Я обещала ему. Всегда и навечно.
Я обещала.
Мая
9 месяцев, 1 день
После сдачи экзаменов я сижу без дела. Занятия в школе закончились, но церемонии вручения дипломов еще не было, а на своей обычной летней подработке в «Сабвэе» я пока не взяла ни одной смены. Коннор на работе, так что я надеваю спортивные штаны, ветровку, кроссовки и включаю айпод на полную мощность, готовясь сбросить накопившийся стресс.
Сегодня ветрено: прибой пенится, волны неистово разбиваются о берег, выбрасывая на песок всякий мусор. Над водой кружат чайки.
Прекрасный день для поиска морских стеклышек. Они повсюду, и я решаю пробежать сначала несколько миль, а их пособирать на обратном пути, иначе у меня даже пульс не ускорится.
Я бегу по мокрому песку, оставляя за собой следы. Стремительно ускоряюсь, хотя следовало бы потратить немного времени, чтобы разогреться и размяться. Но я не хочу.
У меня так давно не было возможности побегать. Я так долго держала эту страсть похороненной глубоко в себе, пока делала вид, будто никогда не занималась бегом. И как только мышцы разогреваются, а дыхание входит в привычный ритм, все встает на свои места.
Почему я перестала бегать? Почему поступилась?
Коннор хочет, чтобы я была счастлива. Он поймет, если я скажу, что иду на пробежку. Скорее всего, даже поддержит, если узнает, как много это для меня значит. Вот только всегда находится что-то важнее.
Хватит. Я хочу бегать каждый день. Я готова просыпаться в четыре утра, если придется. Я хочу вернуть бег в свою жизнь.
Я хочу вернуть себя.
Я забегаю гораздо дальше, чем планировала. Мелкий желтый песок сменяется камнями, а длинный причал уходит в воду. Развернувшись в обратную сторону, постепенно перехожу на шаг и хватаю ртом воздух. Во мне бурлит адреналин.
Я чувствую уверенность. Жизнь. Как я могла все это забыть?
Вернувшись домой, опустошаю тряпичную сумку на верстак в маленьком гараже. У меня по меньшей мере несколько дюжин стеклышек: голубых, зеленых, янтарных. Достаточно, чтобы завершить скульптуру. Я думала, что закончу ее еще пару месяцев назад, но было непросто найти время для работы.
Надев резиновые перчатки, начинаю сортировать стеклышки по размеру и цвету. Маленькие пойдут на изгибы скульптуры, а большие – на ровные места.
Беру тюбик с клеем и красное стеклышко. У меня в запасе три часа до прихода Коннора. Если повезет, успею закончить скульптуру сегодня, а подарю уже через пару дней, когда клей высохнет. Коннору понравится. Сейчас ему нужна поддержка.
Включаю радио и, подпевая веселой кантри-песне, беру следующее стеклышко.
Да, я успею закончить ее сегодня. На работу ушло восемь месяцев, скульптура росла вместе с моей любовью к Коннору, став физическим воплощением моих чувств к нему. Наконец-то он поймет, как сильно я его люблю. Он увидит это.
И тогда поверит, что я никогда его не брошу.
Мая
8 месяцев, 28 дней
Сегодня я едва держусь на ногах. Ночь выдалась тяжелой. Коннору позвонила мама – вся на взводе, – но когда он к ней приехал, то дома никого не оказалось. И остаток ночи он провел в переживаниях о ней. Естественно, мне не удалось поспать.
Подперев голову рукой, я натягиваю капюшон пониже, как вдруг что-то падает на парту.
Карточки с записями. Целая стопка, все исписаны аккуратным мелким почерком.
Почерком Эбби.
Поднимаю голову и сталкиваюсь с ее взглядом, лишенным всяких эмоций.
– Просто прочти все на розовых карточках. Желтые – мои.
На этом она уходит и занимает свое место впереди, а мне остается лишь смотреть ей вслед.
Наш проект. Наш годовой проект, от выполнения которого наполовину зависит выпускная оценка.
Я потратила на него часов десять за весь год. Судя по стопке карточек, Эбби работала над ним в двадцать раз больше.
Я подвела ее. Я игнорировала ее, динамила, сливала и…
Я подвела ее.
Сглатываю подкативший к горлу комок и, взяв карточки, просматриваю их содержание. Тут не меньше сотни, все аккуратно пронумерованы. Половина желтого цвета, а другая – розового.
Знала ли Эбби, что мне это понадобится? Что я не в курсе даже основных моментов нашей презентации?
– Энн, Эбби, ваша очередь.
Поняв, что учитель смотрит на меня, я киваю, снимаю капюшон и беру карточки. Они кажутся тяжелой ношей в моих руках – доказательством ее разочарования.
Мне дурно от мысли, что я бросила Эбби, свалив на нее всю работу. Я игнорировала подругу, будто она ничего не значит. Опять. Снова, снова и снова.
Она могла бы отыграться, рассказав все учителю или просто позволив мне молча стоять рядом на защите. Вместо этого она спасла меня, хотя я этого не заслуживаю.
Я выхожу к доске, Эбби там уже вешает плакаты.
– Спасибо, – шепчу, перехватив ее взгляд.
Она лишь кивает с тем же бесстрастным взглядом. Сочувствие, теплота, дружелюбие – всего этого нет. Эбби смотрит на меня, как на пустое место.
Это прощание. Так она ставит точку. Так она может отпустить меня, не испытывая угрызений совести. Эбби знает, что я завишу от Коннора, поэтому прежней дружбы между нами уже не будет.
Я окончательно ее потеряла.
Это финальный аккорд наших отношений.
От осознания происходящего у меня чуть не подгибаются колени. Когда презентация закончится, все станет официально. У меня не будет друзей.
Я останусь одна.
Мая
8 месяцев, 20 дней
Когда я прихожу к Коннору, в квартире подозрительно тихо. Ненадолго задержавшись у двери – все-таки тишина не свойственна этому месту, – иду по коридору в его спальню. Меня сопровождает гулкий отзвук собственных шагов.
Открываю дверь и с удивлением замечаю, что шторы раздвинуты и в окно льется солнечный свет. Коннор сидит на полу, сосредоточенно склонившись над гитарой.
– О, отлично, садись! – Он явно рад меня видеть. Я словно вернулась в прошлое, когда Коннор весь день ждал моего возвращения, считая секунды до того момента, как мы снова будем вместе.
Улыбаясь этим воспоминаниям, киваю и подхожу к стулу.
– Скажи, если узнаешь мелодию. – Его пальцы ударяют по струнам, и звуки акустической гитары заполняют комнату. Мотив знакомый, но у меня не получается разобрать, что это за песня.
Коннор заканчивает играть и, приподняв брови, с нетерпением смотрит на меня.
– Подожди… я ее знаю… не подсказывай…
Он заново проигрывает мелодию, и ноты плывут по воздуху. Его пальцы проворно и изящно перебирают струны.
Коннор снова смотрит на меня, а я все никак не могу узнать эту песню. Я безнадежна, в голове крутятся тысячи вариантов, но нет нужного.
На лице Коннора отражается разочарование, но у меня нет ответа. Зато его голубые глаза так и светятся этим знанием, пока я изо всех сил пытаюсь подобрать правильную песню.
– Это «Forever Yours», – произносит он, не дав мне больше времени на размышления.
– Ой! – восклицаю слишком громко. – Моя любимая песня.
– Да.
Я улыбаюсь, желая убедить Коннора, что его сюрприз мне понравился, но он откладывает гитару. Я все испортила. Не узнала свою любимую песню. Отобрала у него момент славы.
– Я потратил на это три часа, – жалуется Коннор.
– Сыграй еще раз. Пожалуйста. Это было прекрасно. А теперь мелодия зазвучит еще лучше, ведь я знаю, что это за песня.
Несколько секунд он просто бренчит по струнам, словно не услышал меня, словно вообще не собирается отвечать, а затем, кивнув, снова подхватывает мотив, и я испытываю облегчение.
Ужасно, что любая мелочь так весома. Каждую минуту каждого дня мне приходится следить за собой, подбирать правильные слова, чтобы не испортить Коннору настроение.
А вместе с этим и мой день.
Я устала постоянно балансировать на грани, где любой неверный шаг грозит падением.
Когда звуки музыки снова заполняют комнату, я ложусь на кровать и рассматриваю текстурную поверхность потолка. Коннор сидит всего в двух шагах от меня, но кажется, будто он очень далеко. Между нами глухая пропасть, которую я вряд ли смогу преодолеть.
Я знаю, что он три часа репетировал ради меня и что все впустую, но мне это и не было нужно. Пусть лучше перестанет все усложнять. Я хочу видеть на его лице улыбку, а не постоянное напоминание о том, что мое желание невыполнимо.
Хочу, чтобы он чувствовал себя цельным без моей постоянной поддержки и помощи.
Мне надоело переживать из-за любой совершенной ошибки. Я хочу легкости и счастья в отношениях, а не ходить по раскаленным углям каждую минуту. Хочу видеть его улыбку в ответ на мои промахи.
Хочу, чтобы мы гуляли с моими друзьями. Чтобы он приходил к нам с мамой на ужин и я могла оставить их наедине, не переживая о том, что они наговорят друг другу.
От таких мыслей у меня ноет в груди, я чувствую слабость во всем теле.
Я хочу, чтобы он прощал мои ошибки. Чтобы они забывались в тот же день, а утро начиналось с чистого листа. Не хочу, чтобы мои промахи накапливались, громоздясь все выше и выше, как карточный домик, готовый рухнуть от малейшего ветерка.
Хочу, чтобы Коннор смотрел только в наше совместное будущее, оставив гнетущее детство позади. Хочу, чтобы он сосредоточился на своей работе и квартире и притворился, что у него вообще нет родителей, что я и есть его семья, что вместе мы обретем счастье и добьемся успеха, независимо от обстоятельств.
Хочу, чтобы все было так, как я представляла при нашем знакомстве. Так, как мечтала, произнося три заветных слова.
Но он никогда не отпустит свою боль. А это все, чего я для него желаю.
Августа
Один год
Я все еще сижу на полу, закутавшись в одеяло и раскачиваясь взад-вперед, когда слышу хлопок двери машины. Предательский скрип подсказывает мне, что это пикап Коннора. Я узнаю этот звук где угодно.
Мое сердце сжимается, замирает на мгновение, а затем начинает стучать с бешеной скоростью. Грудь будто вот-вот разорвется. К горлу подкатывает желчь.
Коннор вернулся.
Не представляю, как долго его не было. Я потеряла чувство времени, как только заняла это место посреди беспорядка и побоища. Прошли минуты или часы? Он вернулся, потому что все еще зол или потому что осознал, что натворил?
Сегодня все хуже, чем когда-либо. Коннор должен это понимать. Он же не думает, что может просто войти, извиниться и обнять меня?
А позволила бы я ему?
Смотрю на дверь. Она закрыта на цепочку. И на засов, от которого у Коннора нет ключа, потому что он его потерял. Он не сможет войти, только если я сама его впущу. А это произойдет не раньше, чем я буду готова.
Если только Коннор не выкинет что-нибудь из ряда вон выходящее – например, разобьет окно. Сможет ли он это сделать? Настолько ли он зол? А может, он мучится от переживаний, осознав, что в этот раз зашел слишком далеко?
Я прислушиваюсь к его приближающимся шагам, и с каждым звуком мое дыхание становится все чаще.
Я боюсь его.
Я действительно его боюсь.
Мая
8 месяцев, 18 дней
Не понимаю, что его так взбесило.
Началось все с того, что он пытался помыть две тарелки и разбил их. А теперь Коннор мечется и сбивает со стены все фоторамки. Когда я подхожу, чтобы поднять их, он резко разворачивается ко мне.
– Убирайся, – рычит он. – Меня тошнит от одного твоего вида.
Интересно, куда, по его мнению, я должна идти? Домой к маме? Не успею я переступить порог, как по моим покрасневшим глазам она догадается, что это из-за него. Все станет намного сложнее. Она захочет узнать подробности. А мне и за целый день не объяснить происходящее. Никто этого не поймет.
Не обращая внимания на злобу в его голосе, я сажусь на корточки и собираю осколки стекла.
– Я просто приберу мусор. Ты ведь босиком.
Но Коннор, пропустив мои слова мимо ушей, наступает на стекло и пинает меня ногой. Не удержав равновесие, я падаю и ударяюсь головой о стену. Меня тут же ослепляет вспышка боли.
– Я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Просто уйди, – повторяет он.
Я делаю медленный вдох, пытаясь потянуть время.
– Коннор, присядь, ладно? Пойди сыграй на гитаре или…
– К черту эту дурацкую гитару!
Я сглатываю и борюсь с желанием взглянуть на него. Ярость всегда искажает лицо Коннора. Мне не нравится смотреть на него, когда он в таком состоянии. Когда гнев утихает, этот уродливый образ преследует меня, словно привидение. Витает рядом. Мелькает в глубине голубых глаз, даже когда Коннор улыбается. Напоминает мне, что еще вернется, что все будет повторяться снова и снова, пока я не пойму, как стать той, кем он хочет.
Тяжело сглатываю и, подобрав под себя ноги, медленно встаю, потому что не знаю, что последует дальше, когда вновь окажусь на ногах.
Коннор задумчиво наблюдает за мной, и я понимаю, что сейчас он мне все выскажет.
Но, к моему удивлению, он молча толкает меня к стене и нависает сверху. Пол вокруг нас усыпан стеклом.
Лицо Коннора так близко, что наши носы соприкасаются.
– Какого хрена ты тут рассиживаешься? Какого хрена стоишь у меня на пути?
Я медленно сглатываю комок в горле. Когда он такой, слово за ним. Я никогда не отвечаю.
– Ты что, тупая? Хочешь, чтобы я тебя ударил?
Дышу рвано через рот – нос уже заложен из-за слез. Ненавижу это. Хочу, чтобы все поскорее закончилось.
Он сейчас так уродлив. В таком состоянии его глаза пусты. Коннор исчезает – гнев поглощает его. Тяжелое детство сделало его таким.
Что есть, то есть. Сейчас остается лишь ждать, когда злоба испарится и он ко мне вернется.
Вернется и станет плакать из-за того, что сделал со мной. Будет оправдываться, просить прощения. Но это не предотвратит повторения.
Я не знаю, что делать. Может, и правда бросить его, тогда ему станет лучшее? Размышляю над этим буквально долю секунды, пока боль не пронзает мою грудь вместе с осознанием, что я не смогу так поступить, что я слишком сильно его люблю. Даже от малейшей мысли об уходе мое сердце жалобно щемит.
В доме все замерло. От пристального взгляда Коннора по коже пробегает мороз. Минуты сменяют друг друга, а я не шевелюсь в ожидании, когда хаос вырвется на свободу. А это произойдет. Так всегда бывает.
Однако Коннор просто продолжает смотреть на меня с этим мерзким выражением в глазах, внутри меня что-то щелкает, и я толкаю его. Сильно. Он не успевает среагировать. Оступается и падает на стекло, раня ладонь.
Я застываю от шока. Не понимаю, как могла такое сотворить. Не понимаю, как потеряла контроль после месяцев молчаливого повиновения. Я стою с округлившимися глазами, в то время как во мне поднимается страх, сковывая желудок и горло.
Мне не следовало этого делать.
Коннор молниеносно вскакивает и снова нависает надо мной. Я отступаю, но лишь ударяюсь головой о стену. Теперь виски пульсируют под стать бешено колотящемуся сердцу.
– Тебе не следовало этого делать, – произносит он, вторя моим мыслям. Голос спокойный. Ровный. Убийственный. Лучше бы он вышел из себя.
Потому что сейчас Коннор планирует, обдумывает свой следующий шаг.
А затем он отворачивается и выпускает монстра наружу.
Первым в ход идет наполовину съеденный ужин, который пролетает через комнату и растекается красным пятном по стене. Следом стул проносится всего в нескольких дюймах от моей головы.
Кровь из пореза на ладони Коннора въедливо капает на ковер.
– Почему бы тебе просто меня не возненавидеть?
Он не ждет ответа. Тупо разрушает это место. Схватив пульт, запускает его через всю комнату в зеркало, и оно покрывается паутиной трещин.
А я думаю лишь о семи годах неудач. Словно это имеет значение, словно у нас она вообще была, эта удача.
– Ты достойна лучшего! Ты слишком хороша для всего этого!
Он хватает лампу, и вот она уже вместе с проводом летит через комнату.
Все заканчивается так же быстро, как и началось. Коннор молча опускается на пол. Ни слез, ни криков, ничего. Он опустошен.
Я прохожу через весь этот хаос, ложусь рядышком и кладу голову ему на колени. Кажется, он меня не видит. Взгляд стеклянный. Он просто перебирает мои волосы одной рукой, я закрываю глаза и пытаюсь забыться.
Мы идем по пути без счастливого конца, и уже слишком поздно повернуть назад.
Мая
8 месяцев, 14 дней
В городскую кофейню, где я торчу в очереди, ожидая свой заказ, заходит Эбби. От одного взгляда на нее у меня сводит желудок. Почему эта встреча не произошла в другой день? Когда бы я, приняв душ и нарядившись во что-то яркое и милое, смеялась, стоя вместе с Коннором.
Но это всего лишь я. Уставшая после очередной тяжелой ночи Коннора. Покупаю кофе – хотя он мне даже не нравится – для того, чтобы кофеин помог продержаться на экзаменах.
И теперь не остается ничего другого, кроме как ждать, когда подойдет Эбби. С робкой улыбкой на лице она долго разглядывает меня, а затем спрашивает:
– Как ты?
Она и так это знает. Видит. Неужели ей нужно, чтобы я произнесла это вслух? Чтобы призналась, как я устала, напугана и измождена?
– Хорошо.
Ложь. И она это знает, но не перечит.
– Здорово.
Мне хочется обнять ее. Выйти с ней под руку из «Старбакса», сесть в ее машину и уехать куда угодно. Притвориться, что ее жизнь – это и моя жизнь. Я могла бы жить, как она. Точно знаю. Жить в мире, где родители сидят за обеденным столом и спрашивают, как прошел день, где они поправляют тебе одеяло перед сном, а ты раздраженно закатываешь глаза, хотя втайне радуешься этому.
– Мама спрашивала, почему ты к нам больше не заходишь.
Передо мной ставят кофе. Можно просто уйти. Не обязательно ей отвечать.
– И что ты ей сказала?
– Потому что ты меня ненавидишь, – произносит она обыденным тоном. Словно эти слова для нее ничто.
– Я тебя не ненавижу. – Мой голос едва отличим от шепота.
Изучаю ее лицо, чтобы понять, неужели она действительно так считает. Это ведь я отказалась от нее, а не наоборот. Это я игнорировала ее звонки и едва кивала в школьных коридорах. Плохая роль отведена мне. Эбби не сделала ничего, чтобы заслужить ненависть.
Вместо ответа она молча ковыряет свои ногти, и мы стоим в тишине – две старые подруги, которым больше нечего сказать друг другу.
– А Коннор? Как он?
И это она тоже знает. Эбби знает, кто он, и этого достаточно.
– Хорошо.
Хорошо. Все хорошо. Очередная ложь. Не знаю, почему я продолжаю упрямо твердить это.
Эбби начинает уходить.
– То есть…
Сама не знаю, что хочу сказать. Не знаю, почему ее остановила.
Эбби поворачивается ко мне и впервые смотрит в глаза.
Она видит, кем я стала, жалеет меня. Тишина между нами осязаема, тягостна, и нам больше не нужно ничего говорить, мы и так знаем все, что осталось невысказанным.
И тут Эбби меня обнимает. Объятие длится на несколько секунд дольше положенного, и, закрыв глаза, я растворяюсь в нем. Уже много месяцев я не ощущала себя в такой безопасности, как сейчас.
А затем, больше не взглянув на меня, она уходит.
Эбби – настоящий друг. И мне бы хотелось ее вернуть.
Мая
8 месяцев, 7 дней
Мне кажется, я беременна. Не представляю, как это произошло и что теперь делать. Весь день я бегаю в туалет при малейшем спазме внизу живота, надеясь, что это месячные, но нет.
Мы же были так осторожны…
Прежде чем сообщать Коннору, мне нужно убедиться на сто процентов. У него и так ворох нерешенных проблем. Нельзя сейчас вешать на него еще и это. Он просто не справится.
В школе я никак не могла сосредоточиться – все высчитывала дни на пальцах, в тетрадях, но результат оставался прежним. У меня двухдневная задержка.
Этого не может быть. Это все разрушит. Станет последней каплей. Наверное, кто-то в состоянии справиться с такой проблемой. Но не мы. Не сейчас.
На физкультуре было хуже всего. Мы играли в баскетбол, но после того, как в меня третий раз попали мячом, я ушла, сославшись на плохое самочувствие.
И это правда. Мне реально дурно. Не знаю, то ли дело в беременности, то ли в моих переживаниях по этому поводу. В любом случае, я испытываю слабость и тошноту. Мне нужно прилечь. Спрятаться в какой-нибудь темной дыре, где меня никто не найдет.
Нам нельзя заводить ребенка. Не сейчас. Не в этом мире. Сперва нужно все наладить. Научиться заботиться о самих себе, а Коннору – контролировать свой гнев и быть счастливым. Забот хоть отбавляй.
Я ухожу перед шестым уроком. Когда выезжаю с парковки, из-под колес моей маленькой машины разлетается гравий. Охранник это замечает и записывает мой номер, но мне плевать. Меня точно накажут, оставят после уроков. Звучит так глупо, так по-детски. Они вправду думают, что меня это волнует?
Еду в соседний город Абердин, чтобы найти аптеку, где меня никто не узнает. Мне так стыдно, хотя я уже совершеннолетняя. Могло быть и хуже. Но все кажется таким неправильным.
Я покупаю сразу три теста – для полной уверенности. Не хочу возвращаться сюда, если одного будет недостаточно. Не хочу, стоя на кассе, молиться, чтобы продавец выдал непрозрачный пакет. Ненавижу каждую секунду происходящего.
Живот сводит до боли.
Этого не может быть. Это все испортит. Погубит меня, сломает Коннора и разозлит маму. Она наверняка меня возненавидит.
Припарковавшись у «Макдональдса», сижу и пялюсь на эти дурацкие золотые дуги. Они выглядят так ярко и весело – складывается впечатление, будто они надо мной насмехаются.
Не могу пошевелиться. Осталось только зайти внутрь и сделать тест. Если результат окажется положительным, это все изменит. Мне с этим не справиться. Это будет означать, что моя жизнь действительно кончена. Это будет означать, что я больше никогда не стану прежней. Никогда не стану той, кем когда-то была.
И мне придется сообщить о беременности Коннору. Не думаю, что смогу это сделать. Не думаю, что смогу взвалить на его плечи такой груз, когда он и без того завяз в проблемах. Не хочу увидеть разочарование и отчаяние в его глазах, а они точно появятся. Ребенок не заслуживает такой реакции, не заслуживает того, что я испытываю сейчас – величайший ужас и страх. Ребенок должен стать счастливой новостью, а не предвестником конца.
Спустя час я наконец-то засовываю все три коробочки в сумку. Если не сделаю это сейчас, то потом уже не решусь. Я должна знать. Неопределенность убивает.
Иду по кафельному полу, как по узкому бревну, а эти тесты – моя персональная алая буква, выставленная на всеобщее обозрение.
Туалет пуст. Выбираю большую кабинку для людей с ограниченными возможностями и вешаю сумку на дверь. Трясущимися руками кладу коробочки с тестами на держатель для туалетной бумаги, спускаю джинсы и сажусь на унитаз.
И вижу результат… а затем осознаю его в полной мере.
Я не беременна.
Меня охватывает невероятное облегчение. Прячу лицо в ладонях и рыдаю.
В одиночестве, в туалете в «Макдоналдсе».
Апреля
8 месяцев
Я два дня не ходила в школу. Два дня всех избегала и сутками лежала в кровати, закутавшись в одеяло до самого подбородка. Даже шторы не раздвигала.
Но пора возвращаться на занятия, пока не пропустила слишком много. Пока они не позвонили маме.
Притаскиваю в крохотную ванную табуретку, сажусь и при ярком свете рассматриваю свой смачный синяк под глазом.
Осторожно прикасаюсь к самому темному месту и морщусь. По-прежнему больно, хотя прошло уже несколько дней. По краям фингал слегка пожелтел.
Залезаю в косметичку в поисках лучшего консилера. Достаю странноватую зеленую мазь, втираю ее в кожу под глазом, поверх наношу тональный крем и пудру. Нужно просто замазать синяк так, чтобы никто не заметил. В класс можно забежать не поднимая головы. Синяк сойдет, и никто не узнает, что он вообще был.
Рассматриваю цвет кожи под глазом после нанесения очередного слоя пудры.
Никаких улучшений – мое лицо словно запачкано блинным тестом.
Беру губку и смываю косметику, но из-за давления начинает болеть все лицо.
На мгновение отвожу взгляд на линолеум и делаю несколько глубоких вдохов, чтобы унять эмоции, поднимающиеся в груди. Это глупо. Мне просто нужно скрыть синяк и пойти в школу.
У меня получится.
Схватившись за раковину, устремляю взгляд на свое отражение.
И не узнаю себя.
Непроизвольно моя нижняя губа начинает дрожать. Сначала совсем немного, а затем трясется так, что приходится ее прикусить. Отражение размывается, но я вижу, как крупные слезы, наполнив глаза, стекают по щекам и капают с подбородка – одна за другой.
Девушка в отражении – не я.
Это кто-то другой.
Не я.
Наблюдаю за ней. Постепенно ее голубые глаза краснеют. В них уже нет блеска, они пусты.
Она – это зомби-версия меня. Восставшая из мертвых.
Это не могу быть я.
Закрываю глаза, не в силах больше на нее смотреть.
Школа может подождать. Один день погоды не сделает. К тому же сегодня пятница. А к понедельнику синяк пройдет, и никто о нем не узнает.
Мне лучше вернуться в кровать, где внешнего мира не существует.
Смахиваю на пол всю косметику, затем выключаю этот неприятный резкий свет и выхожу за дверь.
Забираюсь обратно в кровать. Когда проснусь, возможно, этой уродины из отражения уже не будет.
Апреля
7 месяцев, 28 дней
Когда Коннор сказал: «Тебе повезло, что я не бью девушек», следовало догадаться, что однажды так и выйдет.
И вот, пожалуйста. Он меня ударил. В голове не укладывается. От шока я впадаю в ступор, снова и снова мысленно прокручиваю одну и ту же картинку: его кулак врезается в мою щеку, и раздается громкий треск при столкновении.
Коннор не мог так со мной поступить. Он бы никогда меня не ударил. Он бьет вещи, а не людей. Сам так сказал еще в первый месяц наших отношений, когда я увидела его шрамы на костяшках пальцев.
Он любит меня так же сильно, как и я его. Он бы никогда не причинил мне боль.
Судя по его лицу, он ошеломлен даже больше меня. Все это произошло на самом деле.
Он меня ударил.
Я проигрываю ситуацию раз за разом, пытаясь все переварить. Смотрю на Коннора. Лицо горит от боли. Этого не было. Он уже не выглядит злым. Этого не могло произойти.
Падаю на пол, но Коннор успевает меня подхватить. Относит меня на диван и бережно усаживает, словно я стеклянная, словно могу разбиться.
Он не понимает, что я уже разбита.
По его щекам бегут слезы, а он все повторяет:
– Прости. Мне ужасно жаль.
Такое ощущение, что Коннор далеко-далеко. Я полностью ушла в себя, не могу ответить, не могу говорить.
Он это сделал. Он меня ударил.
Коннор прикасается к ушибу костяшками пальцев. Уверена, щека покраснела. Чувствую, как она опухает, раздувается, распространяя жар по лицу. Глаз заплывает.
– Боже, Энн, мне так жаль, – продолжает твердить он. Снова и снова. Это его мантра. Ему жаль. Он целует мое лицо, руки и плачет. – Клянусь, я не хотел. Не знаю, что на меня нашло. Мне так жаль. Очень, очень жаль.
Я знаю, что ему жаль. Знаю, что он не хотел этого делать.
Так же как я знала, что однажды он меня ударит. В нем всегда сидел монстр, и я знала, что однажды тот вырвется наружу.
И хотя я думала, что готова, оказалось – нет.
Что делать, если единственный человек, в чьей заботе вы нуждаетесь, причинил вам боль? Как можно в равной степени отчаянно желать, чтобы он обнял меня и оставил в покое?
– Пожалуйста, – шепчу я, и мне больше нечего сказать, – пожалуйста.
Сама не знаю, о чем прошу. Сейчас я хочу лишь одного – отмотать назад последние десять минут и стереть все.
Этого не было.
Нет.
Этого не было.
Коннор громко рыдает. Больше мне не удается разобрать его слова, потому что все они сливаются в бессвязный лепет в перерывах между всхлипами.
То, что он меня ударил, его сломало. Он сам сделал то, чего не удалось его отцу.
Сколько раз он оплакивал себя, свое тяжелое прошлое, но еще никогда так не рыдал.
Однако теперь Коннор знает. Знает – как и я всегда чувствовала на подсознательном уровне, – что в нем живет монстр. Прячется в глубине его глаз, растет, меняется и выжидает.
И вот оковы пали. Теперь мы оба знаем, кто он такой.
Мы оба знаем, что он такое.
Коннор больше не может этого отрицать.
Как и я.
Апреля
7 месяцев, 26 дней
Я редко вижу Коннора в таком настроении: когда он улыбается и сыплет шутками. Такие моменты подпитывают мою надежду, что однажды он снова станет самим собой. Если нам удастся жить для себя, без оглядки на его тяжелое прошлое, есть шанс, что он всегда будет таким.
Люди нас не понимают. Не понимают меня. В их мире существует только черное и белое, они считают, что Коннор делает меня несчастной, что мне следует уйти к другому и что я заслуживаю лучшего.