Подведем итог. Любовь и уважение, но только если ты готов следовать их правилам. А если нет, тебя ждет отлучение.
Понимаете, о чем я, да? Совершенно никакой ясности.
Телефон, валяющийся где-то на кровати, начинает вибрировать. Поскольку в комнате я один, и никто не подсмотрит, ныряю за ним под покрывало, чтобы прочитать:
«Завтра я весь день буду в универе».
И пока экран светится от этого сообщения, приходит следующее:
«Мне тебя тоже будет не хватать».
Между нами что-то происходит. Еще с того момента, когда в самый первый день Семинара наши взгляды встретились.
Я хочу увидеться с Себастьяном, прежде чем он уедет из города. И мне плевать, что говорит мама. Как и плевать на церковную доктрину.
В конце концов, это не моя религия.
***
На время обеда Прово Хай Скул закрывает свою территорию, но это официальное правило никто не соблюдает. Вокруг полно ресторанов быстрого питания типа Дель Тако, Панда Экспресс или Пита Пит. Четыре дня из пяти мы бегаем за пределы школы и покупаем что-нибудь простецкое.
Я знаю, что специализация Себастьяна — английская литература (мне не потребовалось большого ума, чтобы это понять). Но еще я знаю — он говорил мне об этом в библиотеке, — что он любит бывать в Центре изящных искусств Харриса, поскольку там всегда тихо.
Так что сегодня в Панде Экспресс я покупаю еду на двоих.
Прежде чем переехать в Юту, я слышал множество рассказов про Церковь от людей, которые, понятное дело, никогда не были ее частью. Они берут в жены своих дочерей, когда тем едва исполняется двенадцать! Они — многоженцы!
По обоим пунктам — нет. И многоженство, кстати, запрещено с 1890 года. Но, судя по своей маме, я знал, что последователи Церкви СПД такие же люди, и предполагал, что подростки-мормоны мало чем будут отличаться от подростков на улицах Пало-Альто. Это безумие, но я ошибался. Серьезно. Они просто эталон всех понятий опрятности: чистая одежда, скромный внешний вид, чрезвычайная ухоженность.
Я критически оглядываю свою старую футболку с названием панк-группы Social Distortion, надетую поверх синей футболки с длинным рукавом, и практически не рваные джинсы. Если бы я нацепил фиолетовый костюм цыпленка и прошелся лунной походкой по главному двору, и то почувствовал себя менее неподходяще одетым для Университета Бригама Янга. Сейчас начало семестра, и около основного студенческого центра проходит какая-то молодежная программа. На девушках длинные юбки и скромные блузки, у всех прямо постриженные волосы и искренние улыбки.
Несколько парней бросают фрисби; один не поймал и беззлобно кричит:
— Твою мышь!
Три девушки играют в ладошки и поют.
Университет именно такой, каким я его себе и представлял, и, наверное, в точности такой, каким его надеялись видеть основатели даже спустя сто сорок лет. Он расположен через дорогу от Прово Хай, но кажется абсолютно другим миром.
Внутри Центра Харриса удивительно темно и тихо. Благодаря современной архитектуре место скорее выглядит воплощением мощной инженерной мысли, нежели зданием, где занимаются искусством. С галерей верхних этажей виден главный холл. По атриуму эхом разносятся абсолютно все звуки — тихий гул голосов откуда-то сверху и даже стук моих шагов по мраморному полу.
Себастьяна нет ни на диванах в холле второго этажа, ни за столиками, от чего мое решение принести сюда этот пакет с едой кажется нелепым и самонадеянным. Интересно, попал ли я в камеры наблюдения, и не придут ли сейчас полицейские, решив, что мне здесь не место, чтобы вежливо выпроводить за пределы кампуса, пожелав мне при этом легкой дороги и пообещав помолиться за меня.
Несколько минут без толку побродив по третьему этажу, я уже решил было заесть стресс и слопать всю эту сомнительную азиатскую еду в одиночку, как вдруг заметил пару красных кроссовок Адидас, виднеющихся из-под стола.
Подойдя ближе, я заявляю:
— У меня тут самая нездоровая еда в мире, и я готов ею поделиться.
