— Да. Мир тем и чудесен, что для каждого выглядит по-своему. Пренебрежение этой деталью порождает непонимание и войны.
Шептун подошел к костру, сел рядом, опустил руку на хребет Маркуса. Кот посмотрел на него одним глазом, извернулся и положил голову на запястье сталкера.
— Войны, говоришь, — вымолвил Шептун, слушая потрескивание пламени. — Ты чертовски прав, Сенатор. Я сейчас гораздо лучше понимаю, почему в Зоне работают «Лезвия». Они не могли не появиться, когда есть «Набат». Действие рождает противодействие.
— Но они не всегда взаимопогашают друг друга. Иногда они создают новый вектор силы, который идет в совершенно другую сторону.
— Думаешь, из нашего с «Лезвиями» противостояния может что-то вырасти?
— Конечно. Новый клан, например. Новая религия. Новая точка зрения на то, что делается в Зоне.
— Новая точка зрения… — Шептун потер лоб. — Думается мне, что Зона и есть результат столкновений чьих-то точек зрения.
— Именно. В мире нет необъяснимых вещей и явлений, Шептун. Люди не могут постичь Зону именно потому, что она изначально была побочным эффектом взаимодействия разных мнений. Или, если хочешь сказать, вселенных.
— Зона — это гибрид?
— Да.
— Но чего? Что могло породить ее?
— Я не знаю, друг мой. Ответы хранятся за куполом, но мне туда не пробраться.
— Никому не пробраться, — добавил сталкер. Они с Сенатором помолчали немного, затем Сенатор сказал:
— Сдается мне, друг мой, что в глубине твоей души прячется совсем другой человек.
— Какой?
— Радостный, дарующий веселье, любящий сладости и здоровый позитив.
— Может быть, — улыбнулся Шептун. — А еще он нахальный, как кот.
— Кто бы сомневался? Неужели ты думаешь, что Маркус готов бродить по Зоне в сопровождении хмурого, вечно угрюмого парня? Кот видит в тебе нечто большее, чем просто двуногого прямоходящего, готового регулярно отсыпать ему миску корма. В конце концов, как ты убедился, он сам способен себя прокормить.
Словно в подтверждение этих слов Маркус пошевелил лапой дохлую крысу.
— Ну, не буду спорить, — согласился Шептун. — Пусть я всего лишь гибрид двух мнений, результат противодействия радостного обжоры и сурового сталкера. Итог столкновения вселенных, порожденный новым вектором силы. Все равно мой дух и моя сущность родились естественным путем, каким бы он ни был. И я говорю от их имени, что намерен найти Самопала и вернуть его на базу «Набата».
— Но ведь цель не в этом?
— Конечно. Самопал — всего лишь средство. Это понимал Грач, теперь понимаю и я. Основная же задача — стать противодействующей силой «Лезвиям». Если ты спросишь, зачем мне это надо, то отвечу: ни одна из моих личностей не может смириться с фактом такой угрозы. И если их не сумеет одолеть хмурый сталкер, то победит радостный обжора.
— Страх и смех — две величайшие силы, — сказал Сенатор. — И настолько самобытные, что стараются не вступать в противоречие. Ведь где есть одно, там обычно не бывает другого.
— А что сильнее? Страх или смех? Что в конечном счете приводит к победе?
— Смех.
— Точно?
— Я могу доказать тебе это прямо сейчас. Назови мне единственную вещь, способную преодолеть самый сильный страх.
Шептун поразмыслил.
— Нежелание показаться смешным, — ответил он.
— Именно! — Сенатор щелкнул пальцами. — Так что не думай об ужасах «Лезвий» и перспективе погибнуть под их остриями. И сам не пытайся победить их своим грозным видом. Иначе это заведет тебя туда, где нет комфорта.
— Ну ладно, — бодро сказал Шептун, чувствуя бурление в животе. — Покуда суровый дядька во мне стремится выползти и распространить в Зоне свою месть, смеющийся обжора напоминает об ужине. Что там у нас? Неужто опять консервы?
— Ну что ты? Свежие овощи.
— Ого! У кого ты их выменял? И на что?
— У военных, взамен за услуги стоматолога.
— Мало взял, Сенатор. Унять зубную боль — это по меньшей мере на мешок апельсинов потянет.
— Да уж, — вздохнул шаман. — Пожалуй, я начинаю скучать по брутальному сталкеру, который не признавал иной пищи, кроме кильки в томатном соусе.
— Он слег с отравлением. Так где там твоя капуста?
Шептун стоял между трех деревьев, служащих ориентиром для каждого, кто знал, что в этом месте находился спуск под землю. Таковых было немного. Даже в «Набате» не знали, где именно на Агропроме можно спуститься в катакомбы института, хранящего никому не нужные тайны и давно позабытые разработки. Как это часто и бывает, люк вниз находился под самым носом у потенциального исследователя, но, судя по отсутствию чужих следов в самом низу, мало кто знал про это место. Или же старался не соваться туда. У Шептуна было целых два свидетеля, готовых подтвердить безопасность катакомб. Сенатор и Маркус.
— Тебе нужно вентилировать легкие, — сказал шаман. — Потому мы здесь и стоим.
— Ага.
— И побольше ходить не забывай. Разрабатывай мышцы тела заново.
— Я не могу слоняться просто так. Требуется конкретика. Мне нужно перемещаться из одной точки в другую.
— И с такими запросами ты собрался искать «Лезвия»?
Сталкер взял кота на руки и пошел вперед, чувствуя себя нелепо.
— А если за нами наблюдают? — спросил он.
— Рядом никого нет. Я это знаю.
— Откуда?
— Считай, что у меня чувствительность к постороннему взору. И потом, с чего ты решил, что мы кому-то нужны?
— Разговоры, разговоры, — вздохнул Шептун. — Как легко ими отгородиться от окружающей действительности.
— Это вовсе не легко, и тебе лучше освоить это умение. Мир крутится вокруг тебя, забыл?
— Иногда мне хочется, чтобы он замер.
— Для этого достаточно замереть и тебе, но толку будет мало. Мир просто сочувственно понаблюдает за твоим тихим увяданием и продолжит активничать с тем, кто не настолько пессимистичен.
— С тобой, должно быть, бесполезно спорить, правда?
— Спорить всегда бесполезно.
Шептун продолжал идти, ускоряясь. Что-то изменилось. Мир виделся ему в новых тонах.
— Все не так, как обычно, — признался он. — Как-то… иначе.
— Говорят, такое бывает, если внезапно почистить зубы.
— Я не шучу, Сенатор. Все другое. Воздух, звуки. Словно я и не в Зоне.
— И рост тоже другой?
— А?
— Ты перестал сутулиться. Это тоже на что-то влияет.
Шептун был вынужден признать, что так оно и есть. С удивлением он огляделся по сторонам.
— Я чувствую себя другим человеком, — признался он. — Хотя качественных изменений не произошло.
— Они происходят прямо сейчас. Ну-ка, выпрямись. Сильнее!
Шептун попытался распрямить позвоночник, как на детском утреннике.
— Еще сильнее!
— Я так назад упаду!
— Я не знаю, почему ты за все эти годы да при таком ритме движения еще не упал вперед. Представь, что ты распрямившаяся пружина. На тебя не влияет ни гравитация, ни какая-либо другая сила, кроме одной — внутренней.
Шептун вытянулся, подумывая от досады встать на цыпочки, чтобы шаман отстал.
— Вот так, — сказал Сенатор удовлетворенно. — Теперь ты ровно стоишь.
— По-моему, я стою почти мостиком, как Триумфальная арка.
— Ты стоишь ровно. У тебя сместились все ориентиры. Привыкай к своему новому состоянию.
— Точно?
— Если хочешь, поставь кота себе на голову и убедись.
— Нет, спасибо.
Шептун продолжал идти, пытаясь представить, как выглядит со стороны. Наверняка так, словно проглотил палку.
— Сталкеры так не ходят, — настаивал он на своем. — Так ходят только политики да в кино.
— Люди, умеющие держаться достойно, становятся политиками и кинозвездами, ты это хотел сказать?! Или ты боишься выглядеть уверенно?
— Одно дело выглядеть уверенно и совсем другое — быть таким, Сенатор.
— А что проще? Создать уверенность на пустом месте или же сделать вид?
— Конечно, сделать вид.
— Вот именно.
Шептун совсем запутался.
— Так мне что, попросту так и ходить, подобно аисту? — спросил он.
— Ты сейчас принял естественное положение взрослого человека, — стал объяснять шаман. — Твои внутренние органы перестали давить друг на друга, нервные окончания больше не допускают ложного реагирования. Кровь циркулирует резвее, скелет действительно соединяет и удерживает все части тела вместе. Это подобно тому, как выбраться из душного подвала на свежий воздух. Это выздоровление, Шептун. Ты не думай, будто меня заботит в первую очередь твое ранение. Оно пустяк по сравнению с тем физическим и духовным смятением, в котором ты пребывал до него.
— Может, ты и прав, — сказал Шептун, не узнав собственный голос. Он зазвучал басистее, с повышенным резонансом.
— Газообмен в легких проводится качественнее, ничего особенного. Впрочем, если ты не злостный материалист, то готовься удивляться. Источником удивления будешь ты сам.
— Поглядим, — хмыкнул сталкер.
— Вот именно, мой друг. Вот именно.
— Ну что? — спросил Сенатор. — Чувствуешь изменения?
Шептун пробовал расщеплять ветки так, чтобы сэкономить как можно больше дров для вечернего костра. Однако против филигранной техники Сенатора у него получалось лишь неумелое ковыряние. Заслышав вопрос, Шептун с облегчением бросил заниматься подражательством и сел по-турецки.
— Изменений уже столько, что я не успеваю к ним привыкать, — ответил он. — Хочу привычно похрустеть шеей, а не хрустит, зараза. Головой так мотал, что болит теперь.
— Значит, больше не надо этим заниматься.
— Дырка в животе беспокоить перестала, — продолжал сталкер. — Только легкое покалывание. Вроде не досаждает.
— Так и должно быть. Следи, чтобы рана снова не открылась.
— Стараюсь.
— Тут стараться не нужно. Просто следи.
— Угу. — Шептун поправил подобие широкого ремня, которое теперь носил, снимая лишь для смены перевязки. — Еще Маркус ко мне ластиться начал. Ночью на грудь залез. Так сладко храпел, что я повернуться боялся — упадет еще.
— Вот это действительно хорошо, — произнес шаман с удовлетворением. — Улучшение телесного состояния начало влиять на биоэнергию, давая ей более положительный заряд. Кот всегда спит там, где ему слаще.
— Даже не хочется вникать в смысл этих слов.
— Ты уже вник, просто цепляешься к формулировке. Суть тебе ясна.
— Да, наверное. — Шептун понял, что снова возится с ветками, расщепляя их вдоль, и с настойчивостью приказал себе прекратить. — Сенатор, мне не нравится одна вещь. У меня появилось столько свободного времени, что его некуда деть. Заживание ран — это не оправдание.
— А ты так стремишься потратить свое время на что-то другое?
— На полезное дело, например.
— Привести себя в порядок — это пустая трата времени? Тогда что же считается тратой полезной?
— Ну… — сталкер постарался подобрать слова, — сделать что-то общественно важное… Или просто объективно хорошее. Не могу подобрать сравнения. Посадить дерево, скажем.
— Кто же мешает? Вперед. Иди и сажай. Земель здесь много, а на болоте как раз можно найти семена таких растений, от которых любой ваш ботаник за голову схватится. Наверняка что-нибудь да прорастет, и у тебя появится право назвать получившийся образчик флоры своим именем.
— Да ты издеваешься.
— Почему ты так решил? Ты озвучил проблему, я дал тебе решение. Раз оно показалось тебе необычным, значит, таковым был вопрос. А ведь тебя интересуют куда более странные вещи — например, зачем тебе столько здоровья, куда его девать, как лучше потратить.
— Вроде того.
— Шептун, здоровье это не ресурс. Оно не измеряется в процентах от общего максимума и в принципе не предназначено для того, чтобы служить статьей расходов. Но твоя ошибка не уникальна — почти все люди пытаются подходить к вопросу здоровья с собственной проградуированной шкалой и пытаются измерять ею свою жизнь.
— А как же усталость? — не унимался Шептун. — Как же некий запас душевных и физических сил? Ведь они существуют, они могут уменьшаться и восстанавливаться.
— То, что ты назвал, не выходит за рамки общего здоровья. Это лишь естественные этапы жизнедеятельности, перемены в которых вполне натуральны. Ты же не считаешь мочеиспускание проблемой, с которой стоит бороться?
— Да уж…
— Сон должен точно так же очищать душу, как он лечит тело от усталости. Поэтому каждый раз, засыпая, выбрасывай все из головы.
— Даже хорошее?
— Все. Иначе твое хорошее быстро превратится в нехорошее. Это обычно и происходит, если пытаться выстраивать перед собой светлые образы в момент усталости. Увидишь столько разных граней одной и той же сущности, что сам не поверишь.
— По поводу сна… — Шептун зевнул. — Есть у меня идея, как лучше расшифровать твою, это… сущность слов. Можно завалиться на бок и посмотреть, какие есть у нее грани, да и вообще…
— Мы продолжим, когда ты проснешься, — согласился Сенатор. Перед ним уже лежала солидная кучка рукотворного хвороста.
Маркус потыкал в нее носом, словно проверяя на прочность. Посмотрев на Сенатора, он взмахнул огромным хвостом. Шаман слегка наклонился, заглянул коту в глаза.
— Ты не боишься неизведанного, — произнес он. — Ты знаешь, как устроен мир и чего нужно опасаться. Умный малыш. Твою бы дальновидность да твоему хозяину.
— Я все слышу, — сонно пробурчал Шептун.
— Тебе все приснилось. Спи, завтра у нас важный день.
Глава 13. Важные дни
Завтрашний день действительно оказался важным. Шептун вроде бы ничего особенного не делал, но в Зоне ему еще не приходилось заниматься ходьбой без цели, дышать с концентрацией на процессе, тщательнее пережевывать пищу и выполнять еще множество подобных дел. На первый взгляд, они отнимали у него время, зато качество его жизни при этом повышалось. Сталкер не мог выделить что-то одно, всеобъемлющее действие, которое объясняло бы, почему ему внезапно стало хватать для сна меньше часов, а каждый вчерашний день в сравнении с сегодняшним казался депрессивным и нерациональным. В конце концов Шептун все принял как должное — однако еще много времени потратил на то, чтобы в это поверить.
— Каково твое самое яркое воспоминание? — спросил Сенатор, сидя на земле и выискивая, как уже знал сталкер, съедобные корни. — Есть что-то такое, что повышает тебе настроение всякий раз, как ты об этом вспомнишь?
— Есть, — ответил Шептун, недоумевая, как шаман различает с поверхности, где эти корни находятся. — И достаточно много.
— Много? Ты счастливый человек.
— Я должен припомнить самое лучшее?
— Не обязательно. Вспомни просто то, что повышает тебе настроение.
— Да был один курьез, — усмехнулся сталкер. — Рассказать?
— Расскажи.
— Ничего особенного, если подумать. Мне было лет шесть, меня сводили родители в луна-парк. Катались на американских горках, ели сахарную вату, павильоны всякие разглядывали.
— Должно быть, такое у вас было редко?
— Да, редко. Но не это мне запомнилось больше. После аттракционов мне захотелось мороженого, но родители отказали.
— И что ты сделал?
— Ничего, просто погрустил немного. Когда отец пошел за машиной, мама уволокла меня к ларьку и купила крем-брюле, сказав, чтобы я ел быстрее, а то папа увидит. Ну я ем, давлюсь, стараюсь побыстрее, а машины все нет. Мама пошла искать, а отец подъехал с другой стороны с брикетиком «Лакомки». Говорит, мол, ешь скорее, только маме не говори.
— Хорошее воспоминание, должно быть.
— Да. — С лица Шептуна не сходила улыбка. — Я с тех пор никому из них об этом не рассказывал. Но только сейчас понял, что они наверняка обо всем догадались. Столько лет мне казалось, будто я храню большую семейную тайну. Что-то такое, что сдерживает семью вместе.
— Что сейчас с твоими родителями?
— Живут под Питером.
— Неужто в метро?
— Нет, просто за городом.
— Счастливый ты человек, Шептун, — повторил Сенатор. — Теперь вспомни, как ел то мороженое.
— Зачем?
— Просто вспомни.
Шептун попытался представить, как все происходило, и неожиданно разразился хохотом.
— Сенатор, давай не будем, — предложил он. — Что было, то прошло, все равно воспоминаниями сыт не будешь. Хотел бы я сейчас мороженого, не спорю.
— Съешь его заново! — настоял шаман. — Вспомни, как это было! Хоть жестами повторяй, если надо, но вспомни.
— Жестами не получится. Я с тех пор в росте прибавил раза в два с половиной.
— Не прибавил. Тебе сейчас шесть лет, ты стоишь не посреди болота, а в луна-парке, после американских горок, и поедаешь мороженое. Ну!
— Да представляю я, представляю. — Шептун с удивлением обнаружил, что сердце колотится сильнее, а в животе появляется давно позабытое ощущение. — Помню, как лучи на нем отражались. Шум вокруг… Какой-то карапуз лопает пончики.
— Дальше.
— Дальше все. Говорю же, я ел быстро.
— Вспоминай «Лакомку».
— Я про «Лакомку» и говорил. Крем-брюле я уже давно слопал.
— Начинай заново.
— Может, хватит? И так две штуки съел.
— Давай еще, не потолстеешь.
Шептун сжал кулаки и посмотрел на них по очереди.
— Можно я буду трескать оба сразу? — спросил он. — Внесу разнообразие в историю.
— Конечно.
С двумя воображаемыми вкусностями сталкер расправился еще быстрее, чем в тот раз.
— Акцент на ощущениях, — говорил шаман. — Ты не должен просто есть мороженое, ты должен есть конкретно то мороженое, какое было в тот день.
— Вкусно, — признался Шептун, давясь смехом. — Мне понравилось.
— Стань ровно.
Сталкер мигом выпрямился, будто шестилетний пацан, мечтающий стать взрослым.
— Что чувствуешь?
— Пончиков хочу.
— Хорошо! — Сенатор глядел на него с довольным видом. — Теперь собери в кучу все эмоции, которые испытываешь, и направь их в район живота.
Шептун постарался выполнить указание без расспросов.
— Сделано, — отчитался он, чувствуя, как его переполняют лучшие эмоции детства. — Что теперь?
— Ничего, — ответил шаман, сунув нож в землю и выдергивая растение, похожее на раздвоенную репу. — Теперь удерживай это состояние в себе как можно дольше.
— Я уже устал, честно говоря.
— Завтра будет чуть легче.
— Завтра? Мы будем снова этим заниматься?
— Каждый день. Готовь новые воспоминания. Уверен, у тебя их больше, чем ты думаешь.
— Есть три состояния, которые человек способен вызывать в разных точках своего тела одним лишь усилием воли, — говорил Сенатор, шинкуя ножом найденную «репу» прямо в котел, в котором уже булькала вода, набранная в водоеме и очищенная дезинфицирующими таблетками. — Это тепло, холод и покалывание.
— Что они дают? — спросил Шептун, вскрывая банку тушеной свинины.
— Они разгоняют либо тормозят те или иные процессы.
— Очень познавательно. А конкретнее можно?
— Смотри на свой палец, — сказал шаман. — Прикажи ему нагреться.
— В смысле? Как я это сделаю?
— Никаких сложностей быть не должно. Создай в голове образ тепла в любой форме — огонь, солнечный луч, близость к раскаленному железу.
— Вроде создал.
— Теперь направь его в палец.
— В который именно?
— Не важно. Ты сам выбери.
Шептун отставил банку, не обращая внимания на вкусный запах, на который тут же побрел кот с подозрительным выражением на усатой морде. Посмотрев на большой палец, сталкер создал в голове образ шаровой молнии. Не имело значения, что о температуре реальной молнии Шептун не знал ничего. В его представлении она казалась горячей.
Через несколько секунд палец охватил приятный жар.
— Смотри-ка, работает, — удивился сталкер.
— А разве не должно? Это схоже с естественной реакцией на вид особи противоположного пола. Только в данном случае реакция управляемая.
— Какой же ты циник, шаман. Так и сказал бы — с реакцией на женщину.
— Это уже частный случай, а я тебе объясняю всеобщее правило. Ты только что создал образ тепла в определенном месте.
— Но как это работает?
— Прилив крови к нужному участку, только и всего.
— Хм, верно.
— Данное упражнение предназначено для тонкого регулирования интенсивности кровообращения. С его помощью ты можешь подгонять усиленное количество антител туда, где им самое место, то есть к поврежденному участку.
— А где я возьму усиленное количество антител?
— Хороший вопрос. Вспомни упражнения на воспоминания.
— Точно. — Шептун расплылся в улыбке, вспомнив, как Маркус ночью вылакал половину котла с ухой из сардин. Тогда его это сильно позабавило и теперь служило отличным светлым воспоминанием. Сталкер вспомнил пыльный кошачий хвост, вымазанную в супе морду, смотрящую на сталкера так, словно ее обладатель сам понятия не имел, как здесь оказался. Ему стало не просто смешно — Шептуна охватило тягучее и радостное умиротворение.
— Вот теперь разогревай рану на животе, — сказал Сенатор. — Сейчас ты через счастливое воспоминание создал временное повышение уровня антител. И теперь нужно направить этот поток в район подреберья.
— Ага. — Шептун погнал шаровую молнию через себя. Дрожь пробрала его с головы до пят, когда он понял, что метод работает. Сталкер сгустил эмоции в шар, поместив его в центр молнии, и направил все внимание на удержание этого состояния.
— Что теперь? — спросил он. — Я не могу долго выдерживать эмоциональный подъем, это забирает много сил.
— Долго и не нужно. Теперь тебе нужно закрепить состояние. Делай упражнение на холод.
— Как? А, понял.
— Да. То же самое, только иллюзию тепла заменяй на холод. Не надо воображать, будто ты это уже сделал, — создавай иллюзию себе самому так, как заколдовывал бы другого человека. То есть постарайся убедить в реальности происходящего. Маленькая магия тем и хороша, что на себя она применяется без проблем. Все органы твоего тела связаны друг с другом через кучу сосудов.
Шептун снова отодвинул банку от кота и мысленно создал снежок. Получилось так здорово, что на него даже напал озноб.
— Чувство холода закрепляет части тела в том виде, в котором они находились до этого, — говорил шаман, помешивая варево. — Теплом ты перемешаешь по телу физическую интерпретацию эмоции в виде антител, отвечающих, как известно, за иммунитет. Холодом прекращаешь этот процесс и, что самое главное, оставляешь все как получилось. Если просто убирать тепло, то эмоция рассеивается.
— И что, у каждого человека это действует?
— Только у того, кто не ленится над собой работать.
— У меня все получается.
— Шептун, в погоне за духовным началом ты забыл о тушенке.
— О, прошу прощения. — Удерживая в животе снежок, сталкер сделал еще пару движений ножом и вывалил содержимое банки в котелок. — А для чего нужно покалывание?
— Для диагностики. Так можно узнать, насколько твое тело готово отвечать на сигналы.
— Должно быть, чем более впечатлителен человек, тем проще ему все это дается?
— Нет. — Сенатор сорвал с банки полуоткрытую крышку и поставил ее перед Маркусом. — Эта система работает со всеми людьми в равной степени. Просто бывают те, которые еще заранее испортили себе впечатлительность длительными негативными эмоциями.
— Видимо, я по-прежнему сильно эмоционален.
— Ты нормален, Шептун.
— И что же, большинство людей тогда ненормальные?
— Все люди нормальны, так как нормы у всех разные. А ты нормален по моим личным меркам, сталкер, и, поверь, они у меня жесткие и требовательные.
— То есть тебе со мной повезло. — Шептун попробовал похлебку ложкой. — Соли бы добавить.
— Думаю, повезло нам обоим. Соли у меня немного, но сегодня можно.
— У тебя есть соль? И ты молчал?!
— Должен же я тебя удивлять.
— Да ты с первой нашей встречи только этим и занимаешься. Удивляешь меня.
С солью, казалось, и котелок стал кипеть веселее…
— Сенатор?
— Что, друг мой?
— А есть те, кто, по твоим меркам, не просто нормален, а хорош или даже мудр?
— Есть. — Шаман зачерпнул ложкой бульон, наливая себе в миску.
— И кто же это?
— Любой, кто не пришел в Зону.
Глядя на стены своеобразного каньона, в котором оказались западные болота Агропрома, Шептун думал, что это в своем роде земля обетованная. Причина была вполне банальной: ни малейших изменений в местности сталкер не заметил, хотя последний выброс был достаточно силен. Новые аномалии не появлялись, бродяги вообще не заходили. Когда Шептун пытался поговорить об этом с Сенатором, тот быстро объяснил ему, в чем дело.
— Вот именно что выброс был силен, — сказал он. — Настолько, что заблокировал вход сюда со стороны центра. Я выходил утром посмотреть.
— Утром? Я думал, что теперь встаю рано. Когда же ты успел?
— Я двигаюсь бесшумно.
— Но настолько, чтобы меня не разбудить.
— Мне удалось не разбудить даже Маркуса, хотя он спит куда более чутко, чем ты, друг мой.
— Этот? — Шептун покосился на свернувшегося клубочком лентяя. — Да его из пушки не поднимешь.
— Многого ты не знаешь про котов. Впрочем, я тоже, как оказалось.
— Вот, точно. — Сталкер потянулся. — Я тут подумал, и на меня сошло озарение. Попробуй свои методы на Маркусе применить — может, он поверит в себя, займется духовными поисками и все такое.
