- Мэн, мэн! – Сид трясёт меня за плечо, пытаясь разбудить.
- Я не спал.
- Да не гони, ты уснул прямо на этом камне. – кидает он мне, и мы запрыгиваем в кузов очередного авто.
Мы мчим на стрелку, в бар, где сегодня будет концерт, прорекламированный Соу. Дрём в голове не проходит, я киваю, пусть Сид треплется, надоело, драйвер вроде нормальный, так что можно поспать, а там разберёмся.
Воспоминания лезут в голову, я в холодной комнате, за окном минус двадцать, середина января, чёртов ветер с Финского залива продувает кирпичные стены моей квартиры. Ветер продувает моё тёплое одеяло, продувает моё тело, оставляя лишь озябшее чувство безграничной глупости.
И этот университет, он ведь только потому, что некогда подумать о том, что на самом деле интересно и важно. Ведь это самый простой путь в жизни: после школы пойти, как все, учиться дальше, но ведь это пустая трата времени лишь потому, что ты не знаешь ни черта об этой замечательной жизни, которую все так люто ненавидят, словно жизнь – это их жена, с которой они 20 лет и чувств уже не осталось, только не здоровая привязанность, которая не даёт наслаждаться, но и завершить всё не позволяет, потому что привыкли.
Это ведь на самом деле тупо, когда становление твоей личности проходит в том месте, которое ты не выбирал, в которое просто ткнул пальцем и сдал вступительные. Поступление в университет, что это вообще такое, кто это придумал, какой человек в состоянии выбрать свою дальнейшую судьбу в семнадцать? Следуй за зовом сердца, ебашь в кашу, мочи ботинки, ломай вёсла, обрывай нити, только твои внутренние хиппи способны разрушить шизофрению реального мира и вытащить тебя настоящего из социального кокона общественных мнений. Если ты пойдёшь у них на поводу, то так и останешься частью чего-то, что вряд ли когда-нибудь станет большой и дружной семьёй, но, если в твоих яйцах достаточно стали и ты, превозмогая внутренние противоречия, вознесёшься к своим глупым и детским мечтам, вот тогда у тебя есть шанс, вот тогда ты не будешь мечтать, что в двадцать семь можно умирать, что курение – это прекрасно. В конечном итоге ты видел столько людей, которые не могли понять, чего же они сделали такого важного, чтобы жизнь не прошла мимо, даже самые выдающиеся деятели истлеют, даже самые выдающиеся умы забудутся, что такое тысяча лет? Ерунда. Если человечеству предначертано что-то невероятное, то это явно случится не в обозримом будущем, так что глупо пытаться заделаться крутым, просто тащись от того, что тащит и прись по тому, что прёт. И если в саморазрушении твоём есть твоё счастье, значит так тому и быть. На этом исповедь хиппи по имени Эрнесто Коэльо можно закончить, его нервные, невнятные монологи всегда эмоциональны, всегда на утро воспринимаются как бред, но ведь под их влиянием совершается ряд действий, а значит этот хиппи, хоть и ванильно соплив, но способен побудить тебя к делу.
- Чувак, вставай, мы на месте, - Сид будит меня снова, уже который раз в этом путешествии, ну да ладно.
- Счастливой дороги. – буркнул я и вытащил свою задницу из машины. – Где мы?
- Это, друг мой, колыбель местного гранжа, твоему Кобейну должно зайти.
- Я рад, что ты помнишь, про моего Курта.
- Все помнят и ждут свой ящик вискаря, который ты проспоришь, когда переживешь свои двадцать семь.
- Как знать, бро, как знать. Пойдём искать местный колорит, вписки, тусэ и что-нибудь для впечатлений.
Что есть колыбель гранжа? Стоит сказать, что колыбель – это громко сказано для местности, где в целом нет мейнстрима, а есть только отдельные энтузиасты, благодаря которым у местных неформалов есть варианты послушать музыку местного производства. Мало кто знает, но здесь в конце 90-ых играла лучшая гранж группа, жаль, что местечковый уровень не перерос во что-то классное, а лишь остался в истории грязным звуком и большим сольным концертом в местном ДК.
Когда я попадаю в такое место, я всегда жду, что мне повезёт, что я узнаю о восходящей группе или же просто концерт будет из ряда тех местечковых концертов, о которых потом рассказывают на всех углах маленького города особо мнящие себя неформалами. Думается, что в маленьких городах ещё есть люди, которые себя так называют. Я бы сам себя называл таковым, если бы так себя ощущал и на самом деле хотел вернуть две тысячи седьмой год.
Что будет сегодня – никто не знает. Помню свой лучший поход на концерт: пневмония, бред высокой температуры, визуальные галлюцинации, абсолютно трезвое, но невменяемое состояние – что может быть лучше?
- Во сколько начало?
- В девять!
Охранник резок, неприятен и весь из себя охранник. Кажется, одно неверное слово и его кулак отпечатается на твоём лице, но кто-то нас точно любит, и мы садимся пить за барной стойкой. Бармен, лощёный франт залупинского разлива. Крестьянский говор, надменный пафос, обгрызенные ногти, мятые брюки, ботинки не в тон основному костюму – всё, что нужно знать об этом человеке, чтобы составить его образ. Глупо отрицать, что встречают по одежке. Одежда есть отражение части твоей натуры, хочешь ты этого или нет, в любой социальной группе, любого социального достатка будут учтены все потребности и возможности и на основании этого сделан вывод, дальше общение с человеком можно не вести или же наоборот. Я подумал, что данный субъект не любит чаевые, потому что не понимает, кто может оставить их, а кто нет. Глупо полагать, что “на чай” оставляют только те, кто делает большой заказ и имеет большой бюджет. Глупо полагать и обратное. На чай оставляют, когда правильно. А вот “правильно” у всех разное. Узнать в человеке “свой чай” – искусство ленивого бармена.
Мы взяли два белых русских. В колыбели гранжа воняло мочой и пивом, хотя мне казалось, что только мочой. Людей было катастрофически мало, казалось, что сегодня уже закончилось и заведение вот-вот закроется, так часто бывает за час-два до чего-то интересного. Пара завсегдатаев цедила что-то в углу зала, разглядеть в прокуренности бара точнее было сложно, не ясно даже было, какого пола завсегдатаи. Тусклые лампочки рассеянного света нехотя освещали дымное всё, особенно, поближе к потолку. Бутылки на стене за барной стойкой не звали, не манили, а просто громоздились и медленно пустели. Бармен лениво готовил нам напитки.
В таких местах, особенно, перед какими-то мероприятиями я чувствую себя глупо: мне хочется быть весёлым и получить полный набор эмоций от грядущего действа, но вот расслабиться, а потом завестись получается не сразу и от этого я веду себя как латентный экстраверт, который сначала весь из себя интроверт, застенчивый, угрюмый, подёргивающий ножкой в такт музыке и слегка кивающий головой в ритм чего-то похожего на музыку. Но если происходящее кругом стоящее, то почти всегда мне удаётся оттянуться на славу: послэмиться, вспотеть как сто борцов, выпить пару-тройку стаканов чего-то невнятного, сходить перекурить во время нелюбимого трека, поболтать с незнакомцами, попытаться уехать к ним на вписку, но вовремя бросить это дело, так как подобные вписки заканчиваются полным сюром крайне редко, как правило все просто наебениваются в кашу и жуют свои замыленные истории жизни, которые не падают никому и никогда. В такие моменты мне кажется, что хиппи, которого можно назвать Куртом Кобейном ликует, потому что думается мне, что именно таким и был этот парень в растянутых свитерах и истрёпанных венах. Что ж, каждому своё, кто я такой, чтобы делать выводы, моё дело лишь просто быть, чувствовать и иногда пытаться зацепиться за “здесь и сейчас”.