Себастьян вздрагивает, и в течение той секунды, во время которой он поворачивается, мне отчаянно хочется вернуться в недалекое прошлое и никогда сюда не приходить. В начале этого школьного года одна девятиклассница вручила мне конверт и тут же убежала. Ошарашенный, я его открыл. Из него прямо мне на ноги высыпались блестки, а все письмо оказалось облеплено стикерами. Почерком с завитушками там было написано, будто мы с ней родственные души. Я даже не знал, как ее зовут, пока не прочитал подпись внизу: Пейдж. Над «й» было наклеено блестящее сердечко. До того момента мне и в голову не приходило, насколько четырнадцатилетние еще дети.
А теперь, стоя напротив Себастьяна в ожидании его ответа… я чувствую себя Пейж. Это я сейчас эмоционально недоразвитый. Ощущаю себя странным — и незрелым — лишь от одного своего присутствия здесь с пакетом еды. Какого черта я творю?
Себастьян медленно снимает наушники.
И мне тут же хочется рухнуть на пол от облегчения: его порозовевшие щеки говорят все, что мне нужно знать.
— Таннер? — широко улыбается он. — Привет.
— Да, привет, я…
Посмотрев на часы на ноутбуке, Себастьян делает очевидный вывод:
— Ты покинул территорию школы.
— А разве не все так делают?
— Вообще-то, нет, — он смотрит на меня в легком замешательстве.
— Я… принес тебе ланч, — я опускаю взгляд на пакет в своей руке. — Но сейчас у меня ощущение, будто этим нарушил закон.
Приглядевшись повнимательнее к надписи на пакете, Себастьян говорит:
— Панда Экспресс?
— Ага. Кошмарная еда, знаю.
— Это точно. Но раз уж ты здесь…
Он улыбается. Другого приглашения мне не нужно.
Открыв пакет, я протягиваю Себастьяну контейнер с лапшой и еще один, где курица с апельсинами.
— Тут есть еще креветки.
— Курица подойдет, — открыв упаковку, он стонет, от чего мое тело деревенеет. — Страшно хочу есть. Спасибо.
Знаете, наверное, да, такие моменты, когда хочется на полном серьезе спросить себя: я на самом деле сейчас здесь? И это не гипербола, а настоящее ощущение выхода за пределы тела на долю секунды. Вот прямо сейчас такое ощущение и у меня. Стоять рядом с ним и чувствовать, как кружится голова.
— Папа называет такую еду Цыпленком-Толстяком, — говорит Себастьян, пока я выдвигаю себе стул и сажусь.
Несколько раз моргаю, пытаясь заставить мозг работать нормально.
— Я не скажу ему, если и ты не расскажешь.
Себастьян смеется.
— Он ест что-то подобное не реже двух раз в неделю, так что не волнуйся.
Я наблюдаю, как он, отказавшись от палочек, берет вилку и умудряется аккуратно, не испачкав подбородок, отправить лапшу в рот. Себастьян всегда исключительно опрятен: выглядит отглаженным и чуть ли не продезинфецированным. Оглядев себя, гадаю, какое впечатление произвожу я. Неряхой меня не назовешь, но до подобной безукоризненности мне далеко.
Себастьян глотает, и в течение десяти секунд у меня в голове проносятся тысячи порнографических картинок, после чего он привлекает мое внимание вопросом:
— У тебя какие-то дела в кампусе? — спрашивает Себастьян, а затем отправляет новую порцию лапши в рот.
Он прощупывает почву? Неужели думает, что я заявился в университет по какой-то иной причине, кроме как увидеться с ним?
— Был тут недалеко, — прожевав и проглотив кусок, с улыбкой отвечаю я. — И решил зайти к вам потанцевать да песни попеть.
В глазах Себастьяна мерцают огоньки. Кажется, он не против, что я не мормон, — надо мной можно подшутить.
— Круто.
Я смотрю в сторону окон, выходящих на главный двор.
— А тут всегда… празднуют?
— Нет, но довольно часто.
С ухмылкой я подаюсь вперед.
— Кто-то сказал «Твою мышь», представляешь!
— А что еще им остается говорить?
Он опять прикалывается надо мной. Наши взгляды встречаются. Его глаза зеленые с золотистым и с тонкими лучами коричневого. Когда смотрю в них, у меня появляется ощущение, будто я прыгнул со скалы в океан, но понятия не имею, насколько там глубоко.
Наконец Себастьян снова опускает взгляд на свой ланч.
— Извини, что в прошлый раз так внезапно ушел.
— Все нормально.
Поначалу я изо всех сил ищу предмет разговора, но потом замечаю, что он не может поднять на меня взгляд и что его щеки вспыхнули красным… Это так о многом говорит.
Между нами что-то действительно происходит. Мать вашу.
Этажом ниже раздается низкий голос пожилого мужчины:
— Добрый день, Брат Кристенсен.
В ответ этот Кристенсен что-то вежливо бормочет, и по мере того как они уходят из атриума, их голоса стихают.
— Погоди-ка, — меня осеняет, и я смотрю на Себастьяна. — Ты уже старейшина?
Проглотив, он отвечает:
— Нет.
Это просто потрясающе.
— Себастьян Бразер. То есть ты будешь Брат Бразер [фамилия Себастьяна Brother — в переводе «брат» — прим. перев.].
Он радостно улыбается.
— Я всю жизнь ждал, чтобы кто-нибудь пошутил на эту тему. Прихожане церкви для такого слишком вежливы.
Я медлю, не в состоянии правильно понять искры в его глазах.
— Ты сейчас прикалываешься надо мной?
— Ага, — не знаю, насколько это возможно, но его улыбка становится еще шире и западает прямо в душу, после чего он разражается хохотом. — Но я думаю, будет еще смешней, когда Лиззи станет Сестрой Бразер.
— А она считает это смешным?
— Ага. Как и все мы, — сделав паузу, Себастьян задерживает на мне взгляд чуть дольше обычного, будто именно он пытается что-то во мне понять, а не наоборот, после чего склоняется над едой.
Кажется, я тут сильно дал маху. У меня сложилось довольно странное представление о мормонах как о вкрадчивом тайном зле. И мне кажется нереальным, что они могут посмеяться над собой.
— Я веду себя как мудак, — когда слово бесконтрольно срывается с языка, я морщусь, будто выругался в храме.
Себастьян качает головой и проглатывает еду.
— Что? Нет.
— Просто я не…
— …знаком с Церковью, — заканчивает он вместо меня. — Как и большинство людей.
— Большинство людей как раз наоборот, — возражаю я. — Мы ведь живем в Прово.
Он внимательно смотрит на меня.
— Таннер, я знаю, что мир одним Прово не ограничен. И все мы это понимаем. Кроме того — говорю сейчас без претензий — не мормоны наверняка рассказывают друг другу о Церкви далеко не лучшее. Я ведь прав?
— Пожалуй, да, — я опускаю голову и вонзаю вилку в почти нетронутый ланч. Себастьян заставляет меня нервничать — в лучшем из смыслов: когда от волнения кружится голова. А в момент, когда я поднимаю голову и смотрю на его лицо, мою грудь сдавливает изнутри, и становится почти больно. Внимание Себастьяна сосредоточено на еде, так что у меня есть несколько секунд поглазеть на него самым бесстыдным образом.
В заполненной мыслями голове до меня пытается докричаться слабый голосок: он мормон. Это обречено на провал. Отступай. Отступай!
Я смотрю на линии его челюсти и шеи и на слегка виднеющиеся в расстегнутом воротнике ключицы.
У меня слюнки текут.
— Еще раз спасибо за ланч, — говорит Себастьян, и я резко поднимаю взгляд, а по блеску в его глазах понимаю, что попался.
— Ты правда никогда не убегал из кампуса? — совершенно без перехода спрашиваю я.
Жуя, он мотает головой.
— Часть меня хочет, чтобы ты плохо себя повел, хотя бы чуть-чуть.
Черт.
Что я сейчас ляпнул?
Себастьян смеется, кашляет из-за проглоченного большого куска курицы и пьет воду из бутылки, стоящей на столе.
— Один раз я все-таки убегал.
Кивком я даю ему понять, чтобы он продолжал, а сам затыкаю себе рот едой в надежде, что это успокоит беснующиеся внутренности и ошалевший мозг.
— В прошлом году у меня была запись к ортодонту, а когда вернулся, шла середина занятия. После которых по плану было собрание, а потом обед, и… — Себастьян качает головой и снова заливается этим чертовым румянцем, — …я понял, что искать меня никто не будет. И что у меня есть три часа, в которые можно заняться чем угодно.
Я проглатываю крупную креветку, и это больно. Хочу, чтобы он рассказал, как отправился домой и гуглил фотки целующихся парней.
— Я пошел — один! — в кино и съел целую пачку лакричных конфет, — Себастьян наклоняется ко мне и дразняще на меня смотрит. — А еще пил Кока-колу.
