Анна-Лиза набирается сил




Анна-Лиза в моих объятиях, спит. Мы лежим так уже несколько часов, и это хорошо. Ради этого я боролся, этого я ждал. Но и сейчас не все так хорошо, как хотелось бы. Анна-Лиза до ужаса худа и слаба.

Стук в дверь. Я не хочу двигаться, чтобы не будить Анну-Лизу. Она лежит, уткнувшись лицом мне в грудь, лоб у нее теплый. Мне жарко, с меня течет пот.

Дверь распахивается, и я ощущаю ледяное дуновение. Это не Меркури.

– Как она? – Голос Габриэля звучит почти вежливо. Он стоит у входа в спальню. Вид у него взбешенный.

– Спит. Она слабая. Очень слабая. Думаю, ей надо есть. И пить, наверное, тоже. – Я пытаюсь говорить спокойно, как будто речь идет о какой-то медицинской проблеме, а не о девушке, которую я держу в своих объятиях.

Пауза. Долгая пауза.

Потом он уходит со словами:

– Скажу Несбиту.

Мне хочется сказать ему спасибо, но я знаю, что ему это не понравится, да и вообще, он уже ушел.

Анна-Лиза продолжает спать.

Скоро является Несбит с полной миской.

– Суп. С щепоткой укрепляющего от Ван. – Он ставит миску. – Габриэль почему-то в паршивом настроении. Понять не могу, с чего бы это; в конце концов, девушку-то мы спасли.

Я спрашиваю:

– Сколько времени?

– Не имею понятия. А что?

– Наверняка уже стемнело, но мне почему-то не хочется на улицу.

– А, ты вот о чем. Да, уже ночь. Ван говорит, это Меркури наложила на бункер специальное заклятие. Ну, чтобы в нем можно было жить. Впечатляющие способности. Ван так не умеет.

Теперь я вспомнил. Такое же заклятие было у Меркури в том коттедже, в Швейцарии.

Когда Несбит уходит, я как можно нежнее бужу Анну-Лизу. Она открывает глаза и говорит:

– Голова кружится. И вообще так странно.

– Ты несколько месяцев провела под действием заклятия. – Я не говорю ей о том, как оно на нее подействовало, это и так очевидно.

– Месяцев?

– Два месяца.

– Вау, вот это я выспалась. – Она с трудом садится и озирается. – Где мы?

– У Меркури дома, в Норвегии.

– А где сама Меркури?

– Умерла.

Анна-Лиза размышляет секунду, потом говорит:

– Значит, здесь нам ничего не грозит?

– Не больше, чем в любом другом месте. – Я беру миску с супом. – Тебе надо поесть.

– Как ты меня нашел? И почему умерла Меркури? Расскажи мне, все что случилось, пока я спала.

– Расскажу, если будешь есть.

– Буду. Я голодная.

Я кормлю ее супом. Она ест крохотными глотками, но под конец моего рассказа миска все же пустеет: я рассказал ей все, даже про свой Дар, и про то, как я убивал Охотниц, и про Пайлот. Она задает вопросы, но не часто. В основном молчит, слушает. Спрашивает про альянс, говорит, что это отличная идея. А еще она спрашивает меня про Дар, и я пытаюсь объяснить, но это трудно, и тогда я просто говорю ей, что превращаюсь. Она говорит, что убивать Охотниц, чтобы спасти себе жизнь, – это объяснимо, но про Пайлот она молчит, только замечает:

– Я бы умерла, если бы не ты.

Вот я и рассказал ей все. Хотя, конечно, не все.

Я не рассказал ей о том, что одним из убитых мной Охотников был ее брат и что я вырвал ему горло. Как не говорил и о том, что пил его кровь. Я вообще ничего не говорил ей о крови. И о том, что, превращаясь, я имею обыкновение поедать разную мелкую живность, вроде оленей, лисиц и крыс.

А еще я промолчал о том, что мне нравится быть зверем.

Просто я знаю, что сейчас не время. Анна-Лиза едва пришла в себя. Ей и теперь еще плохо, а мне так хочется насладиться тем, что я с ней рядом.

Анна-Лиза смотрит на меня и говорит:

– Что-то не так.

Я качаю головой:

– Ничего. Просто я тревожусь за тебя. Твое сердце все время останавливалось.

– Вообще-то мне уже лучше. Посмотрим, смогу ли я пройтись.

Первым встаю я, а потом Анна-Лиза спускает ноги с кровати, встает и стоит, качаясь.

– У-ух! Голова опять закружилась. – Я обнимаю ее, она прижимается ко мне. – Но когда ты рядом, то ничего.

Она стоит, прислонившись ко мне, я держу ее. Она хрупкая, точно стеклянная. Я стараюсь прижимать ее к себе не слишком крепко и вспоминаю про ребра.

– Как твои ребра, болят? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Почти нет. – Но все-таки морщится, когда я прикасаюсь к ее груди. – Зато я живая. Я проснулась. – Она улыбается мне. – И могу исцеляться. Я чувствую.

Она прижимает ладонь к моей щеке.

– Ты спас меня, Натан. Ты разыскал меня, ты рискнул для меня всем. Ты мой принц. Мой рыцарь.

