Почти злобная ухмылка исказила лицо Байрона:
– Ну, это мы исправим, рыбонька, исправим.
И он исправил. Он выдвигался из меня длинными волнообразными движениями тела и вбивал себя вновь. Как будто толчок начинался от плеч и шел, танцуя, вдоль тела, пока не вбивался в меня. Оказавшись внутри, он делал движение бедрами, от которого он будто вращался во мне. Волнообразные танцевальные движения всем телом. Это не было быстро в смысле скорости, но было очень быстро в других смыслах.
Я задышала часто, а тело мое сообразило, в какой момент танца он вдвигается в меня, и поднялось ему навстречу. Все это стало походить на танец, только мы оба лежали на полу, но когда он понял, что я хочу двигаться, он изменил положение нижней части тела, и только вдвигающаяся в меня часть удерживала меня, а остальное все могло подниматься и опускаться навстречу его телу.
Руки мои он продолжал прижимать к полу, а я все думала, что должна что-то по этому поводу сказать, но все забывала, и наконец поняла, что ничего говорить не хочу.
Прозвучал еще один голос с британским акцентом:
– Жан-Клод сказал, что я здесь нужен, но похоже, тут уже очередь.
– Реквием, – сказала я его имя, только это и ничего другого, но он подошел. Он опустился на пол рядом с нами в плаще с черным капюшоном, откинул его на спину, и открылись волосы, такие же черные и прямые, как сам плащ. Глаза у него были глубокие, темно-синие, как вспугнутые васильки на белой коже в раме черных волос. Усики и ван-дейковская бородка того же цвета воронова крыла, что и волосы и брови, обрамляющие синие глаза. Когда-то он говорил мне, что Белль хотела выкупить его у его мастера. Ей нужен был третий голубоглазый любовник. У Ашера – самые светлые синие глаза, у Жан-Клода – самые темные, у Реквиема – самые яркие. Его мастер отказался, и им пришлось бежать из Франции.
Он опустился у моей головы, встал на колени, как темный ангел в плаще, который он не променял бы ни на какое современное пальто.
– Что ты пожелаешь от меня, моя леди?
Голос у меня звучал с придыханием, но ясно. Молодец я.
– Если ты возьмешь кровь, пока я от него питаюсь, я буду питаться от вас двоих.
Он не стал спорить, просто лег рядом, и лицо его оказалось вплотную к моему.
– Как пожелает леди, так и будет.
– Ну, если будет, так пусть оно будет побыстрее, – сказал Байрон несколько напряженней, чем раньше.
Реквием посмотрел на него, приподнявшись на локте:
– Ты подразумеваешь, что долго уже не продержишься?
– Да, – полупридушенным голосом ответил Байрон.
– Растренировался ты, – сказал Реквием.
– Ты с ней не трахался. Сперва попробуй, потом критикуй.
– Ты подразумеваешь, что она так хороша, что заставит тебя кончить рано?
– Перестаньте цапаться, – сказала я, поднимаясь и опускаясь вместе с Байроном. Он еще старался удержать ритм ровным, но стал частить, и я знала, что как только он перестанет танцевать надо мной, тут-то оно и будет. – Быстрее, а то пропустишь момент.
– Как прикажет леди. – Реквием опустился на живот, на грудь, запустил пальцы мне в волосы. – Угол неудобный, – шепнул он. – Можно мне изменить угол, миледи?
– Да, – сказала я придушенно.
Он взялся за волосы и резко повернул мне голову набок, обнажив линию шеи. Сильно потянул за волосы. Я ахнула, но не от боли.