Сенатор завязал горловину мешка, подтянул ремень.
— Если бы ты сказал мне такие слова в первый день встречи, — произнес он, — то я бы решил, что ты надо мной смеешься.
— Но ты же знаешь, что это не так.
— Верно. И все же найти другого объяснения твоим словам не могу. В тебе говорит неверие в методы, которыми ты лечишься. Неверие остаточное или, может быть, запоздалое. И это несмотря на то, что ты уже точно и достоверно знаешь, что это работает.
— Я не знаю. — Шептун прислонился к стенке. — Все может быть. Мне, честно говоря, было не до сомнений, ведь я умирал и потому решил тебе довериться.
— И сейчас задумался, не несет ли нелепую чушь этот странный незнакомец в плаще?
— Есть немного, — смутился Шептун.
— Между тем именно вера тебя и спасла. Все то, что я тебе рассказывал, относится к простым вещам и подразумевает работу над собой. Именно работу, причем добровольную. И, значит, ты обязан активно пахать без колебаний и со знанием того, что положительный результат неизбежен.
— На такое, мне кажется, способен только умирающий человек. Или очень доверчивый. Простая статистика мне подсказывает, что такого почти не происходит. Одни умирают потому, что не верят, другие потому, что верят не тем людям.
— Шептун, это все самоуспокоение. На самом деле на то, чтобы разобрать, кому можно верить, а кому не следует, нужно не так уж много ума. Достаточно врожденной проницательности, которой лишены совсем редкие экземпляры, почти не встречающиеся.
— И тебе попадались такие?
— Еще нет. Людям в Зоне присуща вера. Ведь все остальные верят, что Зоны попросту нет.
— Да уж. — Шептун почесал голову. — Ладно. Чем сегодня заниматься будем? Тем же, чем и всегда?
— Верно. Главное, помни, что нельзя работать механически. Вызов эмоций по равнодушному велению, физическому действию, может работать, только если эмоция отрицательная.
— На этом завязаны многие боевые искусства — самогипноз, вызов эмоций через определенные жесты и все такое.
— Впервые об этом слышу. Программируя в себе зверя, ты лишь превратишь себя в труса, готового убивать по приказу. Пусть даже по собственному.
— Так все ради выживания.
— То, что я тебе даю, не ради выживания. Оно ради жизни. Пошли, я покажу тебе еще одну вещь.
— Что за вещь? — полюбопытствовал Шептун, когда они выбрались на поверхность и отошли чуть далее в лес.
— Закрой глаза.
Сталкер послушался.
— Воображение у тебя в каком состоянии?
— Хорошо выспалось за ночь.
— Прекрасно. Теперь оно принесет тебе тяжелый груз. Скажем, нагруженный рюкзак.
— Это называется светлой эмоцией?
— Действуй.
Шептун представил на плечах увесистую суму.
— Вспомни пружину, — говорил шаман. — Ты — пружина. И на тебя положили тяжесть. Что ты желаешь?
Сообразив, чего от него хотят, Шептун начал медленно сгибаться.
— Сопротивляйся грузу, — сказал Сенатор. — Сопротивляйся сгибанию — но так, чтобы все же поддаться ему.
Сталкер склонился почти уголком, продолжая удерживать на себе мифический рюкзак.
— Все, — признался он. — Пружина дальше не гнется.
— Тогда и мой рюкзак понеси.
Плечи мигом заныли — Сенатор положил свой мешок сталкеру на загривок.
— Уй! — возопил Шептун, сгибаясь сильнее. — Это для меня слишком много.
— Удерживай два рюкзака, — говорил Сенатор, стоящий напротив него. — Тяжесть давит на тебя. Чувствуешь, как напрягается позвоночник?
— Еще бы! Я сейчас ходячая аномалия, ёпрст… «трамплин».
— Теперь сбрасывай с себя груз. Быстро!
С иллюзорным рюкзаком сталкер справился быстро, с досады грохнув его о камни, как арбуз, и заставив расколоться. Шептун попытался скинуть рюкзак Сенатора следом, но его на плечах не оказалось.
— Ох, — простонал сталкер.
— Распрямляйся от нижнего позвонка к верхнему.
Шептун выпрямился, чувствуя, как по бокам от позвоночника словно устроились две сытые и довольные змеи, массирующие спину. Ощущение было еще более необычным, чем сравнение.