– Ключом является боль, – объяснил человек в черном. – Она открывает многие двери.
Мертвец пошатнулся, собираясь упасть.
– Попроси у него книгу, – посоветовал незнакомец.
Не колеблясь ни секунды, я потребовал у него легендарную рукопись, хотя сомневался, существует ли она на самом деле, несмотря на то что во многих трудах неоднократно встречал ссылки на нее и даже цитаты. Я вспомнил, как Таннивар рассуждал о ней на страницах своей рукописи.
– Принеси мне «Книгу крови», – потребовал я. Возможно, этой книги и не существовало на самом деле, но покойник в единый миг доставил ее мне. Я держал в руках настоящую, подлинную «Книгу крови» – труд молодого чародея с далекого западного острова, яркого, талантливого и довольно эксцентричного юноши, извлекавшего оккультные тайны и дичайшие истории из своего собственного тела, буквально вырезая их из него. Муки его были ужасны, а страдания бесконечны, но магия поддерживала его. Его могущество росло по мере того, как он все больше и больше калечил себя, а по мере того, как его тело покрывали все новые и новые причудливо переплетавшиеся шрамы, текст постоянно менялся, и ни одна страница ни разу не осталась такой же, как в прошлом. Эта книга, созданная благодаря агонии автора, была моделью этой самой библиотеки, ее прототипом, и, возможно, единственной книгой здесь, появляющейся на миллионах полках в миллионах различных форм.
В конце концов автор силой своего волшебства разрезал самого себя на куски, и его живая кожа переплела массивный том, который я теперь держал в руках.
Коснувшись книги, я почувствовал, какая она теплая, а когда взял ее в руки, – что она едва заметно затрепетала. Я раскрыл книгу наугад. Посреди причудливо переплетенных красных букв раскрылись два глаза. Кровь полилась мне на руки, пропитав рукава. Книга кричала.
|
|
Так я узнал мрачные тайны «Книги крови».
– Ах, – сказал незнакомец в черном. – Интригующий выбор.
Не успел я раскрыть рот, чтобы ответить ему, как воздух затрепетал – он прошел сквозь него, словно сквозь завесу, и я снова остался в одиночестве. Металлический прут он предусмотрительно оставил на полу. Нагнувшись, я поднял его и спрятал в складках мантии.
Теперь я продолжил свою работу в Библиотеке Теней. Я получал все, что мне было нужно, вновь и вновь истязая прутом мертвого библиотекаря. Из книг, которые он приносил мне, я узнал самые глубокие тайны черной магии. Много дней напролет я просиживал там, коченея от холода и снова забывая поесть и поспать – Лекканут‑На по‑прежнему напоминала мне об этом – пока не начинал валиться с ног.
Боль действительно оказалась ключом. И не только ключом. Чем‑то значительно большим. Для автора «Книги крови», в первую очередь, и для горевшего в фонтане, и для стоявшего обнаженным в снегу она была путем к вершинам мастерства. Я понял, почему обнаженный Секенр выглядел, как изодранная котом игрушка – мои шрамы были лишь началом, первыми штрихами, оставленными пером на девственно чистой белой странице.
Боль пробуждала к жизни мощнейшую магию. Она оказалась подлинным ключом к ее тайнам, а так как мучения могут продолжаться бесконечно, чародей меняется до тех пор, пока от того человека, каким он был когда‑то, не останется и следа. Это познал на собственном опыте юноша с далекого западного острова, когда кричал в агонии, одновременно радуясь каждой новой пытке, которая совершенствовала «Книгу крови», приближая ее к завершению.
|
|
Временами меня мучил страх – я боялся, что здесь, в Школе Теней, для нас не осталось ни одного другого пути. Все остальное – самообман. Лишь благодаря страданиям мы можем овладеть подвластными нам силами магии. Я спросил об этом отца, и он со мной практически согласился, хотя и не сразу.
Я много прочел о Стране Мертвых, о тайных путях и ритуалах умерших, которые не видел ни один живой человек – эта книга, конечно же, была написана трупом; я задыхался и кашлял от обрывков бинтов мумий, поднимавшихся в воздух, как только я переворачивал страницу. Я посвятил не одну неделю расшифровке тайнописи, позволившей мне узнать тайное имя Бога Чародеев, посягавшего на верховную власть Бога, которому еще только предстояло появиться в будущем.
Отец непосредственно руководил моими изысканиями, повторяя уже пройденный им путь, и я вскоре понял, что он уже открыл мне все, что ему было известно, как и понял то, каким он был на самом деле.
Теперь я знал цель всей его жизни, всех его рискованных исследований и экспериментов – я понял, что Ваштэм намеревался проследить за рождением Бога Чародеев и убить его, чтобы самому стать божеством, достигнув высшей цели любого чародея.
Я понял, каким образом он хочет избавиться от страха.
Но, вопреки всему, его план меня совершенно не устраивал. Я просто не мог принять его. Я даже не разозлился на отца, просто испугался, исполнившись благоговейного трепета. Все это казалось дикой фантазией, бредом сумасшедшего, не имеющим ничего общего с тем, что сможет сделать Секенр. Секенр хотел жить собственной жизнью, несмотря на ту путаницу, которую вносит во все магия. Однажды он вернется в Страну Тростников. Он будет жить в доме на берегу Реки в одиночестве, обреченный на жизнь без любви и дружбы, и писать прекрасные книги изумительными буквами. Он совсем не собирался становиться божеством.
|
|
А тем временем, затаившись глубоко внутри меня, Ваштэм выжидал, тонко манипулируя своим инструментом. Его совершенно не волновало то, что думал Секенр.
В ожидании проснулись и все остальные мои вторые «я».
Я даже ощутил, как Сивилла держит в руках нить моей жизни, осторожно натягивая ее.
Работу в библиотеке я закончил. Но перед тем, как покинуть ее окончательно, я сделал одну вещь, которой отец не понял.
(– Прекрати терять время попусту, Секенр! Займись нашим делом!)
Вопреки его воле, я сел на корточки перед мертвецом‑библиотекарем и ласково заговорил с ним на языке мертвых.
– Я знаю дорогу в Страну Мертвых, – сказал я. – Давай я провожу тебя туда.
– Ты можешь? Ты действительно способен избавить меня от страданий?
– Да, могу. Но, если в утробе Сюрат‑Кемада тебя ждет что‑то еще более ужасное, там я буду уже бессилен.
Зомби поднялся на ноги без понуканий.
– Я не боюсь.
Я взял труп за холодную, полуразложившуюся руку и повел его из библиотеки по длинной галерее с низким потолком, который поддерживали квадратные колонны. По дороге он сообщил мне свое имя, Хевадос, и рассказал о своей родной стране – земле варваров за Морем Полумесяца, прозванной Страной Сосен – и о том, как он когда‑то жил под голубым небом с жарким солнцем. Больше всего он тосковал по солнцу. Он даже плакал из‑за этого. Он помнил, как, истекая потом в жару, пахал землю. Но его жена и дети умерли от голода, и он впал в отчаянье. Хевадос обратился к магии, призвав к себе демонессу, когда лежал ночью посреди бесплодного поля.
Магом он оказался не слишком успешным. Уже очень скоро коварный враг обманом одержал над ним верх, но не убил его – и тело Хевадоса умерло от холода и голода уже здесь, во Дворце Чародеев.
– Я думаю, здесь так холодно, – говорил он, – потому что все чародеи тут мертвы, и если хоть чуть‑чуть потеплеет, их души начнут разлагаться.
– Значит, я тоже мертв? – спросил я его.
– Ты говоришь на языке мертвых.
Он покачал головой с обидой и злостью и продолжил рассказ о своих горестях. Но я по‑прежнему шел рядом с ним, держа его за руку, слушал и делал все, что мог, чтобы не закричать, когда мертвая рука сжалась, как клещи. В ярости он сломал мне руку. Но я знал, что на кон поставлено гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Если я закричу, то покажу ему свою слабость и фактически уподоблюсь ему самому. Кто‑то привел его сюда, чтобы устроить мне западню. Я понял, что все это значит. Меня оценивали и проверяли – члены Невидимой Ложи решали мою судьбу, или, по крайне мере один из них, и далеко не обязательно человек в черном, который мог быть их марионеткой или просто иллюзией.
Хевадос сломал мне правую руку, ту, в которой я держал кисть. Кровь сочилась у меня из‑под ногтей.
Боль открывает двери. Но она и закрывает их навечно.
Если я не смогу писать правой рукой, что же останется от Секенра Каллиграфа?
Но все, что я мог делать – это читать молитву об умершем, произнося слова напутствия уходящему из этой жизни, спокойно и доброжелательно убеждая Хевадоса продолжить свое путешествие к месту, уготованному для него Сюрат‑Кемадом.
Мы шли между колонн в сгущавшемся сумраке, затем – в кромешной мгле, и я чувствовал запах ила и гниющей воды, влажный воздух становился все холоднее и холоднее, как на болотах Страны Тростников в самые суровые зимние дни. Но вскоре появился еще один запах, который могли различить лишь такие, как я, знавшие о нем из собственного опыта – далекий запах смерти и разложения, характерный для пограничных земель Лешэ.
Тогда Хевадос прервал свою гневную тираду, отпустил мою руку, ласково погладил меня по плечу и прошептал: «Спасибо!» не на языке мертвых, а на удивительно чистом и правильном языке Страны Тростников. Он оставил меня во тьме между колоннами на границе царства Сюрат‑Кемада.
Но, когда я остановился, чтобы позаботиться о сломанной руке, послышался плеск шагов по воде у самого берега. Я поднял взгляд, и он в последний раз издали заговорил со мной.
– Берегись привратника, – сказал он.
Что еще можно рассказать о Школе Теней? Все и ничего. Она казалась бесконечной, как и мое пребывание в ней. Далеко не все можно изложить на бумаге, тем более, если писать на ней медленно заживающей рукой Секенра Каллиграфа.
Но все же я попытаюсь.
Ощущение времени утратилось полностью. Я провел недели, месяцы или даже годы, бродя по залам, комнатам и коридорам, кругами возвращаясь к кухне, когда в этом возникала необходимость, и высовываясь в окно за горстью снега, когда мне хотелось пить или помыться. Если какое‑то место особенно интересовало меня, если в нем было что‑то чудесное, я оставался там, пока не узнавал о нем все, что мог.
Я общался с каменными зверями с человеческими лицами, бродившими по каменным садам, с частицами света, блуждающими во мраке, с гигантскими левиафанами, плававшими под дворцом и под самим миром и шептавшими с такой глубины, что слова их доходили до меня лишь спустя полчаса, и им требовалось столько же времени, чтобы услышать мой ответ.
Мои коллеги‑чародеи по большей части избегали меня, или же громадных залов и коридоров было так много, что я попросту не встречался с ними.
По‑прежнему было страшно холодно, я коченел и мучился от жажды, постоянно пребывая на грани истощения. Раны заживали медленно. Я подозревал, что ногти Кареды‑Разы были отравлены ядом. Она затаилась где‑то глубоко‑глубоко, на самом дне моего сознания, не желая открывать ничего. Но в конечном итоге я почти научился не обращать внимания на подобные вещи. Дворец Чародеев представлял собой самое непригодное место для жизни, настоящий памятник дискомфорту: бесконечные незавершенные залы, крохотные комнатки с громадными каминами, дымившими, как печи, грубыми скамейками, крутыми скользкими лестницами без перил.
Но я привык. Я выбрал себе залитую солнцем комнату в башне и, установив доску на две каменные урны, соорудил себе письменный стол. Я подолгу просиживал за ним и писал книгу своей жизни самыми маленькими буквами, какие только мог ухитриться вывести, экономя драгоценный запас чистых листов бумаги и поддерживая свои силы благодаря магии букв. Новых попыток исказить мой текст предпринято не было. Временами это ставило меня в тупик. Временами казалось логичным.
Но один раз во время лекции мне все же нанесли удар в спину. Изредка мы, студенты‑чародеи, собирались в аудитории. Каким‑то образом все мы знали время и место встречи, как птицы знают, когда и куда им улетать зимой. В одном из просторных залов, или в одной из тесных комнат, или даже на вершине горы могло собраться и с дюжину, и с сотню, и с тысячу чародеев, и даже две или три тысячи – численность населения Невидимой Ложи постоянно колебалась.
Мы собирались вместе, как собираются богатые юноши Дельты, приходящие послушать модного философа, и слушали посетившего Дворец мастера‑чародея или даже демона, объяснявшего истинное значение Девяти Углов, или толковавшего сны мертвых, или учившего принципам расшифровки истинных имен.
Однако на этот раз в роли лектора выступала наша Пожирательница Птиц. Она демонстрировала кабинет чародея, открывая ящики столов и комодов, в которых каждый раз возникали новые вещи, грозившие смертью незваным гостям и непосвященным.
Кто‑то ударил меня в спину длинным тонким кинжалом, каким солдаты‑пехотинцы пробивают вражеские доспехи и ударом в брюхо выпускают кишки у лошадей кавалеристов.
Но я уже давно овладел искусством перемещения и маскировки в пространстве, так что нож прошел сквозь мое изображение, как сквозь дым, воткнувшись в стоявшего сразу за ним чародея, в то время как Секенр наблюдал все это с противоположного конца комнаты. Вместо Секенра на полу распластался необычайно высокий чернокожий мужчина в блестящей серебряной мантии – кинжал пропорол ему щеку, и из раны шел дым.
Убийца, ухмыляясь, стоял над телом. Я узнал его – бледнолицый рыжеволосый варвар с подпиленными зубами, в день моего прибытия назвавшийся моим другом.
Кто‑то из чародеев задушил рыжего варвара проволокой, а другой мясницким ножом отсек ему голову и руки и тотчас выбежал из комнаты, унося эти ужасающие трофеи в окровавленном фартуке.
Остальные, потрясенные омерзительной жестокостью происходящего, с трудом скрывая брезгливость, отпрянули прочь.
– Продолжим, если можем… – раздраженно пробурчала Пожирательница Птиц.
Мы собрались вновь во время какого‑то праздника, связанного со сменой времен года – какого, я не знал – чтобы принять участие в тайной церемонии поклонения Титанам Тени, которую даже мне, Секенру Каллиграфу, не дозволено описать в деталях.
В тени богов мы поклонялись им, так как магия – порождение тени, а не света, в котором живут боги.
В ночи, когда луна спрятала свой лик, и лишь звезды взирали на нас с небес, сотни чародеев собрались у подножия горной гряды. Летучие твари, настоящие порождения кошмаров, ужас в ночи, заполнили воздух, но в воцарившейся тишине не было слышно ни их криков, ни хлопанья крыльев.
Позади нас очень медленно расступилась земля, и долину заполнил черный океан ночного неба, пена из блуждающих звезд вздымалась у нас под ногами.
И появились Титаны, один за другим поднимавшиеся из невообразимых глубин, подобно гигантским морским чудовищам: Танильгетро, вызывающий землетрясения; Ишамандер, олицетворяющий Ярость; Седенгул – Сеятель Хаоса, Отец Штормов; Арвадас – Повелитель Похоти; госпожа Жадельмар, знающая вещи, забытые богами; Тиа‑Медак, пеленающий украденные мертвые тела; Геглиэль, вырезавший глаза у Сюрат‑Кемада и носивший их у себя на шее; Кимос Мастер, завершающий то, что боги решили оставить недоделанным, и, наконец, самый свирепый и жестокий из всех них – Ведатис, Титан Снов, вторгающийся в сны Девяти Праведных Богов и смущающий их умы.
Ведатис поднялся во весь рост. Его лицо закрыло небо.
Обращаясь ко мне, он произнес одно единственное слово:
– Ваштэм.
Горы содрогнулись. Его громоподобный голос расколол небо. Вихрь поднялся вокруг меня, и я упал без чувств. Когда я пришел в себя, оказалось, что я лежу на полу в своей комнате в башне, холодный ветер дует мне в лицо, а глаза слепит яркий солнечный свет. Отец уже не контролировал мое тело – я вновь стал самим собой. Усевшись на полу, я обнаружил, что мои руки покрыты коркой крови и пепла. Он так никогда и не рассказал мне, что делал тогда…
В конце концов я полностью убедился, что лишь мои книги, мой труд, отличают Секенра Каллиграфа от других: та бесконечная забота, с которой я выписываю каждую безупречную буковку, крохотные изображения птиц, рыб и змей на полях, точность и безупречность, которые приводят к единству цвета, формы и содержания.
Таково мое место в общем узоре бытия. Я завладевал окружающими меня людьми и предметами, получая над ними власть лишь благодаря тому, что описывал их в своем повествовании. Назвав тайное имя, можно моментально ненадолго получить над кем‑то власть, но создав его имя, его образ, строчка за строчкой, в которых изогнутые линии переплетаются между собой, можно навсегда подчинить его своей воле.
По этой самой причине я написал:
Таннивар Отцеубийца.
Орканр.
Лекканут‑На.
Тально.
Бальредон.
Декак‑Натаэ‑Цах, прозванный Луна.
Кареда‑Раза, Гредама, чародейка, владеющая магией увечий и боли.
И особенно тщательно я выписал имя Ваштэм, который был моим отцом, Ваштэм, который убил мою мать, Ваштэм, который зачал мою сестру лишь для того, чтобы сделать ее сосудом для своего духа, использовать ее тело для будущих авантюр, Ваштэм, который прячется внутри меня, скрываясь от своих собратьев‑чародеев и по‑прежнему вынашивая собственные планы.
Я написал их, и именно моя рука вывела их на бумаге, и таким образом я подчинил их себе, научился управлять ими.
Вот так в Школе Теней мы овладеваем магией, когда учимся управлять собой.
И еще более тщательно и аккуратно, по сравнению со всеми остальными, я выписал на бумаге имя Секенр.
Пожирательница Птиц стала чаще заглядывать ко мне. Я продолжал свой труд, зачастую часами не произнося ни единого слова, а она просто стояла и смотрела. Она безмолвно стояла рядом, ее перья шевелились под порывами влетавшего через открытое окно ветра, наблюдая, как я выписываю буквы и заполняю ими страницы.
– О чем твоя книга? – спросила она меня однажды.
Потрясенный до глубины души, я поднял на нее взгляд. Мне и в голову не приходило, что она может не понимать написанного, так как она говорила на языке Страны Тростников и совсем не напоминала невежественную злобную тупицу, какой была Кареда‑Раза. Как странно, что две столь разные чародейки имели одно и то же уязвимое место. Мне даже стало неприятно от того, что у них могло быть что‑то общее.
Я тщательно продумал свой ответ.
– Тут одна история, – сказал я. – Я не могу рас сказать ее тебе, пока она не завершена. Это составная часть моей магии.
Она кивнула.
– Да, чародей обязан хранить свои тайны, не так ли?
В другой раз, тоже после долгих размышлений, я попросил ее написать что‑нибудь на бумаге. Она взяла у меня ручку, замерла, кусая губы, а затем нарисовала там, где я показал, крошечную птичку в окружении венка из букв и эффектных росчерков. Она с улыбкой вернула мне ручку. Я улыбнулся в ответ.
Чуть позже она спросила:
– Секенр, чего тебе больше всего недостает?
– Больше всего недостает?
– Из прошлых времен. Когда ты не был чародеем.
Слова застряли у меня в горле. Я проглотил слюну, пытаясь отдышаться. Да, она ранила меня сильнее, чем могла бы ранить ножом, и я молча сидел, вцепившись руками в край своего самодельного стола, колени у меня дрожали, а по щекам ручьем текли слезы.
Еще долго я не мог заставить себя ответить ей, а лишь нарисовал на странице десятки крошечных птичек, летящих позади большой грубой птицы, которую изобразила она. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы заставить руку не дрожать.
Не думаю, чтобы она поняла, что сделала, каковы были мои чувства. Не услышав от меня ответа, она просто пожала плечами и отошла к окну, шелестя своей накидкой из перьев, словно громадными темными крыльями.
– У нас с тобой много общего, Секенр, – тихо сказала она, устремив взгляд на небо. – Я… я была… нет, я по‑прежнему остаюсь человеком. Я скучаю по подругам, которые вместе со мной выросли, растили собственных детей и любили своих мужей. Я помню… многое… песни, игры, прогулки по улицам с другими девчонками во время праздников, когда мужчины сгоняли стада коз в город на бойню, женщины постарше пекли хлеб, а мальчишки развешивали яркие знамена. Но девочки были свободны… какое‑то время. Таков был обычай. Интересно, Секенр, а чародей может хоть какое‑то время быть свободным?
– Не знаю.
– Возможно, мы вместе сумеем это выяснить.
Она еще долго рассказывала, вспоминая свою жизнь в городе Кадисфоне высоко в горах, на юге, где среди бурлящих в ущельях ключей рождается Великая Река, где каменные дома громоздятся на утесах, где жрецы в зловещих масках приносят жертвы, в том числе и человеческие, богам и их воплощениям, спускающимся на землю ночью.
Она называла богов так, как принято в ее стране, и рассказывала о Регун‑ Темаде, чернокрылом вестнике Смерти.
В селениях на горных перевалах тоже немало чародеев. Еще до того, как стать Пожирательницей Птиц, она убила колдуна, чтобы отомстить за смерть любовника.
Она предложила себя черному магу, но, когда легла с ним в постель, выплюнула ему в рот яд во время поцелуя. Она выжила, приняв противоядие, а чародей в это время катался по полу, судорожно хватая ртом воздух. Она стояла над ним, едва сдерживая тошноту, но торжествовала всего лишь миг, пока не почувствовала, как душа умершего вселяется в нее – убитый и убийца слились воедино. Это, конечно же, было лишь началом.
– Мне тяжело, Секенр, – сказала она, – так же, как и тебе.
Я отметил, что она не назвала никакой конкретной области магии и не упомянула никаких имен. Я продолжал вырисовывать крохотных птичек золотыми чернилами.
– Что ты собираешься делать в будущем? – спросила она у меня через какое‑то время.
– Когда?
– Когда покинешь Школу Теней.
– Осторожно! Берегись, идиот! – зашипел отец внутри меня. Но предупреждать меня было уже не надо. Случайно или нет, но Пожирательница поняла, в чем заключается моя слабость: не в том, что я не был крепок здоровьем и часто болел, не в том, что я был мал рос том, хил и тщедушен, а в том, что я изголодался по человеческому обществу, что мне ужасно хотелось поверить ей, облегчить душу, рассказать ей все.
– Когда я покину ее, – медленно выговорил я, – я больше всего хочу закончить одно дело…
Пожирательница решительно подалась вперед. Больше я ничего не сказал.
– Какое дело, Секенр? – нарочито спокойно и ласково спросила она, как делала моя мать, когда я был совсем маленьким и нуждался в утешении.
Я посмотрел ей в глаза. В них я увидел хищный огонь, но страха не почувствовал – лишь сожаление, что она никогда не будет моим другом, что я по‑прежнему одинок.
– Мне кажется, я это узнаю, когда придет время.
Слабая вспышка гнева мелькнула в ее глазах, но она тут же отвернулась к окну и встала неподвижно, глядя в даль, а ее бледное лицо сияло, как мраморное, в ярком солнечном свете.
Я вернулся к своему занятию, заполнив всю страницу именем «Пожирательница Птиц» буквами, связанными между собой росчерками и тенями, состоящими из крошечных птичек. Временами казалось, что они ожили, яркой пестрой лентой кружат над страницей, и я вот‑вот услышу их пение.
– Что ты делаешь? – встревожено спросил отец.
– Разве ты не догадываешься? Разве ты не можешь читать все мои мысли, отец?
– Я тебя спрашиваю…
– Тебе придется довериться мне. Ты сделал меня чародеем. Так позволь же быть им.
– Никогда не доверяй чародею, Секенр.
– Тогда не доверяй мне. Оставь меня в покое.
Когда я прервал работу, чтобы немного отдохнуть, Пожирательница Птиц повела меня играть в мадрокаю, настольную игру, в которой фишки со звериными головами передвигались вверх‑вниз по наклонной плоскости, то попадая в домики и пещеры, то выбираясь из них. В нее играли у нее на родине, а не в Стране Тростников, поэтому она каждый раз выигрывала, но это была лишь игра, и она не получила надо мной власти. Это было просто человеческим развлечением, не имевшим никакого отношения к магии.
Мы настороженно изучали друг друга, делая вид, что вполне удовлетворены Происходящим. Как мне ни было больно, но это превратилось в своеобразную дуэль, я пока что не понял, насколько серьезную, но тем не менее дуэль, состязание в тщательно продуманном лицемерии. Скорее всего, проиграет тот, кто забудет об этом.
Мы прошли по длинному коридору, затем – по галерее с громадными фигурами людей и зверей, выступавшими из стены, и через дверь вышли на голый горный утес под безоблачное лазурное небо. Там мы остановились и с восхищением рассматривали девственно белый мир, сверкавший в лучах солнца. Воздух, как ни странно, был совсем не холодным.
– Твои слова тронули меня, Секенр, – сказала она. – Мне тоже хотелось бы покончить с магией и просто жить.
Вполне возможно, она говорила правду. В магии даже правда может стать оружием. И его можно использовать наравне с любым другим.
– Мм‑да? И давно ты пытаешься это сделать?
– Очень давно. Но я не потеряла надежды. А ты?
– Я тоже.
Она нагнулась, захватила пригоршню снега и скатала снежок.
– А тебе никогда не хотелось просто бросить, – она неожиданно швырнула снежок в пространство, – все это?
– Хотелось.
– Так почему же ты не сделаешь это?
– А ты? – ответил я вопросом на вопрос.
– Я боюсь, Секенр. Все мы боимся, и ты, конечно же, знаешь об этом. Зачем же ты спрашиваешь?
Я взял ее за руку. Она привлекла меня к себе. Мы стояли, прижавшись друг к другу, как любовники.
Она прошептала:
– Кто ты на самом деле, Секенр?
– Что ты имеешь в виду? Я Секенр, сын… – Она замерла, как каменная. У меня внутри встревожено закричал отец. Ей едва не удалось провести меня. – Сын многих, – сказал я. – Я содержу в себе превеликое множество душ. А кто ты на самом деле?
Она отпустила мою руку и обняла себя за плечи, словно замерзла. Меня же впервые за все пребывание здесь согрели солнечные лучи.
– Я поглотила несметное количество душ. Я дочь тайны.
– А я сын.
Она рассмеялась:
– Ах так! А мы, случайно, не брат с сестрой?
Я пожал плечами:
– Не знаю.
Она бросила второй снежок и долго провожала его взглядом, пока он падал в сугроб далеко внизу.
– Давай бросим все это, Секенр.
– Давай.
Мы бросали снежки, пока оба не упали, задыхаясь и смеясь, как дети в конце изнурительной, но страшно веселой игры. Она взяла в руки последний снежок и, откусив от него, предложила мне.
Я покачал головой, и она запустила его вслед за остальными.
– И что теперь? – спросила она. Солнце низко склонилось к западу.
Она обвила меня рукой и притянула к себе.
– Ты гениальный ребенок, Секенр. Пришло время тебе стать мужчиной…
Она распахнула накидку, обнажив нормальное женское тело без каких‑либо признаков деформации: изъянов, уродств и даже шрамов. Она стянула с меня одежду, и мы лежали рядом обнаженными на кровати из перьев, мужчина и женщина, покрытые потом и талым снегом, хотя тени уже удлинились и вечерний воздух стал заметно холоднее.
Какая‑то часть меня недоумевала, что значит эта новая игра. Но другая часть знала. Потом ее лицо лежало в нескольких сантиметрах от моего, она нежно улыбалась, теребя мне волосы и гладя щеку.
– Этого мне недоставало больше всего, – сказала она.
– Секенр, – строго произнес отец внутри моего сознания.
– Тебе понравилось, отец? Это не напомнило тебе о маме?
– Секенр!..
– Доверься мне, отец. Я знаю, что делаю. – Но он не доверял мне, так что попытался захватить тело. Я воспротивился, отправив его обратно, и он залег на дне моего сознания, рассерженный и удивленный.
– Ты просто последний дурак! Ты подумал о последствиях своих поступков?
– А ты думал о последствиях своих, отец?
Пожирательница Птиц поцеловала меня в лоб.
– О чем ты думаешь, Секенр? Мне показалось, что твои мысли блуждают где‑то далеко‑далеко отсюда. – Ее рука пробежала по моей груди, животу и дальше вниз. Я задрожал.
Теперь мне все стало ясно. Все фрагменты мозаики‑головоломки легли на свои места.
Я резко сел и взял в руки сумку с рукописью, лежавшую на моей одежде. Я никогда не рисковал оставлять ее вне зоны видимости.
– Что ты делаешь? – спросила она с искренним удивлением и беспокойством.
– Вот. Посмотри. – Я вынул листок с нарисованными птицами и поднял его так, чтобы его осветили лучи заходящего солнца. Краски запылали багрянцем, золотом, серебром. – Разве это не прекрасно? Это тебе. Подарок.
– Не надо, – сказала она, снова обняла меня и притянула к себе, заключив в кольцо ног.
Я действительно стал чародеем. Мысль о том, что я собираюсь сделать, не вызвала у меня слез, я не выдал себя ни звуком, ни выражением лица, ни взглядом, ни сменой ритма работы тела.
Я пожелал, чтобы крошечные птицы ожили и полетели по странице, лежавшей прямо на снегу. Я повелел им поглотить солнечный свет. Один раз я повернулся и мельком увидел пестрые фигурки, светящиеся, как угли, раздутые мехами. Пожирательница снова требовательно повернула мою голову к себе, подарив мне долгий страстный поцелуй.
Наконец я освободился из ее объятий. Сидя на ней сверху, я приподнялся на руках, глядя в ее непроницаемые глаза.