И оказалось, что смотрю я не в серые глаза Байрона, а на Натэниела. Он все еще сжимался в комок неподалеку, но не слишком близко. Вид у него был испуганный и захваченный одновременно, и я не поняла этого выражения лица. Хотела понять, и у меня был миг, чтобы ощутить, как он это видит. Один любовник прижимает меня за руки к полу, стискивая свежий укус, вбивая себя в меня снова и снова, а я извиваюсь под ним. Теперь еще один мужчина отдернул мне голову на бок, обнажил шею, и когда у меня наступит оргазм, он всадит мне клыки. Оба вампира вонзятся в меня одновременно, и ничего я не могу сделать, чтобы это прекратить. Для Натэниела неважно, что я это позволила. Важно лишь, что я зажата и беспомощна, полностью в их власти, и эта сцена его завела. Просто завела, он ловил кайф, пока смотрел, потому что это ближе всего было к тому, о чем он мечтал месяцами.
Его голод тяжестью лег мне на мозг, и знала, что он бы отдал все на свете, чтобы быть в самом низу.
Тело Байрона стало терять ровный и плавный ритм, он изо всех сил сдерживался, чтобы просто не долбить туда-сюда со всей возможной быстротой.
– Вот-вот, – шепнул он, – вот-вот.
Я хотела повернуть голову, чтобы увидеть его лицо, но рука Реквиема напряглась, не давая двигаться. Его дыхание обжигало мне горло, и я знала, что это тепло он у кого-то позаимствовал.
– А ты, моя леди? Тоже вот-вот?
Голос его жаром расходился по коже.
Байрон сильнее навалился мне на запястья, вминая их в пол, и задвигался в более жестком ритме. Я ощутила давление в паху, оно росло, росло, готовое прорваться, прорваться...
– Почти, – шепнула я.
Губы Реквиема коснулись моей шеи, только губы, как в поцелуе. Байрон пытался двигаться более плавно, овладеть собой, но голос его хрипло повторял:
– Почти, почти, почти...
Тяжелое тепло у меня в паху рванулось наружу, я закричала. В шею вонзились клыки, тело Байрона взметнулось надо мной, содрогаясь на мне, во мне. Губы Реквиема присосались поверх поцелуя клыков, и он начал пить, и каждое движение его рта будто порождало новый оргазм.
Байрон кричал, тело его дергалось вместе с моим. Рука Реквиема судорожно вцепилась мне в волосы, другая схватила за плечо, вонзила в меня ногти, и тело его тоже дергалось, сотрясалось вместе с нашими телами.
Я кричала, пока не охрипла, а он все пил, и Байрон все распирал меня изнутри, вбивая себя в меня. Я будто застряла в бесконечном цикле наслаждения, когда одно движение дает силы другому, и наконец мы свалились дрожащей грудой. Рот Реквиема отвалился от моей шеи.
– Больше не могу.
Его идеальный голос прозвучал еле слышным шепотом.
Байрон свалился марионеткой, у которой обрезали нити. Он валялся на мне, и я слышала, как сердце его колотится пойманной птицей. Дышал он прерывисто и трудно, и я не лучше.
Он обрел голос – хриплый, дрожащий.
– Не будь я мертвецом, я бы сказал, что у меня сердечный приступ.
Я попыталась рассмеяться и закашлялась.
– Ой, не надо! – вскрикнул Байрон. – Не надо!
От кашля я снова сжалась вокруг него, и он дернулся, приподнявшись на руках, последний раз двинулся в меня, и я задергалась под ним.
Он снова свалился на меня, умоляя:
– Анита, пожалуйста, не надо больше, не надо. Никогда не думал, что скажу такое после одного раза, но дай мне минутку... перевести дыхание.
– Дыхание, – произнес Реквием, уткнувшись лицом в пол рядом со мной. – Тут бы пульс перевести. Я знал, что у тебя ardeur, но все-таки предупреждать надо, что ты так умеешь.
Я обрела голос:
– Так – это как?
Он чуть повернул голову, чтобы глянуть мне в глаза, лег щекой ко мне на плечо.
– Я знал, что ты будешь от меня питаться, но не знал, что ты доведешь меня до оргазма.
– Нас, – поправил Байрон. – Снова и снова. – Он лежал у меня поперек груди, и мне были видны его каштановые кудри. – Обычно я веду счет таким вещам, но сейчас бросил после пяти. Или шести?
– Восьми, – сказал Реквием, – если не больше. Наверное, если бы я мог еще пить, нам не пришлось бы останавливаться. – Он закрыл глаза, и по телу его прошла легкая дрожь. – Я забыл, сколько есть разных способов утолять ardeur. И забыл, как это приятно.
– Мне не с чем сравнить, – хрипло выдохнул Байрон.
– Ты никогда не видел Белль Морт? – спросил Реквием.
Байрон хотел было посмотреть на него, но не смог поднять голову – слишком большое усилие.
– Нет, не имел удовольствия.
– Именно что удовольствия, – сказал Реквием.
Если бы я могла шевельнуться и знала, что не отключусь, я бы велела всем с меня слезть, но я не могла, и знала, что хотя бы Байрон точно не может. Он больше использовал мускульной силы, чем я. Но слишком странно это было, что они так валяются и разговаривают, будто меня здесь нет.
– Почему же ты тогда не дал Белль оставить тебя при ней?
– Ты с ней встречалась? – спросил он.
– В некотором смысле – да.
Синие-синие глаза опечалились, истома восторга растаяла в искрах воспоминаний.
– Тогда ты знаешь, почему. Ни одно наслаждение не стоит ее цены, и к тому же я не люблю мужчин, совсем не люблю, а если ты хотя бы не бисексуален, тебе при ее дворе не выжить.
– Почему?
– Когда она не трахается со своими мужчинами сама, то любит смотреть, как они трахают друг друга. Вряд ли при ее дворе бывает хоть один момент бодрствования, когда кто-нибудь не занимается сексом с ней самой, или ради ее развлечения, или ради развлечения ее гостей.
Байрон сумел приподняться и глянул серыми глазами на другого вампира.
– Я не против мужчин, но, судя по твоим рассказам, мне бы тоже там не понравилось.
– Нет наслаждения без расплаты. Нет наслаждения без какой-нибудь боли, и не такой боли, которая тебе нравится. Сперва она выясняет, чего ты желаешь больше всего на свете. Она постигает твое тело, как не может ни одна любовница, а потом начинает лишать тебя своей любви. Заставляет тебя умолять о ней. Заставляет тебя привыкнуть к ней как к зелью – если может. И когда она овладевает тобой, овладевает по-настоящему, то начинает уходить от тебя, и ты всю оставшуюся вечность любуешься раем, но глядишь из-за сияющих ворот, и только отсветы неба доходят до тебя.
Я обнаружила, что снова могу двигать рукой. Потянулась через кудри Байрона и тронула Реквиема за лицо.
– Так как оно вышло с Белль?
Тяжесть воспоминаний исчезла из его взгляда, но свет наслаждения не вернулся.
– Если бы Жан-Клод не предложил мне приют, когда наш прежний мастер попал под казнь, я бы достался Белль Морт. Если бы это предложил любой другой мастер, кроме sourdre de sang, я не мог бы ей отказать. Ты себе не представляешь, какой это редкий случай, что Жан-Клод смог набрать столько силы, что стал родоначальником собственной линии. Такого смогли добиться не больше трех вампиров за последние восемьсот лет. Это защитило всех нас, когда наш прежний мастер спятил и пошел против веления совета. Целый двор, где почти все – из линии Белль, и когда он рассыпался, она попыталась подобрать все куски.
Великобритания – единственная страна в мире, кроме США, где вампиры существуют легально. У них есть права, и нельзя убить вампира только за то, что он вампир, – это считается преступлением. Но в Америке так уже почти четыре года, а британцы в этом деле новички, и напоролись на шероховатости. Шероховатости, о которых журналисты и власти даже не могли подозревать. Мастер Города в Лондоне был очень стар, он был одним из первых мастеров, созданных Белль Морт, а было это очень, очень давно. А по-настоящему старые вампиры, бывает, не слишком в восторге от новомодных идей – знаете, там всякое электричество, современная медицина, или тот факт, что им надо появляться на публике очень по-современному, как рок-звезды. В Лондоне красавцев-вампиров линии Белль было больше, чем из трех остальных групп вместе взятых, даже при дворе самой Белль их было меньше. Так что, когда вампиры стали легальными, совет вампиров решил, что Мастер Города должен играть по правилам людских СМИ. Он сам себя называл Дракула, потому что когда настоящего Дракулу казнили, имя освободилось для первого желающего. Каждое имя может носить только одно лицо в одной стране, и только одно лицо в каждый момент времени может иметь одно из наиболее известных имен. Дракула не был настоящим Дракулой, но журналисты этого явно не понимали, и они с восторгом писали насчет того, что у них Мастером Города – тот самый Дракула. Они от него хотели только, чтобы он политически корректно был доступен для СМИ, как Жан-Клод и еще много мастеров в нашей стране, но новый Дракула это воспринял как-то неадекватно. То есть озверел и стал курочить людей.
Совету удалось спустить это дело на тормозах. Дракулу, конечно, убили снова, а потом члены совета доказали, что вампиры не менее всякого прочего народа подвержены суевериям, и объявили имя «Дракула» мертвым. Ни одному вампиру отныне не было дозволено брать это имя или сохранять его. Было уже два Дракулы, и оба нарушили закон совета, за что были казнены. Третьего не надо.
Жан-Клод предложил приют лондонским вампирам. Не всем, но многим. И все они происходили от Белль Морт. Где найдешь лучших стриптизеров и танцоров, чем самые красивые и соблазнительные вампиры в мире? С этой логикой трудно было спорить. Но лежа сейчас здесь под тяжестью двух таких вампиров, я не могла не подумать, что все происходящее – следствие того, что их чертовски много собралось в одном месте. Существует такая вещь, как вампирские феромоны? Вполне возможно.
– Сейчас уже все в порядке, – сказала я, – так что слезайте с аниматора. Все. Мне надо встать.
– Я не джентльмен, раз я сам этого не предложил, – сказал Реквием и поднялся на колени с грацией, которой от себя я ожидать не могла.
Байрон встал на четвереньки, свесив голову, как усталый конь. Я посмотрела вдоль его тела – да, он был усталый, выжатый.
– Я ног ниже колен не чувствую, так что сейчас выше мне уже не подняться. Прости, рыбонька.
Но все равно, когда он поднялся, я вдруг ощутила, что до пояса снизу голая – то есть голая по моим критериям. Никогда я не чувствовала себя одетой только в чулках и туфлях, и то, что выше пояса осталась кофточка и пистолет, роли не играло. Юбка задралась, обнажив все, что под ней, а это для меня значит, что я голая. Да знаю, знаю – Средний Запад, маленький городишко. Но уж как есть, так есть. Мне бы чем-нибудь прикрыться.
Я попыталась одернуть юбку, но она сбилась подо мной. Реквием стоял, протягивая мне руку, но с другой стороны стоял Натэниел и тоже предлагал руку. На его лице было не до конца понятное мне выражение, и на этот раз я очень старалась не читать его мыслей. Хватит с меня сюрпризов на один вечер. Но руку я взяла у него, а не у Реквиема.
Натэниелу пришлось взять меня за две руки, чтобы вытащить из-под Байрона. Когда он поставил меня на ноги, колени не держали, и ему пришлось подхватить меня за талию. Я посмотрела на Реквиема, который уже завернулся в свой черный плащ. Мне пришло в голову, что он мог обидеться, и я сказала:
– Реквием, ничего личного.
Он осклабился – редкое явление. Обычно Реквием улыбается куда более сдержанно.
– Я не обижен, миледи.
И он распахнул плащ. Плащ был черный, а брюки под ним – серые. И на них спереди расплывалось пятно, будто он не успел добежать до туалета, только пятно было несколько другого происхождения. Не само пятно произвело на меня впечатление, а то, что оно разлилось от паха почти до колен.
Я приподняла брови, ожидая, что он смутится, но нет.
– Отличная работа, миледи, отличная.
Тут я покраснела, а он засмеялся – глубоким довольным смехом, очень мужским. Байрон подхватил, и у него смех был не так глубок, но самцовости в нем было не меньше. Ему уже удалось подняться на колени, а не стоять на четвереньках.
Натэниел смеяться не стал. Он помогал мне одернуть юбку. И что-то в его лице, в его молчании дошло до вампиров.
Реквием отвесил низкий размашистый поклон, запахнув плащ как крылья. Такой плащ – или этот самый – он использовал на сцене.
– Мои глубочайшие извинения, Натэниел, что я не стал просить твоего позволения, когда сюда вошел. Жан-Клод – наш мастер и ее мастер, но не твой.
Он посмотрел на Натэниела прямым взглядом синих глаз.
– Анита не нуждается в моем разрешении на что бы то ни было, – ответил Натэниел, но голос его заставил эти слова звучать не до конца правдиво.
Я вздохнула – вряд ли я могла обвинять его. Он чертову уйму времени наблюдал, как все, кроме него, получают куда больше, чем право спать рядом. Но на глазах у этих вампиров я не могла извиниться – слишком многое пришлось бы объяснять. Я и не стала пытаться.
– Ты же спишь с ней каждую ночь, друг, не пожалей нам крошек со своего стола.
Он набрал воздуху, собираясь ответить, но я его остановила, положив ладонь ему на губы.
– Это была метафизическая необходимость. Натэниел хочет на какое-то время от нее избавиться.
Он посмотрел на меня, и я ладонью ощутила его улыбку. Улыбку только для меня, потому что никто больше ее не видел. Он поцеловал мне пальцы и отодвинул их от своих губ, но выражение его глаз стало несколько менее несчастным. Тогда улыбнулась я.
– Давай перевяжем руку.
Я посмотрела на эту самую руку. Марля прилипла к ране, и рана начинала закрываться. Байрон как следует ее прижал.
– И найди мои трусы, – сказала я.
Байрон извлек из-под стола то, что осталось от моих трусов.
– Боюсь, они кончились, ласточка.
Я вздохнула. Прав был Берт: слишком короткая юбка, и уж точно слишком короткая, чтобы носить ее без белья.
– Я найду что-нибудь тебе по размеру, – предложил Байрон.
– Что? – спросила я.
– Стринги. Хотя бы спереди будет прикрыто.
И он улыбнулся.
Я покачала головой, но приняла его предложение. Лоскуток вместо трусов лучше, чем вообще ничего.
Глава тридцать восьмая
Темный зал освещал только узкий прожектор посреди сцены, и в этом белом приглушенном свете стоял Жан-Клод. Луч озарял только его лицо и плечи, а остальное терялось во мраке. Создавалась иллюзия, будто его тело соткано из самого мрака, чтобы поднять на себе сияющую бледность лица, мерцающую белизну галстука, цветную искру сапфира, игравшую лишь при движении. Волосы – будто темнота вытянулась в темную нить и завилась локонами. Единственный цвет – это была бездонная синева его глаз и алый мазок помады поперек лица. Это была не моя помада, по крайней мере, почти вся не моя.
Голос Жан-Клода взлетал над темным залом:
– Кто вкусит мой поцелуй?
«Вкусит» оставило сладость на моем языке, как будто я лизнула леденец. «Поцелуй» – призрачное касание губ на моей щеке.
– Кто обнимет меня?
«Обнимет» подарило мне ощущение тепла, как будто меня действительно крепко обнял кто-то мне не безразличный.
Голосом Жан-Клод владел всегда, но никогда так хорошо. Учитывая мой частичный иммунитет, мне вряд ли доставалось полной мерой; а сколько доставалось публике, мне и угадать трудно. Усилием воли я отвернулась от него, сияющего в круге света, и заставила себя посмотреть на публику. Глаза не сразу привыкли к темноте, но когда вернулось зрение, я увидела, что все лица обращены к нему. Люди глазели на него, будто на поднимающееся из темноты солнце, будто никогда не видели такого света. И только несколько женщин качали головами с недоуменным видом. Небольшой парапсихический талант – или хорошая тренировка. Марианна мне доказала, что не обязательно быть некромантом, чтобы иметь некоторый иммунитет от вампирских манипуляций с сознанием.
Один из немногих присутствующих мужчин стоял, а его спутница тянула его за руку, пытаясь усадить. Он тряс головой. Нет, он не будет сидеть в темноте и терпеть этот окутывающий голос. Он не понял, что здесь дело не в сексуальной ориентации. Дело в том, что это был Жан-Клод. Его сила – соблазн, никак не связанный с сексом – и полностью связанный с ним.
Двое официантов вели какую-то женщину к сцене. Женщина была высокой и почти болезненно худой. Очевидно, она размахивала пачкой денег потолще, чем у других, потому что Жан-Клод предпочитал женщин с более круглыми формами. Как он когда-то мне заметил, придворные французские красавицы его времени по сегодняшним стандартам имели бы двадцатый размер. Старые вампиры в основном предпочитают женщин низеньких и с формами. Мы просто живем не в том столетии.
Лампы вокруг сцены разгорались так медленно, что если все время смотреть на сцену, можно было бы и не заметить. Света как раз хватало, чтобы публике были видны тела. От пояса вверх видны были бледные руки, скользившие по телу женщины. Ничего такого, чтобы не комильфо, но Жан-Клод больше получал, касаясь спины, плеч или талии женщины, чем большинство мужчин от прикосновения к груди и паху. Иногда важно не что трогать, а как трогать.
Он прижал ее к себе, не оставив просвета, и ее тонкий силуэт почти слился с ним. Жан-Клод поднял к себе ее лицо, бледной рукой охватил его, чтобы управлять поцелуем. Рука его охватила ее за талию и напряглась достаточно, чтобы женщина откинула голову назад и удивленно округлила рот. Однажды одна женщина начала лапать Жан-Клода, и он сейчас постарался, чтобы между телами не осталось просвета, куда могла бы пролезть слишком нескромная рука. Женщины эти воспринимали близкий фронтальный контакт как знак внимания, я же знала, что это не так. Это был признак полного контроля, и еще... и еще – что это ощущение ему удовольствия не доставляет.
Но когда он склонился к ней и сомкнул свои губы с ее, неприятных ощущений не было. Он целовал ее так, будто хотел вдохнуть всю. Он питался от ее губ, как мог бы из шеи. И в некотором роде он действительно пил ее.
Он пил ее рот так, как подсказывала мне Дракон, когда была у меня в голове. Только та знала, как выпить суть мертвого и сделать нежить мертвой окончательно, насовсем. Здесь было не то, но до жути похоже. Он питал ardeur поцелуем.
– Николаос никогда бы не разрешила ему так пить, – произнес за мной тихий голос.
Я обернулась и увидела Базза. Я не услышала и не ощутила его приближения, а это значит, что зрелище захватило меня больше, чем я думала.
– В смысле? – спросила я.
– Николаос знала, что он умеет питаться от публики даже без прикосновения, и потому запретила ему прикасаться к посетителям. – Базз посмотрел мимо меня на сцену. – Я думаю, она догадывалась, каким он может стать, и делала все, чтобы он не набрал такой силы.
– Она мертва уже почти три года. А ты говоришь так, будто сегодня впервые видишь такое представление.
Он посмотрел на меня:
– Так оно и есть.
Я вытаращила глаза:
– Николаос была мертва, она не могла ему помешать.
– Но могла ты, – ответил он.
– То есть?
– Ты в самом деле думаешь, что три года назад ты стала бы с ним встречаться, увидь ты вот такое?
Я снова обернулась к сцене. Стала смотреть, как он целует незнакомую женщину так, будто это его глубочайшая любовь – или хотя бы глубочайшее вожделение. Стерпела бы я такое три года назад? Нет. Воспользовалась бы как предлогом, чтобы дать ему отставку? О да, и еще как.
Женщина у него в руках обмякла, ее рот отвалился от его губ, будто она была в полуобмороке, будто от одного поцелуя она потеряла сознание. Я бы подумала, что она притворяется или преувеличивает, но мне пришлось поверить, когда официанты унесли ее со сцены и вернули к компании за ее столиком.
Жан-Клод оглядел публику. На лице его алели свежие мазки помады – на всей нижней челюсти. Они жутковато напоминали кровь, и я слишком хорошо его знала, чтобы подумать, будто совпадение случайное. Синие глаза превратились в сплошной синий огонь, будто в них горели летние сумерки.
– Кто следующий?
Он будто шептал прямо мне в ухо, будто стоял вплотную сзади. Такой сильной была эта иллюзия, что пришлось подавить желание оглянуться и посмотреть. Мне полагается быть иммунной к такой фигне, и если так ощущаю я, то что же чувствуют эти женщины с полными воодушевления лицами?
Я чуть опустила щиты и увидела, что Жан-Клод пылает силой. Это было то, чем ему полагается быть. Он не просто питал ardeur; это была замена питания кровью. Самоцель. Такого я еще никогда не видела, ни у Жан-Клода, ни у кого. Очень было похоже на все прочие его способности, но больше, куда больше их.
Я повернулась к Баззу:
– Вот это его питание и спасло меня.
Он посмотрел недоуменно – у вампиров, мертвых всего двадцать лет, еще сохраняется человеческая мимика.
– Спасло от чего?
– Если бы не стал есть он, мне пришлось бы есть для него. Для этого, в частности, и нужен слуга-человек. Мы едим, когда вампиры сами не могут. Я бы до сих пор валялась за сценой, трахаясь до метафизического посинения. – Я затрясла головой. – Нет уж, лучше не надо.
– Так ты не расстроилась, что он обрабатывает чужих женщин?
Я сама ощутила, как лицо мое стало недружелюбным.
– А ты расстроен, что я не расстроена?
Он поднял руки вверх перед собой, шевельнув мышцами – случайно, наверное. Он хотел показать свою безобидность, но слишком он мускулист, чтобы не выглядеть впечатляюще – или пугающе, зависит от точки зрения.
– Я просто хотел сказать, что это быстрая перемена отношения, вот и все.
Я вздохнула:
– В последний раз, когда Жан-Клод спросил меня, можно ли ему кормиться от публики, я на самом деле не поняла смысл вопроса. – Я улыбнулась, но не слишком весело. – К тому же я тогда еще не трахалась с незнакомыми ради кормежки вампирских сил. Как ни странно, это изменило мое отношение ко многому.
Он смотрел на меня серьезно. На мой вкус – слишком серьезно. Я не могла понять, что с ним такое, и потому решила сменить тему:
– Примо засунули в свободный гроб?
– Мы его убрали, пока ты мылась.
Я кивнула. Мне об этом уже сказали, но я еще наложила на гроб руки и ощутила запертого там Примо, за серебряными цепями и освященными предметами. Не то чтобы я никому не доверяю, просто быть осторожной не вредит. И странное поведение Базза не изменило мое мнение по этому поводу ни на йоту.
– Лизандро мне сказал, что ты ему велела посидеть при гробе нянькой.
– Велела, – кивнула я.
– Примо в гробу, обвязанном крестами, Анита. Он не вылезет.
Я пожала плечами. Лизандро был высок, смугл, красив, и волосы у него были длиннее, чем у всех новых охранников. И только у него был сзади за поясом пистолет под черной футболкой. Увидев оружие, я определила его как крысолюда, и не ошиблась. Ему я велела убить Примо, если тот начнет рваться из гроба. Жан-Клод, вероятно, согласился бы со мной, но он был занят на сцене, так что распорядилась я сама. Своими распоряжениями я была довольна, и мне не нравилось, что ими не доволен Базз.
– Скажем так: мне будет спокойнее идти поднимать мертвецов, если я буду знать, что Лизандро сидит над гробом с серебряными пулями и готовностью стрелять.
– Я здесь командую охраной, Анита. Это надо было согласовать со мной.
Я вздохнула:
– Ты прав, надо было. Я прошу прощения.
Он только заморгал на меня, как олень в свете фар. Наверное, ожидал возражений. Но я устала, было поздно, и мне все еще было очень неловко за секс с Байроном и Реквиемом.
– Мне пора идти, Базз.
– Твой эскорт уже ждет у двери, – показал он головой в сторону упомянутой двери.
Там стоял Реквием в своем черном плаще, переодетый в одолженные у кого-то штаны. Кожаные, то есть, наверное, взяты у кого-то из танцоров. Но он был не один – к нему прилагался темноволосый вервольф, который свалился на нас с Клеем, когда Примо всех расшвыривал. Звали его Грэхем, и отличался он той шириной плеч и толщиной бицепсов, которые могут дать лишь достаточно серьезные занятия с железом. Черные волосы сверху были достаточно длинными и закрывали уши, но ниже выбриты под ноль. Довольно странная прическа, на мой взгляд, но ведь не моя же.
Лицо у него было экзотическое, не такое, как у потомков выходцев из северной или южной Европы. Прямые черные волосы, едва-едва приподнятые углы глаз наводили на мысль о несколько более восточных странах.
Я бы стала возражать, что охранники мне не нужны, но ведь я же сама распорядилась насчет Примо и Лизандро, так что Жан-Клод дал свои распоряжения насчет этой охраны перед тем, как отбыть на сцену: я никуда не поеду без сопровождения. Он не знал наверняка, что именно сделала с нами в эту ночь Дракон, и стыдно будет, если случится что-нибудь весьма неприятное. Чего он не сказал этой охране, вампирской и прочей, это того, что произошло сегодня у меня в кабинете на работе. Это никак не было связано с Драконом и полностью связано с моими собственными метафизическими заморочками. То есть моими и Жан-Клода.
Жан-Клод даже оставил список лиц, которых он считал подходящими для этого задания. Байрона там не было, и Клея тоже. Чертовски короток был этот список, состоящий в основном из Реквиема и Грэхема. Меньше всего мне хотелось оказаться в одной машине с Реквиемом, но времени спорить не было. У меня едва осталось время позвонить своим клиентам и попросить их стоять насмерть на кладбище, я уже еду.
Одета я была в кожаный жакет Байрона вместо своего костюмного, измазанного кровью. Только он как-то подходил мне по размеру, не создавая впечатления, что я напялила верхнюю половину гориллы. И слегка еще пах одеколоном Байрона.
Базз перевел взгляд с меня на публику. Мужчина, споривший со своей дамой, все еще стоял, но теперь встала и женщина, и начинался скандал.
– Извини, я должен этим заняться.
– Ради бога, – разрешила я.
Натэниел появился будто ниоткуда и проводил меня к наружной двери. Он улыбался, выглядел чертовски раскованно, каким я его давно не видела или вообще никогда. Странно, что он был так доволен именно сегодня.
– Ты обещала вернуться вовремя и посмотреть мое выступление, – напомнил он, улыбаясь.
– У меня два клиента торчат на кладбищах.
Он посмотрел на меня наполовину надув губы, а наполовину с таким видом, будто знает, что спор уже выиграл:
– Ты же обещала.
– Может, лучше просто потом дома потрахаемся?
Он нахмурился: