Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам,
Вся семья моя покрыта рыжим волосам,
Их ножницами бреют,
Их бритвами стригут,
А они, проклятые, растут!
А однажды, видимо, под влиянием сего вокального произведения, к Кате подкрались сразу пятеро с ножницами. Она плакала, но вырваться не могла – боялась наткнуться на острие. Так и отчикали ей тогда половину челки.
Ну, Сереже, конечно, приходилось бить таким морды. Это у него получалось неплохо, и недруги исподтишка трусливо выводили на заборе мелом: ГРАЧЕВ + СЕМЕНОВА = любовь до гроба, дураки оба.
Хотя на самом деле Сергей никогда, даже в раннем детстве, не был в Катю влюблен. Они просто дружили. Да если бы и не дружили, он все равно бы ее защищал. Сережка не терпел, когда обижают слабых.
Так уж сложилось у них и так продолжалось всю жизнь. «До гроба», до Катиной смерти. Все‑таки было что‑то пророческое в тех надписях на заборе.
Ну вот, поскольку Сергей вынужден был сражаться, отец учил его, как это делать лучше: показывал всевозможные подсечки, захваты и уходы от захватов. В том числе – и от «двойного нельсона».
К крыльцу с сиреной подкатила «скорая», выскочили санитары с носилками и доктор.
А из другой машины бежали эксперты уголовного розыска с чемоданчиками и фотоаппаратами.
На один короткий миг все эти люди сбились в кучу возле крыльца. Овчарка на поводке напряглась, заворчала, и врач, отпрянув, крикнул:
– Уберите собаку.
Двухметровый руоповец оттянул пса в сторону, а краснощекий повернул голову в сторону столпотворения.
Этой доли секунды оказалось достаточно.
Сергей резко, как учил отец, упал на оба колена. Оперативник, что держал его сзади, перелетел через его голову и, скатываясь по ступенькам, сшиб своего напарника.
Тот непременно устоял бы – эти парни не теряют равновесия так легко, – но помешали санитары. Они‑то не привыкли к кутерьме, их дело – выносить то больных, то покойников. И теперь они испуганно подняли носилки, словно щит, перед грудью, а краснощекий руоповец ткнулся лицом в эту преграду.
Сергей же распрямился, как пружина, и одним звериным прыжком сиганул вперед.
За спиной раздалась короткая очередь – и смолкла.
Глава 5
Маска зверя
«Подстрелят, как зайца. От этих – не уйти. Эти – из‑под земли достанут…»
Автоматная очередь была короткой, но в перепуганном сознании Сергея она звучала вновь и вновь.
Наверное, в моменты крайней опасности в человеке пробуждается что‑то древнее. Нюх, скорость, ловкость, смекалка. Все то, из чего складывается инстинкт самосохранения.
В такие минуты с человеком часто происходит то, что психологи называют инсайтом: короткая вспышка – и найден выход из безнадежной ситуации.
Озарило: «Детский мир»! Там толпа, там дети, там стрелять не станут.
Лишь бы добраться, лишь бы успеть, тут совсем рядом. Рвани, Сергей!
Ничего не подозревавшие прохожие сновали взад‑вперед со своими тяжелыми сумками. Через дорогу – рынок, кругом гастрономы. Люди отоваривались после рабочего дня, и невдомек им было, что в соседнем переулке только что оборвались чьи‑то жизни. И что парень, стремительно выскочивший из‑за угла, подозревается в ограблении и двойном убийстве.
Они только недовольно шарахались в стороны, когда он пробегал мимо, даже не приглядываясь к нему.
А если б кому‑то и вздумалось приглядеться – ничего особенного в глаза бы не бросилось.
Парень как парень. Ну шатен. Довольно высокий, примерно метр восемьдесят пять. Из особых примет – разве что усы… Да мало ли их таких, усатых.
А руоповцы с собакой уже неслись по его следу.
– Разойдись, опасно! – кричали они, и народ испуганно освобождал им путь.
Грачев не останавливался, и теперь уже прохожие провожали его внимательными, недобрыми взглядами. И, наверное, его темные усы уже казались им зловещими.
Но вот и высветились огромные стекла «Детского мира». Сколько раз они заходили сюда с Катей и Ванечкой.
Ванечка! Как же Ванечка?
Но надо было сейчас думать о спасении собственной жизни, и Грачев нырнул в сутолоку магазина.
Коляски, игрушки, пинетки, пеленки…
Все мелькало, все смешивалось. Продавцы, покупатели, взрослые, дети… Не больно‑то здесь разбежишься. Успеть бы протиснуться.
Сергей оглянулся. Следом за ним ворвался краснощекий руоповец. Правда, теперь, после падения и пробежки, он уже таким самоуверенным не выглядел.
Вокруг краснощекого возникло замешательство: кто‑то в страхе отпрянул, отшатнулся – а это в толчее вызывает цепную реакцию толчков. Кто‑то, наоборот, пытался поглазеть на преследователя, подтягивался к нему поближе. В основном, это были, конечно, пацаны.
Один – маленький, серьезный – схватился за блестящий ствол автомата:
– Дядь, это настоящий? Он на батарейках? Ма! Я тоже такой хочу.
– Хорошо, хорошо, деточка, купим, – оттаскивала его бледная мама.
Короче, оперативник попал в людскую пробку.
– Разойдись! – пытался скомандовать он, как делал это на улице.
Не тут‑то было. Покупатели, может, и послушались бы его, да расходиться в узких проходах между прилавками было попросту некуда.
Все это было на руку Сергею. Он уже проталкивался к центру зала, боясь сделать лишнее резкое движение, чтобы не переключить всеобщее внимание с руоповца на себя.
Шагнул к прилавку с игрушками. Стараясь унять учащенное дыхание, попросил продавщицу:
– Покажите вон ту маску, пожалуйста. Резиновую. С клыками.
Девица смерила его оценивающим взглядом:
– Маску? Она дорогая.
– Ничего. Покажите.
Она нехотя подала ему маску, и Сергей натянул на себя резиновую личину страшилища.
Не удержался – глянул через плечо.
Сквозь прорези маски увидел: краснощекий уже совсем рядом.
Приблизился. Посмотрел на Сергея едва ли не в упор, но не узнал: был зациклен на поисках усатого, а клыкастые его не интересовали. А может, продавщица отвлекла. Кокетливо улыбнулась красавцу в серой форме и спросила:
– Что‑нибудь желаете?
– Служба! – бросил тот на ходу и удалился от прилавка, коснувшись рукавом пуховика Сергея.
– Вот это мужчина! – мечтательно протянула девушка, провожая его взглядом.
Сергей перевел дух: кажется, пронесло.
– Ну что, будете брать маску?
– Нет, спасибо. Она и вправду дорогая.
Девушка хихикнула:
– А зря. Вам идет.
– Благодарю за комплимент.
Сергей двинулся ко второму выходу из «Детского мира», но…
«Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела», – как прав был отец, частенько повторявший эту поговорку.
Во вторую дверь – как раз ту, к которой направлялся Грачев, – входил гигант, приятель краснощекого. Он был с овчаркой.
Тут уж началась полнейшая кутерьма. Пес выглядел свирепо и рвался с поводка в гущу толпы. Покупатели зароптали:
– Совсем оборзели!
– Куда без намордника?
– Здесь дети, а не зоопарк!
А маленькая девчонка, очень, видно, смелая, подскочила к собаке и крикнула ей в самое ухо:
– Гав‑гав!
Оперативник растерялся: сражаться с бандитами – одно дело, а с младенцами – совсем другое.
Сергея притиснули к стенду с косметикой. Он сжался, с ужасом ожидая, что животное учует его запах.
Овчарка и правда сделала рывок в его сторону. Но это движение так напугало всех окружающих, что люди дружно шарахнулись от животного, и… стеклянный стенд рухнул. С десяток фигурных флаконов разбилось.
По магазину пополз одуряющий аромат «Тройного» одеколона, смешанного с «Шанелью» и «Красной Москвой».
Овчарка завертела головой. Такой пытки ее тонкий нюх вынести не мог.
Гигант умолял уже, а не командовал:
– Искать! Искать!
Собака послушалась, но искать решила подальше от ударной волны ароматов.
Перед Сергеем мелькнул ее хвост.
Животное было умным и хорошо выдрессированным. Оно метнулось к прилавку с игрушками, где Грачев находился минуту назад.
Маска, которую беглец примерял, еще лежала на прилавке. Овчарка схватила клыкастую личину своими – отнюдь не резиновыми – клыками и принялась яростно ее трепать.
Гигант что‑то спрашивал у продавщицы, та что‑то отвечала, улыбаясь ему еще завлекательнее, чем его товарищу.
Сергей присел на корточки. В донышках разбившихся флаконов еще плескались остатки пахучей парфюмерии. И Сергей, стараясь не порезаться, схватил склянку и сжал ее в ладони. Потом провел ладонью по брюкам, пуховику и даже ботинкам. Ни одна собака теперь не опознает его по запаху.
За поваленным стендом была дверь в подсобку. Туда он и нырнул.
– Посторонним вход запрещен! – преградила ему путь кладовщица.
– Скорее! – Сергей махнул рукой в сторону торгового зала. – Там стенд рухнул, столько товару побилось!
Женщина ахнула и понеслась подсчитывать убытки.
Сергей выскользнул через служебный вход и оказался во дворе.
– Стой!
– Держи!
– Куда он!
– Вроде сюда!
– Дом окружайте, двор!
– Тут много выходов, черт!
– Неужели проворонили, мать твою!
Крики преследователей и собачий лай то отдалялись, то приближались.
Сергей петлял по двору, как уходящий от погони заяц. То прижимался к толстому стволу старой липы, то приседал за изогнутой спинкой скамейки…
Хорошо, что была поздняя осень и темнело рано. При свете дня его попытка спастись была бы обречена на неудачу.
А так – еще поглядим, кто кого.
– Вон он, левее бери!
– Охренел? Это не он.
– Обходим…
– Стой, стрелять буду!
Коробка двора эхом отражает голоса, и порой непонятно, с какой стороны они доносятся.
Но вот – другие звуки, уже знакомые, тоже повторенные и умноженные стенами домов. Будто камнепад в горах.
Стреляют. Двор безлюден, и РУОП решил стрелять. Но, похоже, палят наугад.
Сергей нырнул в первый попавшийся подъезд. Повезло: подъезд оказался сквозным.
Он выскочил на улицу, в шумный привокзальный район. Совсем недалеко от того места, где покупал хрусталь.
Погоня унеслась вдаль.
…Можно, кажется, вздохнуть с облегчением.
По телу разливалось блаженство: такая легкость, которую сравнить можно только с невесомостью. Все кончилось, кошмар остался позади.
Руоповцы даже не знают, кого им искать. Разве это достаточные приметы – молодой человек, темноволосый, с усами? Тем более что усы можно сбрить за пять минут.
Итак, он, Сергей Грачев, может чувствовать себя в безопасности и свободным.
Но эта легкость… Откуда эта необыкновенная легкость? Было в ней что‑то подозрительное.
Боже! А сумка‑то! Он привык ощущать на плече ремень сумки. Но ни ремня, ни сумки не было. Вот она откуда – легкость.
Сумку с хрусталем он оставил там, где погибла Катя, на краешке ее стола. А в ней кроме хрустального свадебного подарка аккуратно лежат в боковом кармашке его документы: паспорт и служебное удостоверение сотрудника НИИ биоэнергетики.
Фактически, он сам преподнес следственным органам свои данные. На блюдечке с голубой каемочкой. Нет, не Кате он сделал подарок, а тем, кто будет отныне охотиться за ним.
От этой мысли Сергея зазнобило. Чтобы хоть немного согреться, он сунул руки в карманы. И наткнулся пальцами на «киндер‑сюрприз» – шоколадное яичко с игрушечкой внутри.
Ванечка!
Этот мальчик был не просто сыном его школьной подруги. Он родился, можно сказать, с его благословения. Был такой горестный час в Катиной жизни, когда решалась участь Ванюшки – быть ему или не быть…
После выпускного вечера они долго не виделись. И вот о чем ему рассказала Катя.
После окончания школы она решила поступать в иняз. И срезалась на первом же экзамене.
Забрав документы, вышла на улицу и, заливаясь слезами, зашагала по тротуару. Остановилась, стала искать в сумке носовой платок.
Мир вокруг трепетал размытыми жаркими пятнами света. И кто‑то высокий, распахнув руки, бежал к ней.
– Куда же ты, синяя птица? Рыжая птица!
Провел ладонями по ее волосам, обнял за плечи.
– Зачем плакать, все еще впереди! Я там тобой целых двадцать минут любовался, а ты – глаза в пол, потом убежала, а теперь вот рыдаешь.
Катя смотрела снизу вверх на абсолютно незнакомого парня – черноволосого, синеглазого, улыбающегося.
– В этот иняз с улицы вообще не берут. Я вот хотел на испанское отделение и тоже провалился. Меня Кирилл зовут, а тебя?
– Катя, – сказала она, ощущая, что провал в институте совсем не трагедия, а сама она становится такой легкой, будто сейчас полетит куда‑то.
Это было незнакомо, это было глупо, безумно, это было замечательно, это было как в детстве.
Жаркий ночной воздух плыл из распахнутого окна в темноту комнаты, за стеной еще пили, пели и смеялись новые знакомые. Катя лежала на чужой постели, и ей было все равно – ведь Кирилл был рядом, свой, родной, любимый с первого взгляда.
– Я поймал синюю птицу! Ты – мое счастье, – шептал он, расстегивая на ней синее, в горошек, платье.
– Я… со мной никогда еще этого не было.
– Я понимаю. Не бойся. Не думай ни о чем, все будет хорошо.
И стаскивал с нее платье через голову, а потом… Потом наступило утро. К ним постучался заспанный парень:
– Сваливайте по‑быстрому, только тихо. Предки мои приехали.
Кате почему‑то не было стыдно – наоборот, весело, легко, азартно. Наспех оделись, прошмыгнули по коридору.
Так началась ее новая жизнь. Работала почтальоном, о поступлении в институт и думать забыла и была счастлива. Прошел год и еще один, в августе собрались с однокурсниками Кирилла – он поступил на свое испанское – в Крым «дикарями».
Уже неделю Катя ела без всякого удовольствия, и чай, даже индийский, был какого‑то не того вкуса, и голова вдруг начинала кружиться.
Катя полистала календарь и, ничего не сказав Кириллу, пошла в районную поликлинику.
«Шесть недель у тебя, дочка», – деловито сказала ей пожилая женщина‑врач.
Катя вспомнила, как они с Кириллом размышляли, какие у них будут дети, черноволосые или рыжие, и улыбнулась.
– …Как же так, Рыженький, – растерянно произнес Кирилл. – Зачем это сейчас? Мы с тобой и не пожили толком еще… И вообще я… не готов. Какой из меня папаша?
Билеты на поезд были на завтрашнее утро. Кирилл куда‑то ушел, вернулся под вечер.
– Я тебе билет сменил. Ты через недельку поедешь, а я сейчас поеду, перед ребятами неудобно.
Дал телефон какой‑то подруги однокурсника, которую Катя помнила очень смутно. «Она классная баба, все тебе устроит, она сама там работает». Отсчитал деньги.
– Ты потом себе фруктов купи каких‑нибудь, тут на все хватит.
Заснул быстро, отвернувшись к стене. Утром вскочил, чмокнул в щеку:
– Я тебя жду через неделю, – и ушел.
Катя лежала в постели, глядя в стену. Потом встала, надела майку, джинсы, сунула в карман деньги, бумажку с номером телефона – и вышла в теплый сияющий день.
Бродила по улицам, замирая у каждого телефона‑автомата. Вдруг решила: позвоню завтра – и сразу стало легче. Можно было ходить, не останавливаясь, и думать, думать.
«Из двух неправильных решений выбери одно верное. Я его любила. Я и сейчас его люблю, хоть он и трус, хоть он и предал меня. Ну и что? У ребенка не будет отца. Но я же не знала своего отца – а счастлива была, как в раю. И все‑таки – что делать, как быть?»
– Катя! – знакомый голос. – Семенова, подожди!
Это был Сергей. Сережа Грачев. Катя вдруг поняла, как тяжело, страшно, одиноко было ей эти полтора дня. Все ему рассказала.
– Конечно, рожай. Вырастишь. Я тебе помогу.
– Ты? – удивилась Катя.
– Как брат, – сказал Сергей. – У тебя же нет брата. А у меня – сестры. Я в МИФИ учусь, подрабатываю уже.
Кирилл позвонил через неделю:
– Ты что не приехала? У тебя какие‑то сложности?
Ответила, что все в порядке, но кое‑какие обстоятельства мешают приехать.
Кирилл явился 31 августа. Длинная трель звонка. Открыла. Он стоял бледный от волнения. Она увидела эту бледность, которую не мог скрыть загар.
– Ты что? Куда ты пропала? Что случилось?
– Извини, – сказала ему Катя. – Это было очень больно. Я не могу тебя больше видеть, – и закрыла дверь.
Он не ушел, еще долго звонил. Она плакала. Не оттого, что хотелось открыть дверь и впустить его снова в свою жизнь. А оттого, что впервые соврала, обманула. Ведь он ей деньги дал, чтобы она избавилась от ребенка. Потом подумала, что деньги эти ей пригодятся, перестала плакать и позвонила Сергею.
В этот же день она отправилась к Сережиной маме, Надежде Егоровне.
Почти все девять месяцев провела у них. Кирилл, наверное, приходил, звонил – ей было все равно. Из роддома ее забирал Сергей с Надеждой Егоровной; соседка по палате, выглянув в окно, крикнула ей: «Семенова, тебя мама с мужем встречают!»
– Черноволосый он, в папу, – сказала она Сереже и его маме, приоткрывая конверт.
– Ничего, это первый волос. Ты подожди, – ответила Надежда Егоровна.
И оказалась права. Черные, как смоль, Ванечкины волосы, которыми так гордилась Катя, глядя на младенцев с голыми беззащитными головами, – эти черные волосы вдруг стали золотисто‑рыжими, вьющимися, сияющими.
Но вот – Кати больше нет. А сын ее об этом не знает. Сейчас всех детей разберут из садика, и мальчонка останется там один. Садик круглосуточный, но ведь сегодня пятница… Воспитательница будет нервничать и срывать на нем свою злость: ей тоже хочется поскорее домой.
Ванечка заплачет: «Хочу к маме, к маме!» И тут ввалятся чужие дяди и без церемоний сообщат ему о том, что его мамы нет больше на свете. И его, маленького, отправят… куда они его отправят?
Лучше об этом не думать.
Думать просто нет времени.
Надо действовать.
Глава 6
Карточный долг
Детский сад находился недалеко – в Вадковском переулке. Можно было остановочку проехать на троллейбусе. Но лучше пройтись пешком. Нужно успокоиться, обрести себя. Отодвинуть, прикрыть чем‑нибудь плотным страшную картину, неотступно стоящую перед глазами. Маленькая дырочка на Катиной блузке… Ее ноготок, соскользнувший с кнопки сигнализации… Копна блестящих рыжих волос… И еще – ее неживой изумленный взгляд.
Как бы представить себе, что это – просто фильм ужасов, который он не будет больше смотреть. Надо только взять в руки пульт, нажать на кнопочку и переключить телевизор на другой канал. Туда, где передают не страшное, а, например, смешное.
Но человеческое сознание – не телевизор, его так просто не переключишь. Темная дырочка на женской кофте… Рифленая подошва убитого охранника…
Где он, тот заветный пульт?
А привести себя в норму необходимо. Ванечка ни о чем не должен знать. Он очень догадливый, этот мальчонка. Маму свою боготворит… то есть боготворил, Нет‑нет, нельзя об этом – в прошедшем времени. Мама – это навсегда.
Сергей подумал о своей матери, и на сердце стало щемяще‑тревожно. Ведь и у него, Сергея Грачева, будет однажды такой день, когда придется прощаться навсегда. Но это – когда‑нибудь, потом. А для шестилетнего Ванюшки этот день уже наступил.
Мать у Сергея еще не старая, ей всего шестьдесят. Уже шестьдесят. А Кате было еще двадцать шесть.
Нет, Ванечка не должен об этом узнать. Когда‑нибудь потом… не сегодня.
Он, Сергей, будет ему улыбаться. Улыбка будет естественной.
Походка – легкой и свободной.
Соберись же, Сергей Грачев. Сыграй эту трудную роль. Отыщи чудодейственный пульт, переключи программу.
«И‑у! И‑у!» – завизжала совсем рядом сирена. Сергей шарахнулся в сторону. Неужели милиция настигла его?
Но мимо, сверкая синим маячком на крыше, промчался автобус реанимации. Это врачи спешили спасти чью‑то жизнь.
А он испугался. Трус, нервный, псих.
И тут что‑то включилось у него внутри, будто кто‑то нажал кнопку волшебного пульта. В голове зазвучало – задорное, озорное, детское:
Звери задрожали,
В обморок упали.
Волки от испуга
Скушали друг друга.
Бедный крокодил
Жабу проглотил.
А слониха, вся дрожа,
Так и села на ежа.
Вот он, ключ. Сергей, кажется, нашел его. Абсурдная детская сказка, «Тараканище», была у них с Ванечкой своеобразным паролем.
Книжку Чуковского с яркими картинками подарила сыну Катя. Мальчик был в восторге.
– Дядя Сережа! – кричал он, захлебываясь. – Смотри, смотри, тут про тебя!
– Ну вот, здрасте‑пожалуйста, – развел руками Сергей. – Почему это про меня?
– Про тебя, про тебя! Почитай сам!
– Любопытно, – сказал Сергей и взял книжку. – Где же это?
– Да вот же! – Ваня ткнул пальцем в страницу:
Вдруг из подворотни
Страшный великан,
Рыжий и усатый Та‑ра‑кан!
Таракан, Таракан,
Тараканище!
– Ну ты даешь, друг мой Иван. – Сергей был несколько уязвлен. – Я что, насекомое? Почему ты решил, что это обо мне?
– Ты же усатый?
– Ну.
– А тут про усатого.
– Погоди‑погоди. Давай‑ка разберемся. По‑моему, тут говорится как раз о тебе. Прочти вот это слово.
– Рыжий.
– А кто из нас рыжий? Я, что ли?
– Я рыжий, я! – обрадовался Ванюшка. – Ура! Это про нас с тобой. Вместе. Мама! Мама! Рыжий и усатый! Эта новая книжка – про нас с Сережей!
Катя хохотала до упаду, а потом так и стала называть их – рыжий и усатый. А иногда еще короче:
– Эй, тараканы, обедать.
И было это совсем не обидно, а, наоборот, весело.
В Вадковский переулок он свернул, твердя про себя стихи Чуковского.
Вестибюль детского сада был пуст, раздевалка с узкими шкафчиками‑ячейками – тоже. Сергей заглянул в помещение Ванечкиной старшей группы. Игрушки были аккуратно расставлены по своим местам, в подсвеченном аквариуме печально плавали две золотые рыбки. Не слышалось ни детских голосов, ни воспитательских окриков. И только волнистый попугайчик, нахохлившийся в своей клетке, угрюмо сообщил ему с жердочки:
– Зрря!
Сергей огрызнулся в ответ:
– Что зря, дурачок?
И попугай отчетливо ответил:
– Зря трратишь нервы.
– Что ты понимаешь, пернатый, – серьезно, как человеку, сказал ему Сергей.
День выдался жуткий и странный, границы реальности были размыты. Почему бы не допустить, что в такой день и животные заговорили осмысленно? Вот и рыбешки в своем стеклянном резервуаре так разевают рты, что, кажется, сейчас пошлют тебя ко всем чертям. Как и положено в фильме ужасов, который длится уже не первый час. Сколько в ней серий, в этой картине? Скорей бы уж наступил финал. А лучше – снова нажать кнопку волшебного пульта.
Свинки замяукали:
Мяу, мяу!
Кошечки захрюкали:
Хрю, хрю, хрю!
Уточки заквакали:
Ква, ква, ква…
Как ни странно, от стихов опять полегчало.
Где же Ванечка? Всех детей уже разобрали родители. Может, воспитательница, потеряв терпение, решила сама отвести его домой? Все адреса ведь у них записаны.
А Сергею туда, к Катиной квартире на Новослободской, нельзя, никак нельзя. Там наверняка уже полно милиции. Эх, если бы не забытая в обменном пункте сумка…
Он насторожился: ему послышалось, что где‑то в конце коридора что‑то звякнуло. Затем еще раз, отчетливее. Он пошел на звук.
Попугай скрипуче проводил его:
– Куда с гррязными рруками?
Сергей невольно глянул на свои руки и вздрогнул: на правой была засохшая кровь. Видно, это произошло тогда, когда он приобнял Катю. А ведь крови совсем не было вокруг той крошечной дырочки на женской кофте.
Или это – кровь погибшего охранника, на которого он повалился, споткнувшись?
Впрочем, какая разница. Главное – срочно смыть эти ужасные пятна. Рукав пуховика тоже пропитался кровью, но на коричневой ткани это не очень заметно.
Где тут умывальники?
Детские эмалированные горшочки, перевернутые кверху дном, выстроились вдоль кафельной стены. Похожи на зеленые каски солдат какого‑то детского войска. Вместо кокард – веселенькие картинки: грибок, домик, зайчонок. Отвоевались и ушли на побывку домой. Куда же отбыл Ванечка?
Сергей склонился над низкой, закрепленной на уровне детского роста, раковиной. Кусочек розового мыла не слушался – то и дело выскальзывал у него из рук. В сливное отверстие стекала с ладоней мутная, рыжеватая вода. Сергей даже зажмурился: кровь так не вязалась с этим чистеньким детсадовским туалетом, где все было таким светлым, таким игрушечным, точно из набора мебели куклы Барби.
Он не решился вытереть руки махровым желтым полотенчиком, висящим на крючке: боялся осквернить этот счастливый ребячий мирок, еще не ведающий зла.
Растопырив мокрые пальцы, двинулся по коридору – туда, где опять что‑то звякнуло.
Потертая ковровая дорожка привела его на кухню. И там он застал необычную картину.
Возле разделочного стола, на табуретках, сидели Ванечка и воспитательница Татьяна Павловна, женщина лет сорока. Вошедшего они не заметили, так как азартно резались в карты.
– Червяки козыри! – азартно выкрикивал Ванечка.
Воспитательница строго поправляла его:
– Мухлюешь, Семенов. Козыри – пики.
– Червяки, червяки! Не жухайте, Татьяна Пална!
– Я не жухаю. Семенов. Ладно, приняла.
– Ага! Ага! Вы дурак, Татьяна Пална.
– Я дурак, – согласилась воспитательница. – Ты выиграл сухофрукт.
– Чур, грушу! – потребовал Ванечка. Татьяна Павловна открыла огромную кастрюлю с остатками обеденного компота и звякнула по дну половником. Это был тот звук, который указал Сергею дорогу сюда.
– Груш не осталось, – сообщила воспитательница – На чернослив не согласишься?
Ванечка заупрямился:
– Чернослив я уже ел.
– Тогда это будет мой карточный долг. В понедельник в обед отдам. Потерпишь пару деньков?
Ваня, подумав, милостиво кивнул:
– Ладно. Я вам верю, Татьяна Пална.
Сергей решился обнаружить свое присутствие:
– Азартные игры?
Воспитательница от неожиданности выронила половник.
– Мы… мы не на деньги, мы на фрукты, – смущаясь, залепетала она.
Сергей улыбнулся. Он был так благодарен этой женщине, что она развлекала Ванюшу после своего рабочего дня, хотя дома ее, наверное, ждала собственная семья. А она еще оправдывается…
– Вы замечательный воспитатель! – сказал он и протянул Татьяне Павловне руку, но, вспомнив, что на ладони только что была кровь, вместо рукопожатия поклонился. – Вы извините за опоздание. У меня тут кое‑какие…
– Неприятности? – сочувственно подсказала женщина. Она ничуть не удивилась, что за Ваней Семеновым пришла не мать. Это случилось не впервые, персонал детсада считал Сергея родственником мальчика.
– Не то чтобы неприятности, – замялся Сергей. – Так… некоторые неожиданные проблемы.
Это не было ложью: то, что произошло сегодня, «неприятностями» не назовешь.
Держаться! Держаться! Нужно выглядеть беспечным.
Ванечка вертелся вокруг него, ему не терпелось похвалиться:
– А знаешь, Таракан, я выиграл турнир. Татьяна Пална – круглый дурак.
Сергей вздохнул:
– Все мы иногда бываем дураками. Круглыми.
Ваня возразил:
– А я – нет. Я ни разу не остался.
– Поздравляю, – сказал Сергей, и вдруг само собой из него вылетело: – Мама может тобой гордиться.
Он почувствовал, как вдоль хребта пробежали мурашки. Будто Катя провела ладонью по его спине. Она частенько так делала, когда он сморозит какую‑нибудь глупость. А что, если ее душа действительно сейчас возле них, прямо здесь, в кухне детского садика? Говорят же, что человек находится рядом со своими близкими в первые девять дней после смерти.
После смерти. Боже мой…
– Ладно, собирайся, Иван, – сказал он строго. – Мы и так задержали Татьяну Павловну.
– Да ничего, ничего, – успокоила та. – Даже хорошо, что вы припозднились. Хоть одежда Ванина высохнуть успела. Признавайся, Семенов, что ты сделал сегодня на прогулке?
Ванюшка покосился на Сергея:
– А маме не наябедничаешь?
И опять у Грачева – холодок вдоль позвоночника.
– Обещаю.
И мальчик сообщил не без гордости:
– Я ушел в плавание!
Воспитательница потребовала уточнения:
– В какое именно?
– В подводное!
Сергей прищурился:
– Без акваланга?
– Я тренировал задержку дыхания.
– Вот‑вот, – Татьяна Павловна говорила добродушно, видно, все возмущение было выплеснуто раньше, в момент происшествия. – И без водолазного костюма, прямо в новой куртке. А вместо океана была канава – у нас там трубы перекладывают.
– Тоже мне Жак Ив Кусто, – пожурил Сергей, и они направились в раздевалку.
Глава 7
Ананасная плантация