюр чинил упряжь, в общем, все спокойно работали.

Неожиданно из леса вылетели разгоряченные наши герои.

Столь возбужденного Гусельникова никто и никогда не видел, более того, даже представить его в таком состоянии было невозможно. Фонтан эмоций и сарказма хлестал через верх, и совершенно поразило всех его красноречие:

— Надо же! Он просто хотел его погладить. А что мать его рядом в кустах, мозги не сообразили. Это тебе не питерский зоопарк! А у нас на двоих один перочинный нож! Да и тем только в носу ковырять! Даже с ружьем я не хотел бы в медвежьи лапы попасть! Пусть кто хочет с этим юннатом[13] ходит, а я жить ещё хочу!

Ещё с полчаса он клокотал и сыпал в адрес студента колкости, а после чая и беломорины потихоньку остыл.

Утром он бросил студенту:

— Ружьё не забудь! И от меня ни на шаг!

 

ОСАДА

 

С целью уточнения стратиграфии[14] и дополнительного опробования отряд стал на несколько дней в узкой долине ручья Закрытого. Ручей примечателен тем, что из долины реки Эльги его совсем не видно. Он течёт в глубоком и узком распадке, можно много раз пройти мимо створа этой долины и не заметить его.

Первая ночь оказалась испорченной белками-летягами. Когда мы ставили палатки, их гнездо у нас вызвало интерес, большеглазые со слабо опушенными ещё хвостами они достигли того возраста, когда молодая летяга начинает познавать мир.

Кроме этого гнезда неподалёку и другие были, но в них жили взрослые особи.

Откровенно говоря, до этого я видел этих зверушек издалека, да и после этого этот ночной обитатель леса попадался крайне редко. Летяги видимо решили, что наши туго натянутые палатки вполне могут быть отличным батутом. Их прыжки превратили наш ночной отдых в кошмар. Под утро мы сдёрнули их и перетащили вверх по ручью, где не было деревьев. Доспав до утра, отправились в маршруты. Недосып, жара и комары совсем испортили настроение.

Вернувшись из маршрутов мы обнаружили, что нас постигла ещё одна беда. Каюр решил, что лошади и без него обойдутся, а потому собрал удочки и отправился на рыбалку.

Якутская лошадь не привередлива и всеядна. Оставленный без присмотра лагерь притягивал запахом хлеба, круп и прочих продуктов. Для лошади, привыкшей добывать пищу из-под ледяного наста, наши вьючные ящики и баулы были сущей ерундой. К нашему приходу под деревом сиротливо лежали только стеклянные банки со щами.

Всё съедобное в нашем лагере было уничтожено, даже сгущёнка и тушёнка в жестяных банках не уцелели. Лошади их попрокусывали, выдавили и слизали содержимое.

Чудом уцелел подвешенный на дереве мешок с сухарями.

Ужинали мы тем, что осталось в маршрутных рюкзаках, а там много не остаётся. Зинатуллин — наш начальник, голодный и злой отругал незадачливого рыбака. Велел вьючить лошадей и к утру доставить с базы продукты. На наше счастье до базы было рукой подать, чуть более трёх километров. Когда мы утром встали, каюр уже сидел возле костра, продукты, за исключением хлеба, лежали сложенные рядом под деревом.

После завтрака, совершенно неожиданно оказалось, что покинуть лагерь невозможно, наш лагерь попал в осаду медведя. Старатели на Диринь-Юряхе нас предупреждали, что с ранней весны ходит медведь, побывавший в петле. Петля была скорее всего ими же и поставлена.

Мишка держал стоянку всё время в поле зрения, покинуть её, не привлекая его внимания, было невозможно. В то же время он не давал возможности подкрасться на расстояние выстрела, мы были как на ладони. В бинокль хорошо было видно широкую полосу поперек тела зверя, было понятно, что с этим зверем встреча очень опасна.

На третий день медведь по водоразделу пошёл в сторону Диринь-Юряха. Зинатуллин с карабином решил проследить за ним. Поднявшись на водораздел, он услышал внизу стрельбу. Спустившись к старателям он узнал, что оголодавший медведь, пришёл на богатую старательскую помойку средь бела дня. Старатели в это время собирались обедать, но увидев медведя, бросились к ружьям. Наша осада и беды закончились, а через три дня мы покинули неуютную долину ручья Закрытого.

.

 

 

ПОЖАР НА ТОНОРЕ

 

Мы уже заканчивали работы в верховьях Правого Тонора, оставалось по два маршрута. Рано утром все маршрутные пары разошлись в направлениях согласованных ещё с вечера. Наш маршрут проходил по водоразделу Правого Тонора и Эльги.

Поднявшись до гольцовой[15] зоны, мы с Сашей Родновым оглянулись и случайно бросили взгляд вниз. В направлении наших палаток стоял огромный столб дыма, увенчанный кудрявой головой. Пожар, однозначно!

Расстояние, которое мы преодолевали более часа, проскочили за пятнадцать минут. Ближе к лагерю стало ясно, что пожар ниже. Это радовало, но ветер тянул в нашу сторону, и надо было принимать срочные меры эвакуации. Очень скоро весь отряд собрался вместе, приняли решение уходить от огня, но на стоянке только сёдла. Лошади и каюр где-то внизу, в долине Тонора.

Зинатуллин одну пару отправил на поиски каюра и лошадей, при этом наказал не попадать в задымление, остальные бросились паковать вьюки. Примерно через четверть часа появился каюр с лошадьми и пара ушедшая на их поиски. Они встретились недалеко. Тем временем Зинатуллин доложил по рации о том, что у нас «берёза», то есть пожар. Оказалось, о нашем пожаре уже сообщили маршальцы, нам велели стать в безопасном месте и тушить пожар. Обещали вертолёт с пожарниками и бульдозер, если найдут на Маршальском незанятый.

Мы быстро переехали и принялись тушить огонь, перед нами стояла задача не дать очагу расползтись. Быстро подтвердилась причина пожара, виновником был всё-таки наш каюр, а не маршальские рыбаки, как мы надеялись.

Дело в том, что наш каюр, по кличке Глухой (он и в самом деле был глухой), был ко всему ещё и очень упрямым. Маршрутные пары, работающие в долине Левого Тонора, неизбежно проходили мимо его палатки, и каждый раз отодвигали костёр от бровки задернованной террасы[16]. Каждый раз он разыгрывал сцену — «моя твоя не понимать», и после ухода очередных гостей, костёр оказывался на старом месте. Для пожара нужен был соответствующий ветерок, он и случился в то утро. Шанс свалить происшествие на пришлых рыбаков был потерян, рыба заходила только в Левый Тонор и никогда в Правый. Опытный и пожарник, и лесник причину пожара выяснили бы мгновенно.

Кроме всего прочего, стояло жаркое и сухое лето, лучшая пора для таёжных пожаров.

Во второй половине дня появился вертолёт, он долго выбирал место для посадки, наконец, сел на небольшой косе в слиянии Тоноров. Из него выпала команда хмельных пожарников, они весело выгрузили лопаты, топоры, багры и вёдра, а затем свои личные вещи и несколько авосек с нерским пивом, которые тут же погрузили в холодную воду ручья. Это были парни из добровольной пожарной команды, а вернее те, кому, что бы ни делать, лишь бы ничего не делать. Они предложили нам инструмент и поинтересовались, как обстоит дело с рыбалкой на этом ручье. К этому времени мы уже были чёрные как трубочисты и порядком измотанные. По существующим правилам, мы как виновники, несли всю ответственность за случившееся и могли покинуть это место только с разрешения руководства. Мы такого разрешения не получили.

Прибывшие пожарники занялись обустройством стоянки и рыбалкой. К вечеру движение воздуха стихло и было решено перекусить, а затем отдохнуть, так как если ветер оживится, нам будет не до отдыха.

На следующий день выяснилось, что продукты на исходе и Зинатуллин отправил каюра с тремя лошадьми в Маршальский. Ближе к полуночи стало понятно, что каюра мы можем ждать долго. Добровольцев бежать на Маршальский не было, тянули на спичках.

Жребий выпал Саше Приходько и мне. Чумазые, голодные и злые на каюра мы рванули вниз по Тонору. С магазином была договоренность отпускать нам продукты в любое время суток под запись, но продавщицу будить не пришлось, баулы с продуктами лежали на крыльце, а лошади на арканах паслись на пустыре, возле трансформатора.

Обессиленные мы упали на траву рядом с нашими лошадьми и провалились в сон без дыма и огня. Очнулись от утреннего оживления в посёлке, выяснилось, что каюр встретил старых друзей, а в магазин на беду завёзли кагор. Эти два обстоятельства перевесили служебный долг. Искать этого гада мы не стали. Навьючив лошадей отправились в обратный путь. Пройдя километра три, обнаружили раззутый бульдозер. Людей не было, но мотор был тёплый. В верховье Правого Тонора, не затронутых пожаром мест уже не было. Вызывала тревогу возможная смена ветра, которая погнала бы огонь вниз в сторону прииска Маршальского.

После полудни появился бульдозер и отсёк огню путь вниз по долине. На вечерней связи нам разрешили выйти из района пожара, а оставшуюся не выполненную работу перенесли на осень. После этого пожара мы стали очень осторожными c огнём.

 

КАГОР

Август заканчивался. Отряд стоял на ручье Делегеннях. Работа осложнялась очень плохой проходимостью. На крутых замшелых склонах лежали баррикады валежника, из маршрутов все приходили измотанные до предела, надо было спешить, впереди было ещё много работы. Добравшись до лагеря, быстро съедали стряпню дяди Коли и падали спать. У моего однокурсника, Коли Тямисова, назревал день рождения, через день-два ещё один день рождения. Именинники решили объединиться и отметить 31 августа. На 1 сентября намечался переезд на новую стоянку.

Из маршрутов вернулись чуть раньше, начали готовить праздничный ужин.

Наш глухой каюр, сославшись на занятость, сосредоточенно искал, что бы ещё починить.

После пожара на Тоноре он общался с нами посредством общей тетради и химического карандаша. Начальнику партии он объяснил тонорские события недоразумением, а маршальский загул — стрессом. Петров попросил нас великодушно простить уже немолодого и глухого человека. Выгнать его не проблема, проблема посреди сезона найти нового каюра.

Глухой Николай зачёл себе это как победу и при каждом случае говорил, что пожалуется Мечиславу, так он называл Станислава Петрова. Ну а общая тетрадь подчеркивала официальность отношений. Причём в тетради не только мы ему писали, но и он нам, а затем нам ещё и читал свою писанину. Вместе с тем, мы начали замечать, что глухота его избирательная — он не слышит то, что не хочет. Не выгодные вещи, даже написанные в тетради, он не понимает.

Приличный брезент изображал праздничный стол, на нём уже были разложены закуски и посуда, стоял напиток года — кагор. Собрали по лагерю все кружки, надо было их расставлять. Тихо, в полголоса, прозвучал вопрос:

— А обиженный глухой будет пить?

Вопрос прозвучал потому, что он любил другой кагор, а этот называл гадостью.

Далеко сидящий, спиной к готовящемуся застолью, каюр неожиданно чётко произнес:

— Конечно, буду!

Мы хохотали до упаду. До конца вечера каюр больше ничего не слышал, но кагор пил.

 

ВАСИЛЬЦОВ

 

Вертолёт с трудом нашёл место, где присесть на водораздельном перевале ручьев Голбенди Утачанского и Голбенди Адычанского. Стоянка, намеченная в камералке[17] ещё зимой, на деле оказалась мрачным и малодоступным местом, где погода меняется не по часам, а по минутам. Голые камни лишены признаков каких либо лишайников. Палатки поставили на крохотной площадке, ограниченной с двух сторон отвесными скалами, уходящими вверх, а с двух других — такими же отвесными и падающими вниз, по ним сочилась влага, превращающаяся далеко внизу в ручьи Голбенди текущие к разным, но могучим северным рекам — Яне и Индигирке.

На двух геологов у нас в роли маршрутного рабочего был один студент, мой бывший однокурсник на первом курсе вуза, Пётр Карнаухов. Второго рабочего обещали прислать, как только его найдет отдел кадров. Но, мы не очень надеялись на быстрое решение этой проблемы. Откуда взяться посреди лета рабочему? Студент шёл в маршрут с тем, у кого сегодня он был сложней.

Просматривая зимой аэрофотоснимки мы были уверены, что выбранные точки стоянок удобны и стратегически верны, но эта стоянка убедительно показала, что есть ещё куча факторов, которые могут принести эффект капкана. Надо было менять тактику изучения лежащего под нами массива. Решили спуститься вниз и встречными маршрутами охватить довольно большую территорию. Анатолий Фёдорович Оверчук, как старший группы, распорядился студенту идти со мной. Основанием такого распоряжения было то, что я был молодым специалистом и то, что у меня был большой объём опробования, кроме того сам маршрут был несколько сложней физически. Оверчук фактически решал съёмочные задачи, а я поисковые.

