Реформаторы не стремились философствовать и быть философами и совершенно не затрагивали тех вопросов, которые, по их мнению, не имели отношения к вере. Однако, те выводы, которые они делают в ходе переосмысления евангельского мифа, оказывают весьма и весьма существенное влияние на формирование нового отношения человека к миру и к самому себе, на формирование новой европейской ментальности. Формируется, по сути, новое жизнепонимание, которое оказывает существенное влияние на формирование нового типа европейской личности. То, чего не сделало Возрождение, ибо его идеи были доступны лишь узкой группе образованного городского населения, смогла сделать Реформация, т.к. идеи изменения церкви и ее учения в большей мере смогли привлечь внимание средних и низших слоев и оказать на них существенное влияние.
В своих идейных посылках реформация базируется на радикальном "разведении" Бога и мира, кардинальном противопоставлении Бога и мира, божественного и земного. Ни античность, ни средневековье до этого не дошли, ибо изначально тяготели к более уравновешенным и гармоничным картинам мира. Теперь же Бог оказывается принципиально несоизмерим ни с чем земным и, следовательно, принципиально недоступен земному разуму. Лютер пишет: “…то, что совершает Бог, - это не ребячество, не светское и не человеческое дело, божественное, выходящее за пределы человеческого разума".[78] Ибо разум человеческий, по мнению Лютера, "ко всем словам и делам Божьим слеп, глух, нечестив и кощунствен".[79] В соответствии с этим ни церковь, ни какой бы то ни было индивид (апостолы, отцы церкви, папа и т.д.) не могут претендовать на знание абсолютной истины и единственно правильную трактовку откровения Бога, зафиксированного в Евангелиях. Лютер однозначно заявляет: "Христос стоит выше авторитета отцов".[80] Более того, несоизмеримость Бога с земным означает и его несоизмеримость с нашей земной моралью. Нельзя приписывать Богу требования земной морали, ибо "между словом Божьим и человеческими установлениями существует непримиримое разногласие; они восстают друг на друга так же, как Бог и сатана восстают друг на друга…".[81] Но что здесь самое главное, так это то, что нельзя ожидать спасения посредством наших моральных действий.
|
|
В акте грехопадения человеческая природа, полагают реформаторы, получает необратимое повреждение, причем, это повреждение тотально, ибо оно захватывает и плоть, и ум, и волю. Поврежденный разум не в силах осуществить богопознание, а поврежденная воля не в силах творить добрые дела, ибо она теперь лишь похоть и злоба. В этом повреждении человеческой природы, в своей греховности люди оказываются равны друг перед другом и перед Богом, ибо " весь мир грешен и проклят, идет за дьяволом и нет никакого различия между главной его частью и неглавной. Потому что слово "мир" означает, что люди – все их части – помышляют только о мирском".[82] Эта абсолютная греховность всех и каждого разрушает старую иерархическую систему средневековья. Теперь получается, что нет занятий, приближающих человека к Богу или отдаляющих от Бога. Занятия теологией, священничество, монашество не более приближают человека к Богу, чем землепашество, ремесленничество и торговля, но эти же занятия и не отдаляют человека от Бога. То же самое можно сказать о науке и философии.
