Она вспомнила французское кафе на станции метро Маяковская, где они обычно встречались с подругой, аромат кофе и свежей выпечки, их разговоры о том, как бы было классно увидеть Париж… Они были готовы умереть от одной мысли об этом.
У каждого человека свой Париж. Кто‑то считает, что Париж – это прежде всего Эйфелева башня, потом – Лувр, потом – Елисейские Поля, потом Нотр‑Дам де Пари, потом Монмартр, потом все остальное. Другие называют последовательность «с точностью до наоборот». Одним нужны экскурсии с утра до вечера, и чем больше информации, тем лучше, другим достаточно просто ходить по магазинам, а экскурсию взять одну, «для порядка».
У нее был свой метод путешествий. Она считала, что в каждой стране и каждом городе есть своя атмосфера, свой дух. Чтобы почувствовать его, недостаточно посещать только достопримечательности. Нужно увидеть все: и памятники, и кафе, и рестораны, и магазины. Тогда впечатление от поездки будет максимальным. Групповые туры она не любила. Ее метод был прост: она покупала путеводитель, намечала для себя основные достопримечательности, которые необходимо увидеть каждому человеку «прежде, чем умереть», выбирала уютное кафе с видом на это место. И, в зависимости от времени и настроения, за чашкой кофе, чая или с фужером вина читала описание. Потом ей оставалось только зайти внутрь или обойти вокруг. Свежевыпеченное вкусное впечатление уже можно было положить на полку прекрасных воспоминаний и подпитываться им всю жизнь. Конечно, усвоенная информация будет, что называется «лайт», потому что все даты, имена королей и причины войн абсолютно не запомнятся. Но ощущение красоты и важности момента останется – а это было для нее важнее точных знаний. Тем более она сомневалась в том, что такие люди, которые прослушают гида и запомнят информацию на всю жизнь, вообще существуют.
|
|
Начать она решила, может быть, и с неглавной достопримечательности, но для нее именно это место почему‑то много значило. Это была Бастилия. Она уже не помнит, когда это началось, но День взятия Бастилии был для нее праздником. Может быть, потому, что он празднуется четырнадцатого июля, и погода в ее городе всегда хорошая. Так же гарантированно хорошая, как первого февраля она гарантированно ужасная. Именно поэтому четырнадцатого июля праздновался День ее фирмы.
День Французской революции никогда не был для нее связан с политикой, он был символом победы старого над новым, движения к свободе и счастью. Французский народ вышел на улицы, штурмом взял тюрьму Бастилию, освободил узников под веселую «Марсельезу». А Делакруа увековечил все это в своей известной картине «Свобода на баррикадах». И погода была отличная, и жизнь во Франции поэтому такая замечательная сейчас.
А вот, например, седьмое ноября – День Великой Октябрьской революции – привел абсолютно не туда, потому что в ноябре всегда промозглая погода.
Именно сейчас ей предстояло насладиться историческим местом. Она выбрала очаровательную кондитерскую на площади Бастилии и, заказав капучино и круассан, начала читать. Круассан таял во рту, потом та же судьба постигла еще несколько потрясающих вкусностей. Так и должно было быть: вчерашний круассан, видимо, был просто сэконд‑хэнд.
Многие вещи она знала в общих чертах и не любила вдаваться в подробности. Ее ничуть не расстроило, что Бастилию разобрали сразу же после штурма, и все, что она может увидеть, это, собственно говоря, пустое место, а именно эта площадь. Но остальная информация ее шокировала.
|
|
Оказывается, крепость Бастилия, построенная в 1382 году, изначально выполняла оборонительные функции на подступах к столице. Потом ее назначение изменилось, и она стала тюрьмой для политических заключенных. Когда в городе появились слухи, что король решил распустить Учредительное собрание, жители Парижа направились к Бастилии. Никто не планировал символического события, которое будет отмечаться как национальный праздник. Толпа восставших просто хотела завладеть оружием и запасами пороха, хранившимися в тюрьме.
В День взятия Бастилии 14 июля 1789 года в крепости находились всего 7 узников: четверо фальшивомонетчиков, двое психически больных и один убийца. Гарнизон Бастилии состоял из 82 ветеранов‑инвалидов и 32 швейцарцев, в распоряжении которых было тринадцать пушек. Штурма Бастилии тоже не было. Почти единогласно военным советом было постановлено сдаться.
Хотя ничего страшного не произошло, она чувствовала себя обманутой. Крушение идеалов и надежд… Но потом она вспомнила, как весело проходили корпоративные вечеринки в ее фирме, и решила, что ничто ей не помешает продолжать праздновать день фирмы в этот день и дальше. Главное – она считала этот день праздничным! Она не виновата, что история революций, независимо от страны, при ближайшем рассмотрении вовсе не так грандиозна, как она себе ее представляла.
|
|
Обед предполагался в каком‑нибудь ресторанчике с видом на Эйфелеву башню. Такой ресторан было очень легко найти, так как Эйфелева башня была видна отовсюду. До башни ей предстояло добраться на метро.
Она даже не сразу поняла, что это‑то и есть вход в метро: очень было похоже на обычный подземный переход. Она вошла в этот узкий ведущий вниз ход‑лабиринт и подумала: «Никакой московской красоты и московского размаха, все как‑то сильно скукожено».
Вагоны метро тоже были маленькими и какими‑то закругленными. Со стороны казалось, что в них высокие люди могут не уместиться по росту.
Как потом выяснилось, никакого московского удобства и в помине нет.
Села она в кресло, оказавшееся жестким и неудобным, напротив толстой афропарижанки. Прямо коленки в коленки.
Она много раз читала про парижское метро – что в нем на станциях нет указателей с перечислением всех остановок этой линии, как в московском метро, а написано только название конечной станции. Парижане даже сами не знают, какая ветка у них под каким номером, им надо также ежеминутно справляться со схемой, как и приезжим. Очень путаное метро: чтобы по схеме проехать какие‑нибудь два сантиметра, нужно «пуд соли съесть» – по ступенькам вверх‑вниз, вверх‑вниз, потом по каким‑то узким лабиринтам, по эскалатору, потом опять ступеньки. Просто катакомбы какие‑то!
Еще принципиальное различие с московским метро и связанные с этим неудобства заключаются вот в чем: у нас нужно спуститься по эскалатору, и посредине будет вестибюль, а по краям поезда в одну и в другую стороны. А в Париже все наоборот: посередине рельсы для поездов, а по краям – платформы. Получается, если случайно проехать свою станцию, или просто захотеть перейти на другую сторону, придется опять ходить по каким‑то бесконечным лестницам и лабиринтам, хотя, казалось бы, соседняя платформа – вот она, рядом.
В общем, было очень неудобно, и она решила без особой надобности метро не пользоваться. Лучше ходить пешком; это и для здоровья полезней.
В Париже сильно похолодало, и ей пришлось вернуться домой, чтобы надеть всю привезенную с собой одежду. Она даже не могла себе представить, что в мае может быть настолько холодно. Так как теплой одежды она не привезла вообще, то на красную водолазку без рукавов пришлось надеть синий болоневый длинный пиджак с рукавом три четверти. А сверху – белую короткую джинсовую куртку с длинными рукавами.
Эту последовательность она выбрала вовсе не потому, что это было лучшее сочетание цвета и стиля, а потому, что эти вещи могли надеться одна на другую и застегнуться при этом.
Получившийся ансамбль «из‑под пятницы суббота» цвета триколор ее не смутил: «Меня здесь все равно никто не знает, – подумала она. – Но нужно будет, в самом деле, купить себе приличную теплую одежду».
Ресторанчик «случился», конечно же, французский. Нужно было осуществить полное погружение в культуру. Так сказать, задействовать все органы чувств. Из Викепедии она уже знала, что «французская кухня условно делится на региональную народную и изысканную аристократическую». Она решила начать с народной, и уже потом, после оплаты первого ресторанного счета станет понятно, сможет ли она завтра попробовать изысканную аристократическую кухню или все оставшееся время будет клиентом только дешевых забегаловок.
Она заказала страсбургский паштет из гусиной печени, луковый суп, мясной антрекот с салатом из свежих овощей и сыр на десерт. «Да, и еще принесите мне фужер красного сухого вина Бордо», – закончила она диктовать свой заказ официанту.
Ожидая свой заказ, она начала изучать, что интересного ей предстоит узнать об Эйфелевой башне. В это время раздался телефонный звонок – это был Филиппе. Он сообщил, что уже освободился и хочет ее кое о чем попросить. Портить себе еще один день в компании этого «эстета» ей совсем не хотелось, но отказать в просьбе она не могла. Она ответила, что собралась обедать в ресторанчике – недалеко от его офиса – и пригласила его к ней присоединиться. В ту же секунду Филиппе стал очень занят и сказал, что постарается освободиться через час, как раз, когда она закончит обед. Они договорились встретиться у метро. Она вздохнула свободно. И хотя она была рада, что он отказался от ее приглашения, все‑таки ей не верилось, что все дело в банальной жадности. Нет, нельзя делать скоропалительные выводы. Причина должна быть в другом, и она ее обязательно узнает.
С Эйфелевой башней было тоже не все в порядке – обнаружились ранее неизвестные ей исторические факты.
К Всемирной выставке, посвященной столетию Французской революции, был объявлен конкурс на постройку в Париже сооружения, которое должно стать «стать эмблемой технических достижений XIX века». Победил проект известного французского инженера Александра Гюстава Эйфеля, и хотя в башне сочетались необычность, размах и техногенность, его конструкция сильно отличалась от всего, что было построено в Париже на тот момент.
Творческая интеллигенция Парижа в своем возмущенном письме в муниципалитет потребовала не финансировать «чудовищную постройку». Дословно письмо гласило: «…пора отдать себе отчет в том, к чему мы стремимся, и представить себе чудовищно смешную башню, возвышающуюся над Парижем в виде гигантской черной заводской трубы, которая своим массивом будет угнетать другие здания. Этот безобразный столб из клепаного железа бросит отвратительную тень на город, проникнутый духом стольких столетий…»
Ги Де Мопассан ужасно не любил Эйфелеву башню и поэтому обедал исключительно в ресторане, находящемся внутри нее. Он мотивировал такое поведение тем, что это единственный ресторан, из окна которого не видно ненавистной башни.
Обед был хорош. Особенно ее удивил луковый суп. Такого изысканного вкуса от такого ингредиента, как лук, она абсолютно не ожидала. У французов существует легенда, что луковый суп был впервые приготовлен королем Франции Людовиком XV. Однажды поздно ночью король захотел есть и не обнаружил в своем охотничьем домике ничего, кроме лука, небольшого количества масла и шампанского. Он смешал найденные продукты вместе и сготовил их – так получился первый французский луковый суп.
А может, особый вкус блюдам придает вид из ресторана? Вид на башню действительно был прекрасен.
Она установила лимит на расходы – пятьдесят евро в день. Счет за обед был на тридцать один евро. Учитывая траты на кофе и круассаны в кафе (одиннадцать евро) и две поездки на метро – три евро, на ужин у нее оставалось пять евро.
Подниматься на лифте наверх Эйфелевой башни она не хотела, потому что боялась высоты. Филиппе еще не освободился, и она решила пока сходить в какой‑нибудь магазин и купить себе теплый свитер. Обойдя несколько магазинов одежды, она с ужасом поняла, что везде продается уже летняя коллекция, и найти свитер не представляется возможным.
Она не спеша подошла к станции метро Тюильри и еще издали заметила Филиппе. Сегодня его одежда не вызвала у нее особого удивления. Он был одет в обычный старомодный костюм, наверное, любимый. Точно такой же был у ее папы – он носил его уже лет двадцать, и убедить его купить новый было невозможно. Костюм был любимый, а любовь нельзя предать.
Филиппе, словно боясь, что она его снова пригласит куда‑нибудь, сразу приступил к делу. Он достал из пакета серый шерстяной свитер. Развернул его. Во всю грудь на свитере был вывязан ярко‑желтый круг с глазами и улыбкой. Свитер был как будто даже новым, но со стороны сердца зияла дыра размером с пятикопеечную монету. Причем дыра была насквозь, словно кто‑то хотел убить Филиппе и убил. Пуля прошла навылет, но хозяин свитера чудом остался жить.
На самом деле оказалось, что этот свитер подарила ему сестра. Свитер лежал сложенный в шкафу, ожидая подходящего мероприятия. Лежал он, видимо, долго, и его насквозь проела моль. Тут Филиппе озвучил свою просьбу – не сможет ли она придумать что‑нибудь, чтобы дырок не было видно? Ему приходила идея пришить заплатки, но, как ему кажется, они не подойдут по дизайну.