Мой мозг завис. И не может выбрать, какую эмоцию запустить: умиление или замешательство. Господи боже, вот, значит, как себя ведет Себастьян-плохиш?
Глядя на меня, Себастьян качает головой, и внезапно до меня доходит, кто из нас двоих на самом деле наивный. А когда он откидывается назад и смеется, я осознаю, что попался. И не осталось ничего от меня прежнего.
Я не могу его понять. Он неуловим.
Я не знаю, о чем он думает и подшучивает ли надо мной, или же он на самом деле настолько правильный, но у меня еще никогда не возникало такой жгучей потребности податься вперед и, прижавшись губами к шее, умолять об ответном желании.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В полном оцепенении я еду домой, практически не в состоянии вспомнить, что было после ланча. Уроки прошли как в тумане. Потом допоздна помогал Отем с домашним заданием по матану, но не уверен, что был сильно полезен — как и в том, правильными ли будут ответы.
Я снова и снова прокручиваю в голове разговор с Себастьяном и каждый раз задаюсь вопросом: действительно ли он был рад меня видеть или мне просто хотелось так думать? Мы с ним флиртовали… кажется. А при мысли о том, как хороший мальчик Себастьян сбежал с занятий ради чего-то, для него недопустимого, в моем мозгу происходит серьезная авария.
Еще я пытаюсь заранее справиться с тем, что на следующей неделе Себастьяна на занятиях не будет. Учиться мне всегда нравилось, но его присутствие на Семинаре делало этот семестр более сносным.
В голову приходит мысль, и я тут же хватаюсь за телефон.
«А ты сможешь переписываться со мной во время поездки?»
Я почти сразу сожалею, что отправил такое сообщение, но терять мне, в общем-то, уже нечего. К счастью, мои метания почти сразу сводятся на нет, когда экран светится от пришедшего ответа:
«Я буду работать со своим редактором и еще не в курсе графика, но да, постараюсь».
Выйдя из машины и захлопнув дверь, я иду к дому. Все еще глядя на экран телефона и улыбаясь, захожу на кухню. Уже переодетая в яркую пижаму с радугой, мама стоит у раковины и моет посуду.
— Привет, милый.
— Привет, — убрав телефон, отвечаю я. Снимаю куртку, но, поскольку все еще витаю в своих мыслях, роняю ее дважды, прежде чем повесить. — Ты что-то рано.
— Скажем так, мне сегодня нужен бокал вина, — отвечает мама, затем закрывает посудомоечную машину и машет рукой в сторону холодильника. — Я оставила тебе поесть.
Поцеловав ее в щеку и поблагодарив, я иду к холодильнику. Особого голода я не чувствую — одних воспоминаний о ланче с Себастьяном достаточно, чтобы в желудке стартовали американские горки — но если не поем, то закроюсь у себя и, одержимо перечитывая нашу переписку, устрою совсем другой аттракцион. Что, кстати, произойдет в любом случае — давайте не строить иллюзий.
На обернутой в пищевую пленку тарелке красуется записка «ТЫМОЯ ГОРДОСТЬ И РАДОСТЬ». С улыбкой снимаю ее, но уверен, что мой взгляд сейчас слишком безумный.
Мама наблюдает за мной, сидя у противоположной стороны кухонного островка.
— Ты выглядишь немного… на взводе. Все в порядке?
— Ага, вполне, — она не сводит с меня глаз, пока я нагреваю еду и наливаю попить. — Что у тебя случилось на работе?
Мама встает, обходит стойку и наклоняется, готовая ответить. У меня в кармане вибрирует телефон. Как и всегда в такое позднее время, это смс от Отем.
Но еще и от Себастьяна.
«Спасибо за ланч, кстати».
«У меня был не лучший день, но ты все изменил».
«Спокойной ночи, Таннер».
Вагончики моих внутренних американских горок добрались до самой высокой точки и рванули вниз.
— Таннер? — сняв с запястья резинку, мама собирает волосы в хвост.
Я отрываю взгляд от экрана.
— Что?
Медленно кивая, она наливает себе бокал вина и зовет меня за собой.
— Давай поговорим.
Черт. Я спросил, как прошел ее день, а потом перестал слушать. Оставляю телефон на кухонной стойке и иду в гостиную.
Подобрав под себя ноги, мама устраивается в огромном мягком кресле и смотрит, как я сажусь.
— Ты знаешь, я люблю тебя.
Я внутренне морщусь.
— Знаю, мам.
— И я так горжусь, когда вижу, каким мужчиной ты становишься, что меня почти разрывает от радости.
Я киваю. Мне повезло, это факт. Но бывают моменты, когда такое обожание ощущается… чрезмерным.
Мама наклоняется вперед и смягчает голос.
— Я просто беспокоюсь о тебе, дорогой.
— Прости, что не слушал, когда ты рассказывала о работе.
— Дело не в этом.
Это я прекрасно понимаю.
— Мам, Себастьян всего лишь мормон, а не социопат.
Мама саркастически приподнимает бровь, явно готовая язвительно пошутить, но сдерживается. И я безумно рад, что она не стала этого делать. Мою грудь обжигает от готовности его защищать.
— Но отношения между вами по-прежнему платонические или…
Я напрягаюсь всем телом. У нас в семье спокойно обсуждают любые темы, но мне сложно забыть выражение их лиц в тот день за ужином и пришедшее в тот момент осознание, что у них существует весьма четкое представление, с каким парнем я должен быть: с кем-то вроде нас.
— Что, если чувства у меня к нему более чем платонические?
Кажется, мое признание маме слышать больно, но все же она медленно кивает.
— Не удивлена.
— Мы виделись с ним во время ланча.
Я замечаю, как мама подавляет свою реакцию, словно проглатывет полный рот густого сиропа от кашля.
— Ты ведь не против, да? — спрашиваю я.
— Что ты ушел за территорию школы? — она откидывается на спинку и изучающе всматривается в меня. — Не особенно. Но я знаю, что все сбегают, поэтому в этом случае готова снизить планку. Насчет твоей сексуальности? Полностью за. Никогда не беспокойся о моем и папином отношении к этому, хорошо?
Я отлично понимаю, что реальность большинства квиров не такая. Мне просто бесконечно повезло.
— Хорошо, — хриплым от эмоций голосом отвечаю я.
— Но не буду ли я против твоих отношений с мормонами — парнями или девушками? — мама качает головой. — Да, Таннер, буду против. Хочу оставаться честной с тобой. Возможно, это мое слепое пятно, и многого я недопонимаю, но ситуация меня сильно беспокоит.
Моя благодарность тут же увядает.
— Чем это отличается от слов других родителей, когда те запрещают встречаться с парнями?
— Это совершенно другое. Помимо сотни других причин, ходить в церковь — это выбор. А быть бисексуальным — нет. Ты просто такой. И мне важно защитить тебя от токсичного влияния церкви.
В ответ я смеюсь.
— А родители Себастьяна защищают его от попадания в ад.
— Так не бывает, Танн. Церковь СПД никому адскими муками не грозит.
Я начинаю выходить из себя.
— А откуда мне знать, о чем вообще говорит Церковь СПД? — повысив голос, интересуюсь я. — Ты нас как-то не спешишь просветить насчет того, во что они на самом деле верят и как у них все устроено. Все, что я от тебя слышал о мормонах, — это про их ненависть к геям, ненависть к женщинам, ненависть, ненависть, ненависть…
— Таннер…
— Но я не чувствую, чтобы мормоны кого-то ненавидели. Эта ненависть исходит от тебя.
Ее глаза округляются, и, отвернувшись, мама делает глубокий вдох.
О черт. Я зашел слишком далеко.
Будь мама пожестче, она бы сейчас встала и отвесила мне подзатыльник. По тому, как напряжены ее плечи, я понимаю, что она изо всех сил сейчас себя успокаивает.
Но мама не жестокая, она нежная и терпеливая, и никогда не ведется на мои провокации.
— Таннер, милый. Мои отношения с Церковью гораздо сложнее, чем ты можешь себе представить. И если тебе хочется их обсудить, я готова. Но сейчас я волнуюсь за тебя. Ты всегда действовал под влиянием чувств, а голову включал уже позже, но я хочу попросить тебя подумать вот о чем, — снова поджав под себя ногу, мама говорит: — вы с Себастьяном совершенно разные, и ваша ситуация не похожа на то, через что прошли мы с твоим папой или тетя Эмили, но при этом она не так уж сильно и отличается. Полагаю, его родители не знают, что он гей?
— Даже я не знаю, гей он или нет.
— Тогда давай чисто гипотетически предположим, что ваши с ним чувства взаимны. Тебе ведь известно, да, что Церковь допускает чувства к человеку одного с тобой пола, но только не действия?
— Да.
— Готов ли ты быть с Себастьяном, не имея возможности прикоснуться? — вопрос риторический, поэтому мама продолжает: — А если нет, готов ли оставаться его секретом? Встречаться так, чтобы его родители не знали? Что, если отношения внутри их семьи такие же близкие, как и у нас? Как ты себя почувствуешь, если они отлучат его от Церкви из-за отношений с тобой? — на этот раз мама ждет моего ответа, но я совершенно не представляю, что сказать. Это все равно что бежать впереди паровоза. — Что ты почувствуешь, если ему придется разорвать отношения с общиной или если вы оба искренне полюбите друг друга, но в конце концов он выберет Церковь, а не тебя?
Я пытаюсь отшутиться:
— Мы всего лишь переписываемся, и то редко. Я еще не готов делать предложение руки и сердца.
Мама видит меня насквозь, поэтому терпеливо и грустно мне улыбается.
— Я понимаю. Но мне еще не доводилось видеть, чтобы ты так сильно был кем-то поглощен, а из-за всех этих волнительных первых шагов друг к другу трудно задумываться о последствиях. Так что моя работа — подумать об этом за тебя.
Я тяжело сглатываю. Одна часть моего мозга логично утверждает, что в маминых словах есть смысл, но другая настаивает, что наша с Себастьяном ситуация не совсем такая. И что я справлюсь.
***
Хотя у мамы были исключительно добрые намерения, все равно мои мысли о Себастьяне стали похожи на взбесившийся поезд: без машиниста и с полыхающим огнем мотором.
Но уже поднявшись к себе, я смог достаточно успокоиться и понять, что она поделилась куда большим, чем мне поначалу казалось. Я знаю, насколько опустошенной чувствовала себя тетя Эмили, когда, набравшись смелости, рассказала о себе родителям, а те ответили, что в их доме ей больше не рады. И знаю, как после этого она несколько месяцев она жила на улице, а затем переехала в приют, но даже там ее не приняли. Тогда она попыталась покончить с собой.
Для мамы это стало последней каплей. Она бросила учебу в Университете Юты и взяла Эмили с собой в Сан-Франциско. Там мама поступила в UCSF [Калифорнийский Университет в Сан-Франциско — прим. перев.] и стала работать в ночные смены в 7-Eleven, чтобы обеспечивать обеих. Учиться в магистратуре мама уехала в Стэнфорд, а Эмили получила степень в Беркли.
Их родители — мои бабушка с дедушкой, живущие сейчас где-то в Спокане — вычеркнули из своей жизни обеих дочерей и никогда не пытались их найти.
Мама пытается делать вид, что ей уже не больно, но разве такое возможно? Я не представляю себе жизнь без родных, пусть даже время от времени они сводят меня с ума. Выгонят ли Себастьяна его родители? Откажут ли они от него?
Господи, все становится еще более напряженно, чем я ожидал. Думал, это будет кратковременное увлечение. Любопытство. Но сейчас я уже по уши. И понимаю, что мама не ошибается, считая мое стремление быть с Себастьяном ужасной идеей.
Может, даже хорошо, что он едет в Нью-Йорк.
***
В выходные я отправляюсь навестить Эмили и Шивани, и — так странно — даже не чувствую желания написать Себастьяну. Уверен, мама обо всем рассказала тете Эмили, потому что та пару раз пытается завести со мной разговор про «личную жизнь», но я увиливаю. Если уж мама напряжена из-за сложившейся ситуации, то Эмили практически вибрирует.
Мы идем на какой-то странный арт-хаусный фильм о женщине, выращивающей коз, и где-то на середине я клюю носом. Тетя и Шивани отказываются налить мне за ужином вина, а я интересуюсь, в чем тогда выгода иметь в родне двух еретичек. В воскресенье мы с Эмили часа четыре к ряду играем в пинбол в гараже, а потом, съев не меньше семи тарелок фирменного нутового карри Шивани, я еду домой, чувствуя себя невероятно круто после времени, проведенного с родными.
Поразительно, насколько расстояние и возможность взглянуть на все со стороны проветрили мои мозги.
Но на следующей неделе Себастьян появляется на занятиях в темно-серой хенли с расстегнутой верхней пуговицей и закатанными до локтей рукавами. Перед моим взглядом открывается карта мышц и вен, гладкая кожа и его изящные ладони… И как мне со всем этим быть?