|
|
Решительно отвергая претензии разума на богопознание, ибо любые попытки разума в этой сфере ведут к заблуждениям, реформаторы однозначно утверждают, что богопознание может быть только делом веры. "Святой Дух – это не скептик, и начертал Он в наших сердцах не сомнения да размышления, а определенные убеждения, которые вернее и крепче самой жизни и всяческого опыта".[83] По мнению Лютера, сомнение и размышление – это сатанинская зараза, которая с философии перешла на церковь и воцарилась в ней. Ни один человек никогда ничего не увидит в Писании, если в нем не будет Духа Божьего. "Чтобы уразуметь Писание целиком и каждое его место в отдельности, необходим Дух".[84] Таким образом, знание Бога, знание Писания может быть только знанием веры и в принципе недостижимо для человеческого разума. Утверждая бессилие и немощь человеческого разума в делах богопознания, отдавая предпочтение и преимущество знанию веры, хотят этого реформаторы или не хотят, но они приходят к освобождению разума от догмы, формируя и адогматическое отношение к миру в целом. По сути, снимаются все преграды и запреты для науки, для занятий наукой и философией, ибо никакие занятия наукой и философией не ведут к богопознанию, да и препятствовать ему не могут. "Ведь для христиан единственное утешение во всех несчастьях – знание того, что Бог не лжет, но совершает все неизменно и что Его воле ничто не может ни противостоять, ни помешать и ничто не в состоянии изменить ее".[85] "Поэтому пусть уймутся жалкие людишки и перестанут по нечестивой своей испорченности перелагать темноту и неясность своего сердца на яснейшее Писание Божье".[86]
|
|
Сообразно с идеями о тотальной поврежденности человека в акте грехопадения и невозможности здесь что-либо исправить, оказывается в принципе недостижимым нравственный идеал христианина, достижение которого гарантировало бы спасение. Да и сам по себе этот идеал весьма высок: "Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный".[87] Человек в принципе бессилен здесь сделать что-либо сам и Лютер однозначно заявляет: "Человек ни что не способен если ему не помогает Божья благодать; и значит, у человека нет никаких добрых дел".[88] Как же быть? И Лютеру "открылось", что спасение дается человеку лишь по милости божьей, как бы "даром", но при наличии веры, по вере. Все труды, все дела человека измеряются перед Богом лишь силой и крепостью веры. Не делами, но верой спасается человек. Нет безгрешных (человек был и будет грешником, ибо он поврежден в акте грехопадения), но, будучи грешным, "падая", человек постоянно должен стремится к Богу, постоянно как бы подниматься и начинать все сначала, т.к. "все, что делают или совершают люди, - это или праведность перед Богом, или же грех. Праведность – если есть вера, грех – если ее нет".[89]
Но если нет никакой специфической деятельности или дел, приближающих человека к Богу, гарантирующих ему спасение, то остается лишь повседневная деятельность человека, повседневная жизнь, в рамках которой человек и должен осуществлять все заповеди. Именно эта повседневная жизнь и будут его подвигом, его аскезой, его служением Богу. Человек должен как бы найти себя, выявить свое призвание перед Богом, а свидетельством милости Бога к нему будут успех и удача в его повседневной деятельности, в его трудовой деятельности. Лютер пишет: "…перед Богом славен тот, кто твердо знает, что Бог к нему милостив и удостаивает его своим добрым вниманием, что Богу нравится то, что он делает, или же что Бог простит и стерпит то, что Ему не нравится".[90] Провозглашая полное бессилие человека в деле обретения спасения собственными усилиями (оно возможно лишь по милости Бога), реформаторы одновременно провозглашают высочайшую нравственную ответственность человека за себя и свои дела.
Мало интересуясь глобальными умозрительными проблемами, реформаторы погружены в повседневность, требуя от человека высочайшей ответственности за каждый его шаг, за каждый прожитый миг, причем именно в сфере его повседневной жизни, на работе, в семье и т.п. Формируется новый тип личности, которая спокойно относится к авторитетам и доверяет своей совести и разуму, допуская и возможность нравственной ошибки. Формирование такого типа личности повлекло за собой и изменение социально-политических отношений. В странах, прошедших сквозь горнило реформации, начинают формироваться буржуазно-демократические отношения и учреждения, имея под собой весьма твердый фундамент – новый тип личности. Там же, где такая личность не сформировалась, все буржуазно-демократические преобразования оказываются на весьма зыбком основании.
