Но ничего не получится, пока он в таком настроении. Все эти долгие часы работы пропадут даром. Так нельзя. Мой труд должен быть оценен. Мне нужно увидеть отдачу, иначе меня поглотит разочарование.
Киваю себе и направляюсь к шкафу в коридоре. У нас должна найтись парочка лишних простыней. Да и сам шкаф сгодится. Можно освободить место на полке и спрятать там сердце. Оно не крупнее баскетбольного мяча, хоть и более хрупкое и странноватой формы.
Отодвигаю полотенца и коробки, рьяно расчищая место – нужно успеть до того, как Коннор выйдет из ванной. Он не в настроении для подарка и может неправильно его понять. Нужно сберечь скульптуру до лучшего момента. Лучшей возможности. Лучшей…
– Что это? – Раздается голос Коннора. И отнюдь не из ванной. А из столовой. Мое сердце пропускает удар. Слишком поздно прятать скульптуру.
Я иду к Коннору, молясь, чтобы он был счастлив и чтобы все эти месяцы труда окупились. Поворачиваю за угол, вижу его лицо, и меня отпускает напряжение.
Черты его лица смягчились, а в глазах отражается небывалая благодарность – они светятся ею. Коннор подходит и, обняв, кладет подбородок мне на голову.
– Спасибо. Я сегодня в этом нуждался. Очень сильно.
Я киваю и прижимаюсь щекой к его груди. Слышу биение его сердца, спокойное и ровное. Оно действует умиротворяюще, и постепенно мы оба расслабляемся.
– Я люблю тебя, – произносит Коннор. – И всегда буду любить.
– Так тебе оно понравилось? – спрашиваю я, отстраняясь, чтобы заглянуть в его глаза.
– Да, безумно. Оно прекрасно.
Улыбаюсь.
– Рада слышать. Я трудилась над ним несколько месяцев. Сама собирала стеклышки на пляже.
– Это многое для меня значит. Ты себе даже не представляешь. Я всегда буду им дорожить. Как и тобой.
Я улыбаюсь и снова его обнимаю. У меня все получилось.
Наконец-то я что-то сделала правильно.
Августа
Один год
Каждая частичка моего тела пульсирует. Дикая боль исходит от груди и разливается по рукам и ногам. Я сажусь, пытаясь выбрать удобное положение, чтобы не задеть синяки и раны, но замираю от хруста стекла, разбросанного повсюду.
Она разбита. Моя прекрасная скульптура. Пол усеивают тысячи осколков, и каждый из них символизирует очередной час, который я потратила на кропотливые поиски морского стеклышка, идеально дополняющего другие.
А теперь от нее ничего не осталось. Как и от меня.
Дотянувшись до кровати, сдергиваю с матраса старенькое оранжевое одеяло и накрываюсь им с головой. Время от времени за окном сверкает молния, озаряя мой кокон красновато-коричневым светом. Комната гудит от звуков проливного дождя, но мне это нравится – заполняет комнату и разгоняет тишину.
Новая вспышка отбрасывает блики на янтарное стеклышко, угодившее в мой кокон. Я быстро отпихиваю его ногой. И при виде, как оно исчезает, мое сердце сжимается. Коннор знал, как много значила эта скульптура. Сколько я засиживалась допоздна, склеивая все воедино.
Он сказал, что всегда будет ею дорожить.
Вместо этого разбил ее в приступе ярости.
Воздух под одеялом нагревается. Я качаюсь взад-вперед, взад-вперед в своем пузыре, где не существует ничего, кроме меня.
Я не знаю, что делать дальше.
У меня никого не осталось.
Как он и хотел.
Июля
10 месяцев, 16 дней
– Почему бы тебе просто меня не возненавидеть? – Коннор даже не смотрит на меня. Сидит в кресле, уставившись на свои руки. Я знаю, что он изучает белые линии, бороздящие его кожу. Они извиваются на костяшках, как дорожная карта – свидетельство того, откуда он родом. – Почему не видишь, что слишком хороша для меня?
– Я…
– Да, так и есть! И ты это знаешь!
Ненавижу такие моменты. Ненавижу, когда он убеждает меня бросить его. На самом деле он этого не хочет. Я это знаю. В нем говорит вина за содеянное. Это съедает его изнутри.
Бывают дни, когда Коннор мечтает проснуться без меня. Если я уйду, он сможет представить меня счастливой. Иногда мне кажется, что это помогло бы ему больше, чем моя поддержка.
Но для этого уже слишком поздно – я никогда не смогу уйти. Я все о нем знаю. Ему не справиться без меня. Кто тогда будет собирать его по кусочкам и подталкивать в правильном направлении. Я должна все исправить. Склеить все вместе и замазать трещинки в надежде, что никто не заметит подмены.
– Прошу, давай не сегодня, ладно? – говорю я. – Иди сюда. Просто обними меня.
Сидя на кровати, я тяну к нему руки, как мать к ребенку. Но Коннор не шевелится, и мне становится тоскливо без его объятий.
– Нет. На этот раз ты меня выслушаешь. Ты должна уйти, забыть обо мне и никогда не вспоминать. – Он поднимает голову и смотрит на меня, его глаза блестят от слез. – У нас ничего не получится по тысячи причин, и ты это знаешь. Пора взглянуть правде в лицо.
Я смотрю на него в ответ – на эти густые ресницы, обрамляющие ярко-голубые глаза, на светлые волосы, которые спутались от вчера нанесенного геля.
Коннор не выдерживает моего взгляда и отворачивается. Затем вздыхает, потирая шею.
– Но я люблю тебя, – произношу я. На глаза наворачиваются слезы, и одна стекает по щеке.
– Ты достойна лучшего. – Его голос сходит на шепот, но не лишается твердости. Коннор верит в свои слова и хочет убедить в них меня.
– Пожалуйста, – прошу я.
– Нет, – отвечает он уже громче и снова смотрит мне в глаза. – Я ухожу. Просто сяду в машину и уеду куда глаза глядят. Начну все сначала. Я не буду по тебе скучать. Думать о тебе. И тебе будет гораздо лучше без меня.
Я так сильно трясу головой, что слезы летят по сторонам.
– Прекрати реветь, – буркает он.
– Не могу!
– Это ничего не изменит.
Утыкаюсь лицом в колени и рыдаю, мое тело сотрясается от судорожных всхлипов. Я не могу дышать. Слезы отбирают у меня воздух и жизнь.
Я не смогу без него жить. Я больше не знаю, кто я, если не девушка Коннора. Разве он не видит, что от меня осталась только это? Не замечает, что я пожертвовала ради него всем? Что я не подала заявление в колледж, бросила друзей, выбрала его вместо мамы?
Разве он не понимает, что я живу ради него?
– Почему ты так со мной поступаешь? – спрашиваю я, поднимая голову, но сквозь пелену слез вижу лишь расплывчатый образ Коннора. – Почему всегда причиняешь мне боль? Я так с тобой не делаю.
– Так надо. Тебе лучше уйти. Ты просто этого не понимаешь. Я никогда не стану тем, кем ты хочешь меня видеть.
– Но ты уже такой!
– Это ложь, – цедит он.
Так и есть. Я это знаю. Но человек, который сейчас передо мной, появляется лишь на короткое время. Это не весь Коннор. Им все еще управляет прошлое… и гнев. Отец хорошо над ним поработал. Пройдет много времени, прежде чем Коннор станет таким, каким, я знаю, он может быть.
Я хватаю ртом воздух, но выходит поверхностно. Легкие наполняются, но этого недостаточно. Я не могу дышать.
Очевидно, поняв это, Коннор в мгновение ока оказывается возле меня, притягивает к себе на колени и обнимает. Я поворачиваюсь и утыкаюсь лицом ему в плечо. И его рубашка намокает от моих слез.
– Ты мне нужен. Прошу, ты мне нужен. – Не уверена, понимает ли он мои слова. Я сама их едва слышу сквозь рыдание. Комок в горло мешает говорить.
– Прости. Не плачь. Все нормально. Только не плачь.
Понятия не имею, сколько мы так сидим: он укачивает меня и успокаивающе шепчет на ухо. Я плачу, пока слезы не иссякают.
– Ш-ш-ш. Извини. Мне так жаль. Не плачь. Я люблю тебя. Пожалуйста, прошу, не плачь. – Коннор качает меня, поглаживая спину, и я наконец снова могу дышать. Другой рукой он нежно и умиротворяюще перебирает мои волосы. – Пожалуйста, успокойся. Я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
Я делаю несколько глубоких, медленных вдохов. Слезы почти высохли, и их можно сморгнуть.
– Мне нужно высморкаться, – произношу я гнусавым и охрипшим голосом.
Коннор тянется к комоду и передает мне большое пушистое белое полотенце. Я высмаркиваюсь три раза, чтобы можно было дышать через нос. Но даже после этого остается заложенность.
Мы устраиваемся на кровати, и Коннор притягивает меня к себе, переплетая наши руки и ноги настолько, что не поймешь, где заканчиваюсь я и начинается он. Да мне и не нужно разбираться. Я хочу, чтобы мы были единым целым.
В его комнате темно, как обычно. Звуки радио отходят на задний план, пока я слушаю, как дыхание Коннора смешивается с моим.
И опять есть только мы, спокойствие и тишина. Коннор берет оделяло и укрывает нас, а я придвигаюсь поближе.
Я так от этого устала. Прямо до мозга костей. Боль проникает все глубже. Боюсь, что однажды он действительно уйдет. Решит, что тем самым сделает мне одолжение. Такое ощущение, будто я падаю с горы, цепляясь за все подряд, но ничего не выходит, лишь набираю скорость, а впереди маячит скала, которая не оставит мне шансов.
– Прости, что так себя веду, – шепчет Коннор.
– Угу, – лишь отвечаю я, на большее нет сил. Мои веки тяжелеют и закрываются.
– Не хочу быть таким. Хочу быть счастливым.
Я молчу, сон утягивает меня в свои объятия. Но Коннор не возражает, он зарывается лицом в мои волосы и глубоко дышит. Запах его одеколона успокаивает меня, как колыбельная.
Так мы и засыпаем. Держась друг за друга до боли в руках.
Июля
10 месяцев, 6 дней
Сегодня я нашла записку на лобовом стекле. Увидела ее, еще когда подходила к машине, и она вызвала у меня улыбку. Раньше Коннор оставлял мне записки везде: в карманах куртки, в машине, в книжках. Но новых не было много недель.
«Ты у меня такая красивая».
Улыбнувшись, прячу записку в карман. Я храню их все. Они занимают целую коробку в шкафу. Я часто достаю ее и перечитываю слова Коннора.
Когда приезжаю к нему, я знаю, что он в хорошем настроении. Раньше я делала его таким счастливым все время. В каком бы нервном напряжении он ни был, при моем появлении вмиг успокаивался. От этого я чувствовала себя особенной. Но я не как его мама – мне не обязательно проходить через это. Я сама тут решаю. В этом наше отличие. Я выбираю его и любовь к нему, и он это знает.
Но теперь это редко срабатывает. Не знаю почему. Не знаю, когда я перестала иметь для него значение, и не знаю, как это исправить. Мне хочется, чтобы все было как прежде, когда я была для него всем.
Сегодня Коннор приготовил мне ужин и купил цветы, и мы, включив старый фильм с Томом Хэнксом, едим перед телевизором.
Все так уютно. Коннор смеется над фильмом, его голос полон радости, на губах улыбка, а глаза блестят. Это тот человек, в которого я влюбилась. Я хочу смеяться вместе с ним, но не могу. Наверное, функция смеха сломалась, как и все во мне. Если Коннор посмотрит на меня, я разыграю веселье, поскольку хочу, чтобы он оставался счастливым.
Положив вилку на край тарелки, Коннор притягивает меня к себе, и я растворяюсь в его объятиях. Прижимаюсь щекой к его груди и слушаю биение сердца.
Если закрою глаза, то смогу выкинуть все из головы и уйти от реальности. Такие моменты словно маленькие островки в бушующем море, и я хватаюсь за них, прячусь и надеюсь, что меня никто никогда не найдет. Я хочу быть изгоем, как Том Хэнкс, забытой на своем личном маленьком острове.
Коннор кладет подбородок мне на макушку.
– Я люблю тебя.
Он так часто это говорит, будто боится, что я забуду.
Только мне все равно не верится, что он любит меня так же сильно, как я его. И я хочу, чтобы он это понял. Мне нужно, чтобы он это понял. Тогда он бы чувствовал себя иначе. Коннор бы знал, что может завоевать мир, что вместе нас не остановить. Что я всегда на его стороне.
Но скоро он это поймет, ведь скульптура уже почти готова. Нужно лишь подождать пару дней, пока клей схватится. А затем я отдам ее ему, и тогда он наконец прозреет.
– Хочешь пойти погулять? – спрашивает Коннор.
Фильм еще не закончился, но я все равно киваю. Мы видели это кино уже сотню раз – Коннор его обожает.
Он дает мне свою куртку, которую я всегда ношу. Набрасываю ее на плечи и засовываю руки в рукава. Они длинные и теплые. Мне хорошо в этой куртке, она словно броня. Коннор не любит верхнюю одежду. Наверное, он никогда не мерзнет.
Его жилой комплекс маленький, так что до дороги мы доходим секунд за тридцать. Под светом фонарей блестит мокрый асфальт, но летний дождь не портит нам настроение.
Мы идем рука об руку по жилым кварталам, мимо разбитых машин и уродливых сетчатых заборов. На нас рычит питбуль, и Коннор показывает ему средний палец. Не знаю, зачем он это делает, ведь собаке все равно.
В какой-то момент дома становятся больше. Заборы уже деревянные. Машины лучше. Мы ступили на территорию привилегированных – тех, кто понятия не имеет о том, что творится за закрытыми дверьми. Когда-то я принадлежала этому миру, но не думаю, что он принадлежал мне.
И тут я замечаю его. Сердце подскакивает к горлу, дыхание перехватывает.
Все вокруг него исчезает, и перед глазами остается только он. Судя по всему, он тоже нас замечает и застывает, держась рукой за дверь машины. Он смотрит на меня, точно олень, пойманный в свете фар. Словно мы не увидим его, если он не будет двигаться.
Он знает, что произойдет, если Коннор его увидит. Так же как и я.
Как я не заметила, что мы забрели в его район? Как я могла так сглупить и привести сюда Коннора?
– Гм, давай пойдем этой дорогой, – говорю я, дергая Коннора за руку. Он не должен его видеть. Не сегодня. Не тогда, когда у нас все хорошо и когда я просто хочу побыть с ним. Хочу, чтобы прекратилась эта драма, хочу забыть, насколько все испорчено. Я просто хочу гулять в темноте, не думая ни о чем, но теперь уже поздно.
Коннор замечет Блейка. Отпускает мою руку и идет прямо к нему. Мне знаком этот настрой. Коннор ожесточился. Его плечи расправлены, а руки сжаты в кулаки. Шаги широкие и решительные. Я знаю, что каждый мускул в его теле напряжен. Готов.
И я знаю, что будет дальше.
Коннор первым наносит удар. Блейк падает на асфальт, который всего несколько минут назад казался мне таким красивым от свежести дождя.
Но теперь на нем уже не дождь. А кровь.
Я падаю на колени, как и Блейк. Я столько месяцев его защищала. Играла в миротворца и мученицу, сглаживала углы в разговорах, все преуменьшала, избегала Блейка и не упоминала его имени.
А теперь все кончено. Они дерутся.
Но Блейк так легко не сдается. Он встает, и я слышу хруст от встречи его кулака с челюстью Коннора. Таким я его еще не видела. Злым. И я знаю, что все из-за меня. Блейк давно этого хотел: хорошенько встряхнуть Коннора, накричать и открыть ему глаза то, что он со мной сделал.
Каждый раз, когда я стояла перед Блейком, эти слова читались в его глазах, но ни разу не произносились вслух. И вот, во что это вылилось. Вот, что я натворила.
На чьем-то крыльце загорается свет, дверь со скрипом открывается, и раздается крик мужчины.
Коннор отступает и врезается в капот какой-то машины, срабатывает сигнализация. Он пинает Блейка по ноге, и тот, кряхтя от боли, падает и хватается за голень. Тени пляшут под уличным фонарем, сопровождая драку.
Я подползаю к дорожному знаку «Стоп» рядом со мной и с его помощью поднимаюсь.
А потом убегаю. Отворачиваюсь от них, от звуков борьбы. Мои кроссовки ритмично стучат по асфальту. Для такого бега у меня не хватает дыхания, но ноги не хотят останавливаться. Годы в кросс-кантри и треках укрепили мышцы, которые теперь жаждут былой гонки, так что я не торможу. Куртка Коннора развевается у меня за спиной, как плащ супермена, а застежка дребезжит на ветру.
Я не возвращаюсь в нашу квартиру. Пробегаю мимо нее и уношусь из города к проселочным дорогам. Оставляю позади начальную школу с качелями и горками. Мчусь вдоль канав, заросших камышами и забитых мусором.
Я бегу, пока не оказываюсь перед домом моей мамы.
Но я ни от чего не убежала. Реальность настигнет меня. От того, кем я стала, никуда не деться.
Я сажусь на газон, скрестив ноги, и пялюсь на темный дом. Окно спальни мамы выходит на эту сторону, и я понимаю, что она спит. Уже далеко за полночь. Наверное, я бежала больше часа.
Интересно, что бы она подумала, узнав, что я здесь? Если бы заметила, настолько я сломлена. Если бы увидела пожелтевшие синяки на моих плечах, где Коннор хватал меня в последний раз. Если бы она знала, в каком жутком мире я живу, то посадила бы меня под замок и никогда бы не позволила увидеться с ним снова, даже при условии, что я ее за это возненавижу.
Этот дом перестал быть для меня домом, но я все равно скучаю. Хочу открыть дверь, подняться по лестнице и забраться в кровать, где никто меня не достанет, где я буду часами спать без снов. Моя грудь разрывается от желания сделать это – пересечь газон, достать запасной ключ, войти в дом, запереть за собой дверь и больше никогда не открывать ее снова.
Хочу проснуться, съесть блинчики, обсудить поход в торговый центр и свой следующий забег по пересеченной местности. Хочу, чтобы мама рассказала мне о последней безумной идеи бабушки, а затем над этим посмеяться.
Хочу сидеть на кухне и наслаждаться солнечным светом. Хочу помогать маме сажать цветы по весне и луковицы осенью. Хочу смотреть один из ее любимых ужасных черно-белых фильмов и жаловаться, что он скучный, пока она не отдаст мне пульт, чтобы я могла переключить на «Топ-модель по-американски».
Хочу, чтобы вернулся папа и все наладил, как когда я была маленькой. Он бы пришел и починил мои Барби, накачал колеса на велосипеде. Он мог починить что угодно.
Интересно, смог бы он исправить это?
Тени деревьев танцуют на ветру. Я пытаюсь вспомнить, какой была в последний день в этом доме, но ничего не выходит. Я помню события, но не помню себя. Я больше не знаю прежнюю себя. Она была улыбчивой, веселой и общительной. У нее было все. Весь мир лежал у ее ног.
Хотела бы я иметь все сразу. Встречаться с Коннором, помогать ему и быть той, в ком он нуждается, но в то же время оставаться прежней собой. Но не могу, как и не могу жить без него.
А он погрязнет в своей тьме, если я его брошу.
Он меня ждет, я знаю. Его лицо наверняка опухло, и понадобиться моя помощь. Завтра мне придется отпросить его с работы и прикладывать лед к синяку под глазом, а затем мы вместе будем придумывать ему оправдание.
Я не знаю, как наши отношения до этого дошли. Когда они стали такими. Поначалу все было иначе. Все было красиво, страстно и переполнено чувствами, которых я никогда не испытывала. Я так отчаянно хочу их вернуть, что могу словить отголоски.
Я больше не хочу так жить; не хочу этого ужасного водоворота эмоций, который кипит и бурлит при малейшем движении. Только мне кажется, что другой жизни я не знаю, словно предыдущих семнадцати лет не было и в помине. Словно я уже родилась такой.
Я встаю и ухожу от дома. Он такой огромный, нависает надо мной, накрывая тенью. Я больше не могу здесь сидеть.
Разворачиваюсь и медленно иду к городу, к Коннору и его квартире. Вдали океан блестит в лунном свете, пока небо не затягивается тучами.
В последний раз оглядываюсь на исчезающий из виду дом. Дом, в котором я выросла. Дом, наполненный смехом.
Я больше не знаю, что такое счастье.
Я мертва для него.
Июня
9 месяцев, 13 дней
Сегодня выпускной. Не представляю, как я до него добралась. Не знаю, почему мне вручают диплом. Но горжусь собой. Я заслужила его после такого года.
Коннор где-то здесь. Он тоже мною гордится.
Но мне все равно одиноко. Интересно, мама знает, что сегодня церемония? Интересно, что бы она ответила, если бы я ее пригласила?
Точно бы удивилась, но наверняка бы и обрадовалась.
Я сижу на раскладном стуле в окружении своих одноклассников. Они смеются, обнимаются и говорят, что будут скучать после расставания. А думаю лишь о том, что меня долго не было, но никто из них по мне не скучает.
Я знаю, Эбби сидит где-то сзади, рядом с теми, у кого фамилия начинается на «Р» или «С», и задаюсь вопросом, смотрит ли она на меня. Думает ли обо мне. Мне хочется обернуться и поискать ее. Взглянуть на нее. Но если она посмотрит на меня, как все остальные – будто меня и вовсе не существовало, – то я этого не переживу.
В сторону Блейка я тоже не смотрю, хотя догадываюсь, где он сидит в этом море фиолетовых выпускных шапочек и мантий. Я не видела его с уличной ярмарки на прошлой неделе.
С катастрофы на прошлой неделе.
Одна из моих одноклассниц стоит у микрофона и, сверкая белоснежной улыбкой, говорит о будущем, возможностях и о том, что мы можем все свои мечты воплотить в жизнь.
Это ложь. Судьбы некоторых предрешены с младенчества. Некоторым не дано шанса на будущее. Они получают лишь тьму и украденное детство. И это разрушает их жизнь навсегда.
Церемония длится словно целую вечность. Имя за именем. Вспышки фотоаппаратов и аплодисменты. Неужели это для всех большое событие? Неужели выпускной кажется им поворотным моментом в жизни или хоть чем-то значащим?
Он ничего не значит. Просто выдача листка бумаги.
Когда встает мой ряд, мне хочется сбежать. Я больше не одна из них. Кажется неправильным идти за Вероникой Мастерсон и Виком Мэтьюсом. Мне здесь не место.
Когда подходит моя очередь, я поднимаюсь на сцену и протягиваю руку за свертком бумаги. Директор кивает на фотографа, и тот делает снимок.
Я не улыбаюсь.
Только собираюсь вернуться на свое место, как вдруг замечаю ее.
Мою маму. Она смотрит на меня своими ярко-голубыми глазами. Ее светлые волосы ниспадают на лоб, отбрасывая тени на лицо, но я знаю, что она смотрит на меня. Мы неотрывно глядим друг на друга. Она пришла. Не могу поверить, что мама здесь. Смотрит на меня. Поддерживает, как некогда на моих соревнованиях по бегу.
Я замираю. Я не разговаривала с ней как минимум месяц. В последний раз это был короткий неловкий звонок. С тех пор она со мной не связывалась.
Мы чужие друг другу. И все же она здесь. Это что-то значит. Я что-то для нее значу.
Директор подталкивает меня вперед, разрушая момент, и я ухожу, но все еще чувствую на себе ее взгляд.
Зачем она пришла? Хочет поговорить? Или забрать меня домой, подальше от Коннора?
Нужно убираться отсюда. Не хочу, чтобы она нашла меня после официальной части и попыталась убедить бросить Коннора. Не хочу повторять один и тот же разговор снова и снова. Не хочу защищать себя и его. Это отнимает слишком много сил. Даже я понимаю, что мои оправдания звучат неразумно и глупо, мне никогда ее не переубедить.
Она никогда его не поймет. Она никогда не поймет нас. Я ненавижу тон, с которым она говорит о Конноре.
Не хочу ее сегодня выслушивать.
Вместе с потоком учеников возвращаюсь к своему ряду, но, когда они поворачивают, я иду дальше. Все пялятся на меня. Перешептываются. Им интересно, что я делаю, только мне объясняться нет смысла. Они все равно никогда не поймут.
Поэтому я просто продолжаю шагать, мимо последних рядов и к выходу. На улице меня ослепляет свет солнца, и я прикрываю глаза. Спотыкаюсь о бордюр и падаю на колени. Не успеваю ничего понять, как к горлу подкатывает желчь и меня тошнит на траву, прямо возле дверей. Глаза щиплет от слез, горло саднит от рвоты.
Так меня и находит Коннор. Он всегда меня находит. Убирает мои волосы с лица и тихо ждет, пока я соберусь с силами. Он привык к миру боли и знает, как себя вести в тот или иной момент. Когда нужно что-то сказать, а когда лучше помолчать.
– Давай уйдем отсюда, – прошу я. Не хочу, чтобы меня видели в таком состоянии. Не хочу, чтобы знали, как я расклеилась.
Коннор помогает мне подняться, и мы уходим, оставляя взрывающийся аплодисментами зал позади.
Это ненастоящий мир. Реальный мир здесь, за дверьми этого зала.
Мой мир.
Июня
9 месяцев, 7 дней
Сегодня на набережной проходит уличная ярмарка. Мы с Коннором идем туда поесть яблоки в карамели и посмотреть всякие вещички. Делать покупки мы не собираемся, но можно на все поглазеть. Подобные дни идеальны. Ленивые и оторванные от реальности, можно забыть о том, кто ты есть, и притвориться другим человеком.
Сегодня солнечно, это первый по-настоящему жаркий день лета, и мне не терпится провести его с Коннором. Еще не знаю, чем мы займемся вечером, но я что-нибудь придумаю, лишь бы разделить с ним каждую свободную минутку.
При виде ассортимента бейсбольных карточек у Коннора разбегаются глаза, и я отхожу к палатке с масляной живописью. Здесь выставлено множество картин, и они все потрясающие. Изображения лошадей, коров, гор и океанов – каждой природной красоты, которую только можно представить. Я теряю счет времени, рассматривая их. Реальный мир меркнет, пока я изучаю яркие цвета.
Но все становится серым, когда раздается его голос.
– Привет, незнакомка.
Блейк. Мое сердце подскакивает к горлу, то ли оттого, что я давно не виделась с парнем, то ли потому что у соседней палатки спиной к нам стоит Коннор.
Блейк хорошо выглядит: бейсбольная кепка на темных волосах подчеркивает выразительность карих глаз. Рассматривая его, я вспоминаю тот день, когда мы вместе бежали по лесу, снова и снова проигрываю в голове этот момент и пытаюсь сдержать панику.
– Привет. Эм, слушай, сейчас не самое подходящее время, ладно? – шепчу я. Звучит нелепо. Даже для меня.
И Блейк знает, почему я так себя веду. Он выпрямляется и озирается по сторонам, ища в толпе своего противника.
Словно по сигналу Коннор оборачивается и встречается с ним взглядом. Его пальцы соскальзывают с бейсбольных карточек, он резко засовывает руки в карманы и размашистым шагом подходит к нам быстрее, чем я успеваю придумать выход из ситуации.
– Какого черта ты здесь делаешь? – громко спрашивает Коннор. Слишком громко. Все окружающие его слышат. Я чувствую на себе их взгляды.
Эти люди осуждают меня. Все так делают.
– Ничего, мужик. Просто разговариваю со старым другом.
– Я предупреждал тебя держаться от нее подальше.
Блейк заламывает бровь. Он выглядит одновременно раздраженным и позабавленным, будто Коннор не представляет для него угрозы.
– Насколько я знаю, ты мне не командир.
С моего лица сходит краска, сердце стучит так громко, что я едва различаю их слова. Порываюсь подойти ближе, встать между ними, но Коннор преграждает мне путь. Неужели он думает, что меня надо защищать от Блейка? А может, от своих же кулаков, если решит пустить их в ход?
– Отвали, приятель, – рычит Коннор.
Он несколько крупнее Блейка, но я знаю, что тот сейчас в отличной форме. Это видно по натянутым мускулам его рук и ног, когда он сжимает кулак – скорее для защиты, чем для нападения.
– Мне не нужны неприятности, – заявляет Блейк. Я знаю, что это правда. У него нет причин лезть в драку. – Я просто хочу с ней поговорить.
– Время разговоров закончено.
Блейк делает шаг назад, но не уходит. Вот только на этот компромисс Коннор не согласится. Коннор не идет на компромиссы.
– Ты не понимаешь, что творишь с ней, – не сдается Блейк. – Ты все у нее отбираешь.
– Я бы сказал, это не твое собачье дело.
Блейк издает какое-то утробное рычание, будто пытается подавить желание замахнуться и врезать Коннору по лицу. Меня удивляет эта реакция. Удивляет, что Блейк способен на такую ярость. Но затем он вновь грустнеет и качает головой.
– Ты разрушаешь ее. Разве ты этого не понимаешь? До встречи с тобой она была совершенно другим человеком.
Не в силах больше это выдержать, сажусь на бордюр. Не хочу, чтобы люди решили, будто я с ними. Мне не нравится видеть жалость или любопытство в глазах прохожих, когда они притормаживают, чтобы насладиться драмой, словно это какое-то прикольное телешоу, а не моя гребаная реальность.
Коннор вытаскивает руки из карманов, чтобы толкнуть Блейка, но тот вовремя отступает. Я знаю, что Коннор сдерживается. Он понимает, что мы в общественном месте и здесь нельзя давать волю гневу, который клокочет внутри.
Они так близки к тому, чтобы сорваться. Очень близки. Танцуют вокруг друг друга, как боксеры на ринге, но никто из них не атакует первым.
– Зачем ты сделал это с ней? Как убеждаешь себя, что все хорошо?
– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – отвечает Коннор, его голос мрачнее, ниже с каждым словом. Блейк бьет по больному. Не верится, что Коннор до сих пор не потерял контроль.
– Ты уничтожаешь ее. Если любишь, то прекрати так с ней поступать. Отпусти ее, чтобы она смогла жить своей жизнью.
– Иди на хер, – шипит Коннор.
Блейк лишь смотрит на него в ответ и качает головой – печально и так медленно, что это кажется вечностью.
– Однажды ты все равно ее потеряешь и поймешь, что я был прав. Поймешь, что она гораздо лучше тебя. – Он поворачивается ко мне. – У тебя есть выбор. Ты достойна большего.
А потом Блейк разворачивается и оставляет меня с Коннором.
Оставляет меня с монстром, которого так неосторожно разбудил.
И на секунду мне кажется, что я вправду могу побежать за ним. Бросить Коннора разбираться со всем самостоятельно.
Но затем, снова посмотрев на Коннора, я вспоминаю все свои обещания, которые шептала ему, все клятвы, что всегда буду рядом, собирать его по кусочкам и не давать развалиться, и остаюсь.