Кроме того, кажется, он рад взглянуть на мои первые несколько страниц. Даже смеется над упоминанием кошачьего постера Отем, а потом с тонко завуалированным любопытством интересуется, будет ли моя книга автобиографичной.
Можно подумать, он и сам не знает.
В его глазах застыл вопрос — А обо мне там есть?
Зависит от тебя, — молча отвечаю я.
В общем, эти мои «расстояние» и «возможность взглянуть на все со стороны» долго не продержались.
У меня было мимолетное влечение к Мэнни, когда мы только познакомились — и даже один или два момента наедине, позволившие мне пофантазировать, на что могут быть похожи отношения с ним — но долго это не продлилось, и мое внимание переключилось на кого-то другого. Мне нравится целоваться с парнями. Нравится целоваться и с девушками. Но что-то мне подсказывает, что поцелуй с Себастьяном вызовет во мне пожар похлеще упавшему прямо посреди поля сухой травы бенгальскому огню.
Если не считать встреч в школе и просмотра фоток с едой в Снэпчате, в последнее время я редко вижусь с Отем. А когда однажды вечером она заходит к нам, мама даже не скрывает, насколько рада ее видеть, и приглашает остаться. Потом, словно в старые добрые времена, мы с Одди поднимаемся ко мне.
Лежа на кровати, я анализирую собранные за день короткие заметки и пытаюсь включить их в новую главу, в то время как Отем копается в моей одежде и рассказывает последние школьные сплетни.
Знаю ли я, что на прошлой неделе во время учительской игры в баскетбол Маккензи Гобл сделала минет Девону Николсону на балконе тренажерного зала?
Слышал ли я, что кто-то из ребят пробрался на потолочную плитку туалета и поверху дошел до раздевалки для девочек?
А что Мэнни пригласил на выпускной Сэйди Уэймент?
Это привлекает мое внимание, и, подняв голову, я вижу, что Отем стоит одетая в мою футболку. Мои родители придерживаются строгой политики держать дверь открытой, когда ко мне кто-то пришел — неважно, парень или девушка, — но, кажется, на Отем это не распространяется. Что особенно смешно, ведь пока я возился со своими заметками, она раздевалась и примеряла мою одежду.
— У меня вылетело из головы, что уже пора думать о выпускном.
Ее взгляд говорит мне, что я страшно торможу.
— Осталось меньше четырех месяцев. На прошлой неделе я говорила с тобой на эту тему, пока мы ехали в машине.
Я сажусь.
— Правда?
— Ага, — она смотрит на себя в зеркало и одергивает подол футболки. — У меня такое чувство, будто ты меня перестал слушать.
— Нет. Извини, я просто… — я откладываю стопку своих заметок в сторону и полностью поворачиваюсь к ней. — Я погрузился в написание книги и плохо замечаю остальное. Напомни, что ты говорила.
— О, — раздражение Одди полностью исчезает. — Я спросила тебя, не хочешь ли ты пойти со мной, и тогда нам не придется делать из этого большое событие.
Ой. Ну я и придурок. По сути, она пригласила меня на выпускной, а я ничего не ответил. Даже не потрудился это обдумать. Мы с Отем часто ходили вместе потанцевать, когда ни у кого из нас не было пары. Но то было раньше.
До Себастьяна, что ли?
Я полный идиот.
Она изучающе смотрит на меня в зеркало.
— Ну, то есть, если только у тебя нет в планах пригласить кого-нибудь еще.
Я отворачиваюсь, чтобы Одди не видела мои глаза.
— Нет. Кажется, я просто забыл.
— Забыл о выпускном? Таннер! Это же наш последний год.
Неопределенно хмыкнув, я пожимаю плечами. Оставив в покое мой шкаф, Отем садится на край кровати рядом со мной. У нее голые ноги, а моя футболка доходит ей лишь до середины бедра. В такие моменты я понимаю, насколько легче была бы моя жизнь, если бы мои чувства по отношению к Отем были бы такими же, что и к Себастьяну.
— Уверен, что не хочешь позвать кого-то еще? Сашу? А как насчет Джеммы?
Я морщу нос.
— Они обе мормонки.
Ха, оцените иронию.
— Да, но они классные мормонки.
Я притягиваю Одди к себе.
— Давай оставим так, а потом решим. Я все еще не теряю надежду, что Эрик возьмет себя в руки и спасет твое честное имя. Это же наш последний год, ты сама ведь так сказала. Не хочешь, чтобы выпускной все-таки стал важным событием?