Утверждая успех и удачу в повседневной деятельности как свидетельство милости Бога, реформаторы должны были переосмыслить и отношение к богатству, ибо богатство, деньги есть свидетельство успеха деятельности. И реформаторы разрушают традиционную связь между богатством и удовольствием. Богатство рассматривается теперь как тяжкий труд, что влечет за собой переосмысление отношения и к труду, т.к. труд весьма длительное время рассматривался лишь как проклятье. Но мы уже знаем, что для реформаторов нет какой-то "чистой" или грешной деятельности. Любая деятельность, любой труд есть служение Богу, если человек отдается ему во всей полноте своих сил и способностей. Таким образом, богатство, достающееся честным трудом, впрочем, как и бедность, есть лишь испытание. Богатство осуждается лишь в той мере, в какой оно превращается в средство поклонения или удовлетворения похоти плоти. Богатство буржуа, предпринимателя, по мнению идеологов реформации, возникает в трудах тяжких. Спекуляции, грабеж, мошенничество – это не капитализм как таковой, а лишь сопутствующие ему, как впрочем, и любому другому обществу, эксцессы. Честно нажитые деньги – хороший показатель того, что человек трудится на славу. Наживание денег получает, по сути, высшую религиозную и моральную санкцию, т.к. деньги являются свидетельством достойного служения Богу, того, что человек выявил свое призвание. Весьма интересное замечание по этому поводу сделал Питирим Сорокин: "Раннее и средневековое христианство провозглашало богатство источником вечных мук: умение делать деньги – summae periculosae (главная опасность – В.С.), выгоду – turpe luecrum (постыдная польза – В.С.), одалживание денег тяжким преступлением, богатого человека – первым кандидатом на проклятье, которому труднее будет войти в царство Бога, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко.… Но Реформация и Ренессанс изменили эту точку зрения. По воскресениям пуританин верит в Бога и Вечность, а в будни – в фондовую биржу. По воскресениям его главная книга – Библия, в будни гроссбух становится его Библией".[91]
Подводя итог краткому рассмотрению некоторых идей Реформации, мы можем сказать, что Реформация, создавая новый тип европейской личности, оставляя разуму только сферу мирской деятельности раскрывает тем самым простор для развития науки и философии.
Философия Нового времени.
Для философии Нового времени особую важность приобретает вопрос о достоверности знания и путях его достижения, что было обусловлено, прежде всего, развитием науки. Стремительному подъему и развитию науки в 17 веке в немалой степени способствовали и географические открытия конца 15 и 16 веков. Они дали массу новых фактов по астрономии, геологии, ботанике, зоологии и т.д., что в свою очередь заставляло усомниться в авторитете Библии и требовало пересмотра многих прежних представлений о мире.
Вся прежняя система знаний, ее истинность, как мы уже отмечали, покоилась на божественном откровении. Истина откровения, по сути, делала излишними вопросы о том, что есть сущее, как оно есть и как возможно его познание. Более того, христианское учение и не ставило себе задачу сообщать истину о сущем, ибо истина христианства – это истина спасения. Здесь на первом месте стоит спасение души и все знание стоит на службе обеспечения именно спасения. Этим и обусловлено то, что заслуживает познания и каким образом (каким методом), оно может быть познаваемо. По сути, всякое знание, не способствующее спасению или даже просто нейтральное, становилось излишним, не нужным, ибо "во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь".[92] "Ибо написано: "погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну". Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих".[93]
В центре естествознания Нового времени оказывается механика небесных и земных тел. Это была единственная отрасль естествознания, которая вместе с математикой приобретает в 17 веке вполне научную форму. Первенство здесь, по праву, принадлежит Николаю Копернику (1473-1543) с его книгой "об обращении небесных сфер". Открытие Коперника, подорвав теологический взгляд на мир, революционизировало все естествознание. Одновременно открытие Коперника опровергало мнение, будто непосредственная очевидность дает полную истину и явилось толчком в разработке теории познания. Затем Галилео Галилей (1564-1642) через ряд собственных астрономических открытий подтвердил правильность выводов Коперника. Иоган Кеплер (1571-1630) сформулировал законы обращения планет вокруг солнца. Исаак Ньютон (1642-1727) придал механике вид завершенного раздела естествознания, сформулировав законы механического движения.