Радиостанцию «Грозу» спрятали среди каменных глыб, а «Караты» взяли с собой.

Договорились о контрольных сроках и времени связи. Утром позавтракали и разошлись к противоположным обрывам. Преодолев скальный спуск, мы оказались в узком каньоне, по которому долго продирались вниз.

Долина Утачана встретила ярким солнечным светом, запахом трав и цветов, воздух наполняли звуки птиц и насекомых, К сожалению этими насекомыми, в основном, были комары и оводы.

На нашем пути часто попадались ручьи и речки правобережья Утачана.

Они стремительно несли свои ледяные потоки. На наиболее крупных, таких как оба Имтачана, лежали вечные наледи. Перекусив, мы начали переходить очередную водную преграду со всеми положенными предосторожностями и верёвочной страховкой.

Неожиданно защёлка лямки расстегнулась и тяжелый рюкзак соскользнул со спины моего спутника. В бурном потоке о его спасении не могло идти речи. Итак предыдущий перекус был последним — с сухарями, сахаром и прочим. В моём рюкзаке еды не было, там всё было для работы. Нам оставалось радоваться, что студент на последнем привале котелок прицепил на мой рюкзак.

Вечером пытались в эфире услышать Оверчука, но ни мы, ни другие наши отряды, его не слышали. Те, кто знал давно Оверчука, посоветовали мне придерживаться контрольных сроков, — он не тот, что пропадёт.

Погода на наше счастье стояла отличная. Жизнь омрачало только то, что кроме мяса у нас не было ничего. Мысль о маленьком сухарике или кусочке хлеба не выходила из головы.

Самым сложным оказался последний, шестой день, он ушёл на одоление нескольких сот метров уходящей вверх стены. Прежний опыт альпиниста подсказывал, что надо найти вертикальную трещину. Нам удалось найти трассирующую серию трещин, по ним мы и поползли вверх. Уже затемно вскарабкались на свою площадку.

Прямо перед нами ярко светился бок палатки, судя по всему, горели все три керосиновые лампы. Обескуражил весёлый смех и громкий разговор Оверчука. Мы оторопели, видимо за неделю одиночества у него снесло крышу. Решили подкрасться к палатке и посмотреть, что с Оверчуком. У человека карабин, мало ли что.

До палатки осталось несколько шагов и мы услышали ещё один, совершенно ненакомый, голос. Это было невероятно — здесь нас никто и никогда бы не нашёл. Эту стоянку знали только вертолётчики, высадившие нас. Тем не менее, второй голос нас успокоил, мы без каких либо сомнений ввалились в палатку.

Оказалось, что в тот день, но на пару часов позже, как мы покинули стоянку, вертолёт попутно завёз давно обещанного рабочего. Это был вернувшийся из отпуска горнорабочий, его бригада приступала к горным работам осенью, а пока ему предложили поработать с геологами в маршрутах.

Высадившись на нашей стоянке новый рабочий Александр Васильцов осмотрелся, и как бывалый полевик понял — стоянка серьёзная, с серьёзной антенной.

То что, это стоянка геологов тоже было очевидно — в углу палатки стоял обитый железом ящик с замком и печатью. Каждый полевик знает — там секреты, а у оленеводов их нет.

Попил чайку, послушал радио, вздремнул, от нечего делать осмотрел всю стоянку.

Наступил вечер, прошла ночь, а так никто и не появился. В портфеле у Саши была пара бутылок водки, привёз знакомство отметить. Мелькнула мысль выпить, но сразу это желание и прошло. Потекли медленные утомительные дни ожидания хоть кого-нибудь. С утра и до вечера сидел он возле палатки и смотрел в сторону то одного, то другого обрыва. Идти было некуда, рация спрятана надёжно. C одной стороны полная свобода, а с другой, за пределами этой площадки, почти верная гибель. Саша знал, что находится в Якутии, но это и всё — точнее не скажешь. Временами казалось наступает помрачение разума, и только железный ящик в углу вселял надежду на счастливый конец этой истории. Лениво текли дни, и только на исходе шестого дня, за час до нашего прихода, появился Оверчук.

Радость переполняла обоих. Настал черед бутылки из портфеля Васильцова, к нашему приходу её успели ополовинить. Два человека, молчавшие неделю, не могли наговориться. В палатке царило праздничное оживление. Выяснилось, что в то же время как у студента уплыл рюкзак, у Оверчука в бурный поток выпал моток антенны.

Ну а Васильцов ещё не один год вспоминал, как он неделю сидел в каменном мешке, вслушивался, не летит ли вертолёт, не сыплются ли камни под ногами тех, кто должен сюда прийти.

 

ТЕБЯ СЪЕДИМ ПЕРВЫМ

 

Отряд Тас-Кыстабытской партии стоит в верховьях ручья Хадаранжи.

Место совершенно безжизненное. Высокогорье и скальные склоны хребта Тас-Кыстабыт лишают местность какой-либо растительности. Только вдоль ручьев вьются узкие полоски хилой высокогорной травки.

Учитывая безлесье и трудность установки палаток на каменной поверхности, отряд из девяти человек собрался в одну большую палатку.

Летней ночью из Усть-Неры прилетел вертолёт. На борту начальник партии со всяким снаряжением, а также старший геолог геолотдела Александр Константинович Теплов.

В это время суток, около двух часов ночи, глубокое контрастное освещение делало местность совершенно неземной. Увидев на этом призрачном пространстве одинокую палатку, вертолётчики отметили, что выглядит всё это, как инопланетный пейзаж.

Вертолёт сделал круг, пошёл на посадку, из палатки полез народ. Быстро выгрузили вертолёт, поздоровались, нашли спальные места для вновь прибывших и улеглись спать.

Спальный мешок Теплова оказался на кошме[18] рядом со спальником каюра Дмитрия. Наступила тишина, палатка начала погружаться в сон, но спалось не всем.

Дмитрий коленом толкнул Теплова и спросил:

— Ты ещё не заснул?

— Ещё нет.

— Спи. Здесь видел как?

— Хорошо!

— Тебя Курбатов привёз? Новым рабочим?

— Ну конечно.

Повисла тишина. Вопросы видимо были исчерпаны. Но не таков был болтливый Дмитрий:

— А что это одет ты как-то по-пижонски?

В ответ тишина, все напряженно ждут, что ещё скажет этот болтун. Наконец прозвучала окончательная фраза:

— Ну, ничего, ты у нас теперь самый жирный, если, что мы тебя первого съедим.

— Вот повезло-то, попал к каннибалам.

Дмитрия пнул сосед с другого бока. Утром ему объяснили, что это ревизор, будет проверять всё, вплоть до недоуздков и подков. До позднего вечера фигура Дмитрия маячила вместе с лошадьми вдали от палатки. Теплов спросил, всегда ли так у нас каюр пасет лошадей и, получив ответ, попросил студента сходить позвать каюра.

Смущённый и голодный тот пришёл, а после еды вернулась и болтливость.

 

ОХОТА НА МОНОТИСОВ

 

В Верхне-Тарынской партии работал малый на все руки мастер, Толик Фесенко звали его. Была у него слабость — его мысли всё время были направлены на то, как бы кого разыграть. Те, кто его знали давно, были начеку, а новички попадались.

В отряде появился новый рабочий, в недавнем прошлом милиционер. Уволили его из милиции за какую-то провинность, устроился куда взяли, а взяли только к нам. Большой, грузный и совершенно беспомощный на бытовом уровне, в совокупности со своим незнанием полевых реалий, он был для Фесенко желанной жертвой. Ещё его душу грело то, что это был милиционер, хоть и бывший.

Через пару дней этому новичку, согласно очереди, предстояло накормить завтраком отряд. Для человека, который готовит первый раз, да ещё в тайге на костре — катастрофа. Но всегда найдутся добрые души, подскажут, помогут чем смогут, а здесь такой парень, в поле чуть ли не родился. Жертва развесила уши, человек готов пожертвовать утренним сном, чтоб помочь новичку.

— Слушай, ты главное не проспи, и меня разбуди. Я тебе утром всё подскажу.

Простодушный новичок обошёл лагерь и попросил разбудить, кто услышит его будильник. Утром, выйдя из палатки, он обнаружил, что Фисенко у костра уже пьёт чай с галетами. Тут же наставник посоветовал:

— Вон в той коробке макароны, замочи в этом ведре, пусть немного набухнут, быстрей сварятся. А ты, бери ружбайку и вон на то озерцо. Ты из ружья-то умеешь стрелять? Учти, отдача не такая как из пЕстоля!

По берегу пройдись, там в это время монотисы летают. С макаронами очень вкусно, их и чистить не надо, сразу на сковороду.

Как только несчастный ушёл, Фисенко метнулся в палатку и растолкал ещё двух зубоскалов.

Фисенко ликовал, его фирменная шутка с монотисами снова удалась, да и про макароны в милиции не все слышали.

Весёлая компания дружно бросилась готовить завтрак, шуточными монотисами отряд не накормишь. А этот пусть охотится.

 

Р.S. Монотисы — небольшие моллюски, жившие в триасовых[19] морях, предмет интереса геологов северо-востока России.

 

ОБРУЧ ДЛЯ ЛАНДОРИКОВ [20]

 

Вечером возле костра сидят двое, Толик Фисенко и каюр Дмитрий Захаров. Фисенко тщательно шлифует маленькое топорище. Шлифует давно, больше недели, видно в Эрмитаж готовит.

Возле Дмитрия стоит большая миска с ландориками и банка с повидлом. Он густо намазывает ландорики и, запивая чаем, поглощает их, один за другим.

Остальная публика лениво курит после ужина чуть поодаль. Надо ложиться спать.

Фесенко обращается к Дмитрию:

— Ты на Арга-Сале был?

— Конечно, мы там стояли.

— А видел, сколько всего там лесорубы бросили?

— Да, я там пилу нашёл.

— А бочку из клёпки в кустах заметил?

— Заметил. Ну, она же развалилась!

— Тебе надо туда съездить.

— Зачем?

— Обручи с бочки снять.

— И что с ними делать?

— На себя наденешь, чтоб от ландориков не треснуть.

 

ЛАНДОРИКИ В РАССРОЧКУ

 

Не первый день сидим и ждём борт. Время идёт, а работа стоит.

Сегодня тоже сказали борт не ждать, а кроме того и продукты на исходе.

Студенческому молодому организму хочется чего-нибудь печёного. Получив одобрение своей инициативы студент засуетился, начал готовить тесто для ландориков. Договорились много не печь. Но у студента не заладилось с пропоциями, то воды много, то муки мало. В результате почти два ведра теста получилось. А нас всего трое, до осени хватит. Но деваться некуда, уж так получилось.

Начал студент печь, процесс пошёл быстро. Вдали загудел вертолёт, мы спокойно занимаемся своими делами, нас этот борт не волнует. Ведь не обещали. А вертолёт все ближе.

Но ведь в этой стороне кроме нас никого нет.

— Мать твою! К нам садиться будет!

Оторопели мы от неожиданности, не приготовились к посадке борта, полетели наши вещи во все стороны, а начатое ведро с тестом по кустам расплескалось. Полное ведро уцелело, в ямке стояло.

Оказалось, после утреннего сеанса связи, график полётов неожиданно поменялся, а нас уже в эфире не было, и борт полетел без уведомления, хорошо никуда не ушли. Перелетели на новое место. Вот-вот дождь пойдёт, надо срочно палатку ставить, а из ведра тесто лезет — дрожжи хорошие.

Мудрый студент сунул ведро с тестом в соседнюю наледь.

Обустроились, а утром на работу. Только через неделю вспомнили, что было ещё одно ведро. Решили, что оставили на прежней стоянке.

Перед сном студент встрепенулся и побежал к наледи. Вернулся с ведром теста. Посоветовали не жадничать, поделиться с таёжными жителями. Но не таков был наш студент. Раскочегарил печку в палатке, не на дожде же сидеть. Тесто в тепле ожило, начало лезть из ведра. В палатке нечем дышать, но студент упрям. Утром в углу стояла стопка ландориков, а студент крепко спал.

 

РЫБАЦКИЙ АЗАРТ

 

Уже было начало осени. Днём тепло и даже жарко, а ночью, если небо чистое — подмораживает. Рыба из маленьких таёжных озёр начала постепенно скатываться по ручьям в реки. Метрах в ста от нашей стоянки тихо лежало крохотное уютное озерцо, совсем неглубокое, но привлекающее рыбу обилием пищи. Как обычно, в таких озерцах водился мелкий хариус.

Однажды вернувшись из маршрута мы обнаружили, что рыба из нашего озера по протоке стала дружно уходить в большой ручей, и далее в реку Утачан.

Наш студент, слегка перекусив, бросился к протоке с удочкой. Стайки хариуса равнодушно проплывали мимо его наживки. Несколько раз студент прибегал к пала



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: