Между прочим, Лизарди считал себя, чистокровного креола, гораздо выше меня: с его точки зрения, я был всего лишь жалким пеоном. Правда, мне сама эта мысль представлялась дикой – так хотелось верить, что в действительности я настоящий Хуан де Завала, а Бруто выдумал на смертном одре всю эту историю с подменой. Ведь, оказавшись жертвой собственного коварства, он наверняка вообразил, что я намеренно отравил его, и захотел отомстить.
Откровенно говоря, Лизарди порядком раздражал меня. Он с особенным презрением отзывался о моих умственных способностях, не упуская случая подчеркнуть, насколько я уступаю ему по части образования и знания жизни. Порой чувствовалось, что он видит во мне ребенка, неспособного к серьезным размышлениям и рассуждениям. Правда, следовало признать, что и сам я еще совсем недавно точно так же относился к своим слугам.
Шло время, и я начал постепенно привыкать к тяжелому труду: мускулы на руках и ногах крепли, я раздавался в плечах, становясь все менее похожим на изящного, стройного кабальеро.
Однажды мы вернулись с дневных работ и как раз подкреплялись едой и вином из моей корзинки, когда тюремщик вызвал Лизарди, желая поговорить с ним с глазу на глаз. Вскоре Хосе вернулся, причем я сразу приметил его довольную ухмылку, но этот книжный червь тут же опомнился, согнал ее с лица и нахмурился.
– Какие новости? – как ни в чем не бывало поинтересовался я.
– Увы, родные окончательно отказались от меня. Теперь нам не избежать Манилы.
Я потрепал его по плечу:
– Ничего, пока мы вместе, все не так страшно. Я полюбил тебя как родного брата, которого у меня никогда не было. И, пока я жив, не брошу тебя, можешь не сомневаться.
Так я сказал Хосе, а про себя подумал, что все‑таки этот чертов книгочей был прожженным лжецом: новости ему явно сообщили хорошие, но он и не подумал ими со мной поделиться. А спрашивается, что ему в его положении могли сообщить хорошего? Неужели отменили ссылку в Манилу?! Интересно, с какой стати: может, этот стервец каким‑то манером предал меня, чтобы облегчить собственную участь? Лизарди вообще был для меня загадкой: человек, которому хватило смелости обрушиться с яростными нападками на вице‑короля и церковь, но при этом панически боявшийся боли и любого насилия.
Я терпеливо ждал наступления поздней ночи. Когда арестанты наконец угомонились и со всех концов камеры стали доноситься лишь похрапывание да сонное бормотание, я начал действовать. Навалился на Лизарди, заткнул ему рот и так зажал нос, что чертов грамотей весь побагровел и стал задыхаться.
– Только пикни, и я тебя придушу, – пригрозил ему я. – ¿Comprénde? Дошло?
Он судорожно закивал.
– Вот что, amigo, – прошептал я, – своей наглой ложью ты оскорбил меня в лучших чувствах. Сам получил хорошие новости, а мне рассказать не захотел? Придется тебя проучить.
С этими словами я вытащил из кувшинчика с повидлом насекомое и запустил ему в ухо. Лизарди стал ерзать и извиваться: я выждал некоторое время, а потом хлопнул его по уху с другой стороны, и незваный гость выскочил наружу.
– Смекнул, что это было такое, а? – поинтересовался я и пояснил: – Твой брат, червь, только не книжный, а такой, который может пробраться через ухо в твой мозг и прогрызть в нем ход, как в яблоке. У меня таких целая банка. А ну выкладывай, что узнал, а не то насыплю тебе этой дряни полные уши, и будет твоя башка словно червивый плод!
Несмотря на царившую в камере темноту, я увидел, как блеснули белки его закатившихся от страха глаз: ну и умора! Ослабив хватку, чтобы Лизарди мог говорить, я засыпал его вопросами:
– Ну, какими новостями тебя порадовали? Манила отменяется? Отец согласился тебе помочь?
– Sí, дело в том, что...
– Тсс, не так громко. Что затеяли твои родные?
– Мое место займет другой человек.
– Кто?
– Ну... это не имеет значения. Один из этих отвратительных подонков, которых тут полным‑полно, станет на день Хосе де Лизарди. Ему хорошо заплатят, а я назовусь его именем.
Я кивнул:
– Ясно, вы поменяетесь местами. Его поместят в фургон, следующий в Акапулько, откуда и отправляется галеон в Манилу, а ты вместо него пойдешь мостить улицу. В конце дня тебя выпустят как обычного пьянчужку, который отработал положенные ему три дня. Так или нет?
– Sí.
Я отпустил Лизарди.
– Ты отвратительное животное, – простонал он, ковыряясь в ухе. – Опасный буян. Теперь я не сомневаюсь, что ты и вправду убил того доверчивого старичка, который считал себя твоим родным дядей.
– Уж во всяком случае, сеньор книгочей, тебя я точно убью, если ты снова предашь меня.
– Когда это я тебя предал?
– Ты надумал спасти свою шкуру в одиночку. А разве я не защищал тебя? Разве не кормил, не считал тебя родным братом?
– Я тебе не брат. Я креол, а ты пеон.
– Еще раз повторишь эту гнусную клевету – и мигом станешь мертвым креолом. Вот заодно и посмотрим, какого цвета твоя кровь, когда она хлынет у тебя из горла.
– Ничего у тебя не выйдет, я сейчас позову тюремщика.
– И это все, что ты успеешь сделать. Это будет твой последний крик, потому что я вырву тебе язык. – Я наклонился поближе и добавил: – И выдавлю пальцами тебе глаза.
– Животное, – пролепетал он.
– Ладно, оставим угрозы. Скажи лучше: а ты подумал о том, что будешь делать на улице? Сбежать за взятку из тюрьмы – это ведь еще полдела, а вот куда ты пойдешь, когда обретешь свободу? Это тебе не чернилами по бумаге царапать; скорее всего, такой глупец, как ты, вообще не сумеет выбраться из города.
– Ничего, как‑нибудь сумею, – огрызнулся Лизарди.
Особой уверенности, однако, в его голосе не прозвучало, и я принялся стращать его дальше.
– Тебя освободят поздно вечером. Ты что же, думаешь, будто сможешь остановиться на ночь в гостинице и покинуть город на следующий день? Как бы не так, ты здесь чужак, полиция тебя сразу приметит. Убираться отсюда надо сразу же, а без лошади об этом и думать нечего. Хотя, впрочем, тебе и на лошади не суметь, потому, как ты города не знаешь. А я здесь вырос и знаю, где раздобыть лошадок: они у меня, можно сказать, наготове дожидаются.
Хосе долго молчал, а потом тяжело вздохнул:
– Ладно. Чего ты хочешь?
– Чтобы ты устроил побег нам обоим. За это я обеспечу тебя лошадью и покажу дорогу на Мехико.
– А если я откажусь?
– Ну, тогда я убью тебя. – Я сказал это с такой холодной уверенностью, что и сам удивился. Ну а Лизарди, тот просто пришел в ужас, ибо смекнул, что я не остановлюсь ни перед чем и выполню свою угрозу.
В тени виселицы человеческая жизнь кажется не такой уж священной.
* * *
– Хосе де Лизарди! Хуан де Завала!
Передо мной стояли двое léperos, и я поочередно ткнул каждого из них в спину, прошептав:
– Эй, вас зовут!
Мы остановили свой выбор на этих пьянчужках, которых альгвазилы вытащили из сточной канавы три дня тому назад, потому что как раз сегодня их должны были освободить. К тому же оба давно пропили свои мозги, так что и в трезвом виде мало что соображали.
Заключить сделку не составило труда: мы вручили им всего несколько песо, посулив в будущем свозить их на свой счет в Мехико и угостить во всех столичных пулькериях. На таких выгодных условиях пьяницы с готовностью согласились занять наши места. И то сказать, перспектива побывать в столице казалась воистину сказочной этой парочке забулдыг, которые сроду не видели ничего, кроме дешевых трактиров и сточных канав Гуанахуато.
Меня несколько позабавила мысль о том, что я уже во второй раз становлюсь подменышем, и я ухмыльнулся Лизарди, когда обоих пьяниц заковали в кандалы, чтобы отправить в Мехико, а оттуда в Акапулько, на галеон, следовавший в Манилу.
– Надеюсь, что этим типам понравится свежий океанский ветерок, – заметил я, – и они умеют хорошо плавать.
– Думаю, тюремщики в столице поймут, что их провели.
– Плевать: к тому времени мы уже будем далеко отсюда.
Несколько минут спустя мы, вместе с почти тремя сотнями других заключенных, построились в колонну, чтобы отправиться на работу. Никто и не подумал сковывать нам ноги цепями, ведь нас считали обычными пьянчугами.
На сей раз арестантов отправили на выгон за городом, куда съезжались вьючные обозы, доставлявшие в город товары. Главным транспортным средством в этой местности являлись мулы, на втором месте были индейцы, которым приходилось таскать все на своих спинах.
На выгоне нас заставили сгребать и грузить на телеги навоз, который потом развозили по окрестным ранчо и усадьбам, продавая земледельцам в качестве удобрения. Еще не так давно, окажись я поблизости, меня от жуткой вони вывернуло бы наизнанку, однако сейчас я воспринимал все стоически: мы сами смердели куда хуже навоза, да и к тому же это как‑никак был наш последний день в тюремном аду.
Вечером стражники снова выстроили нас в колонну: пора было возвращаться обратно в город.
– А что, если сегодня ночью украсть тут мулов? – шепнул мне Лизарди.
– Я же сказал тебе: мы скроемся на моих лошадях.
– Что‑то я не пойму, какие у тебя могут быть лошади, если ты...
– Успокойся и во всем положись на меня. Давай каждый из нас будет заниматься тем, к чему пригоден. Вот вернешься в столицу, придумаешь и напишешь новый памфлет. А уж лошадей предоставь мне.
К тому времени, когда мы добрались до центра города, уже наступили сумерки. Стражники остановили колонну на перекур, и нас с Лизарди, в числе прочих заключенных, отпустили.
– Куда мы теперь пойдем? – спросил Хосе.
– В пулькерию, вместе со всем этим сбродом. У тебя ведь есть деньги, которые передал тебе отец?
– Да, но я не собираюсь покупать это отвратительное пойло, которое хлещут ацтеки.
– Если альгвазилы вдруг обнаружат подмену и поднимут тревогу, а этого исключить нельзя, двух беглых испанцев будут искать где угодно, только не в пулькерии.
Лизарди явно не понравилось, что я причислил себя к испанцам, и он смерил меня уничижительным взглядом, но поправлять вслух благоразумно не стал.
– А теперь объясни насчет лошадей. Когда мы?..
– Когда окончательно стемнеет, чтобы нас не приметили на улицах. – Я похлопал его по спине. – И хватит уже задавать вопросы, сеньор Книжный Червь. Мы обрели наконец свободу, вот и наслаждайся ею. Возможно, уже завтра нас схватят и повесят.
* * *
Мы покинули пулькерию, когда улицы опустели и город погрузился во тьму. Лизарди, бедняга, извелся и все торопил меня, но я твердо стоял на своем, не желая понапрасну рисковать. Улицы, где жили богачи, ночью охраняли караульные, расхаживавшие с фонарями. Света от них, правда, было мало, но опасность наткнуться на такого караульщика все же существовала, а подними он тревогу, домовладельцы тут же послали бы ему помощь. Поэтому мы должны были успеть провернуть свое дельце в определенный промежуток времени: когда уже стемнеет, но патрульные еще не выйдут на улицы. Ну а поскольку обход начинался в десять, в нашем распоряжении имелся целый час.
– Куда мы идем? – шепотом спросил Лизарди. – Я так и не понял, откуда возьмутся лошади, если все твое имущество конфисковали.
– Вот я и заберу часть его обратно.
Лизарди остановился как вкопанный.
– Что ты сказал?
– Мы украдем двух моих лошадей.
– То есть как это украдем? Я думал, может быть, твоя возлюбленная договорилась о лошадях. Я не желаю оказаться в тюрьме за воровство!
Мне стало смешно.
– Я смотрю, ты предпочитаешь, чтобы тебя повесили за памфлеты.
– В любом случае, я не собираюсь красть лошадь.
– Тогда adiós, amigo! Прощай, приятель! Иди своим путем!
– Но, Хуан, ты не можешь бросить меня. Ты же сам говорил, что считаешь меня своим братом.
– Это была всего лишь ложь.
– У меня есть деньги. Почему бы нам не купить двух мулов?
– Нам нужны хорошие лошади, такие, которые способны ускакать от альгвазилов, если за нами будет погоня. А на мулах мы далеко не уедем, даже если и сумеем выбраться из города. Люди не зря стараются путешествовать большими группами, на дорогах повсюду полно разбойников. Так что нам нужны самые быстрые скакуны. А у меня, да будет тебе известно, всегда были лучшие лошади в городе. И сейчас мы отправимся и заберем их.
– Но ведь тебе не позволят вот так просто зайти в дом и увести лошадей. Ты сам говорил, что «кузены» заняли твой дом и что они ненавидят тебя.
– Сейчас эти бездельники наверняка сидят за столом и ужинают, а челядь им прислуживает. На конюшне один только Пабло, но и он не торчит там безвылазно. По вечерам он обычно отправляется прямиком в пулькерию, так что путь свободен. Нам останется только оседлать лошадей и вывести их.
Мы двинулись дальше. Однако беднягу Лизарди мои слова не успокоили, и он бормотал на ходу молитву. Я не выдержал и сказал ему:
– Хватит дрожать, Книжный Червь, со мной не пропадешь. Дон Хуан де Завала, благородный кабальеро, защитит и спасет тебя.
В моем бывшем особняке в окнах второго этажа виднелся свет, но внизу, как я и предвидел, было темно. Наверняка все слуги находились наверху, подавая ужин наглым свиньям, которые завладели моим домом.
Я уверенно провел Лизарди через заднюю калитку к дверям конюшни, как будто был хозяином дома, каковым, впрочем, по‑прежнему себя считал. В стойле было четыре лошади. Две новые, вероятно принадлежавшие моим «кузенам», и еще две, которые были мне хорошо знакомы: Ураган и небольшой мерин, за свою окраску прозванный Медяком.
Из кладовки при конюшне я забрал два мачете и длинный нож. Пистолеты и мушкеты хранились у меня наверху, но в кладовке я держал мешочек с черным порохом. Шпоры удалось найти лишь самые простые, с железными колесиками, какими пользовались vaqueros.
Я велел Лизарди ехать первым, пояснив:
– Я выведу своего коня следом, отворю ворота на улицу и, как только мы выберемся на улицу, тотчас закрою их обратно. Оказавшись за воротами, не вздумай пускать лошадь вскачь, вовсе ни к чему привлекать к себе внимание.
Я подвел Урагана к дверям конюшни, открыл их и испуганно замер, обнаружив прямо перед собой здоровенного черного дворового пса. Зверюга сперва зарычала, а затем принялась лаять и бросаться на меня, клацая зубами. Ураган встал на дыбы, а я никак не мог дотянуться до своих клинков, чтобы избавиться от чертовой псины. Коня собака явно побаивалась, предпочитая держаться на расстоянии, однако ее лай запросто мог привлечь внимание хозяев. Я уже вскочил в седло, но псина не унималась: она прыгала, отчаянно гавкая и скаля клыки. Мне не оставалось ничего другого, кроме как погнать Урагана прямо на проклятую тварь. Как раз в тот момент, когда мы вылетели из дверей конюшни, я увидел, что из дома выбегает человек с мушкетом.
– Стой! Держи вора! – закричал он, направив на меня оружие, и я дернул поводья, устремив Урагана на противника. Тот отскочил с дороги; он все же успел пальнуть из мушкета, но пуля пролетела мимо.
Я развернул Урагана и направил его к воротам, а громадный пес, это исчадье ада, тем временем набросился на Лизарди. Пнув ногой створки, я вылетел наружу, стараясь не свалиться с лошади. Собака лаяла на коня Лизарди и подпрыгивала, пытаясь цапнуть его за ноги. Развернувшись к надоедливой псине, я выхватил наконец мачете и отправил душу зверюги обратно в ад, где мы с ней, не сомневаюсь, со временем встретимся снова.
Ураган устремился по улице, обогнав Медяка. Наши лошади галопом мчались по мостовой, их копыта высекали искры, с превеликим трудом сохраняя на булыжнике равновесие. Мне пришлось придерживать Урагана, чтобы он не поскользнулся и не свалился.
А тут еще новая напасть: за нами увязался второй пес, пятнистое чудовище размером с мастифа. Подпрыгнув рядом со мной, он промахнулся и не сумел ухватить меня за ногу, но прокусил мешок с черным порохом. Ткань разорвалась, содержимое высыпалось ему прямо на морду, и кусачий злыдень отстал.
Я гнал Урагана на север, прочь из города, а Лизарди скакал за мной следом, истошно крича:
– Ты, сын шлюхи, Мехико совсем в другой стороне! Ты снова мне солгал, чертов lépero!
Да на что же это похоже: в спину мне беспрерывно гавкают собаки – не те, так другие.
Объясняться с Лизарди мне было некогда, хотя вообще‑то он был прав. Но, поскольку убраться из города без шума нам не удалось, было бы глупо соваться сейчас на столичную дорогу, самую оживленную в Новой Испании. Именно поэтому я и предпочел двинуться в противоположном направлении. Ясно ведь, что теперь по нашему следу пустят целую свору альгвазилов, своего рода земную замену адских псов. Походило на то, что не только я, но и книжный червь Лизарди тоже родился под несчастливой звездой.
* * *
Мы отмахали на север в лунном свете добрую лигу, пока не уперлись в ворота рудничной гасиенды. Тогда я повернул на восток, и мы проехали еще одну лигу, а когда совсем стемнело, да и местность стала такой, что в темноте можно было запросто свалиться с коня и свернуть себе шею, было решено сделать привал.
Я велел Лизарди спешиться и устраиваться на ночлег. Одеяла нам должны были заменить попоны. Мой спутник немедленно принялся ныть:
– Эта земля еще более жесткая, чем камни, на которых мы спали в тюрьме! Да чего же холодно! И к тому же я проголодался, а у нас нечего есть!
– Похоже, попади ты на Небеса, и там начнешь жаловаться на неудобства святому Педро.
Я опустился на четвереньки и поцеловал землю.
– Да, здесь жестко и холодно, но зато мы на свободе!
Но Хосе не унимался:
– Ага, зато тут нас могут запросто искусать до смерти змеи или растерзать ягуары.
Я демонстративно заткнул уши, лег на спину и, положив голову на седло Урагана, устремил взгляд к ночному небу. В отличие от Лизарди я привык спать на жесткой земле: мне частенько приходилось ночевать таким образом во время своих охотничьих вылазок. Правда, раньше у меня всегда были сытный ужин и огонь, возле которого я мог согреться.
– Завтра будет новый день, – пробормотал я, таращась вверх.
– Что за бессмысленное замечание? – раздраженно отозвался Хосе. – Ясно, что каждый следующий день – новый.
– Первые двадцать пять лет своей жизни я провел как Хуан де Завала, гачупино, благородный кабальеро из Бахио. Завтра я буду уже кем‑то другим, и кто знает, куда меня заведут ноги?
– Если тебя схватят королевские альгвазилы, ты вернешься обратно в Гуанахуато ногами вперед, можешь не сомневаться, – заключил мой товарищ.
ДОЛОРЕС
Утром мы двинулись по дороге, что вела к местечку Долорес, располагавшемуся в дне конного пути к северо‑востоку от Гуанахуато. Дорога эта, хотя и находилась в противоположной стороне от поселений рудокопов (что было нам на руку), вела, однако, через горы Гуанахуато, а это делало наше путешествие весьма утомительным, а порой и опасным. Местами приходилось пробираться по узенькой тропинке, подходящей разве что для ослика, которая тянулась над обрывом высотой в сотни футов.
Долорес привлекал меня в первую очередь своей уединенностью и труднодоступностью, да и к тому же ни меня самого, ни уж тем более моего спутника с этим захолустьем ничто не связывало. Так что, если за нами вдруг отправят погоню, альгвазилам и в голову не придет искать беглецов здесь.
Не доезжая до городка, мы остановились в ацтекской деревушке, где раздобыли незатейливый ужин: говядину, завернутую в тонкие кукурузные лепешки.
– Эта деревня – часть гасиенды Эспиносы, – сказал я Лизарди. – Дон Эспиноса мне знаком, он живет в Гуанахуато. Если бы две недели тому назад я остановился на его гасиенде, то меня приняли бы с почетом и устроили бы в мою честь фиесту.
Мы уже спустились с гор и выехали на более широкую и удобную дорогу, когда из‑за деревьев, росших на склоне холма в двух сотнях метров от нас, показались четверо верховых.
– Это vaqueros с гасиенды? – предположил Лизарди. – Нет ли с ними и твоего друга Эспиносы?
– Где ты видишь vaqueros? Посмотри, на ком они едут: двое верхом на мулах, а еще двое – и вовсе на ослах.
Вероятно, Хосе не знал, что пастухи с гасиенд обычно ездят на лошадях. Правда, изредка они могут оседлать мулов, но уж никак не ослов. Последние из‑за своих незначительных размеров не годятся для верховой езды и в основном используются индейцами как вьючные животные, а ослики, которых мы сейчас увидели, были особенно маленькими.
Да и одеты незнакомцы были довольно странно: на одних лохмотья lépero, а на других – наряд кабальеро. Впрочем, даже издали было понятно, что малый, нарядившийся лучше всех, никакой не благородный сеньор, а настоящий проходимец.
– Это бандиты, – догадался Лизарди.
– Верно.
– У нас хорошие лошади, мы можем от них ускакать.
– Лошади у нас и впрямь хорошие, вот только всадник из тебя никудышный. Если припустишь во весь опор по этим буеракам, так того и гляди вылетишь из седла. Да и нет нам резона поворачивать назад, еще угодим прямо в лапы альгвазилам.
Разбойники явно направлялись в нашу сторону. Похоже, что пистолет имелся только у одного из них, остальные были вооружены мачете.
– Их четверо, – ужаснулся Лизарди. – Мы даже не сможем с ними драться!
– Черта с два, еще как сможем!
Я выхватил мачете из ножен и пришпорил Урагана.
– ¡Vamos caballo! ¡Ándale! ¡Ándale! Гони, коняга! Вперед! На них!
Ураган устремился вперед. Этот замечательный конь был лучшим моим оружием: на голову выше мулов, я уж не говорю про маленьких осликов. Правда, не особенно рослые мулы выглядели крепкими и отличались весьма внушительным объемом.
Гоня Урагана во весь опор, я налетел на всадника на осле. Ослик от толчка упал, а бандита я успел рубануть по плечу.
Всадник на муле наставил на меня пистолет, однако этого грозного оружия я опасался куда меньше, чем мачете. Даже самый лучший кремневый пистолет в руках опытного стрелка частенько давал осечку, что уж говорить о ржавой железяке, которой размахивал разбойник с большой дороги. Теоретически, когда стальной боек высекает искру из кремня, она должна воспламенить пороховой заряд, который выталкивает свинцовую пулю из ствола, однако на практике помешать удачному выстрелу может дюжина причин. А вот воспрепятствовать удару мачете куда труднее.
Поскольку у бандита в пистолете был только один заряд, я особо не беспокоился.
– ¡Ándale! – крикнул я, устремляя Урагана на его мула.
Тот споткнулся и, испугавшись, отпрянул в сторону. Пистолет выстрелил, но всадник промахнулся, поскольку вылетел из седла.
Я развернулся и увидел, что другой бандит подъехал на муле уже совсем близко. Размахнувшись большим широким лезвием мачете, как топором, я изо всех сил рубанул его сбоку по шее, почти обезглавив. Он рухнул на землю, а насмерть перепуганный мул стремглав унесся прочь.
Остановив Урагана, я развернул его. Между тем у уцелевших разбойников пропало всякое желание драться, они теперь думали лишь о том, как унести ноги. Незадачливый стрелок снова взобрался на мула и вместе со своим товарищем, который был тоже верхом на муле, поскакал в направлении Гуанахуато.
Как я и предвидел, лошадь Лизарди сбросила его, но он уже не только успел подняться, но и каким‑то непостижимым образом сумел удержать в руках поводья.
Сражение, однако, еще не закончилось. Раненный в плечо бандит вновь взобрался на осла и теперь гнал его прямо на Хосе. Головорез понимал, что на своем «скакуне» ему от нас не уйти, а вот если он захватит лошадь Лизарди, у него появится шанс на спасение.
Я снова пришпорил Урагана и устремился к разбойнику. Ослик оказался умнее своего хозяина: услышав стук конских копыт и не желая больше сталкиваться с Ураганом, он развернулся и понесся обратно вверх по склону. Я нагнал его и рубанул бандита мачете по спине. Тот с воплем упал на землю, а ослик удрал. Пока я обозревал оставшееся за мной поле боя, подъехал Лизарди.
– Надо же, ты убил двух вооруженных бандитов!
Я отсалютовал ему окровавленным мачете:
– Позвольте поблагодарить вас за помощь, отважный сеньор!
Поскольку лошадь Хосе была все еще напугана недавним кровопролитием, ему пришлось натянуть поводья.
– И все‑таки это ужасно! – вздохнул он. – Убивать людей!
– Причем смерти нет никакого дела до чистоты нашей крови, – не преминул заметить я.
Я обшарил карманы мертвых бандитов. У одного из них нашлось лишь несколько сентаво и какао‑бобов, которые имеют у индейцев хождение в качестве денег. Зато у другого обнаружился целый кошель, набитый песо, серебряными и золотыми распятиями и дорогими четками, которые так ценятся богатыми старухами и корыстолюбивыми священниками.
На золотых цепочках двух крестов виднелась свежая кровь, причем явно пролитая не мною. Когда я наносил удары, золото прикрывал кожаный кошель.
– Это кровь бандитов? – спросил Лизарди.
– Да нет, скорее невинных агнцев.
После того как мы затащили оба трупа в ближайшие кусты, взгляд мой невольно устремился на тот холм, с которого спустились разбойники.
– И чего ты туда пялишься, хотел бы я знать? – тормошил меня Лизарди. – Надо поскорее отсюда убираться, а не таращиться невесть куда. Не приведи бог, появятся путники, а то и альгвазилы.
– Мне кажется, что они там.
– Кто? Альгвазилы?
– Да нет. Жертвы этих подонков. Должно быть, незадолго до нашего появления разбойники убили и ограбили каких‑то бедолаг, но не успели поделить добычу.
Я не ошибся. Мы нашли два трупа на вершине холма: несчастных посадили спиной к деревьям, связали и перерезали им глотки.
– Священники, – сказал я и перекрестился.
– Нет, – поправил меня Хосе, – это монахи из ордена вифлеемцев: братство, известное своим искусством врачевания. Правда, я думаю, что в глазах Господа они точно такие же священнослужители, как и любые другие.
Мы с Лизарди встали на колени. Он предложил прочесть заупокойную молитву, и я присоединился к нему, припомнив все, что знал. Церковника, как я уже говорил, из меня не вышло и выйти не могло, но, как и все в колонии, я был воспитан в твердом убеждении, что священники – это ходатаи перед Богом, отмаливающие наши грехи. И убийство служителя церкви – страшное преступление против Господа.
– А их много, этих... как ты их назвал?
– Вифлеемцев? Нет, немного... – Лизарди пожал плечами. – Во всяком случае, меньше, чем монахов других орденов или священников. Они прибывают из Испании, по нескольку лет занимаются миссионерской работой среди ацтеков, а потом их сменяют другие. Вифлеемцы – умелые врачеватели, которые (как сын медика, увы, я должен это признать) знают свое дело гораздо лучше, чем лекари‑миряне.
Я потер подбородок.
– Сеньор Книжный Червь, а ведь если мы наденем их рясы, то вполне можем сойти за вифлеемцев. Я смотрю, эти бедняги с перерезанными глотками такие же бородатые, как и мы.
– К чему ты клонишь? По‑твоему, надев рясы, мы сможем выдавать себя за монахов? Да нас мигом разоблачат!
– «Veni, vidi, vici», – как говорил Юлий Цезарь. – Я не был силен в латыни, но это высказывание Цезаря крепко засело у меня в памяти. – Разве мы с тобой оба не обучались в семинарии? Кроме того, ты сам сказал, что вифлеемцы – это не настоящие священники, что они только с виду на них похожи. Думаю, стоит рискнуть.
Я хлопнул Лизарди по спине.
– Вот что, брат Хосе, давай снимем рясы с этой парочки и выстираем их в реке, пока кровь не засохла. По пути в Долорес ты можешь обучить меня всяческой там алхимии и прочим трюкам, которые использует при лечении твой отец. Почем знать, может, кто‑то и обратится к нам за медицинской помощью.
Поскольку наше внезапное появление помешало бандитам разделить добычу, мы нашли в багаже монахов еду, вино, свежее белье, несколько экземпляров Библии, какие‑то медицинские снадобья и, что нас особенно обрадовало, мыло. Мы как следует вымылись в реке, отстирали кровь с ряс и развели костер, чтобы просушить одежду и приготовить еду.
На ночлег мы расположились в стороне от дороги, на небольшом холме, с которого можно было наблюдать, не появятся ли альгвазилы, а на следующее утро встали в прекрасном настроении: так приятно снова почувствовать себя людьми. Облачившись в чистую одежду и сытно позавтракав, мы продолжили свой путь в Долорес.
Лизарди был в своем репертуаре и принялся наводить на меня критику:
– У тебя чистокровный конь, на таких скакунах монахи не ездят. Моя лошадь еще туда‑сюда, на худой конец сойдет, но лицам духовного звания более подобает путешествовать на мулах. Кстати, те два мула, на которых ускакали бандиты, скорее всего, раньше принадлежали убитым вифлеемцам. Нам нужно обменять лошадей на мулов, чтобы не вызывать подозрений.
Мой товарищ был прав, но я ни за что не отказался бы от Урагана, даже если бы за мной гнался лично верховный альгвазил и даже если бы сам дьявол предложил мне за него самую красивую на свете женщину... Еще чего не хватало: менять Урагана на мула. Поэтому я возразил:
– Если за нами погонятся альгвазилы, мне потребуется Ураган. – И ухмыльнулся Лизарди, пояснив: – Чтобы отвлечь их, пока ты будешь спасаться.
– Допустим. Но с какой стати ты отказываешься от сандалий, которые мы сняли с монахов, и настаиваешь на том, чтобы носить сапоги кабальеро?