Получив почти завершенную и математически выраженную форму, механика в глазах ученых и философов того времени обретает силу непререкаемого авторитета. Наука медленно, но верно начинает выдвигаться на передний план и постепенно становится источником веры в будущее. Наука, полагают ученые, позволяет читать самую великую книгу – книгу природы. Это в свою очередь весьма недвусмысленно ставит под сомнение познавательное значение Библии. С прогрессом науки начинает связываться не только материальное благоденствие человека, но и преодоление всех пороков и пагубных заблуждений. Завоевания науки начинают представляться как достижение счастья, а материальный прогресс – нравственным обновлением.
С отпадением от философии конкретных наук о природе происходит и изменение предмета философии. Философы все более начинают сосредоточивать свое внимание на гносеологической проблематике. Вопросы теории познания, логического мышления становятся центральными в творчестве философов того времени. Успешное использование в естествознании частных методов и приемов исследования наводит философов на мысль о разработке общефилософского метода познания. А здесь с необходимостью встает вопрос о существе самого познавательного процесса, а именно о происхождении знания, о познавательной роли чувственного опыта и абстрактного мышления и, наконец, центральный вопрос всякой гносеологии – вопрос об истине. Таким образом, вопрос о методе, о пути, на котором для человека и человеком очерчивается существо истины, становится основным вопросом для философского мышления эпохи Нового времени.
При решении всех этих вопросов философы Нового времени разделились на два основных течения – рационализм и эмпиризм. Рационализм в лице Рене Декарта (1596-1650), Бенедикта Спинозы (1632-1677), Готфрида Лейбница (1646-1716) возник из попытки объяснить логическую природу всеобщности и необходимости математических истин и теоретического естествознания. Необходимость истин математики и их всеобщность выводилась из самого ума, либо из понятий, врожденных уму, как думал Декарт, либо из врожденных интеллектуальных потенций, защищавшихся Лейбницем.
Что касается эмпиризма, то его главные представители этого периода Фрэнсис Бэкон (1561-1626), Томас Гоббс (1588-1679) и Джон Локк (1632-1704) опирались на индуктивно-экспериментальные науки. В этих науках знание добывалось в эксперименте и наблюдении, что немыслимо без деятельности органов чувств, следовательно, предпочтение здесь отдается органам чувств, чувственному опыту, непосредственным источником которого признается объективно существующий мир. Они, конечно, не отрицали роль абстрагирующей деятельности ума, роль понятий, но и то и другое рассматривалось лишь как деятельность на основе ощущение, как оперирование самими ощущениями. Это и породило твердое представление о том, что источником всеобщего и необходимого характера наших знаний является не интеллект, а только опыт. В этом и состоит главное разногласие между рационализмом и эмпиризмом в теории познания. Рационализм видел источник всеобщих и необходимых истин, характеризующих подлинно научное знание, в уме, а эмпиризм выводил все это из чувственного опыта.
Несмотря на все разногласия между эмпиризмом и рационализмом, они едины в понимании того, что метод есть решающее условие плодотворного познания. Более того, создание истинного метода исследования, познания должно было, полагали философы Нового времени, наряду с преодолением заблуждений, всеобщее материальное и духовное благоденствие человека, облагородить человека. Метод понимается и трактуется как кратчайший путь, свободный от заблуждений, к достижению общечеловеческих идеалов. Материалисты и идеалисты, эмпирики и рационалисты расходятся в понимании существа истинного метода, но все они разделяют убеждение в том, что разум, не обладающий истинным методом, неизбежно заблуждается, вступает в конфликт с самим собой.
