Я кашляю, и Себастьян снова переминается с ноги на ногу.
Заканчивает Тони предупреждением о том, что нельзя бить друг друга оружием и — не дай бог — использовать ненормативную лексику, после чего мы начинаем.
В комнате с жилетами было довольно тускло, но к полутьме арены моим глазам все равно приходится привыкнуть. Команды рассредоточились вдоль стен, которые выглядят сделанными из неоновых кирпичей, и в центре арены я вижу нашу базу. Темные лампы обрамляют светящиеся декорации, но в целом мало что можно разобрать. Раздается звук включаемых один за другим лазеров, и начинается обратный отсчет.
Пять…
Четыре…
Три…
Два…
Один…
Воздух разрезает звук сирены. Я бегу сначала вдоль одной стены, а потом вдоль другой. Тут так темно, что едва можно что-нибудь различить, но по периметру арены нарисованы неоновой краской полосы и проложены цветные лампы. На фоне зеленой бочки в углу мелькает подсветка чьего-то жилета.
Я стреляю, и жилет вспыхивает красным, зарегистрировав попадание. Мой собственный жилет так же загорается лампочками, когда я заворачиваю за угол. «Цель поражена», — написано на моем бластере, но, видимо, я попал в плечо, потому что как только кто-то пытается увернуться, я еще могу стрелять, поразив его в датчик на груди и вырубив тем самым его оружие.
С другой стороны появляются два других игрока, и, развернувшись, я бегу к базе. На арене жарко и душно. По шее течет струйка пота, а пульс зашкаливает. Грохочет музыка и звуковые эффекты, и если закрыть глаза, не трудно представить, что все мы коллективно бредим, а не носимся в темноте с пластмассовыми бластерами и палим друг в друга. Попав еще в двоих игроков, я выдаю серию выстрелов по базе красных и получаю один в спину.
|
|
Вернувшись тем же путем, каким пришел сюда, я натыкаюсь на Эрика.
— Рядом с бочкой сидят в засаде, — говорит он. — Ждут, когда кто-нибудь пробежит мимо.
Я киваю, в состоянии узнать его в этой темноте лишь по белой футболке и датчикам на жилете.
— Обойду кругом! — ору я, пытаясь перекричать музыку. — Попробую напасть на них сзади.
Эрик хлопает меня по плечу, и я несусь вокруг перегородки.
Арена представляет собой двухуровневый лабиринт с пандусами, на которые можно запрыгнуть, спасаясь от стрельбы, или же чтобы получше прицелиться.
«Цель поражена», «Цель поражена», «Цель поражена», — высвечивается на экране моего бластера, а на моем жилете загораются лампочки. Позади раздаются звуки шагов. Но когда я поднимаю бластер, чтобы выстрелить, он не срабатывает. Значит, попали мне в грудь. Я оглядываюсь по сторонам, чтобы найти свою базу или место, где спрятаться, как вдруг в меня кто-то врезается всем телом и оттаскивает за угол, как раз когда мимо пробегает Коул и кто-то из его команды.
— Мать тв… спасибо, — вытерев вспотевший лоб, говорю я.
— Не за что.
Пульс сбивается с ритма. Я чуть не забыл, что здесь Себастьян. Он глубоко вздыхает, и у меня по позвоночнику пробегает дрожь.
Здесь слишком громко для разговоров, а он стоит слишком близко, чтобы я мог повернуться и посмотреть на него, и это не выглядело бы странно и интимно. Поэтому я просто продолжаю стоять, пока плавится мой мозг.
Себастьян не убрал руки с моего жилета, и я спиной прижат к его груди. Все это длится секунд десять — ровно столько нужно, чтобы снова включился мой бластер — но клянусь, я кожей ощущаю каждый миг. Даже среди всего этого шума могу расслышать биение своего сердца. Пальцы покалывает от желания протянуть руку назад и прикоснуться к его лицу — почувствовать, как он покраснеет.
|
|
Я хочу остаться в этой темноте навечно, но чувствую, как в руке возвращается к жизни бластер. Больше не выжидая ни секунды, Себастьян отталкивает меня и кричит следовать за ним к базе красных. Из-за угла появляется Эрик, и все мы бежим вдоль перегородки.
— Давай! Давай! — кричит Себастьян, и мы одновременно стреляем. Несколько выстрелов — и база вспыхивает красным, после чего откуда-то сверху раздается голос:
— База красных уничтожена. Игра окончена.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Впервые за все время учебы в школе мне не нужно приклеивать расписание к дверце шкафчика, чтобы не перепутать четные и нечетные недели. В первую учебную неделю Семинар Фудзиты был в понедельник, среду и пятницу. На этой — во вторник и четверг. И до конца года недели так и будут чередоваться.
Я вижу три возможных варианта развития событий.
При первом я полюблю недели с понедельником, средой и пятницей, потому что у меня есть возможность три раза увидеть Себастьяна.
При втором я возненавижу эти же недели, поскольку несмотря на три возможности его увидеть, он присутствует только на одном занятии.
А при третьем я возненавижу их, потому что даже если Себастьян будет присутствовать на всех трех занятиях, внимания мне все равно не уделит.
В случае реализации последнего сценария я буду чувствовать досаду, что запал на твердолобого последователя Церкви СПД, утоплю свою печаль в сырном соусе к картошке-фри, отращу себе пузо и, провалившись на Семинаре, потеряю шанс поступить в колледж в другом штате.
|
|
— О чем задумался? — спрашивает Отем, подойдя сзади и положив подбородок мне на плечо.
— Ни о чем, — я захлопываю шкафчик и застегиваю рюкзак. На самом же деле я думаю, что считать Себастьяна твердолобым было бы несправедливо. Не знаю, как это объяснить, но его вера кажется более глубокой.
Отем раздраженно фыркает и идет по коридору на Семинар.
Я догоняю ее, лавируя в толпе бегущих и тащащих друг друга на спине одиннадцатиклассников. И тут же задаю свой вопрос, чему научился у нее же.
— А о чем задумалась ты? — по крайней мере, ее подробный ответ отвлечет меня от погружения в безумие.
Отем берет меня под руку.
— Мне интересно, что у тебя с планом книги.
Ах, да. План. Пустынный документ, по которому гуляет ветер и катится перекати-поле.
— Нормально.
Раз… два… три…
— Хочешь, я посмотрю, прежде чем мы войдем в класс?
Я расплываюсь в улыбке.
— Нет, Одди, там все в порядке.
Она останавливается прямо у входа в класс.
— Так ты закончил?
— Что закончил?
По ее раздувшимся ноздрям я понимаю, что моя подруга представляет меня валяющимся на полу в луже собственной крови.
— Составлять план.
В голове всплывает образ вордовского документа с двумя написанными предложениями: «Наполовину еврей, наполовину непонятно кто, этот парень-квир живет в наводненном мормонами городе. И он ждет не дождется возможности уехать».
— Нет.
— Как считаешь, может, стоит?
В ответ я лишь вскидываю бровь.
Сегодня всего лишь четвертое занятие, и, несмотря на благопристойную атмосферу, царящую в этой аудитории, мы уже сделали традицией вести себя по-хулигански, пока не приходит Фудзита. Футболист-Дэйв с неизменным мячом начинает чеканить им попеременно то одной, то другой ногой, в то время как Буррито-Дэйв считает, сколько раз подряд мяч не коснется пола. Джули и Маккенна громко обсуждают грядущий выпускной, а Эшер делает вид, будто их не слышит (Макэшеры — их общее прозвище — это бывшая парочка, и с тех пор как он просто взял и бросил ее, перед нами время от времени разыгрываются увлекательные сцены). Отем идет за мной по пятам, чтобы я показал ей свои наброски — помните, да, что я говорил про неугомонную ищейку? — и я решаю отвлечь ее игрой в камень, ножницы бумагу, потому что подсознательно нам с ней по-прежнему лет по десять.
По аудитории проносится шепоток, и я поднимаю голову, ожидая увидеть Фудзиту, но с папкой в руке входит Себастьян. Эффект от его присутствия сродни звуку, который издает игла, царапая старые папины пластинки, — только в моем случае прямо по мозгу. Я показываю Отем какую-то несуществующую фигуру, отдаленно похожую на когти птицы.
Она шлепает меня по руке.
— Мой камень бьет даже вот это.
— В чем дело, народ? — со смехом говорит Себастьян и кладет папку на стол.
Единственная, кто не обращает на него внимания, — это Отем, намеревающаяся продолжать играть. А мне тут же вспоминается арена лазертага и как он ко мне прижался. Себастьян окидывает аудиторию спокойным и немного отстраненным взглядом.
— Вам не обязательно переставать разговаривать, когда я вхожу.
Маккенна с Джули предпринимают вялые попытки возобновить разговор, но в наступившей тишине, а также в присутствии Себастьяна, уже трудно сохранять скандальный оттенок беседы. А он своим присутствием заполняет все вокруг. Себастьян красивый — конечно же — но еще его окружает аура доброты, как и у любого другого действительно хорошего человека. Это заметно даже на расстоянии. Он всем улыбается, и, я уверен, моя мама назвала бы его осанку идеальной. А еще я готов поставить все деньги со своего накопительного счета, что он никогда не произносит — даже мысленно — ни одно из моих любимых нецензурных слов.
Тут мне в голову приходит ужасающая мысль, и я поворачиваюсь к Отем.
— Как думаешь, на нем храмовое белье?
Если она и думает, что странно спрашивать, носит ли Себастьян то самое скромное нижнее белье, которое принято надевать среди большинства верующих взрослых мормонов, то виду не подает.
— Мормоны не могут носить храмовое белье, пока не получат облечение [в других источниках эндаумент — прим. перев.].
— Что-что получат? — видимо, моей маме нужно было уделять большее внимание образованию ее детей.
Отем вздыхает.
— Пока не пройдут обряд в Храме.
Я пытаюсь говорить как ни в чем не бывало, будто просто болтаю от скуки.
— То есть обряд он еще не прошел?
— Сомневаюсь, конечно, но откуда мне знать? — наклонившись, она достает содержимое своего рюкзака.
Я киваю, хотя ее ответ мне мало помогает. У мамы я поинтересоваться тоже не могу, потому что она обязательно спросит, зачем мне это.
Одди садится и берет остро заточенный карандаш.
— Он пройдет обряд, когда будет готов жениться или перед миссией.
Похлопывая кончиком ручки по губе, я смотрю по сторонам, делая вид, будто слушаю ее вполуха.
— А-а.
— Сомневаюсь, что он женат, — уже с б о льшим любопытством замечает она, кивком показывая на Себастьяна.
Он стоит недалеко от входа и что-то читает, и при мысли, что он может быть женат, я на мгновение теряю дар речи. Думаю, ему лет девятнадцать.
— У него на руке нет кольца, — продолжает Отем. — И разве он не отложил свою миссию на время выхода книги?
— А что, отложил?
Она смотрит сначала на него, потом на меня. Еще раз на него и снова на меня.
— Не совсем понимаю, что ты мне пытаешься сказать, Одди.
— Что он здесь, — отвечает Отем. — И что обычно они уезжают служить на миссию — на два года — почти сразу после окончания школы.
— То есть он все-таки не носит то бельишко?
— Господи, Таннер! Тебя действительно волнует, какое у него нижнее белье? Давай лучше поговорим о твоем чертовом плане!
Знаете, да, такие моменты? Когда в столовой девушка громко говорит: «У меня начались месячные!» Или парень: «Я хотел пернуть, но случайно наложил в штаны!» И наступает тишина. Именно это и происходит. Прямо сейчас. Где-то между «То есть он все-таки не носит то бельишко» и «Господи, Таннер» появляется Фудзита, и все, кроме нас с Отем, замолкают.
Фудзита усмехается и, глядя на нас, качает головой.
— Отем, — добродушно говорит он, — уверяю тебя, нижнее белье мужчины не настолько интересно, как ты на то надеешься.
Все смеются, в восторге от этого детсадовского происшествия. Отем открывает рот, чтобы возразить и объяснить, что это я интересовался нижнем бельем, но как только Фудзита заводит разговор про наши планы к книгам, возможность упущена.
Качнувшись влево, когда Отем отталкивает мою правую руку, я рассеянно размышляю, чт о об этом диалоге думает Себастьян. Поднимаю на него взгляд, как раз когда он резко отворачивается куда-то в сторону.
Его щеки покрываются пятнами румянца.
Фудзита просит нас достать свои наброски, и у меня возникает ощущение, будто все разворачивают длинные рукописи с подробнейшим описанием.
С глухим шлепком Отем кладет на стол стопку бумаги. А я даже не открываю ноутбук с хранящимися там двумя предложениями, которые и составляют весь мой план. Вместо этого достаю файл с пустыми листами бумаги из блочной тетради и, постучав им по столу, изо всех сил притворяюсь сосредоточенным.
— Таннер, может, хочешь начать? — предлагает Фудзита; видимо, его внимание привлек мой шум.
— М-м-м, — я смотрю вниз. Только сидящей рядом со мной Отем видно, что на листе, с которого я якобы читаю, ничего нет. — Я все еще работаю над общей идеей…
— Это нормально! — кивая и поддерживая, восклицает Фудзита.
— …но думаю, это будет… подростковый роман про парня… — я не произношу вслух слово «квир», — который переехал в один довольно религиозный городок из большого города, и…
— Замечательно! Отлично! Еще в процессе формулировки, я понял. Тебе нужно сесть с Себастьяном и обсудить это, да? — Фудзита кивает уже на середине фразы, как будто это была моя идея. Не могу понять, помогает он мне или наказывает. Фудзита отворачивается и оглядывает аудиторию. — Кто хочет поведать нам о своем плане?
Все, кроме Отем, поднимают руки. Что любопытно, ведь идея ее книги расписана, наверное, подробнее, чем у всех. Она работала над ней почти год. Но еще она моя лучшая подруга, поэтому я не сомневаюсь, что тем самым Отем мне помогает. На ее фоне моя бессвязная болтовня будет выглядеть еще хуже.
Класс разбивается на небольшие группки, и мы набрасываем идеи, помогая друг другу с сюжетом. Я попал к Джули и Маккенне, но поскольку книга Маккенны о девушке, которую бросили, после чего она превратилась в ведьму и начала мстить своему бывшему, мы всего минут десять обсуждаем саму книгу, после чего беседа переключается на будущий выпускной и детали ругани Макэшеров.
Мне так скучно, что я отодвигаюсь вместе со стулом и рисую на бумаге буквы и закорючки, надеясь, что меня посетит вдохновение.
Снова и снова я пишу одно и то же слово.
ПРОВО.
ПРОВО.
ПРОВО.
Это место одновременно и странное, и такое же, как любое другое. Хотя в моих венах течет смесь венгерской и шведской крови, у меня нет соответствующих черт лица, которые в любой другой части страны сильно выделялись бы — но в Прово наличия темных волос и темно-карих глаз достаточно, чтобы я привлекал внимание. В Саут-Бей большинство жителей уже давно не среднестатистические консервативные белые американцы, и уж тем более не последователи Церкви СПД. И при этом никто дома не объяснил мне, что значит быть бисексуальным. Лет в тринадцать я понял, что мне нравятся парни. А до этого — что и девочки.
Внезапно мои слова постепенно трансформируются во что-то иное. В лицо. В мысль.
Я ТЕБЯ ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ.
ТОГДА ПОЧЕМУ У МЕНЯ ТАКОЕ ЧУВСТВО,
БУДТО Я МОГУ ТЕБЯ ПОЛЮБИТЬ?
(НО ТОЛЬКО САМУЮ МАЛОСТЬ).
Я оглядываюсь назад, забеспокоившись, что Отем может увидеть, как я использую нашу с ней фразу, в то время как думаю о чем-то — о ком-то — еще, но резко перестаю дышать, потому что он стоит прямо за мной и читает через мое плечо.
С розовыми щеками и неуверенной улыбкой.
— Как твои наброски?
Пожав плечами, я провожу рукой по четырем только что написанным безумным фразам.
— Кажется, я сильно отстал, — мой голос дрожит. — Не ожидал, что прежде чем начать писать, мне понадобится план. И предполагал, что мы будем заниматься этим как раз здесь.
Себастьян кивает. Потом наклоняется ко мне и тихо говорит:
— У меня несколько недель не было плана книги.
По рукам бегут мурашки. От него так интенсивно пахнет парнем — смесью аромата дезодоранта и чего-то необъяснимо мужского.
— Правда? — переспрашиваю я.
Он выпрямляется и качает головой.
— Ага. Я пришел на Семинар совсем без идей, о чем писать.
— Но в итоге ты написал нечто, судя по всему, гениальное, — говорю я, а потом показываю на свой почти пустой лист бумаги. — Вряд ли за два года в этот класс молния успеха попадет еще раз.
— Как знать, — отвечает он, а потом улыбается. — Когда я писал, то чувствовал присутствие Духа. Я ощущал себя вдохновленным. Заранее не предугадаешь, что вдохновит именно тебя. Просто оставайся открытым, и оно придет.
Он поворачивается и направляется к следующей группе, а я совершенно растерян.
Себастьян знает — не может не знать, — что меня к нему влечет. Мой лишенный воли взгляд постоянно скользит по его лицу, шее и груди всякий раз, когда он в классе. Интересно, Себастьян прочитал, чт о я написал? Он понимает, что сам меня и вдохновил? И если да, то зачем упоминать про Дух?
Со мной играют?
Поймав мой взгляд с другого конца класса, Отем беззвучно спрашивает меня: «В чем дело?» Наверное, потому, что я выгляжу так, будто пытаюсь решить в уме какую-то сложную математическую задачу. Помотав головой, я убираю руку от страницы, и передо мной снова открываются написанные слова.
Внезапно меня осеняет, и в голове возникает слабое подобие идеи, нить, что ведет от того вечера в комнате Отем прямо сюда.
Квир. И мормон.
— Себастьян! — зову я его.
Когда он оглядывается через плечо, у меня возникает ощущение, что наши взгляды связаны воедино чем-то невидимым. Через пару секунд Себастьян разворачивается и идет ко мне.
Я демонстрирую ему лучшую из своих улыбок.
— Фудзита считает, что мне необходима твоя помощь.
Его взгляд дразнит.
— А ты считаешь, что тебе необходима моя помощь?
— Я написал всего два предложения.
Он смеется.
— Значит, да.
— Да.
Я ожидал, что он предложит сесть за дальний стол у окна или встретиться в библиотеке на перемене. Но никак не этого:
— В эти выходные я свободен. Могу помочь.
После его слов аудитория с учениками словно куда-то исчезает, а мое сердцебиение становится просто бешеным.
Думаю, это все-таки ужасная идея. Да, я им увлечен, но беспокоюсь, что если копну поглубже, он мне разонравится.
Но это как раз и к лучшему, верно ведь? Мне не повредит выйти за пределы этого класса, чтобы получить ответ на вопрос: можем ли мы хотя бы дружить, не говоря уже о большем?
Боже, мне стоит действовать осторожнее.
Себастьян сглатывает, и я наблюдаю за его шеей.
— Подойдет? — спрашивает он, и мой взгляд возвращается к его глазам.
— Да, — отвечаю я и тоже тяжело сглатываю. На этот раз наблюдает он. — Во сколько?
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда в субботу утром прихожу на кухню, за столом вижу отца в обычной своей зеленой хирургической форме, склонившегося над тарелкой овсяных хлопьев, будто те хранят все секреты мира. Подойдя ближе, я понимаю, что он спит.
— Пап.
Он вздрагивает, отпихнув тарелку в сторону, и дрожащей рукой тянет ее назад. Потом наклоняется и хватается за грудь.
— Ты меня напугал.
Обняв папу за плечи, я сдерживаю смех. Он выглядит таким потрепанным.
— Извини.
Положив руку поверх моей, он ее сжимает. Рядом с сидящим отцом я чувствую себя огромным. Так странно, что я сейчас уже такой же высокий, как и он. От маминой внешности я почему-то ничего не унаследовал. Темные волосы, высокий рост и даже ресницы — это все от папы. А вот Хейли вся в маму: рост, цвет волос и глаз, и в особенности дерзкий характер.
— Ты только что пришел домой?
Отец кивает и погружает ложку в хлопья.
— Около полуночи поступил пациент с пробитой сонной артерией. Поэтому меня вызвали на операцию.
— Пробитая сонная артерия? Это он сам себе так?
Папа отвечает едва заметным покачиванием головой.
Ой. Тогда его изможденная поза понятна.
— Паршиво.
— У него осталось двое детей. И ему было всего тридцать девять.
Наклонившись над столом, я ем хлопья прямо из коробки. Папа делает вид, будто ему все равно.
— А как он…
— Попал в аварию.
В животе становится неприятно. Всего год назад папа рассказал нам с Хейли, как три его лучших друга погибли в автокатастрофе почти сразу же после окончания школы. Он тоже был с ними в машине, но выжил. После чего уехал из Нью-Йорка учиться в UCLA, а потом ради медицинской школы переехал в Стэнфорд, где познакомился с мамой, бывшей последовательницей Церкви СПД, и женился на ней — к большому огорчению своей матери и живущих в Венгрии родственников. И даже после стольких лет, проведенных вдали от дома, каждый раз, когда он приезжает в Нью-Йорк, потеря друзей по-прежнему отзывается болью.
Кода мама настояла, чтобы у меня была своя машина, это был один из тех нечастых моментов, когда родители спорили в нашем присутствии. Папа считал, я могу обойтись и без нее. Но выиграла мама. Проблема Прово в том, что тут совершенно нечем заняться и негде ходить пешком. Но большой плюс этого города в его безопасности — тут никто не пьет, а ездят все, как восьмидесятилетние старики.
Кажется, папа только сейчас заметил, что я одет и готов уходить.
— Ты куда так рано собрался?
— Дружеская встреча. Надо поработать над проектом.
— С Отем?
Блин. Зачем я упомянул дружбу?
Надо было сказать, что с одноклассником.
— С Себастьяном, — в ответ на неуверенное выражение его лица я добавляю: — Он помощник учителя на Семинаре.
— Парень, который продал книгу?
Я смеюсь.
— Ага, парень, который продал книгу.
— Он мормон, да?
Я оглядываю нашу кухню, будто тут полным-полно мормонов, которые правда при этом не пьют наш кофе.
— Как и все вокруг, разве нет?
Отец пожимает плечами и возвращается к своим хлопьям.
— Кроме нас.
— А кто мы?
— Либеральные евреи, — отвечает мама, входя на кухню в одежде для йоги и с пучком на макушке. Она подходит к папе, отвратительно долго его целует, от чего я засовываю всю голову в коробку с хлопьями, а потом направляется прямиком к кофеварке.
Наливает себе кофе и спрашивает папу, обернувшись через плечо.
— Поли, ты во сколько пришел домой?
Поморгав, он смотрит на свои часы и прищуривается.
— Где-то полчаса назад.
— Пробитая сонная артерия, — в двух словах рассказываю я ей. — И все безуспешно.
Папа неодобрительно хмурится.
— Таннер, — низким голосом говорит он.
— А что? Я просто избавляю тебя от необходимости проходить через это снова.
Мама тихо подходит к нему и обхватывает его лицо ладонями. Мне не слышно, что она говорит, но тихий звук ее голоса заставляет и меня чувствовать себя лучше.
В черной пижаме и с птичьим гнездом на голове, шаркая ногами, заявляется хмурая Хейли.
— Почему вы так орете?
Забавно, что она выбрала момент, когда все молчат.
— Это просто высокофункциональные люди, — отвечаю я. Она шлепает меня по груди и пытается уговорить маму позволить ей кофе. Как и ожидалось, мама отказывает и предлагает ей апельсиновый сок.
— Кофе затормозит твой рост, — говорю я Хейли.
— Вот, значит, почему твой пенис такой…
— Таннер собрался идти работать над своим заданием, — с нажимом в голосе перебивает ее папа. — Кое с кем по имени Себастьян.
— Ага, с парнем, который ему нравится, — говорит Хейли. Мама резко поднимает голову и смотрит на меня.
Все внутри превращается в сгусток чистейшей паники.
— Ничего подобного.
Она скептически смотрит на меня.
— Ну ладно.
Папа подается вперед, выглядя уже более проснувшимся.
— Нравится в смысле нравится?
— Нет, — я мотаю головой. — В смысле, что он хороший человек и может помочь мне получить пятерку. Он всего лишь наш помощник учителя.
Папа широко улыбается, словно дает понять, что даже если мне и не нравится парень, которого мы сейчас обсуждаем, он нормально воспринимает мою сексуальную ориентацию. Этому моменту не хватает разве что мотивационного стикера.
С тяжелым стуком Хейли ставит стакан апельсинового сока на стол.
— Ага, всего лишь ваш помощник учителя, которого Отем описала как суперсекси, а ты сказал, что он краснеет пятнами.
— Но он просто помогает тебе с книгой, да? — вмешивается мама.
Я киваю.
— Ага.
Сторонний наблюдатель приписал бы мамину нервозностью тому, что речь идет о парне. Но нет — она дергается из-за того, что Себастьян мормон.
— Ладно, — мама говорит это так, будто мы только что заключили с ней сделку. — Хорошо.
От беспокойства в ее голосе внутри у меня все горит и вот-вот прожжет дыру. Я хватаю стакан Хейли и выпиваю ее сок до дна, чтобы потушить это пламя. Она смотрит на маму, ожидая, что та меня отчитает, но они с папой молча обмениваются взглядами, будто что-то обсуждают.
— Мне интересно, может ли парень-мормон и парень-анти-мормон быть друзьями? — говорю я им.
— То есть ты рассматриваешь это как эксперимент? — осторожно интересуется папа.
— Вроде как. Да.
— Хорошо, но только не играй с ним, — просит мама.
Я издаю стон. Разговор становится утомительным.
— Народ, хватит, — я иду к двери и беру рюкзак. — Это для школы. Мы просто поработаем над моим планом.
МЫПРОСТО ПОРАБОТАЕМ НАД МОИМ ПЛАНОМ.
МЫПРОСТО ПОРАБОТАЕМ НАД МОИМ ПЛАНОМ.
МЫПРОСТО ПОРАБОТАЕМ НАД МОИМ ПЛАНОМ.
Я пишу в блокноте эти слова раз семнадцать, пока жду Себастьяна в условленном месте: в Писательском алькове Городской Библиотеки Прово.
Когда идеальным почерком он написал мне свой электронный адрес, я почему-то был уверен, что он ожидал от меня предложения встретиться в «Шейк Шаке» — только не в «Старбаксе», ни дай бог, — после чего мы бы прошлись по моему плану. Но сидеть с ним в публичном месте, где нас может увидеть кто угодно из школы, означало бы слишком открыться. Терпеть не могу так думать, но что, если кто-нибудь решит, будто я захотел стать мормоном? Или что, если кто-нибудь увидит его и задастся вопросом, чем это он занят с не мормоном? Что, если Футболист-Дэйв заметит, как на занятиях я глаз не спускаю с Себастьяна, а епископ наведет справки у кого-нибудь из Пало-Альто — и кто-то скажет, что я би, — и он расскажет Себастьяну, а Себастьян, в свою очередь, расскажет всем остальным?
Кажется, я чересчур много думаю об этом.
МЫПРОСТО ПОРАБОТАЕМ НАД МОИМ ПЛАНОМ.
МЫПРОСТО ПОРАБОТАЕМ НАД МОИМ ПЛАНОМ.
МЫПРОСТО ПОРАБОТАЕМ НАД МОИМ ПЛАНОМ.
Позади меня на лестнице раздаются шаги, и времени у меня остается лишь на то, чтобы встать и уронить блокнот на пол, когда появляется Себастьян, выглядящий как модель одежды «Патагония»: в синей дутой куртке, черных брюках-чинос и кроссовках «Меррелл».
Он улыбается. Его лицо раскраснелось от холода, а меня что-то колет изнутри — так сильно я люблю смотреть на него.
Это плохо. Очень плохо.
— Привет, — немного запыхавшись, говорит он. — Извини, что опоздал на пару минут. Сестре на день рождения подарили огромный домик для Барби, и мне пришлось помочь отцу его собрать перед уходом. А там не меньше миллиона деталей.
— Не беспокойся, — отвечаю я и начинаю протягивать руку для пожатия, после чего резко отдергиваю, потому что — какого черта я творю?
Себастьян замечает, тоже протягивает руку и тоже ее убирает.
— Не обращай внимания, — говорю я.
Он смеется, несколько озадаченный, но при этом явно забавляясь.
— Ох уж этот первый день с новой рукой.
Господи, это просто ужасно. Мы всего лишь два парня, которые встретились, чтобы подготовиться к занятиям. Два бро. Бро не нервничают. Будь бро, Таннер.
— Спасибо, что встретился со мной.
Кивнув, Себастьян наклоняется подобрать мой блокнот. Я выхватываю его, прежде чем он успевает прочитать бесчисленные фразы, которыми я себя успокаивал, пусть и не особенно успешно. Не глядя мне в глаза, Себастьян решает оставить это без внимания, после чего смотрит в пустую комнату за моей спиной.
— Мы сядем здесь? — спрашивает он.
Я киваю, и, зайдя вслед за мной в комнату, он наклоняется заглянуть в окно. Над горами Уосатч плотным туманом нависли снеговые тучи — будто призраки, парящие над нашим тихим городком.
— Знаешь, что странно? — не оборачиваясь, говорит Себастьян.
Я стараюсь не обращать особого внимания на то, как льющийся из окна свет озаряет одну половину его лица.
— Что?
— Я никогда здесь не был. Заходил в книгохранилище, но как следует осмотреться в библиотеке мне ни разу не доводилось.
У меня готова вырваться колкость: «Это потому что все, чем ты занят вне школы, происходит в церкви». Но я сдерживаюсь. Ведь он здесь, чтобы мне помочь.
— А сколько лет твоей сестре? — интересуюсь я.
Повернувшись ко мне, Себастьян снова улыбается. Эта улыбка так легко появляется на его лице. И так часто.
— У которой домик для Барби?
— Ага.
— Фейт десять, — он делает в мою сторону шаг, а потом еще один, и до сих пор незнакомый мне голос кричит прямо из сердца: «ДА, ИДИ СЮДА!». Но потом я понимаю, что так Себастьян дает понять, чтобы мы сели за стол и начали работать.
Будь бро, Таннер.
Разворачиваюсь, и мы усаживаемся за стол, который я занял, как только пришел, — хотя могли бы сесть вообще за любой. В девять утра в субботу в библиотеке больше никого нет.