Что тут поднялось! Вивес упала в обморок. Надзирательницы вырвали ее из наших рук и унесли в изолятор. Иначе мы бы ее растерзали, это точно.
Тот день — 5 августа 1939 года — будет помнить вся тюрьма. Тринадцать девчонок, улыбающиеся и спокойные, подбадривали остальных. Они вымылись с головы до ног и надели лучшее из того, что у них было, готовясь к расстрелу… Одну из женщин, парикмахершу по профессии, они попросили причесать их. «Нам хочется пойти туда красивыми», — говорили они. У парикмахерши дрожали руки, и она ничего не могла с собой поделать. Тогда одна из девчонок говорит ей: «Не надо дрожать! Ведь мы не дрожим, хотя нас ведут на расстрел». Прекрасные девчонки! Они были точно розы. И когда за ними пришли, отправились на смерть, как настоящие героини: с лозунгами и песнями. Мария Тереса, эта ярая фалангистка, добровольно отправилась на восточное кладбище добивать их.
Что касается этой дряни, то никто в тюрьме с ней не разговаривает. Время от времени ее уводят на несколько дней, и тогда уже известно: скоро сюда приведут новую партию девушек, обвиняемых в «заговоре». Когда мы расспрашиваем их, выясняется, что они попали в западню после встречи с Вивес…
«Еще одним красным отродьем меньше!»
— Я иду навестить матерей! Пойдем? — предлагает мне Анхела.
После многочисленных поворотов и самых настоящих скачек с препятствиями через матрацы, чемоданы и горшки мы подходим к галерее. Едва мы приближаемся к ней, чувствуем тяжелый запах мочи, кислятины, испражнений; к горлу подступает тошнота.
— Им не дают мыла, — объясняет Анхела. — А так как воды тоже нет, они вынуждены сушить пеленки, не стирая. Из‑за грязи и плохого питания дети в ужасном состоянии. Почти все они умирают.
На матрацах или же прямо на полу сидят много молодых женщин, возле которых копошатся дети, бледные, худенькие, покрытые болячками. Им нет еще и пяти. День и ночь без воздуха, голодные, они дрожат перед надзирательницами. Они видят, как заключенных уводят на казнь, слышат выстрелы на рассвете. И поэтому у них такое выражение глаз, что становится жутко.
На зов Анхелы выходит молодая женщина.
— Как малыш?
— Плохо, совсем плохо. — Женщина опускает голову, на лице ее безграничное отчаяние. — Он умрет, Анхела, он умрет!
— Нет, нет, — горячо возражает Анхела. — Мы, матери, всегда пугаемся раньше времени.
— Ах, если бы я была на свободе! Но что я могу сделать здесь? Он умрет, — повторяет она.
Медленно, с тяжелым сердцем возвращаемся к себе.
— Знаешь, что говорит Гадюка, когда умирает ребенок? — с гневом спрашивает Анхела. — «Еще одним красным отродьем меньше!»
Современная инквизиция
Найти в Вентасе узницу, которую били и пытали, не трудно. Трудно, чтобы не сказать невозможно, встретить среди узниц такую, которой удалось бы избежать столь обычной тут пощечины.
Избиение палками и истязание электрическим током — две самые распространенные здесь пытки. В основном они предназначены для того, чтобы заставить жертву заговорить и выдать имена других антифранкистов. Но чаще пытают просто так, чтобы насытить свою дикую ненависть, ненависть садистов, потерявших разум.
Вот несколько примеров.
Я разговаривала с Эленой Куартеро. Элена, которой боль — ше пятидесяти лет, передвигается, тяжело опираясь на стул. Она толкает его перед собой за неимением костылей. При каждом шаге лицо ее искажается страданием и она кусает губы, чтобы не закричать от боли: ей переломили позвоночник в трех местах. Элена Куартеро, анархистка, приговорена к смерти.
— Несколько полицейских били меня палками до изнеможения, — рассказывает она. — А потом, избитую, заставили подняться по стремянке, чтобы помыть слуховое окно. Когда я поднялась наверх, они выбили у меня из‑под ног лестницу. И вот результат. Полицейские пытались представить дело так, будто я хотела покончить с собой. Я понимаю, что меня все равно убыот, но хочу, чтобы все знали о том, что они со мной сделали.
В другой галерее находится Ньевес С. А. Этой женщине сделали ножиком множество надрезов в промежности, а потом полили их уксусом и посыпали солью. Голую, под смех и сальные шуточки ее заставили бежать и при этом издевались над тем, как она передвигается, широко расставив ноги. «Ты похожа на жабу!» — кричали они ей.
А одну старушку, которой было за семьдесят, заставили ездить на велосипеде. Бедняга упала раз, другой, третий, получая все новые и новые ушибы. Пытка длилась до тех пор, пока она не сломала себе руку.
Маруху Г. били без передышки, чтобы она назвала место пребывания своего мужа, видного антифранкиста. Устав и не получив желанного ответа, они облили ее бензином и подожгли. Испугавшись, один из полицейских набросил на нее куртку, и это спасло ей жизнь, но тело, руки, шея Марухи превратились в сплошные бесформенные рубцы. Особенно груди: они потеряли всякую форму. «Если когда‑нибудь у меня родится ребенок, я не смогу его кормить грудью», — говорит она мне с грустью. Марухе всего двадцать три года.
Но особенно охотно измывались они над беременными женщинами. У многих во время побоев случались выкидыши. «Ты скинешь его через рот!» — кричали они одной молодой женщине, которой оставалось совсем недолго до родов, и били ее ногами в живот. У этой женщины, которую звали Кармен и., был выкидыш, и с тех пор она страдает страшными болями в животе.
Что же касается пыток электрическим током, который они пропускают через запястье и пальцы («Мы тебе подарим браслет и кольца», — обычно говорят они жертве), через половые органы и соски (политые водой, чтобы увеличить силу тока), — это настолько обычно, что все случаи невозможно перечислить.
Пересылка
Новость облетает тюрьму с быстротой молнии: намечается пересылка.
Женщины ходят по коридорам в надежде разузнать подробности. Постепенно выясняется:
— Отправляют в Сарагосу.
Два доктора — Пучеглазый и дон Модесто — обходят четвертый изолятор. Они признают годной к отправке Амансию Серрано.
Это сообщение меня потрясает.
— Амансию Серрано? Ту, у которой позавчера шла горлом кровь?
— А что тебя удивляет? Эти двое коновалов сочли возможным отправить даже женщину с предродовыми схватками.
Здесь решительно ничему нельзя удивляться.
Они ходят, громко выкрикивая имена по списку.
— Меня наверняка отправят, — вздыхает Анхела.
Росита пытается шутить, но ее никто не поддерживает.
Сейчас не до шуток.
Пересылка в отдаленную тюрьму для узниц, которые уже осуждены, — это дамоклов меч, постоянно висящий над их головами. Если к тому же учесть скудные средства их семей, то пересылка означает разлуку с близкими на долгие месяцы, а может быть, и годы. Матери лишаются последнего утешения — жадно всматриваться в лица детей через две толстые решетки, между которыми, словно лев в клетке, ходит надзирательница, внимательно прислушиваясь к разговорам.
— Идут, — сообщает кто‑то.
— Внимание!
Воцаряется мертвая тишина. Весь коридор слушает затаив дыхание. Список длинный. Уезжает Росита. Инес тоже. Отправляются девушки, которые умываются со мной в одном ведре. И соседка с бледным лицом, всю ночь просидевшая над трупом дочки в уборной, кишащей крысами. Уезжает Анхела.
— Будь они прокляты! — тихо говорит она. — Завтра утром сюда приедет отец с моим старшим сыном. Им с таким трудом удалось собрать гроши на дорогу!..
— Может быть, ты успеешь повидать их.
— Нет. Сейчас нас отведут в церковь. А оттуда сразу на поезд. Не дав написать ни строчки, не разрешив попрощаться.
В коридоре царит уныние, но мы изо всех сил пытаемся сдержать слезы. Разлучают сестер, матерей с детьми. Безжалостно обрывают дружбу, завязавшуюся в тюрьме. И все же узницы проявляют твердость и не теряют присутствия духа. Некоторые даже улыбаются: делают вид, будто ничего страшного не случилось. Глубоко прячут свое отчаяние.
Лихорадочно, с помощью тех, кто остается, отъезжающие одеваются, сворачивают матрацы, запихивают в вещевые мешки свой жалкий скарб. Надзирательница подталкивает женщин к церкви.
Смятение усугубляет еще одна неожиданная новость.
Ликвидируют общие коридоры. Все будут заперты по своим галереям. Прибывают монахини: теперь они будут хозяйничать в тюрьме.
У входа в церковь — неописуемый гам. Вся тюрьма пришла сюда, чтобы проститься с теми, кто уезжает. Надзирательницы отталкивают нас и орут:
— Эй, хватит лизаться! Отправляйтесь по своим галереям!
Опираясь на руку другой узницы, идет Амансия Серрано, совсем еще молодая и очень бледная. Она мужественно улыбается.
На лестнице, молчаливая и неподвижная, стоит старуха — «тюремная мать Роситы». Росита машет ей рукой, и тень беспокойства пробегает по ее лицу. Вдруг какая‑то девушка подбегает к старухе и ласково гладит ее по спине, словно берет ее под свою опеку. Росита улыбается с облегчением.
— Если когда‑нибудь будешь в Эскориале, заходи ко мне, — говорит Анхела.
— Хороню.
Мы крепко обнимаемся. Анхела сжимает мои руки.
— Народ победит, — говорит она уверенно и звонко.