Наше рассуждение о методе, его роли и значении было бы неполным, если бы не отметили его такие черты, характерные для эпохи Нового времени, как механицизм и метафизика. Механицизм – это вполне разработанная теоретически и апробированная экспериментально модель научного понимания процессов природы. Для подавляющей части философов и естествоиспытателей 17-18 веков термин "механистический" был синонимом собственно философского термина "материалистический". Именно материализм сыграл главную роль в обосновании механицизма. Но и идеалисты были вынуждены соглашаться с механистической интерпретацией природы, однако пытались доказать, что основу механического, природного образует нечто сверхприродное. Механистическое понимание природы, таким образом, признается как единственно возможное. Однако применение механицизма не ограничивалось неживой природой. Многие философы полагали, что механика также объясняет процессы, совершающиеся в теле человека, если они не обусловлены воздействием души, а животные так просто автоматы, созданные природой. Механицизм, несмотря на все его недостатки, представляет собой не только исторически, но и логически первую гносеологическую модель научного исследования. Механическая форма движения материи – простейшая, элементарная форма движения и именно потому она существенным, хотя и не исчерпывающим образом, характеризует и все другие немеханические формы движения. Ограниченность, а при известных условиях и несостоятельность механистической методологии заключалась в абсолютизации законов механики, т.е. в их метафизической интерпретации.
Отмечая связь механистической интерпретации процессов природы и метафизического способа мышления, не следует их, однако смешивать и тем более отождествлять. Метафизический способ мышления ведет свое происхождение со времени возникновения философии, а механицизм складывается в 17 веке. Суть метафизического способа мышления заключается в том, что вещи и явления рассматриваются как неизменные и независимые друг от друга, как законченные и ставшие, абсолютные. Метафизический способ мышления исключает наличие противоречия в самих вещах и процессах, изменение и развитие, взаимосвязь и взаимопереходы вещей и процессов. Но метафизический способ мышления, сложившийся в данную эпоху, не сводится только к абсолютизации законов механики. Эта исторически конкретная, связанная с эмпирическим исследованием форма мышления была порождена развитием естествознания в целом, которое еще находилось в стадии накопления и сбора материала, и определялась господствовавшим в естествознании экспериментально-аналитическим методом с логико-индуктивными приемами обобщения.
Родоначальником философии Нового времени можно назвать Ф. Бэкона, ибо он первым осознал значение научного метода познания и сосредоточил все свои усилия на его разработке. Свое учение о методе познания как "законном сочетании опыта и разума" в исследовании он излагает в сочинении, названном им, "Новый Органон или указания для истолкования природы". Бэкон выдвигает индуктивную концепцию научного познания, в основе которой лежат опыт и эксперимент с определенной методикой их анализа и обобщения. Именно с развитием науки и ростом научного знания связывает он дальнейшее развитие человечества и рост его могущества. Стремление к знанию и могуществу является руководящей идеей всей бэконовской философии.
Вопрос об "истинных" и "мнимых", "объективных" и "субъективных" компонентах человеческого знания восходит, как мы уже знаем, к самой сущности философии и весьма отчетливо осознается уже в античности. Вариантом этого же вопроса явилось усмотрение Бэконом в познании того, что "соотнесено с человеком" и что "соотнесено с миром". При этом он выделяет целый ряд обстоятельств, отягощающих процесс познания и присущих человеческому уму, называя их "идолы". Идолы – это искаженные, ложные образы, возникающие в человеческом уме. По сути, проблема идолов – это проблема очищения интеллекта от ложных обманчивых образов. Таким образом, в методологическом основании науки Бэкон различает два аспекта: 1) критический, рассчитанный на преодоление препятствий к познанию, коренящихся в его социальных и гносеологических особенностях; 2) позитивный, состоящий в необходимости введения нового метода и в его разработке.
Рассматривая процесс познания как взаимодействие вещей и человека, он утверждает, что познание начинается со свидетельств чувств, благодаря которым скрытая сущность вещей, или их "форма", оказывается доступной для человека. Для постижения истины необходимо, полагает он, отделить в данных органов чувств объективное от субъективного, ибо задача познания в том, чтобы определить, какова же вещь объективно. Отсюда и необходимость исследования способности человека не только со стороны, ведущей к познанию истины, но и со стороны, препятствующей истинному познанию. Таким образом, начинается исследование "идолов" или "призраков" и проводится их классификация.
Прежде всего, он проводит различие между "призраками" врожденными и приобретенными. Врожденные присущи природе самого разума и воздействуют на интеллект или в силу самих особенностей общей природы человеческого рода, или в силу индивидуальной природы каждого человека, или в силу особенностей самой природы общения. Приобретенные "призраки" возникают из мнений и различных учений. Таким образом, выстраивается следующий ряд "призраков" или "идолов": "идолы рода", "идолы пещеры", "идолы площади" и "идолы театра". Полное искоренение "призраков" из человеческого разума Бэкон считал не возможным, если они врождены человеческой природе и даже если они приобретенные. Тогда возникает, а для чего это нужно? Бэкон считает, что, изучив "призраки", мы сможем вопрос –, хотя бы отчасти нейтрализовать причиняемый ими вред.
Что же такое "призраки рода"? Это те препятствия к познанию истины, которые коренятся в самой природе человека, т.е. устройстве и функционировании органов чувств и разума, а также в эмоционально-волевом воздействии на разум и чувства. Недостатки наших органов чувств, согласно Бэкону, осложняют познание, но это не является неодолимым препятствием, ибо в показаниях органов чувств объективное всегда может быть отделено от субъективного при помощи рационального анализа, опирающегося на эксперимент и опыт. Чувства недостаточны для познания объективного лишь сами по себе, вне взаимодействия с другими средствами познания, которые находятся в распоряжении человека.
"Призраки рода" могут быть порождаемы и свойствами человеческого разума. Более того, разум, как отмечает Бэкон, бывает гораздо более склонен к заблуждениям, чем чувства. Причины здесь могут быть разные. Например, конечность и ограниченность разума препятствует постижению бесконечного. Бэкон пишет: "…мысль не в состоянии охватить предел и конец мира, но всегда как бы по необходимости представляет что-либо существующим еще далее. … И вот, стремясь к тому, что дальше, он (разум,- В.С.) падает к тому, что ближе к нему, а именно к конечным причинам, которые имеют своим источником скорее природу человека, нежели природу Вселенной, и исходя из этого источника удивительным образом исказили философию".[94] Таким образом, усмотрение повсюду целей, конечных причин – это скорее перенесение на Вселенную некоторых особенностей самой человеческой природы. В не меньшей степени источником заблуждений может быть и способность разума к абстрагированию.
Не менее губительно на познание влияют и страсти. "Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает",[95] ибо он нетерпелив, суеверен, надменен и т.п.
Второй вид "призраков" – это "призраки пещеры", которые коренятся в индивидуальных душевных и физических свойствах человека. Они могут происходить и от особенностей воспитания, привычек и совершенно случайных обстоятельств.
Следующий вид – это "призраки рынка". Они коренятся в словах, ибо слова могут быть источником глубочайших заблуждений, т.е. речь идет о языке, многозначности понятий или неправильном употреблении понятий. Эти призраки, по сути, не отделимы от общественной природы человека, ибо язык – это продукт совместной умственной деятельности людей и средство этой деятельности. В том факте, что люди в разное время вкладывают в одни и те же слова различные смыслы, и заключается возможность обмана разума языком. В связи с этим Бэкон и выдвигает требование строгости определения научных терминов.
Последний вид "призраков" – это "призраки театра" или теорий. Бэкон связывает их, прежде всего, со спекулятивными философскими теориями средневековой схоластики. По его мнению, сколько существует систем, столько сыграно и комедий, в которых представлены искусственные и вымышленные миры. Эти призраки могут быть изгнаны из человеческого разума, но Бэкон не желает заниматься опровержением каждой отдельной ложной теории, полагая, что, признав порочными принципы построения наук в прошлом, необходимо строить науки на совершенно новом основании – эмпирическом. Таким образом, мы видим всю глубину понимания Бэконом сложности процесса познания. Если "призраки рода" неустранимы в силу их врожденности, то их вред все же можно свести к минимуму, зная их источник. "Призраки пещеры" нейтрализуются посредством образования, которое уравнивает знания людей, а "призраки театра" устраняются или преодолеваются посредством научной критики или замены одной философской системы на другую. Вся критика направлена на то, чтобы освободить человеческий разум от всяческих пут, т.е. предрассудков, которыми он зачастую бывает обременен. Учением о "призраках" Бэкон предупреждает о постоянной опасности субъективизма и антропоцентризма в наших представлениях, о склонности некритически следовать традиции или же неправомерно абсолютизировать имеющиеся знания.