– Я не принц.

Она поднимает ко мне лицо и целует меня в губы.

– Кто бы ты ни был, спасибо тебе. – Потом отстраняется и говорит: – У тебя усталый вид.

– Спасение людей от злых ведьм – утомительное занятие, как я выяснил.

– Тебе надо отдохнуть. – Она оборачивается. – О, гляди-ка! Кровать! Как кстати. – И она тянет меня к ней со словами: – Пойдем со мной в постельку.

Я не сопротивляюсь; она подводит меня к кровати и ложится сама, а я устраиваюсь с ней рядом. От нее так хорошо пахнет. Даже после долгого сна она пахнет чистотой, пахнет собой.

Она обнимает меня. Я чувствую, как она целует меня в лоб, и закрываю глаза. Так хорошо лежать с ней рядом – тепло, и пахнет приятно, и я обещаю себе, что утром расскажу ей о Киеране.

Она повторяет:

– Ты мой принц, мой герой. Никто во всем свете не сделал бы для меня того, что сделал ты. Никто, даже мои родные. Точнее говоря, особенно мои родные. А ты, тот, про кого мне все твердили, что ты – зло, взял и рискнул для меня своей жизнью.

Она целует меня в губы, целует нервно и немного неуклюже для Анны-Лизы. Я отвечаю на ее поцелуй, притягивая ее к себе, а потом она плачет. И я понимаю, что это слезы восторга, радости жить, и вытираю их. А она смотрит на меня искрящимися глазами. Ее щека такая мягкая под моими пальцами и губами, и я целую ее лицо, шею, горло. Она тоже целует меня, так же, в лицо. А потом мы лежим, прижавшись, моя голова у ее груди, и я слушаю ее сердце и думаю, что она жива из-за меня, и что ее сердце бьется из-за меня, и что это наверняка хорошо, должно быть хорошо.

Могильщики

Я просыпаюсь рядом с Анной-Лизой – настолько рядом, что чувствую тепло ее тела. Я не привык спать с кем-то и чувствую себя странно, но приятно. Она пахнет собой, но запах уже не такой чистый, и мне хочется ее поцеловать. Я открываю глаза. Она улыбается мне. Ее бледность почти прошла.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Лучше. Гораздо лучше. А ты?

– Тебе надо еще поесть. Чтобы набраться сил.

– Тебе надо еще поесть. Чтобы набраться сил.

– Как удачно, Несбит как раз только что принес нам поесть. По-моему, с его стороны это был только предлог – посмотреть, чем мы тут заняты, – но все равно кстати, потому что я ужасно хочу есть.

– Мне показалось, я что-то слышал. – Обычно от звуков любого голоса я просыпаюсь моментально, но тут спал как убитый.

Мы едим овсянку – ее столько, что хватило бы на десятерых, – а еще джем, мед и изюм. Анна-Лиза съедает целую большую миску и снова откидывается на подушку, говоря, что чувствует себя еще лучше. Мне тоже не так паршиво, как вечером. Просто удивительно, что делают с человеком еда и сон.

– Мне надо в душ, – объявляет Анна-Лиза. Она встает, выходит в коридор и направляется в ванную.

Больше всего мне хочется пойти за ней, но я сдерживаюсь. Остаюсь лежать и, пока жду ее возвращения, снова засыпаю.

Кода дверь открывается снова, я просыпаюсь. Теперь я чувствую себя более оживленным, и я рад, что проснулся от первого звука, но совсем не рад тому, что в комнату входит не Анна-Лиза, а Несбит.

– Ну как, отоспался, приятель? – Я знаю, что ответ ему не нужен. Он собирает посуду от завтрака, приговаривая: – А времечко-то не ждет, и тебе вставать пора.

– Я подожду Анну-Лизу.

– Она у Ван. Ты проспал несколько часов, парниша. Анна-Лиза и Ван проверяют бункер – тут же настоящая кроличья нора. А я пока прибирал в большом зале – та еще работенка была, я тебе скажу. А Габриэль, – тут он ухмыляется и продолжает, – Габриэль у нас работает могильщиком, и ты сейчас пойдешь ему помогать.

 

Габриэль и я роем в склоне холма две ямы. Дело продвигается медленно. Земля твердая, мерзлая, в ней полно корней и крупных камней. Приходится сначала рубить топором, долбить киркой, а уж потом браться за лопату. Мы делаем это молча, так как я выяснил, что ни на какие мои вопросы Габриэль отвечать не намерен – это стало ясно уже на пятой минуте совместного труда.

Заканчиваем мы под вечер, уже под мелким дождем. Небо темнеет, поднимается ледяной ветер. Дождь быстро переходит в град. Стоя на дне могилы поглубже, я выбрасываю наверх лопату и прошу Габриэля помочь мне вылезти. Сначала я не знаю, то ли он нарочно тянет время, то ли вообще ушел, но скоро понимаю, что я один на один со слякотью и дождем. Выкарабкиваюсь сам, оскользаясь в размокшей земле и перемазавшись с головы до ног. Габриэль укрылся от непогоды под деревом и смотрит на меня. Мне хочется сказать ему что-нибудь о нас с ним или обо мне и Анне-Лизе, но, как обычно, не знаю, с чего начать, и потому просто брякаю:

– Кажется, ты предпочел бы, чтобы я остался там навсегда. – И я киваю на могилу.

Не отвечая на это, он спрашивает:

– Ты будешь участвовать в альянсе?

– Я же сказал, что буду, и…

– Черные ведьмы не отличаются умением держать слово.

– Я не Черный, Габриэль. Я наполовину Белый. И я хочу поступать правильно. По-моему…

– А что, по-твоему, правильного в том, чтобы тебе вступить в этот альянс?

– Сол – зло. Его надо остановить… Я говорил об альянсе с Анной-Лизой, и она считает, что это хорошее дело. Она хочет вступить.

Габриэль морщится.

– Ну, еще бы ей не хотеть. Только бы ей еще понять, что остановить Сола без крови не удастся и что ее будет много, очень много. Конечно, хорошо быть белее белого, хорошо быть на стороне благородства и добра, уверен, что Анне-Лизе это понравится. Посмотрим, что она запоет, когда увидит, как дело выглядит вблизи, когда оно коснется ее лично.

– По-моему, ни у кого из нас нет никаких иллюзий…

Габриэль отворачивается от меня, и мы несколько минут молчим. В таком настроении я его еще не видел, но понимаю, что бесполезно сейчас что-нибудь объяснять. Я беру лопату и иду назад, в бункер.

Он встает и загораживает мне дорогу.

– Кстати, о личном… ты уже все рассказал ей о себе? Я имею в виду твой Дар?

– Да… в общих чертах.

– В общих чертах?

Я пожимаю плечами.

– И про Киерана тоже рассказал?

Я качаю головой.

– Но планируешь?

– Да. Только не сейчас.

– Я никогда не считал тебя трусом – что ж, это показывает, насколько я разбираюсь в людях.

– Я очень стараюсь быть с ней хорошим, Габриэль. Ну, не умею я говорить и хоть знаю, что сказать надо, но мне это трудно. И мы с ней разговариваем, мы о многом разговариваем. Ты хорошо знаешь меня, особенно мою Черную сторону, но Анна-Лиза видит меня другого. Признаюсь тебе честно: я боюсь, что она никогда не поймет и не примет меня так, как ты. Я страшно этого боюсь. Но все равно, это не значит, что она не знает другого меня, хорошего. Она всегда умела разглядеть это во мне. И я хочу быть с ней. Хочу быть хорошим.

Он смотрит на меня. Его лицо все в каплях дождя, но, наверное, среди них есть и слезы.

– Я люблю ее. Всегда любил. Ты это знаешь.

– А меня?

Я знаю, что он имеет в виду – то, что произошло между нами и что я чувствовал.

– Ты мой друг, Габриэль.

– Ты ко всем своим друзьям так относишься? – Он спрашивает это без жесткости, не так, как раньше. Ему и вправду надо знать.

– Только к тебе.

– Ты знаешь, что, если мы вступим в альянс, нам еще повезет, если у нас будет хотя бы вот это. – Он кивает на могилы. – Если нас поймают, то разорвут на мелкие кусочки, а что сделают с кусочками, я даже не знаю. – Он втыкает лопату в землю. – Я очень надеюсь, что могила у меня будет. Вот у моей сестры ее нет – в смысле, могилы.

Я киваю.

– Когда меня держали в клетке, я все время знал, что меня могут убить в любой момент, в особенности если поймают моего отца. И все время думал, что рядом с клеткой они меня и закопают. Но мысли о могиле, плакальщиках и о прочем в таком роде мне даже в голову не приходили. А теперь, если меня поймают и будут пытать, и… ну, в общем, если так будет, если мне суждена такая смерть, значит, такая. Конечно, я не хочу так умирать, и я постараюсь сделать все, что смогу, чтобы этого не случилось, но, надо смотреть правде в глаза – в моей жизни никогда не будет гармонии и покоя. Я могу убежать хоть на край света, Габриэль, но они все равно найдут меня. И не важно, буду я в альянсе или нет. Ты же знаешь.

– Я мечтаю вести тихую жизнь где-нибудь у реки, но я знаю, что этого не будет, по крайней мере, пока живы Сол и Уолленд и на свете есть Охотники. Я всегда буду оглядываться через плечо, и рано или поздно Охотники выследят меня и схватят. Так что мне остается только воевать за альянс и надеяться, что, когда все будет кончено, я смогу жить так, как я хочу. Жить свободным, без преследователей, без клетки. Вот бы прожить так хоть один день. Не думать, что кто-то идет за мной по следу. Охотится на меня. Всего один день, для себя. Но за это придется повоевать.

– Это будет жестокая война, Натан.

– Меркури однажды сказала мне, что я рожден, чтобы убивать. Уверен, она и думать не думала, что я убью и ее. Зато я начинаю думать, что она была права. Для этого я создан. Поэтому я здесь.

Габриэль качает головой:

– Никто не рождается для того, чтобы убивать. И ты тоже.

– А ты? Что ты будешь делать?

– Если ты будешь драться, то я тоже.

– Если ты не веришь в это, Габриэль, то лучше не надо.

– Я не могу быть без тебя, Натан. Я хотел бросить тебя в этой могиле и уйти, но не смог. Стоит мне отойти от тебя хотя бы на десять шагов, как мне становится больно. Я дорожу каждой секундой рядом с тобой. Каждой секундой. Ты даже не знаешь как. – Он опускает глаза, потом снова смотрит мне в лицо. – Я всегда буду твоим другом. Я буду помогать тебе до последнего вздоха, и я останусь с тобой. Я люблю тебя, Натан. Люблю с нашей первой встречи, и с каждым днем все больше и больше.

Я не знаю, что сказать.

– Но это не значит, что я считаю, что ты всегда прав. Альянс интересуется тобой только с одной точки зрения – сколько народу ты сможешь укокошить. Много, я уверен. А что до девушки, которую ты якобы любишь и которая не знает о тебе самого главного, потому что ты боишься сказать ей правду, – думаю, ты правильно боишься, потому что она не поймет тебя; просто не сможет. И чем больше ты будешь убивать, тем чаще она будет видеть твою другую сторону… – Он пожимает плечами. – Думаю, дело кончится тем, что она просто начнет тебя бояться.

Я думаю, что он уже кончил, когда он вдруг добавляет:

– А я буду любить тебя всегда. Даже когда буду лежать вон там, засыпанный толстым слоем земли. – Он кивает на могилу. – Я всегда буду любить тебя. Вечно.

Габриэль уходит в бункер, а я остаюсь под дождем, жду, когда он смоет с меня грязь.

Фэйрборн мой

Мы все собрались в кухне, где тепло и сытно. Габриэль снова разговаривает со мной, и Анна-Лиза тоже рядом, хотя друг с другом они еще не говорили. Анна-Лиза впервые повстречала Габриэля в Женеве и еще тогда поняла, что не нравится ему. Я рассказал ей о его чувствах ко мне, и она удивилась, но сказала:

– Я думала, он ненавидит меня потому, что я Белая Ведьма. Но это, по крайней мере, что-то объясняет. – Я не стал говорить о том, что Габриэль ей не доверяет и считает, что она меня предаст.

В кухне есть плита, вроде той, что была у Селии в Шотландии, и я сижу к ней спиной, а мои ботинки стоят рядом, сушатся. От моей влажной одежды идет пар. Кухня нас удивляет. В ней нет ни холодильника, ни морозильной камеры, микроволновки, конечно, тоже нет, зато есть большой запас еды в кладовке. Всякие баночки, горшочки, консервы. Три свиных окорока, связки лука и чеснока, мешок картошки и целые головы сыра. Несбит нашел даже запас вина.

– Меркури и Перс похороним утром. Первым делом, – говорит Ван.

– А потом? Что ты собираешься делать? – спрашивает ее Габриэль.

Ван смотрит на меня и говорит:

– Через четыре дня в Базеле состоится встреча с предводителями Белых повстанцев. Я должна быть там. И хотела бы, чтобы ты сопровождал меня, Натан, если ты с нами.

– Я же сказал, что я с вами, значит, с вами. А ты еще говорила, что вернешь мне Фэйрборн.

– Вот как? Что же, я ждала, что ты захочешь получить его как можно скорее. – Она вынимает из кармана портсигар и говорит: – Несбит, пожалуйста, отдай Фэйрборн Натану.

Несбит наклоняется к кожаному мешку у ног Ван и вынимает из него нож. Держит его в руках, разглядывает. Я знаю, что так просто он его не отдаст; кто-кто, но только не Несбит. Он поднимает голову, смотрит на меня, улыбается, но обращается к Габриэлю.

– Хочешь его, Габби?

Габриэль качает головой.

– Ну же. Возьми. Вытащи нож из его ножен и заколи меня.

Габриэль улыбается.

– Заманчивое предложение. – Он уже готов протянуть руку, но вдруг останавливается и смотрит на меня, почти озабоченно. – Ты уже испытал его?

Я киваю.

– Дважды. – Один раз на Джессике, другой – на себе, и оба раза нож был словно живой. Словно у него была своя душа. И жажда – резать все, что попадется на пути.

Несбит, ухмыляясь, все еще протягивает нож.

Я говорю:

– Пожалуйста, заколи его, Габриэль. Окажешь нам всем большую услугу.

Габриэль тянется к Фэйрборну. Его левая рука уже лежит на ножнах, правая – на рукоятке. Он тянет. Выглядит смешно, даже комично: Габриэль тянет сначала слегка, потом изо всех сил. Нож как будто прирос к ножнам.

– Что, не выходит? – спрашивает Несбит.

Габриэль смотрит на меня.

– Нет.

Тогда Несбит берет нож у него из рук и, кривляясь, тоже тянет его из ножен за рукоятку.

Ван говорит:

– Он сделан для тебя одного, Натан. Для твоей семьи. Он знает своих хозяев и будет резать только в твоих руках, в руках твоего отца, его отца и так далее. Это необычайно мощный предмет. В нем заложена магия распознавания владельца, и она работает уже более сотни лет – исключительный случай.

Несбит кидает нож мне.

– Так что от него никому нет проку, кроме тебя.

Я ловлю Фэйрборн, встаю с места, обхожу кругом стол и с легкостью вынимаю нож из ножен. И кончиком приподнимаю подбородок Несбита.

– А он и вправду хочет зарезать тебя, Несбит, – говорю я. И это не просто слова: нож действительно хочет резать; он, как живой, лежит у меня в руке. В нем есть темное начало, он прирожденный убийца. Ему нужна кровь.

Фэйрборн слишком серьезная вещь, чтобы баловаться им с Несбитом. Я смотрю на нож. У него черная рукоятка, лезвие тоже черное, странное – металл почти шершавый, без блеска, но острый как бритва. Он тяжелый. Я опускаю его в ножны из потертой черной кожи – Фэйрборн скрывается в них с неохотой. Тогда я снова вынимаю его, и он едва не прыгает мне в руку, но прятать его приходится чуть ли не силой, и я это чувствую. В последний раз позволяю ему выйти наружу, а потом с силой заталкиваю назад.

Шрамы

Я лежу рядом с Анной-Лизой, совсем как в моих старых фантазиях, только это лучше, теплее, и поту куда больше, чем я думал. Я не привык спать с кем-то; чувствую себя странно, тело местами затекло, потому что я боюсь разбудить ее, если пошевелюсь. Сейчас она лежит, свернувшись подле меня калачиком, но ночью мы с ней были переплетены руками и ногами, и это было здорово, и сейчас здорово тоже. Ничего плохого в этом нет.

Ночью, когда мы просыпались от жары, мы ласкали друг друга, и мне нравилось чувствовать, какая у нее гладкая и влажная от пота кожа. Мне кажется, ей тоже нравилось чувствовать меня таким, и тогда она увидела мои шрамы. Ощупала их. Спросила меня о них. Я рассказал ей о каждом. Их немало, и времени тоже ушло порядком. Вообще-то я не стесняюсь о них говорить. Еще я рассказал ей о моих татуировках и о том, что делал со мной Уолленд. Шрамы на моем запястье страшные, но это шрамы, и ничего больше. А вот татуировки постоянно напоминают мне о том, что такое Совет. Конечно, я и так это помню, но избавиться от татуировок не могу. Шрамы на спине тоже не такие, как на руке. На вид они самые страшные. Наверное, они и по сути страшнее остальных.

Она говорит:

– Тот день – самый худший в моей жизни. Он все изменил. Я и понятия не имела, что задумал Киеран. Но когда он велел мне бежать домой, я побежала. Я хотела рассказать обо всем маме с папой, думала, они его остановят: не ради тебя, а ради самого Киерана, чтобы у него не было неприятностей.

– Но папа даже слушать не стал. Он считал, что Киеран все делает правильно. А мама только поддакивала ему, как всегда. Папа сказал, что меня предупреждали – не встречаться с тобой, не говорить с тобой. Они сказали, что Киеран защищает меня, что он поступает так, как положено хорошему брату. А еще папа сказал, что и он должен поступить как хороший отец и раз и навсегда объяснить мне, что ты – зло. Он сказал, что ты такой же, как все Черные, а может, и хуже, ведь ты сын Маркуса. Он говорил, что тебе нельзя доверять и что я – невинная молодая ведьма, которая, уж конечно, должна была показаться тебе соблазнительной. Он много всего наговорил тогда. И что тебе нельзя верить, и что ты вырастешь Черным, потому что натура у тебя, вне всякого сомнения, Черная, и… – Она запнулась. – И что твоя мать тоже была злом, может быть, даже хуже Маркуса, ведь она наверняка знала, что она делает, когда встречалась с ним, и это из-за нее погиб ее муж и родился ты. Она опозорила честное имя своей семьи, и меньше всего на свете ему, моему отцу, хотелось, чтобы я кончила, как она. И еще, что он меня любит, и хочет мне только добра, и потому запирает меня в моей комнате, из любви ко мне.

– Мне кажется, больше всего я ненавижу его за глупость, – добавляет она.

Я спрашиваю:

– Думаешь, твой отец правда тебя любит? В смысле… Он ведет себя так, как будто не любит тебя, но…

– Нет. Все это были только слова, он даже не пытался меня понять. Делал то, что было удобно ему самому. Он сказал, что я буду сидеть под замком до тех пор, пока не пойму, как я ошибалась, обманывая свою семью, встречаясь с тобой. Мне не давали ни еды, ни воды. Приходила мама и говорила то же, что отец. – Глаза Анны-Лизы наполнились слезами.

– Только Коннор мне помогал. С ним я всегда могла говорить по-человечески. Он совсем не такой, как Киеран. Отец даже разрешил ему входить в мою комнату, надеясь, что Коннор меня уговорит. Ведь мы с Коннором всегда договаривались. Он бывает таким нежным, только Киеран и Лайам все время шпыняют его, и он во всем подражает им, хочет угодить папе.

Я вспоминаю, что Коннор был слабейшим из двух братьев и что я бил его в школе.