Сказать, что она удивилась такой просьбе: это ничего не сказать. Стараясь быть вежливой, она попыталась дать ему несколько советов. Советы оригинальностью не отличались: выкинуть свитер в мусорный бак или сделать из него стильную тряпку для мытья пола. Еще пришло в голову приколоть на грудь значок. Однако в таком случае пришлось бы приколоть второй значок – на спине, а это выглядело бы слишком авангардно даже для Филиппе. По ее взгляду он понял, что реанимировать свитер невозможно. Извиняясь, что не смогла ничем помочь, она решила сменить тему.
Холодно так стало, а она не привезла из дома теплой одежды, а в магазинах только летние вещи, пожаловалась она. Он посмотрел на нее, посмотрел на свитер и сказал, что хотя свитер очень дорогой, потому что качественный, и дорог ему как подарок сестры, но он очень хочет ей помочь. Поэтому он дарит ей свой любимый свитер, который надел только один раз до того, как моль проела в нем дыру. Она настолько замерзла, что решила не отказываться. «Спасибо огромное, – поблагодарила она Филиппе за щедрый подарок. – Мерси».
Напротив метро начинался парк Тюильри. Налево пойдешь – в Лувр придешь. Направо пойдешь – Елисейские Поля найдешь. Она вошла в парк и пошла прямо. В саду было несколько прудов, вокруг которых все было словно в какой‑то сиреневой дымке. Подойдя поближе, она поняла, что это были цветущие ирисы. Это смотрелось так красиво, что она даже поняла состояние Моне, когда он рисовал свои полотна. Казалось, фиолетовым был даже воздух. Ирисы она любила, и в ее коллекции на даче было около двадцати разных редких видов. Ей было очень интересно, какие ирисы цветут в самом центре Парижа в самом известном парке около Лувра. Она спустилась к воде. Это был ирис бородатый – самый банальный и распространенный сорт. В России такие ирисы росли вдоль заборов у всех соседей на дачных участках. Но почему же здесь они кажутся какими‑то волшебными, а дома это просто обычные цветы вдоль дороги? Ирисы были точно такие же, а впечатления – разные. «Есть какая‑то проблема, и она во мне», – пришла она к неожиданному выводу.
Через парк Тюильри она прошла до Египетской колонны. Далее начинались Елисейские Поля. Пришедшую в голову мысль было невозможно просто так подавить в себе: Елисейские Поля показались ей обычной широкой центральной улицей с такими же магазинами и бутиками, как в Москве.
Вот, правда, почему так? Встречаешь, например, подругу на улице, и она тебя спрашивает: «Ты где была?» А ты ей отвечаешь: «Да вот, из Москвы вернулась. Знаешь, прошлась по Тверской, такое наслаждение, потом по Александровскому саду до Пушкинского музея, постояла у моих любимых «Ирисов» Моне. Они, кстати в Москве, а не в Париже. Потом решила кофе попить в кафе с видом на Москву‑реку и кофточку себе в ГУМе купила». В лучшем случае подруга пропустит все мимо ушей, а в худшем скажет, что в Москве вообще делать нечего. Но если я скажу: «Да вот, из Парижа вернулась. Так, знаешь, по Елисейским Полям прогулялась, зашла в Лувр, на Монмартре выпила чашку кофе и купила себе кофточку в Галерее Лафайет», лицо подруги изменится до неузнаваемости. Что она при этом скажет, конечно, зависит от степени дружбы, но в ее взгляде наверняка будет присутствовать выражение: «Везет же некоторым».
Как обычно, шопинг затянулся. Ограничения дневного бюджета по оплате питания абсолютно не противоречили денежной безлимитке на покупки. Сумма, конечно, была строго фиксированная, но ее можно было потратить хоть в один день, если что‑то очень понравится. Магазины были такие же, как в Москве: «Манго», «Зара», «Промод», «Адидас»… С теми же коллекциями, по тем же ценам. Она купила дочке сарафан, который хотела купить в таком же магазине в Тарасове, с той разницей, что в Тарасове нужный размер закончился, а здесь был в наличии. Зато дочь будет говорить подружкам: «Мама из Парижа привезла». Плохо это или хорошо? Абсолютно неважно. Потому что бороться с этим невозможно и нужно просто принять как есть. Такая уж ментальность у русского человека – китайский сарафан из Парижа обрадует его в сто раз больше, чем тот же сарафан, купленный в магазине напротив дома.
Позвонила подруга Леля. Услышав про шопинг, она сразу же дала ценный совет: «Я тоже раньше носилась туда‑сюда, а теперь сразу иду в Галерею Лафайет. В дни распродаж цены всегда очень низкие. К примеру, туфли Шанель – 315 евро, босоножки Гуччи – 150 евро, сапоги Гуччи – 575 евро, туфли Кензо мужские вообще 85 евро! Даже не трать зря время на хождение по другим магазинам» – назидательным голосом закончила она.
Молчание с ее стороны подругу никогда не расстраивало, главное было – дать ей понять, что она все усвоила и тут же побежит туда, куда нужно.
– Спасибо тебе, дорогая, – только и успела произнести она.
– Да ладно, пользуйся, пока я жива, – ответила подруга и положила трубку.
Проходя мимо мусорных баков, она заметила бомжа. Разница в доходах между ее подругой и ней была такая же, как между ней и этим бомжом. «Вот подойду сейчас к бомжу и посоветую ему что‑нибудь в бутике купить, пусть меня тоже благодарит».
Пора было возвращаться домой. Она очень устала. И хоть ее квартира была не очень далеко от Елисейских Полей, нужно было сделать на метро две пересадки. Поехать на такси ей не приходило в голову, потому что Париж очень дорогой город, и она направилась к метро. У станции метро находился маленький ларек, в котором жарили большие блины с разнообразной начинкой. Это будет мой сегодняшний ужин, решила она. «Шесть евро», – сказала продавщица, протянув ей блин, наполовину завернутый в салфетку, и бумажный стаканчик с чаем. Рядом был скверик с лавочками, но все они были заняты. На лавках и прямо на газоне сидело много народу, в основном французы, которые с удовольствием поглощали блины. В своей обычной жизни она этого не делала, но здесь села прямо на бордюр, поставила стаканчик с чаем на путеводитель по Парижу и начала есть. Это же Париж, а не Тарасов, здесь это нормально. Несмотря на нестыковки представлений и реальности, день прошел отлично, с дефицитом бюджета всего один евро.
Наступил понедельник. Все музеи мира в понедельник не работают, и только в Лувре выходной – вторник. Она рассчитывала на то, что народу в этот день не будет, ведь не все знают такие тонкости. А она знала, так что можно воспользоваться плюсами своей профессии. Итак, сегодня она планировала посетить Лувр. Приехав к музею, она решила позавтракать и изучить давно интересующий ее вопрос: какой музей лучше – Эрмитаж или Лувр? Вопрос был сложный, поэтому для своего решения требовал какого‑нибудь особого места. А не пойти ли ей позавтракать в отель «Риц» на Вандомскую площадь? Этот отель известен еще и тем, что в настоящее время им владеет египетский миллиардер Мохаммед аль‑Файед. Его сын Доди и принцесса Диана отправились из «Рица» в свою последнюю поездку, которая закончилась автокатастрофой под мостом Альма.
Фешенебельный отель «Риц» (Hôtel Ritz) был открыт швейцарским предпринимателем Сезаром Рицем в 1898 году. Здесь в разное время останавливались такие знаменитости, как Эдуард VII, Марсель Пруст, Чарли Чаплин, Грета Гарбо, Марлен Дитрих. А Коко Шанель прожила в отеле тридцать лет и умерла здесь же. Хемингуэй писал об этом отеле: «Когда я мечтаю о жизни на небесах после смерти, то всякий раз действие происходит в «Рице».
Она зашла в отель и прошла в бар. Как она и ожидала, «Риц» обставлен с музейной роскошью. Но когда ходишь по музеям, видишь все это золото, парчу, мебель, украшения и восхищаешься ими, но лишь как музейными экспонатами. Здесь же вся эта роскошь принадлежит каждому гостю отеля.
Ей принесли меню. Интересного было много.
Например, классический коктейль «Хемингуэй». Он был придуман во Франции в баре этого отеля. Бармены отеля смешивают ликер Cointreau, свежевыжатый лимонный сок и эксклюзивный коньяк 180‑летней выдержки Ritz Reserve. Сохранилось лишь несколько бутылок этого редкого коньяка. Этот коктейль стал рекордсменом Книги рекордов Гиннесса как самый дорогой коктейль в мире. Порция этого коктейля стоит больше пятисот долларов. Нет, пожалуй, утро с коктейля она начинать не собирается. Что там дальше в меню? Бургер с картофелем фри – шестьдесят четыре евро. Слишком тяжелая пища для утра.
А вот то, что надо: Elite Green tea and wild strawberry meringue delight with shizo. В вольном переводе на русский язык это значит: «Чашка коллекционного зеленого чая и десерт из земляники с меренгами в необыкновенном соусе». Двадцать восемь евро. Она сделала заказ.
Еще одна немаловажная деталь, которую она заметила, – вежливость и открытость обслуживающего персонала. Они доведены ровно до такого состояния, чтобы быть безупречно ненавязчивыми. Служащие отеля никогда не посмеют ни словом, ни жестом, ни даже взглядом намекнуть вам, что вы не принадлежите к кругу людей, что обедают на террасе и заказывают виски в баре Vendome или Hemingway.
Звонок оторвал ее от созерцания окружающего пространства. Это был Филиппе. «Очень вовремя, надо пригласить его на чашечку кофе», – мысленно смеясь, подумала она. Все случилось, как она и предполагала. Сначала он спросил ее, куда ему подъехать, чтобы договориться об одном важном деле. Услышав название отеля, он замолчал, потом она услышала звук нажимающихся кнопок, словно у него вторая линия. Она представила себе, как Филиппе потерял сознание, и теперь работницы офиса ищут нашатырный спирт или то, чем там приводят в чувство настоящих французских мужчин. Через некоторое время Филиппе, видимо, очнулся, и трубка заговорила. Неотложное дело, как и раньше, встало на пути Филиппе, но что делать, без него никто не может обойтись! – объяснил он. И приступил к рассказу.
Дело было в том, что завтра будет День матери, а его брат, такой жмот, сначала не захотел организовывать вечеринку для их мамы. Хотя была его очередь, ведь прошлом году это делал сам Филиппе, а в позапрошлом – их сестра. Но потом все‑таки согласился, и поэтому Филиппе хочет пригласить ее как свою невесту, потому что на данный момент у него никого нет. А брат будет с девушкой и сестра с мужем и ребенком. Брат его живет на Елисейских Полях, закончил Филиппе. Эта последняя фраза решила все. Ей очень хотелось увидеть, как живут настоящие французы. Филиппе, после нескольких дней общения с ним, она к французам не причисляла. Удовлетворенный ее согласием, Филиппе на ужасном английском сказал: «Увидимся завтра».
Пока она разговаривала и смотрела в окно, она не заметила, что перед ней как бы сама по себе очутилась абсолютно белая огромная тарелка с маленьким розовым кругом из соуса посередине. Несколько нарезанных клубничин слоями были переложены через карамельные пластинки белыми маленькими «безешками». Сверху десерт венчал купол из розовой пены.
Чай тоже был непрост. Белая чашка казалась прозрачной. Аромат чая был как бы отдельным самостоятельным блюдом. Интерьер дворца, атмосфера роскоши, аромат чая и лесной клубники – все вместе сложилось в гармоничный ансамбль. И если бы ее теперь спросили: «Как вы представляете себе Париж?» Она бы ответила: «Вот так».
Несмотря на дороговизну заведения, в баре было многолюдно. Но французов вокруг она не наблюдала. С соседнего столика слышалась английская речь, мимо нее прошла пара, как ей показалось, молодоженов. В их речи ей послышалось слово «аморе» – итальянцы, наверное. У окна сидел мужчина и пил шампанское. Она почему‑то решила, что он русский, – слишком хорошо выглядит для иностранца. Допив шампанское, он прошел мимо нее и, заметив ее путеводитель на русском языке, пожелал ей приятно аппетита. По‑русски. Она оказалась права.
Теперь можно было почитать про Лувр и Эрмитаж.
Существует масса исследований, сравнивающих эти два музея и их художественную ценность. Так, известно, что в Эрмитаже лучшее за пределами Голландии собрание картин Рембрандта в двадцать шесть полотен. Кроме того, там хранятся сорок две картины великого Рубенса, две картины Леонардо да Винчи (из имеющихся в мире четырнадцати), произведения великих мастеров Франции разных эпох Н. Пуссена, Э. Делакруа, К. Моне, О. Ренуара, П. Сезанна. Имеются скульптуры Ж.А. Гудона, О. Родена. Хорошо представлено также французское искусство конца XIX – начала XX века, от импрессионистов до А. Матисса (тридцать семь картин) и П. Пикассо (тридцать одна картина).
Перейдем к Лувру. Там находится семь картин великого Рафаэля, полотна Тициана, Тинторетто, Веронезе. Самая ценная часть коллекции итальянской живописи в Лувре – пять картин Леонардо да Винчи, это самое большое в мире собрание живописных произведений великого художника.
По количеству шедевров и владению раритетами эти музеи считаются равнозначными, но ей все равно хотелось сравнить более детально.
Начала она с Эрмитажа. В Эрмитаже общая площадь помещений (зданий) составляет 183 820 кв. м. Экспозиционно‑выставочная площадь – 62 324 кв. м. В настоящее время выставляется 150 тысяч экспонатов, это из трех миллионов имеющихся. Если, к примеру, вы предполагаете просматривать по одному экспонату в минуту и расходовать на это двенадцать часов в день (не выходя в туалет и на перекуры) то пересмотрите всю экспозицию за двести девять (!) дней. Это, конечно нереально. Однако если сократить осмотр до шести часов в день, чтобы иметь возможность завтрака, обеда и ужина, то через год вы «выйдете на свободу», полностью закончив осматривать музей.
Теперь Лувр, один из крупнейших художественных музеев мира: в Лувре 160 106 квадратных метров. На 58 470 метрах экспозиционной площади демонстрируется 300 000 экземпляров. Это значит, что при режиме осмотра, как в Эрмитаже, потребуется больше двух лет для полного ознакомления со всеми экспонатами Лувра.
Да, такого она не ожидала… Как вообще можно говорить после таких цифр, какой музей больше понравился. За те два или три часа, которые самый интеллигентный человек выделяет в своей жизни на осмотр Лувра и Эрмитажа, он увидит одну десятитысячную часть экспонатов! Он, тем не менее, уже готов высказать свое собственное мнение на тему «Какой музей лучше».
Практически все ее клиенты ставили Лувр на первое место, иногда очень занятно описывая критерии сравнения, которые позволили им сделать такой вывод. «Лувр гораздо лучше Эрмитажа! Несколько входов и много касс, в том числе автоматических, меньше очередь. Большой вестибюль. Несколько кафе на разных этажах. Туалеты в Лувре на каждом этаже и в каждом крыле». В Лувре можно свободно фотографировать, правда, только без вспышки.
Теперь ей предстояло составить собственное мнение по поводу двух знаменитых музеев.
Единственное, что, по ее мнению, могло бы поставить Лувр на первое место, так это портрет Джоконды. Это общепризнанный факт.
«Джоконда» – самая загадочная и самая известная картина Леонардо Да Винчи. По сей день неизвестно, кто изображен на этой картине. Существует немало догадок по этому поводу, но все они – лишь равнозначные версии. Правды не знает никто. Не сохранилось ни одной записи художника об этой картине. И если о том, кто явился образом, можно только только догадываться, известность этой картины, как оказалось, объясняется очень легко…
«До 1911 года «Мона Лиза» была просто одной из картин Леонардо да Винчи, абсолютно не имеющей известности. Однажды один из экскурсоводов, проводя свою очередную группу туристов по залам Лувра, увидел на месте Джоконды пустое место. Директор Лувра, утверждавший, что украсть какую бы то ни было картину из Лувра невозможно, – был отправлен в отставку. Исчезновение картины произвело столько шума, на её поиски была поднята вся полиция Франции.
Выдвигались самые невероятные гипотезы ее изчезновения. Картину искали в Италии, Великобритании, Японии и даже в России. В прессе неоднократно печатались интервью с «похитителями», но за 2 года картину так и не нашли. Руководство Лувра решило повесить черно‑белую репродукцию картины вместо бесследно утраченного шедевра. Кража «Моны Лизы» произвела такое сильное впечатление во всем мире, что около репродукции всё время можно было найти свежие цветы.
Наконец‑то был найден настоящий похититель «Джоконды». Он оказался простым маляром, который красил стены в Лувре. Будучи большим патриотом своей страны, он считал несправедливым, что самая большая коллекция картин Леонардо да Винчи хранится не на его родине, а в Париже. На суде итальянец Перуджа рассказал, что он решил вернуть хоть одну из картин его земляка на родину и выбрал «Джоконду» только за её небольшой размер (77 × 53 см, дерево, масло).
Два года эта новость о похищении настолько долго занимала первые строки печатных изданий во всем мире, что неудивительно, что картина стала буквально мировой сенсацией.