Одна из величайших заслуг Бэкона состоит в том, что он со всей определенностью подчеркнул: научное знание проистекает из опыта, не просто из непосредственных чувственных данных, а именно из целенаправленного организованного опыта, эксперимента. Опыт в науке, утверждает Бэкон, должен осуществляться по определенному плану, в определенном порядке и вести от экспериментов к новым экспериментам либо от экспериментов к теоретическим аксиомам, которые в свою очередь указывают путь к новым экспериментам. Первый вариант опыта он определяет как плодоносный, а второй, связанный с созданием опосредствующей теоретической концепции – светоносным. По мнению Бэкона, к светоносным опытам следует стремиться более настойчиво, чем к плодоносным.
Основным методом исследования в естественной философии (естествознании) Бэкон утверждает индукцию. Однако это не та индукция, которая заключается лишь на основании простого перечисления ограниченного числа благоприятных случаев. Такая индукция чаще всего приводит к ошибочным, чем истинным обобщениям, иногда наводя на более или менее вероятное предположение. И Бэкон ставит перед собой задачу сформулировать принцип научной индукции, которая бы уже в опыте проводила разделение и отбор и путем исключений и отбрасывания делала бы необходимые выводы. Он рассматривает индукцию не как средство узкоэмпирического исследования, а как метод выработки фундаментальных теоретических понятий и аксиом естествознания. Как метод продуктивного открытия индукция должна работать по строго определенным правилам, которые не зависят в своем применении от индивидуальных особенностей исследователя. Критикуя умозрительные абстракции и спекулятивную дедукцию, Бэкон явно недооценивает гипотетико-индуктивный метод, будучи целиком поглощенным сугубо качественным рассмотрением эксперимента и индукции. Однако его без сомнения можно рассматривать одним из родоначальников современной экспериментальной науки. Более того, он не относился к своему учению как истине в последней инстанции, к которому ничего нельзя будет прибавить, ибо, как он полагал, искусство открытия может расти вместе с открытием.
Если Ф.Бэкон является ярко выраженным представителем эмпиризма 17 века, то Р.Декарт является представителем рационализма, причем оказавшем огромное влияние на всю последующую европейскую философию. Философия Нового времени, как мы уже отметили, поставила вопрос о достоверности знания, ее основании и путях достижения истинного знания, отвергнув авторитет божественного откровения и церковных авторов и Декарт выявляет такое основание – мыслящее "Я". Человек, субъект удостоверяется, прежде всего, в себе как в сущем и собственными средствами теперь определяет безусловную достоверность для всего. Человек, таким образом, самоутверждается и становится мерилом (мерой) для всего сущего, для истины. Откровению, теологии, авторитету церковных авторов Декарт противопоставляет силу разума, его "естественный свет". Но разум, как мы уже знаем, лишенный истинного метода впадает в заблуждение и именно с рассуждения о методе Декарт и начинает свои философские изыскания. Он пишет: "Длинные цепи доводов, совершенно простых и доступных, коими имеют обыкновение пользоваться геометры в своих труднейших доказательствах, натолкнули меня на мысль, что все доступное человеческому познанию одинаково вытекает одно из другого. Остерегаясь, таким образом, принимать за истинное то, что таковым не является, и всегда соблюдая должный порядок в выводах, можно убедиться, что нет ничего ни столь далекого, чего нельзя было бы достичь, ни столь сокровенного, чего нельзя было бы открыть".[96]