- Ну что, скоро начинают, уже полдесятого. – буркнул Сид, допивая второй стакан.
- Мой гранёный друг Сид, наш алкогольный трип…
Отовсюду громыхнули барабаны и заскрипели гитарные рифы, кто-то начала кричать в микрофон, началось. Не знаю, как вам, но я люблю грязный звук. Не только тот, который гранж или просто бж-бж-бж, а который с корявых записывающих устройств, с кучей фона посторонних криков-голосов и всего такого, потому что если что-то нравится тебе не за качество, а за эмоцию и настроение, то оно может дать тебе лишь направление, а далее ты сам себе и то, что любишь. Как говорится: господь нам поможет – он классный чувак. Так и сейчас, мы сидим, пьём, киваем в такт музыке, ждём чего-то знакомого или заводного, как Бон Жови. Люди наслаждаются кто чем: кто-то тащится в толпе, кто-то как мы пьёт в баре, кого-то уже повели в уборную, кому-то просто надо сегодня работать. Шум, грохот музыкальных инструментов, дым папирос, чад кутежа, всё прекрасно и всё смешалось, когда-то я буду это вспоминать и думать, что был молод и радовался такому дерьму, но сейчас это весьма и весьма прозаично, я наслаждаюсь.
- Смотри, знакомая башка. – кидает мне Сид.
- Наш старый знакомый, здорово, не думал, что так скоро мы его встретим, по крайней мере не рассчитывал его увидеть в этом путешествии.
- Теперь всё становится куда яснее. – Сид увидел знакомый, ворованный огнетушитель.
Однажды виденный нами бык Лемми бесновался на сцене, никакого спокойствия, никакого молчания и суровости, лишь откровенное безумие, которое можно себе позволить в таком захудалом местечке, как этот бар. Хоть он и не играл на гитаре, а только горланил в микрофон, это вызывало много положительных вибраций в моей голове, руках, ногах, да в общем во всем, что может чувствовать вибрации. Дядька был в ударе, в момент отличного гитарного запила двух волосатых тел, Лемми взял огнетушитель и устроил импровизированную дымовую завесу, что ж, в этом была его феерия и его главный просчёт. Маленький, плохо проветриваемый и от того воняющий мочой и пивом (хотя я уверен, что только мочой) бар наполнился едкой смесью дыма, пены и огромной кучи матерной брани, пора было выбираться.
Мы вывалили на улицу. Морозное “снаружи” было прекрасно, особенно на контрасте с чадом местечкового бара, название которого утонуло в дыму, пене и всём том, что подаёт тамошний бармен.
- Дыши, мэн, уже наверняка забыл, какого это, вдыхать воздух. – засмеялся Сид.
- Ну-ну, ты же знаешь, мэ-эн, - нарочито растянуто процедил я, - ночь - время бессмертных, дышать некогда.
- Ага, пойдём, вечно пьяный-молодой, найдём что-нибудь поспокойнее, огнетушитель сопрём где-нить или просто на ночной город позалипаем.
Мы вдохнули полной грудью, занесли ноги для первого шага и увидели Соу.
- Решили перекинуться парой слов, чтобы собеседник вас слышал? – заулыбалась она.
- С чего бы это?
- Грохот чего-то, напоминающего музыку, я услышала за два дома.
- Не хочется тебя огорчать, но наш огонь погасили самым банальным огнетушителем и теперь нет ровным счётом никакого смысла возвращаться внутрь, где, вероятно, кислорода осталось меньше, чем алкоголя в наших телах.
- Вы либо очень пьяные, либо концерт удался. – подытожила Соу.
- Теперь уже не важно. – отстранённо промямлил Сид.
- Пойдёмте лучше в планетарий, всё это разбудило во мне желание поделиться с вами дивной историей о моём радостном хиппи, который исповедовал апельсиноизм.
- В этом городе нет планетария, увы. – Соу пожала плечами, заодно стряхнув с них снег, невесть от куда взявшийся.
- Тогда направимся на открытое место с минимальным количеством света, думаю, это будет равноценная замена, благо небо сейчас ясное.
Небо действительно было ясным, звёзды горели, манили, разве что не падали. Просто мечта астронома, а не ночь. Мы двинулись в направлении, указанным Соу. Шаги наши были не особо тверды, дыхание то и дело сбивалось, да и в целом все было как-то слишком расхлябанно и несерьёзно, а может мне всего лишь показалось, но я верю своим показаниям.
Два квартала, направо, по улице, которую я бы назвал улицей Ленина, за её невероятную обычность, через сквер к набережной, которая не особо освещается: фонарь через три, если угодно вдаваться в такие подробности.
- И вот мы стоим на берегу и думаем плыть или не плыть. – вспомнил почему-то Сид.
- Ну не настолько плохой был концерт, - отрицательно покачал головой я, - всё-таки в нём была огненность, которой так не хватает многим другим, посещённым нами, концертам.
- Пока вы не ударились в воспоминания многих других, давай ты лучше расскажешь про своего апельсинового хиппи. – оборвала Соу.
- А вот и расскажу, настроение моё сейчас как нельзя лучше передаст всё, что я хочу вам передать.
- Давай уже, передатчик. – Сид бывает иногда напорист.
- Всё дело в том, что когда-то я носил розовые очки и мне это нравилось. Не буквально, конечно, а всего лишь метафорически. Взгляды мои на вещи были радужны и перенасыщены солнечностью. Я чертовски любил этот мир, людей вокруг, события, любые мелочи, глупые неурядицы и, в особенности, домашние заботы. Но больше всего, я любил чистить апельсины, потому что когда я их чистил, я воображал себя буддийским монахом, перебирающим четки и стремящийся в нирвану. Знаете, такое успокаивающее действие, в котором все движения легки, подсознательны и невесомы. – здесь я остановился, чтобы дать Сиду и Соу время въехать в мои слова.
- Мир, дружба, жвачка, - сократил мой трёп Сид.
- Да, примерно так. Так вот, чтобы не просто так чистить апельсины и наслаждаться этим делом, я решил выдумать концепцию или мировоззрение, основанное на чистке апельсинов, можно даже сказать религию. Потому что у всех религий есть какие-то ритуалы, которые вторичны, а мне захотелось, чтобы религия была вторична, а ритуалы – первичны.
- Ого, как завернул. – зевнул Сид.
- Продолжай, пожалуйста. – попросила Соу.
- Смысл значит такой. Апельсин – это знание, чтобы получить знание, надо его чистить и впитывать всё, что он тебе даёт. Думать там о всяком, размышлять, медитировать. Мне это так понравилось, что я до сих пор не могу просто так чистить этих оранжевых засранцев, всегда вспоминаю себя прежнего, в розовых очках, творящего радостные глупости с улыбкой.
- Интересно, наверное, выработать в себе такую привычку? – слегка задумчиво спросила Соу.
- Кстати да, я как-то не рассматривал это с такого ракурса, а ведь ты верно подметила, привычка.
Мы ещё какое-то время позалипали в звёзды, попытались проникнуть в глубину их природы, поразмышлять о всяком быстротечном, но в какой-то момент осознали, что пальцы ног замерзли, пальцы рук утратили былую чувствительность, а нос у каждого первого смачно “шморгает”. Осознав и приняв, мы повернули в сторону дома, в надежде, что там всё будет тепло и сонно, ведь ночь удалась, а значит и утро завтра будет таким же.
А ещё утром будет прощание, жёсткое как хук Майка Тайсона, резкое как передёргивание затвора винтовки Мосина, грубое как слово “хуй”. Соу просто обнимет меня, развернётся и уйдёт куда-то, где кричат чайки, дымятся недокуренные папиросы и обветриваются губы.
Сид.
Мы мчим дальше или быть может уже домой. Это тонкая граница между “ещё вперед” или “обратно”. Хочется верить, что ещё вперёд. Но что это было, сон? Я не хочу спрашивать Сида о Соу, я не знаю, что он мне скажет, и не хочу услышать, что этого не было, потому что это было. Я был там, мы были там. Соу настоящая, но это сраная мистика. Всё как в тумане: чай, рассвет, прощание, тёплые объятия, закат, звёзды, дорога. Нет, она точно была, когда-нибудь я поговорю об этом с Сидом, но не сейчас.
- Вот ты всё время рассказываешь про девятерых хиппи, говоришь, что они разные, что это личности, которые поддерживают костёр твоей души, а что дальше?
- Дальше?
- В смысле, в чем суть, зачем они?
- Да, как и всё в этом мире, чтобы выполнить своё предназначение.
- Какое-то конкретное?
- Я не думаю, что есть какое-то конкретное предназначение, то есть оно-то, конечно, есть, но не совсем чтобы конкретное.
- Поясни. – Сид зажёвывает нижнюю губу.
- Ты же знаешь, что люди постоянно ищут какой-то смысл в своём существовании?
- Определённо.
- Так вот, многие убеждены, что есть какая-то цель у всей нашей жизни или у человеческого рода в целом.
- А то ж. Иначе грустно всё это.
- Может быть, может быть. Но я склонен полагать, что у людей есть множество целей. Скажем, любая цель или смысл жизни верны и должны быть реализованы. И вот конечная суть существования всего человеческого рода в том, чтобы реализовать и воплотить в жизнь все возможные цели и смыслы, исчерпать ресурс мысли путём воплощения в жизнь.
- То есть нам всем вместе нужно прожить всё возможное количество различных жизней, со всеми мыслимыми смыслами и целями и тогда всё?
- Да, воплотив в жизнь все возможные варианты развития событий, мы станем частью бесконечности, станем всем и растворимся как прошлое, в нашем понимании этого слова, по сути, мы вернёмся к истокам, к пустоте, к великому “Ничто”.
- Не совсем понимаю, как всё может быть ничем? – недоумевает Сид.
- А ты подумай? Когда все варианты осуществлены и верны, ты не можешь выделить какой-то один, они все составляют единую целую картину и, в то же время, они не существуют, потому что картины нет – это всего лишь один из вариантов. То есть всё становится единым, а единое – ничем.
- Всё равно не понимаю.
- Представь, что ты сделал все действия, которые только можно, представил?
- Окей.
- Когда ты выполнил все действия, они оказали все возможные воздействия на всё, что тебя окружает и на тебя в том числе, так?
- Ну да, бесконечное число действий даст бесконечное число воздействий.
- Вот. Твои конечные действия приведут к изменениям, а бесконечное число действий в совокупности не изменит ничего, обратиться в ноль, как вектор, то есть всё вернётся к тому из чего всё началось. В сущности, являя собой всё, это всё будет ничем, потому что невозможно что-то изменить, оказав все мыслимые воздействия.
- Получается, чтобы что-то изменить в мыслимом восприятии нужно совершить немыслимое действие, что по факту невозможно из-за своей немыслимости?
- Ну, грубо говоря, да. Знатная демагогия, конечно, но какое-то зудящее ощущение в мозгу даёт понять, что это оно – осознание.
- Ты, ебанутый.
- Я ленивый, а это значит, что все возможные варианты развития событий будут мной медленно реализовываться, что продлит существование всего, о чём можно только подумать.
- Что только ты не придумаешь, чтобы оправдать свою лень. – Сиду смешно.
- На самом деле время же относительно, может быть оно вообще существует только для нас, а для какой-нибудь Вселенной его и нет вовсе, и тогда моя лень ничего не меняет, а существует лишь только в рамках моего восприятия и влияет лишь только на меня, но не на конечный результат в целом?
- Если рассуждать в рамках твоей теории, то твоя лень – это один из вариантов, целей или как их там назвать. Следовательно, она влияет только на твою жизнь, а в общей картине мироздания лишь один из атомов целого огнетушителя, которого и нет вовсе.
- Да, мэн, именно так, я рад, что ты есть такой, и понимаешь меня.
- Жаль тебя расстраивать, но меня, как и тебя нет, сейчас-то мы есть, поскольку мы мыслим, но для Вселенной, которой время по боку, нас нет.
- Да и хуй с ним, у нас есть здесь и сейчас, и мы хотим танцевать, заводи видак!
- Нет, ты не понял, Сид – это всего лишь имя твоего хиппи, всего лишь имя девятого хиппи, осознай уже и прими.
Эпилог.
Каждая сигарета будет затушена. Фильтр или самое начало папиросы, в пепельнице или на сыром асфальте, причина рак лёгких или причина пожара. Сигареты не вечны: дым рассеется, никотиновый дурман пройдёт, останется только лёгкое ощущение беспечности, да и того на одну мысль не хватит.
Путешествие тоже неизбежно будет окончено, фатальность всегда преследует нас. Всё останется в воспоминаниях, воспоминания забудутся, факты растворятся в течении временных лет, время окончит свой путь где-нибудь на задворках вселенной и так далее, смысл ясен, всё пройдёт, и моё путешествие не исключение.
Когда я оказываюсь один на один с мыслью о том, что я завершил очередную главу путешественника, я грущу. Всегда хочется вернуться в яркие моменты своего трипа, пережить что-то заново, переиграть или, может быть, развить в что-то большее. Но суть вещей и путешествий в частности такова, что они прошли и оставили засохшее пятно на джинсах моих хиппи, смольный осадок на внутренностях моих лёгких, кучерявый волос на подушке моих воспоминаний. Теперь это будет со мной, пока я не выкину огромный кусок себя, своих вещей, своих знакомых или чего-то ещё очень большого и сложного. Но всё это будет со мной здесь и сейчас, всё это будет влиять на моё сегодня, может быть завтра, но в прошлом, которое так манит был не я сегодняшний, был я прошлый и это та точка не возврата, которая вызывает гнетущую грусть, скорбь о себе прошлом, который канул в лету и не явится миру боле.
Новый я хорошо вписываюсь в мою философию жизни по реализации максимально возможного числа путей и направлений, но подсознание грустит, потому что ему тоже придется привыкать к новому строю, так что перемены всегда волнительны, а путешествия вызывают ностальгические воспоминания, забивая огромный болт на то, что в них было столько куч дерьма, что при детальном рассмотрении ничего кроме дерьма и не увидеть вовсе.
Я всё это к чему? Польза путешествия не так велика, как хотелось бы мне. По мне так пара часов за чашкой чая на кухне и мыслей вслух приведут меня куда дальше и внесут в меня куда больше изменений, нежели какое-то огромное путешествие, в котором девяносто девять процентов времени я буду погружен в домашние заботы по поиску ночлега, еды, впечатлений. Такой себе путь, такое себе занятие, попробовать стоит, но я не тот, кто тебе нужен.
Хотя мне повезло, я нашел в этом путешествии своих хиппи, которые обрели имена, уселись у костра и поют разные песни с бубнами. Но суть тоски в том, что хиппи, появившись на какое-то время в моём сознании, рано или поздно уйдут в болото моего подсознания, и я забуду о них, никогда не буду слушать их напрямую, буду думать, что это я делаю что-то, что это я направляю себя куда-то.
Дым рассеется, сигарета дотлеет, хиппи уснут и привидятся мне сном, а я буду идти под дождём с бутылочкой винишка, слушать что-то и не замечать лужи в моих разноцветных носках. Домофон поприветствует меня глупым “пилик-пилик”, квартира обнимет знакомым уютом, винишко разольется по стаканам и что-нибудь опять случится, что-нибудь точно произойдет, потому что я этого захочу, а хиппи направят меня, хоть я и не пойму этого. Оптимист просыпается в полночь, сигареты убивают в полдень, а между ними проходит моё очередное маленькое путешествие, кто-то называет его жизнь.