Анна-Лиза продолжает:

– Мы долго говорили с Коннором, и он предложил мне сделать вид, будто я раскаиваюсь. Сказал, что если я не соглашусь, то никогда больше не выйду из дома. Он сказал: «Скажи им, что просишь у них прощения, а сама беги. Жалко, мне смелости не хватает, а то бы я тоже сбежал. Ну, может быть, после Дарения». Я поняла, что он прав. Отец мог бы держать меня под замком хоть всю жизнь, если бы понадобилось, и я притворилась, будто раскаиваюсь. Сказала им, что они правы, а я вела себя глупо, позволила тебе обмануть меня. Обещала, что буду вести себя хорошо. Мне пришлось попросить прощения у отца, у матери и у всех моих братьев по очереди. Они сказали, что никогда больше не выпустят меня из дома одну, без провожатых. Так я, в конце концов, и сбежала, когда меня сторожил Коннор. Он дал мне уйти. Я говорила ему, чтобы он уходил со мной, но он побоялся.

Так что, похоже, мне есть за что благодарить Коннора, но я не чувствую к нему никакой благодарности. Я презираю всю их семейку.

Анна-Лиза нежно гладит мне спину и говорит:

– Я знаю, что они сделали с тобой, мне все рассказал Киеран. Он показал мне фото, которое сделал на свой мобильный. Ты был без сознания; спина вся в кровавых пузырях.

Мне хочется перебить ее и сказать, что Киеран мертв. Но почему-то мне кажется, что еще не время.

Анна-Лиза продолжает:

– Когда я увидела то фото, то поняла, что мне надо бежать. Это была последняя соломинка. Я знала, что не смогу жить с такими жестокими людьми. Я понимала, конечно, что убежать сразу у меня не получится, придется подождать. Мне было так плохо, я проживала каждый день, спасаясь только мыслями о тебе. Я знала, что ты выжил. Это помогало жить и мне.

Я обнимаю ее и прижимаю к себе.

– Я чуть не сдалась. Но я так ненавидела отца и Киерана. Хотя даже не думала, что ты и я когда-нибудь будем вместе, и вот так – на свободе.

Я чувствую, что мы с Анной-Лизой в чем-то схожи. Кажемся совсем разными, а на деле у нас есть кое-что общее. Она была пленницей в доме своих родителей. Она чувствовала то же, что чувствовал я, и сейчас чувствует также.

Я говорю:

– Когда я был в плену, мне помогали выжить совсем другие мысли. Мысли обо всех хороших людях в моей жизни: об Арране, о Деборе, о бабушке и о тебе. И еще у меня была мечта о будущем. В этой мечте я живу в очень красивом, замечательном лесу, у реки, и жизнь течет спокойно и мирно. Я охочусь, ловлю рыбу и никому не делаю зла. – Я замолкаю, но нахожу в себе силы продолжить. – Я до сих пор мечтаю об этом. Чтобы мирно жить где-нибудь в красивом лесу… с тобой.

– Звучит прекрасно. – Она целует меня еще раз. – Ты меняешься, когда говоришь о горах и реках. Становишься совсем другим. Наверное, это и есть твое настоящее «я». Именно таким я люблю представлять тебя: в гармонии с природой и собой. Счастливым и по-настоящему свободным.

Я целую ее, она целует меня, и мы опять вместе.

Похороны

Мы стоим около могил. Габриэль, Несбит и я опустили в них тела, все так же завернутые в гобелены. Ван и Анна-Лиза с нами.

– Не хочешь поделиться воспоминаниями, Габриэль? – спрашивает Ван. – Я надеялась, ты скажешь что-нибудь о Меркури. Ты ведь знал ее лучше, чем мы все.

Габриэль выпрямляется и начинает говорить что-то на французском. По-моему, это стихи. Звучит очень красиво и долго. Потом он плюет на землю и говорит:

– Меркури была трусливая, жестокая, полусумасшедшая старуха, но она любила свою сестру, Мерси, и она любила Розу. Меркури была великой Черной Ведьмой. С ее смертью мир стал меньше. – С этими словами он поднимает с земли кусок грязи и швыряет его – именно швыряет, а не бросает – в могилу.

– Славно, Габби, ах как славно, – говорит Несбит и шаркает ногами. Тоже поднимает с земли кусок грязи и стоит, перекидывая его из ладони в ладонь, как будто собирается бросать кости.

– Меркури, ты была одна на миллион. Без тебя этот мир стал скучнее, зато намного безопаснее. – И он бросает грязь в ее могилу. Поворачивается к другой могиле, где лежит Перс. – А ты была мелкой, но вредной девкой. Жаль, я не пристрелил тебя сразу, как только увидел.

– Меркури была трусливая, жестокая, полусумасшедшая старуха, но она любила свою сестру, Мерси, и она любила Розу. Меркури была великой Черной Ведьмой. С ее смертью мир стал меньше. – С этими словами он поднимает с земли кусок грязи и швыряет его – именно швыряет, а не бросает – в могилу.

– Славно, Габби, ах как славно, – говорит Несбит и шаркает ногами. Тоже поднимает с земли кусок грязи и стоит, перекидывая его из ладони в ладонь, как будто собирается бросать кости.

– Меркури, ты была одна на миллион. Без тебя этот мир стал скучнее, зато намного безопаснее. – И он бросает грязь в ее могилу. Поворачивается к другой могиле, где лежит Перс. – А ты была мелкой, но вредной девкой. Жаль, я не пристрелил тебя сразу, как только увидел.

Ван тоже берет горсть земли.

– Возможно, в будущем такие ведьмы, как Меркури, смогут жить более мирно. Перс была молоденькой ведьмочкой, которая поступала так, как считала правильным. – Ван рассыпает землю на обе их могилы.

Я тоже беру землю и бросаю ее в могилу Меркури. Она была исключительной. Жестокой, но по-своему великолепной, а я убил ее, и мне нечего больше сказать. Но я вспоминаю, как она любила Розу, беру еще земли и бросаю ее в могилу, в память о Розе. Потом беру еще земли и бросаю в другую могилу, в память о Перс и Пайлот. И еще, в память всех Черных, которые пали от рук друг друга или от рук Белых, в память всех тех, кого больше нет. Я выпускаю землю из пальцев и смотрю, как она сыплется вниз.

Я молчу. Я не могу найти слов, которые мне хотелось бы сейчас сказать: нет таких слов.

Несбит наблюдает за мной с ошеломленным видом. Анна-Лиза стоит со мной рядом. Очень тихо стоит, совсем незаметно. Ван уходит в бункер, Анна-Лиза трогает меня за плечо, чтобы сказать, что она тоже хочет уйти.

Габриэль берет лопаты, которые лежат у входа. Бросает мне одну, и мы начинаем засыпать могилы.

Нанесение на карту

Похоронив Меркури и Перс, я нахожу Анну-Лизу. Она получила задание продолжать обыскивать бункер и, как она говорит, хочет составить его карту.

– А то я все время теряюсь. Все коридоры здесь такие одинаковые.

Я черчу карту: главные коридоры и количество дверей в каждом. Пытаюсь изобразить, где коридоры идут вверх, где вниз, рисую лестницы. Комнаты расположены на трех основных уровнях, с подуровнями, и все они связаны между собой поднимающимися и опускающимися коридорами и лестницами. Верхний уровень самый маленький, средний чуть больше, нижний самый большой; именно там расположен большой зал и входной тоннель в бункер. Вход единственный – тот, через который мы и попали внутрь.

Кухня и запасы продовольствия наверху. Спальни, зал, библиотека и музыкальная комната на нижнем этаже, самые любопытные комнаты в середине. Это кладовые. В них полно всякого барахла, которое Меркури накопила за годы жизни. Там же, как я надеюсь, может оказаться и оружие, – не пистолеты, а магические предметы, вроде Фэйрборна.

Мы находим комнату со множеством шкафов и ящиков: в них полно одежды и туфель. Анна-Лиза вытаскивает одно платье. Оно бледно-розовое, шелковое.

– Какое красивое, – говорит она. – Думаешь, она их когда-нибудь носила? На вид они совсем новые.

– Не знаю. По-моему, Меркури всегда ходила в сером. – Вся женская одежда, судя по размерам, принадлежала одной женщине. Такой размер могла носить сама Меркури. Или ее любимая сестра-близнец, Мерси.

Следующая комната точно такая же, только с мужской одеждой. Но ее меньше. Три костюма, несколько рубашек, три шляпы, две пары туфель и две пары ботинок. Наверное, они принадлежали мужу Мерси, моему прадеду. Я прикладываю к себе один из костюмов. Вижу, что он подойдет.

Анна-Лиза говорит:

– Как по-твоему, ничего, если я возьму себе кое-что из одежды? Что-нибудь переодеться и еще в чем спать? И пару туфель?

– Все равно их никто не носит.

Я жду снаружи, пока она меряет. Она выходит ко мне с нервной улыбкой, в мужском светло-сером костюме немного похожая на Ван.

– Так приятно надеть все чистое. Вещи совсем не заношенные и не пахнут старыми тряпками. Может, ты тоже что-нибудь примеришь? – Я знаю, что она шутит, но мне все равно не хочется надевать пиджаки моего прадеда.

– В чем дело? – спрашивает она.

Я трясу головой и понимаю, что чувствую себя не очень, но пытаюсь не обращать на это внимания и говорю:

– Я рад, что ты довольна. Ты так расцвела, прямо как будто нашла смысл жизни.

– Мерить одежду?

– Нет, ты знаешь, о чем я. Идея альянса, похоже, тебя вдохновляет.

– Да, верно, и тебя тоже. Ты показал мне, как много ты можешь сделать, сражаясь за него. Впервые за много лет у меня появилась надежда. Для тебя, для меня, для всех ведьм.

Анна-Лиза протискивается между мной и стенкой коридора, поворачивается ко мне лицом и поднимается на носочки, чтобы поцеловать меня. Я прижимаю ее к себе. У меня кружится голова. Бункер превратился в тюрьму. Я делаю вдох и представляю себя снаружи: склон холма, лес, ручей, небесный простор над головой. И все это так близко – прямо у нас над головами – только руку протяни. Меня начинает тошнить, я теряю равновесие, прислоняюсь к стене и глубоко дышу. Стены начинают наезжать на меня со всех сторон. Такое чувство бывает, когда я в доме ночью. Я говорю:

– Мне надо на воздух.

По пути мы встречаем в большом холле Несбита. Я говорю ему, что мне плохо, и спрашиваю, в чем дело.

– Все страдают, – говорит он. – Ван думает, что дело в смерти Меркури – чары, наложенные ей на помещение, слабеют. Придется вернуться к дыму. – Он протягивает мне бутылку.

Он уже налил состав в миску и теперь поджигает его. Мы оба склоняемся над ним и делаем вдох.

Искушение

Анна-Лиза и я в спальне, зеленовато светится ночной дым. Я опускаю ладонь в холодное зеленое пламя и смотрю, как она движется над молочно-белой жидкостью. Анна-Лиза стоит за моей спиной, прижавшись ко мне животом; ее ладони скользят по моему телу под футболкой, и она шепчет:

– Пойдем в постель.

Я поворачиваюсь и целую ее, но удерживаю ее руки и сам немного отстраняюсь.

– Я давно об этом думаю.

– И я. – И ее руки опять проскальзывают под мою футболку.

– Я про то, что мы спим вместе, секс, – это хорошо, очень хорошо. Но мы не… предохраняемся.

– А. Ты об этом.

– Я не хочу…

Она кивает.

– Да, я знаю. Я, конечно, тоже… Но… но у меня такое чувство, как будто мне подарили жизнь во второй раз, и мне так повезло, что я нашла тебя, что я просто не хочу быть благоразумной, я хочу быть с тобой. Я не хочу спать одна. – Она целует меня в губы. – Я хочу, чтобы ты остался со мной.

– И я тоже хочу остаться, но…

– Мы будем осторожны.

Кажется, я знаю, что она имеет в виду.

– Или ты будешь бороться с искушением? – И она прижимается ко мне всем телом, с улыбкой.

– Вряд ли у меня получится, если ты будешь так делать.

– А я надену ночную рубашку.

– Вряд ли это поможет.

Она целует меня.

– А тебе никогда не приходило в голову, что я могу считать тебя неотразимым?

Не приходило.

– А?

– Хм. Нет.

– Так вот знай. – И она тут же складывает на груди руки, делает шаг назад и говорит: – Но я буду бороться с искушением.

– Ладно. Тогда я тоже.

– Так… чем бы нам заняться? Будем играть в карты?

Я смеюсь.

– У нас их нет.

– В шпиона?

– Вообще-то я не люблю игры.

– Я тоже. К тому же я только что поняла, что бороться с искушением совсем не интересно. – Она целует меня, и я чувствую ее пальцы на молнии своих джинсов.

 

Мы лежим в постели, тесно прижавшись, и составляем список моих дурных и хороших качеств. Я называю хорошие, она – дурные.

– Вдумчивый.

– Ха! Необщительный.

– Я нормально общаюсь, когда надо. – Я целую ее. – Видишь, вот так. Это значит… – и я уже собираюсь сказать «ты мне нравишься», но тут же понимаю, что это означает гораздо больше, но я не могу сказать это вслух и застреваю.

– Что же это значит, мистер Общительность?

– Это значит…

Она возвращает мне поцелуй и говорит:

– Думаю, это значит, что этот раунд выиграла я.

– Тогда продолжай.

– Одиночка.

– Что плохого в независимости?

– Молчун.

– Думаю, ты хотела сказать, вдумчивый, но я это уже говорил.

– Неряха.

– Так и знал, что до этого дойдет. Жесткий.

– Грубый.

– Правда? – Я стараюсь быть с ней нежным.

– Я хотела сказать, у тебя кожа на ладонях грубая.

– Жесткий, как я и говорил.

– Твоя очередь.

Я говорю:

– Как насчет… сексуальный?

Она смеется.

Очевидно, я не сексуальный. В общем-то я себя таким и не считал, просто пошутил, но не думал, что она засмеется.

Она говорит:

– Мне так нравится, когда ты краснеешь и смущаешься.

– Я не краснею.

– Можешь добавить к своему списку еще «врунишку».

– Значит, я не сексуальный?

– По-моему, это какое-то неподходящее слово. Оно напоминает мне фейнов, которые часами вертятся у зеркала, укладывая волосы. А уж это точно не про тебя. Но зато в тебе есть что-то такое, отчего мне хочется целовать тебя, обнимать и быть с тобой.

– Я милый. Помню, ты однажды говорила, что я милый.

– Что-то я не помню. Вовсе ты не милый.

– Уже легче!

– Зато ты нежный, и тебя так и хочется потискать. – И она обнимает меня.

– Я думал, ты называешь мои недостатки.

– Давай лучше мои, – отвечает Анна-Лиза.

– Ладно. Ты – хорошее, я – плохое.

Она говорит:

– Так, ну, я, конечно… очень умная.

– Маленькая задавака.

– Аккуратная и пунктуальная.

– До того, что не можешь выполнить простое условие и называть по одному качеству <



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-16 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: