Мы шли из Тереньюра в Темпелоуг по длинной улице.
Деревья очерчивали контуры дороги;
их ревматические суставы ныли от холода и сырости.
На тротуаре лежала лиса, головой в лужу,
темная ржавая щетина ее намокшего меха
застыла на ветру, как ожерелье из когтей.
Я хотел перенести лису в поле за оградой,
где трава и опавшие листья отдали бы ей
свой цвет, когда она будет спать вечным сном,
вспоминая рыжих псов графства Уиклоу
и их снежно-войлочную поступь, когда они уходили во тьму
за нашими дверями. Но мы стояли в нерешительности,
боясь подцепить инфекцию, сами коченея от холода.
Мы стояли над телом лисы, и, вместо слов благословения,
молча думали о том, что вещи уходит из нашей жизни.
Наконец мы пошли дальше, унося с собой наши душевные раны –
чтобы было что нянчить и лечить. Когда мы почти уже
пришли в Темплоуг, я почему-то обернулся –
и увидел лису – живую! Она пряталась за деревом, потом
стала метаться из стороны в сторону, во всех направлениях.
ПРОГУЛКА
(по Шагалу)
Я мазок молнии
над ячменной гаванью
работать кистью под звуки дождя –
это моя религия моя новая
синяя певучая религия
мы гуляли
и выросли слишком большими для города
мы гуляли
над домотканными холмами вышитыми холмами
мы покинули этот город
загнанный в угол город
то не ветер унес тебя в небеса
я держал твою руку я управлял твоим полетом
то был не ветер
я радовался я улыбался.
ты летала как воздушный змей
послушный моим пальцам
ты говорила о яблоках звезд
о плодах упавших из далекого
предзвездного прошлого
у каждого была съедобная
вкусная мякоть
вызывающая ночные видения
при дневном свете
и можно было целыми днями
не спускаться на землю
Джозефина Слэйд (Лимерик)
Josephine Slade
НОЧЬ СТРУИТСЯ
Ночь струится вниз –
поток колышащихся звезд.
Это мир, каким он был
перед рожденьем дыхания и света.
Испуганная планета
смотрит сквозь пелену сна,
что прикрывает
ее глаза.
Отраженный свет растекается
по воде, прячется от ветра.
Вглядись,
время торопится,
как будто в конце веков
оно начнется снова.
Как похоже на воду
это струение жизни!
Как похоже оно и на твердь земную,
что ждет, пока минуют
ночи нашей жизни…
НЕЗРИМОЕ
Незримое станет зримым
когда отхлынут воды.
То, о чем вспоминаешь,
почти реально: твоя рука
у нее на лбу,
твоя рука, рисующая бровь.
Затем – по прошествии дней –
бездна, тусклые воды, камыши.
Та, что скоро придет, –
та ли она, что приходила вчера?
Истина должна погружаться в глубь.
Сперва в водоеме, затем
в заливных лугах печали.
В ЛЕСУ СКАПЛИВАЕТСЯ СНЕГ
В лесу скапливается снег…
Моток шелка на камне.
По контрасту красный цвет
становится самой красотой.
Он терзает взгляд неба,
он кажется дорожкой лепестков.
Отсутствие – плод тишины.
Заяц-беляк сбежал из леса,
его след кровоточит средь сосен –
пунктирная подсказка,
возможность пути.
Рита-Энн Хиггинс (Голуэй)
Rita-Ann Higgins
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ СКЛАДЫВАЕТ ГЛАДИЛЬНУЮ ДОСКУ
Он любит
хорошо отглаженные белые рубашки
и Трэйси Чапмен.
Он не складывает
гладильную доску
в своем домике-прицепе,
припаркованном у шоссе,
чтоб легче было собраться,
если он все-таки решится
куда-то пойти.
Он играет песни
Трэйси Чапмен
очень громко
в своем домике-прицепе
у шоссе,
чтобы заглушить
шум машин
и скрежет своего одиночества,
что врезается в него
со всех сторон.
ВОПРОС ВРЕМЕНИ
Однажды машина остановилась передо мной,
и водитель спросил дорогу в Тьюам.
Я сказала:
«Сэр, где Тьюам был вчера,
сегодня его нет».
На следующий день машина остановилась передо мной,
и водитель спросил:
«Где тут была дорога в Тьюам?»
Я сказала:
«Сэр, где Тьюам был вчера,
сегодня его быть не может».
На третий день машина остановилась передо мной,
и водитель спросил:
«А где мы с вами сейчас находимся?»
«Сэр, - сказала я, - лично я сейчас в Тьюаме,
и время – без четырех двенадцать ночи».
«Время правильное, - отозвался он, -
но вы, мадам, находитесь не там, где думаете».
НАШ БРАТ ПАПА РИМСКИЙ
Горести лучше, чем смех,
ибо печаль умягчает сердце.
Экклезиаст
Немногие знали, что
Папа Иоанн XXIII являлся
членом нашей семьи.
Его настоящее имя было
Папа Иоанн XXIII Хиггинс.
Он жил с нами в Баллибрите.
Я даже не могу сказать, что у него
была отдельная комната,
но она ему была ему не нужна:
в его распоряжении был весь дом.
Наш дом.
Он был дома,
когда отец принес домой
макрель,
и когда Ягве Курран
насвистывал, обходя
все двенадцать окрестных коттеджей.
Он был дома, когда мы
красили наш дом
по случаю ежегодных
конских бегов,
и когда мы купили
новую кухонную плиту
«Стэнли» девятой модели.
Когда он умер,
все пошло вкривь и вкось.
Макрель провоняла,
Ягве Курран перестал свистеть
на целый месяц,
кинотеатр в Шелковом Сарае
стал похож на фургон переселенца
с отвалившимся колесом.
Наша мать все плакала и плакала.
Святой Джуд и Святая Агнесса
по-настоящему ее подвели,
что же до Филомены,
та не могла сотворить и
крошечного чуда, даже если
ее жизнь зависела бы от этого.
О ней вообще можно было забыть.
Хорошо осведомленные соседи
стояли в очереди перед нашим коттеджем,
чтоб выразить соболезнования.
Их глаза сочились печалью.
«Как жаль, что такое случилось с макрелью!» –
говорил каждый из них,
зажимая нос.
Мать плакала громче.
Опубликовано в журнале «Дети Ра» № 17, 2006